Дмитрий Сергееевич Мережковский. Петр и Алексей Дмитрий Сергееевич Мережковский. Антихрист ocr: Tamuh книга

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 39 40 41 42 43 44 45 46 47

Тихон взглянул на него, и ему захотелось сказать всю

правду.

- По обету великому, отче: истинной Церкви ищу...

И рассказал ему всю свою жизнь, начиная с первого

бегства от страха антихристова, кончая последним отре-

чением от мертвой церкви.

Когда он кончил, о. Сергий долго сидел молча, закрыв

лицо руками; потом встал, положил руку на голову Тихо-

на и произнес:

- Рече Господь: Грядущаго ко Мне не изжену. Гряди

же ко Господу, чадо, с миром. Небось, небось, милень-

кий: будешь в Церкви, будешь в Церкви, будешь в Церк-

ви истинной!

Такая вещая сила и власть была в этих словах о. Сер-

гия, что казалось, он говорит не от себя.

- Будь милостив, отче! - воскликнул Тихон, припа-

дая к ногам его.- Прими меня в свое послушание, благо-

слови в пустыне с вами жить!

- Живи, дитятко, живи с Богом! - обнял и поцело-

вал его о. Сергий.- Тишенька - тихонькой, жития наше-

го тихого не разорит,- прибавил он уже со своею обыч-

ною веселою улыбкою.

Так Тихон остался в пустыне и зажил с обоими стар-

цами.

О. Иларион был великий постник. Иногда целыми

неделями не вкушал хлеба. Драл с больших сосен кору,

сушил, толок в ступе и с мукой пек, то и ел, а пил воду,

нарочно из луж, теплую, ржавую. Зимою молился, по

колено в снегу. Летом стоял, голый, в болоте, отдавая

тело на съедение комарам. Никогда не мылся, приводя

слова преподобного Исаака Сирина: "да не обнажиши что

от уд твоих и аще нужда тебе будет от свербения, обвей

руку твою срачицею, или портищем и так почеши - никог-

да же не простирай руки твоей нагому телу, ни на тайные

уды смотри никакоже, аще и изгниют". О. Иларион рас-

сказывал Тихону о своем бывшем учителе, иноке Кирил-

ло-Белозерской пустыни, некоем о. Трифоне, нарицаемом

Похабный, "иже блаженным похабством прозревать буду-

щее сподобился".- "Сей Трифон воды на главу и на ноги

не полагал во всю свою жизнь, а вшей у себя не имел,

о чем вельми плакал, что в том-де веке будут мне вши, аки

мыши. Он же, Трифон, денно и нощно молитву Иисусову

творил, и в таковом обыкновении молитвенном уста его

устроились до того, что сами двигались на всякое время

неудержимо, на челе от крестного знамени синева была

и язва; часы ли, утреню ль, вечерню пел,- столько пла-

кал, что в забытье приходил от многого хлипанья. Перед

смертью лежал семь нощеденств вельми тяжко, а не посто-

нул, не охнул и пить не просил, и ежели кто приходил

посетить и спрашивал: "батюшка, не можешь гораздо?" -

отвечал: "все хорошо".- Раз отец Иларион подошел к

нему тихо, чтоб тот не слышал,- и увидел, что он "устами

маленько почавкал, а сам тихошенько шепчет: "напиться

бы досыта!"-"Хочешь, батюшка, пить?"-спросил

о. Иларион, а о. Трифон: "нет, говорит, не хочу". И по

сему уразумел о. Иларион, что великою жаждой мучится

о. Трифон, но терпит - постится последним постом.

Несмотря на все эти посты, труды и подвиги, человеку,

как видно было из слов о. Илариона, почти невозможно

спастись. По видению некоего святого, из тридцати тысяч

душ умерших всего две пошли в рай, а все остальные в ад.

- Силен черт, ох, силен! - иногда вздыхал он с та-

ким сокрушением, что казалось еще неизвестно, кто кого

сильнее и кто победит - Бог или черт?

Порой казалось также Тихону, что, если бы о. Илари-

он довел мысли свои до конца, то пришел бы к тому же,

к чему пришли учителя Красной Смерти.

О. Сергий противоположен был о. Илариону во всем.

"Безмерное и нерассудное воздержание,- учил он,- боль-

ший вред приносит, нежели до сытости ядение. Меру

пищи пусть каждый сам для себя установляет. От всяких

яств, хотя бы и сладких, подобает принимать помалу,

ибо все чисто чистым, всякое создание Божие - добро,

и ничто же отметно".

Не в наружных подвигах телесных полагал он спасение,

а во внутреннем "умном делании". Каждую ночь молился

на камне, стоя недвижно, как изваяние. Но Тихону чу-

дился в этой недвижности более стремительный полет,

чем в бешеной пляске хлыстов.

- Как надо молиться? - однажды спросил он о. Сер-

гия.

- Молчи мыслью,- ответил тот,- и зри всегда во

глубину свою сердечную и говори: Господи Иисусе Хри-

сте, Сыне Божий, помилуй мя! - и так молись, аще стоя,

и сидя, лежа, и ум в сердце затворяя, и дыхание держа,

сколько можно, да не часто дышешь. И сначала найдешь

ты в себе большой мрак, жесткость, и в молитве внешней

познаешь преграждение некое, аки стену медяну, между

тобой и Богом. Но не унывай, молись прилежнее, и стена

медяна падет. И увидишь внутри сердца Свет несказан-

ный. Тогда слова умолкнут и прекратятся молитвы и

воздыхания, и коленопреклонения, и сердечные прошения,

и вопли сладчайшие. Тогда - тишина великая. Тогда -

исступление великое, и человек уже знает, в теле он, или

без тела. Тогда - ужасание и видение Бога. Тогда чело-

век и Бог - одно. Тогда совершается слово пророческое:

Бог богом соединяем же и познаваем. То есть молитва

умная, чад ушко!

Тихон заметил, что у о. Сергия, когда он говорил

это, глаза были такие же пьяные, как у "детушек Божь-

их": только там краткое, буйное,- а здесь вечное, тихое,

как бы трезвое, пьянство.

О. Иларион и о. Сергий были столь разного духа, что,

казалось, не могли согласиться ни в чем, а между тем

соглашались.

- Отец Сергий - сосуд избранный! - говорил о. Ила-

рион.- Бог избрал его для употребления честного, а

меня - для низкого; он - кости беленькой, а я - чер-

ненькой; ему все простится, а с меня все взыщется; он

орлом летает, а я муравьем ползаю. Он спасен уже ведомо,

а я спасусь ли, нет ли. Бог весть. Но ежели погибать буду,

ухвачу отца Сергия за поду,- он меня и вытащит!

- Отец Иларион,- камешек крепенький, столп право-

славия, стена нерушимая,- говорил о. Сергий.- Я же -

лист, ветром колеблемый. Без него бы давно я пропал,

отступил от преданий отеческих. Только им и держусь.

Покойно мне за ним, как у Христа за пазушкой!

О первой беседе своей с Тихоном о. Сергий ничего

не говорил о. Илариону, но тот обо всем догадался, учуял

еретика, как овца чует волка. Однажды подслушал не-

чаянно Тихон разговор его с о. Сергием:

- Потерпи, Ларивонушка! - умолял о. Сергий.- По-

терпи на нем, ради Христа! Сотвори мир и любовь...

- С еретиком какой мир? - возражал о. Иларион.-

Бранися с ним до смерти, не повинуйся уму его развра-

щенному. Своего врага люби, а не Божия! Беги от ере-

тика и не говори ему ничего о правоверии, токмо плюй

на него. Ей, собаки и свиньи хуже еретик! Будь он про-

клят. Анафема!

- Потерпи, Ларивонушка!..- повторял о. Сергий с

мольбой бесконечной, но бессильной, как будто и сам

втайне сомневался в правоте своей.

Тихон отошел прочь. Он вдруг понял, что напрасно

ждет помощи от о. Сергия, и что этот великий святой,

пред Господом сильный, как ангел, пред людьми - слаб,

как дитя.

Спустя несколько дней опять сидел Тихон с о. Серги-

ем на каменных ступеньках у входа в келью, точно так

же, как в первый день. Они были одни. О. Иларион

поехал в лодке рыбу ловить.

Была знойная белая, но от грозовых облаков темная

ночь. В последние дни все собиралась гроза, но не могла

собраться. На земле - тишина мертвая. А на небе неслись

бурные, быстрые, но тоже безмолвные тучи - словно не-

мые великаны бежали на бой. Изредка слышался тихий,

далекий, точно подземный, гром, похожий на ворчание

сонного зверя. Вспыхивали бледные зарницы, как будто

ночь содрогалась от ужаса. И, при каждой вспышке, яв-

ственно, четко, до последнего крестика острых еловых

вершин, выступали на зареве белого пламени все очерта-

ния острова и отражались в воде, точно там, внизу, был

другой остров, совершенно подобный верхнему, только

опрокинутый, и эти два острова висели между двумя

небесами. Зарница потухала - и все опять погружалось

во мрак, в тишину -- слышалось только ворчание сонного

зверя.

Тихон молчал, а о. Сергий, глядя в темную грозную

даль, пел акафист Иисусу Сладчайшему. И тихие слова

молитвы сливались со звуками грома:

сило непобедимая,

милосте бесконечная,

красото пресветлая,

любы неизреченная,

Сыне Бога Живаго,

помилуй мя грешнаго.

Иисусе,

Иисусе,

Иисусе,

Иисусе,

Иисусе,

Иисусе,

Тихон чувствовал, что о. Сергий хочет ему что-то

сказать, но не решается. Лица его во мраке не видно было

Тихону, но когда он взглядывал на него в кратком блеске

зарниц, оно казалось ему таким скорбным, как еще ни-

когда.

- Отче,- наконец заговорил Тихон, первый,- скоро

уйду от вас...

- Куда пойдешь, дитятко?

- Не знаю, отче. Все равно. Пойду, куда глаза гля-

дят...

О. Сергий взял его за руку, и Тихон услышал тре-

петный ласковый шепот:

- Вернись, вернись, чадушко!..

- Куда? - спросил Тихон, и вдруг стало ему страш-

но, он сам не знал отчего.

- В церковку, в церковку! - шептал о. Сергий все

ласковей, все трепетней.

- В какую церковь, отче?

- Ох, искушение, искушение! - вздохнул о. Сергий,

и кончил с усилием:

- Во единую святую соборную апостольскую...

Но такая мертвая тяжесть и косность была в этих

словах, как будто говорил их не сам он, а кто-то другой

заставлял его говорить.

- Да где же церковь та? - простонал Тихон с не-

выразимою мукою.

- Ох, бедненький, бедненький! Как же без церкви-

то?..-опять зашептал о. Сергий с ответною и равною му-

кою, по которой Тихон почувствовал, что он понимает все.

Вспыхнула зарница - он увидел лицо старика, дрожа-

щие губы с беспомощною улыбкою, широко открытые

глаза, полные слезами - и понял, отчего так страшно:

страшно то, что это лицо могло быть жалким.

Тихон упал на колени и протянул к о. Сергию руки

с последнею надеждою, с последним отчаянием.

- Спаси, помоги, заступись! Разве не видишь? По-

гибает церковь, погибает вера, погибает все христианст-

во! Уже тайна беззакония деется, уже мерзость запу-

стения стала на месте святом, уже антихрист хочет быть.

Восстань, отче, на подвиг великий, гряди в мир на брань

с Антихристом!..

- Что ты, что ты, дитятко? Куда мне, грешному?..-

залепетал о. Сергий со смиренным ужасом.

И Тихон понял, что все его мольбы напрасны, и что

о. Сергий навеки отошел от мира, как от живых отходят

мертвые. Всех люби и всех бегай,- вспомнилось Тихону

страшное слово.- А что, если так? - подумал он с то-

скою смертною.-Что, если надо выбрать одно из двух:

или Бог без мира, или мир без Бога?

Он упал ничком на землю и долго лежал, не двигаясь,

не слыша, как старец обнимал и утешал его.

Когда пришел в себя, о. Сергия уже не было с ним:

должно быть, пошел молиться на гору.

Тихон встал, вошел в келью, надел дорожное платье,

навязал на плечи котомку, на шею образ св. Софии Пре-

мудрости Божией, взял в руки палку, перекрестился и

вышел в лес, чтобы продолжать свое вечное странствие.

Хотел уйти, не прощаясь, потому что чувствовал, что

прощание будет для обоих слишком тягостно.

Но, чтобы взглянуть на о. Сергия в последний раз,

хоть издали, пошел на гору.

Там, среди поляны, старец, как всегда, молился на

камне.

Тихон отыскал углубление в скале, как бы колыбель из

мягкого мха, где провел первую ночь,- лег и долго глядел

на недвижный черный облик молящегося, на ослепитель-

но белое пламя зарницы и безмолвно летящие, бурые тучи.

Наконец, уснул тем сном, которым ученики Господни

спали тогда, как Учитель молился на вержении камня и,

придя к ним, нашел их спящими от печали.

Когда проснулся, солнце уже встало, и о. Сергия не

было на камне. Тихон подошел к нему, поцеловал то

место, где стояли ноги старца. Потом спустился с горы .

и по глухим тропинкам через лесные дебри пошел к Ва-

лаамской обители.

После тяжелого сна он чувствовал себя разбитым и

слабым, как после обморока. Казалось, все еще спит, хо-

чет и не может проснуться. Была та страшная тоска, ко-

торая бывала у него всегда перед припадками падучей.

Голова кружилась. Мысли путались. В уме проносились

обрывки далеких воспоминаний. То пастор Глюк, повто-

ряющий слова Ньютона о кончине мира. "Комета упадет

на солнце и от этого падения солнечный жар возрастет

до того, что все на земле истребится огнем. Hypotheses

nоn fungo! Я не сочиняю гипотез!" То унылая песня

гробополагателей:

Гробы вы, гробы, колоды дубовые!

Всем есте, гробы, домовища вечные.

То в пылающем срубе последний вопль насмертников:

Се, жених грядет во полунощи! То бешеный белый смерч

пляски и пронзительный крик:

Эва-эво! Эва-эво!

И тихий плач Иванушки, Непорочного агнца, под но-

жом Аверьянки Беспалого. И тихие слова Спинозы о

"разумной любви к Богу" - amor Dei intellectualis: "Че-

ловек может любить Бога, но Бог не может любить че-

ловека". И присяга Духовного Регламента самодержцу

Российскому, как самому Христу Господню. И суровое

смирение о. Илариона: "Всех люби и всех бегай!" И ласко-

вый шепот о. Сергия: "В церковку, в церковку, дитятко!"

На минуту пришел в себя. Оглянулся. Увидел, что

сбился с пути.

Долго отыскивал тропинку, пропавшую в вереске. На-

конец, совсем заблудился и пошел наугад.

Гроза опять ушла. Тучи рассеялись. Солнце жгло.

Томила жажда. Но не было ни капли влаги в этой гра-

нитной и хвойной пустыне - только сухие серые паучьи

мхи, лишаи, ягели, тощие серые сосенки, затканные мо-

хом, как паутиною; слишком тонкие, часто надломленные

стволы их тянулись вверх, как исхудалые больные ноги

и руки с красноватою, воспаленной и шелушащейся ко-

жей. Между ними воздух дрожал и струился от зноя.

А над всем - беспощадное небо, как раскаленная добела

медь. Тишина мертвая. И беспредельный ужас в этой

ослепительно-сверкающей полдневной тишине.

Опять оглянулся и узнал место, на котором бывал ча-

сто и где проходил еще сегодня утром. В самом конце

длинной просеки, может быть, лесной дороги, проложен-

ной некогда шведами, но давно покинутой и заросшей

вереском, блестело озеро. Это место было недалеко от

кельи о. Сергия. Верно, блуждая, сделал круг и вернулся

туда, откуда вышел. Почувствовал смертельную уста-

лость, как будто прошел тысячи верст, шел и будет идти

так всегда. Подумал, куда идет и зачем? В неведомое

Опоньское царство, или невидимый Китеж-град, в которые

уж сам не верит?

Опустился в изнеможении на корни сухой сосны, оди-

ноко возвышавшейся над мелкою порослью. Все равно,

идти некуда. Лежать бы так, закрыв глаза, не двигаясь,

пока смерть не придет.

Вспомнил то, что говорил ему один из учителей но-

вой веры, которых называли нетовцами, потому что на

всякое церковное да они отвечали нет: "нет церкви, нет

священства, нет благодати, нет таинств - все взято на

небо".-Ничего нет, ничего не было, ничего не будет,-ду-

мал Тихон.-Нет Бога, нет мира. Все погибло, все конче-

но. И даже конца нет. А есть бесконечность ничтожества.

Долго лежал в забытьи. Вдруг очнулся, открыл глаза

и увидел, что с востока надвинулась и уже охватила пол-

неба огромная синяя, черная туча с белесоватыми пят-

нами, словно гнойными нарывами на посиневшем и рас-

пухшем теле. Медленно, медленно, как исполинский паук

с отвислым жирным брюхом, с косматыми косыми лапа-

ми, подползла она к солнцу, точно подкралась, протянула

одну лапу - и солнце задрожало, померкло. По земле

побежали быстрые-быстрые серые паучьи тени, и воздух

сделался мутным, липким, как паутина. И пахнуло удуш-

ливым зноем, как из открытой пасти зверя.

Тихон задыхался; кровь стучала в виски; в глазах тем-

нело; холодный пот выступал на теле от страшной истомы,

подобной тошноте смертной. Хотел встать, чтоб как-ни-

будь дотащиться до кельи о. Сергия и умереть при нем -

но не было сил: хотел крикнуть-но не было голоса.

Вдруг далеко, далеко, в самом конце просеки, на чер-

но-синей туче забелело что-то, зареяло, как освещенный

солнцем белый голубь. Стало расти, приближаться. Тихон

вглядывался пристально и, наконец, увидел, что это -

старичок беленький идет по просеке шажками быстрыми,

легкими, как будто несется по воздуху - прямо к нему.

Подошел и сел рядом на корни сосны. Тихону каза-

лось, что он уже видел его, только не помнит, где и

когда. Старичок был самый обыкновенный, как будто один

из тех странничков, которые ходят с иконами по горо-

дам и селеньям, по церквам и обителям, собирая подая-

ния на построение нового храма.

- Радуйся, Тишенька, радуйся! - молвил он с тихой

улыбкой, и голос у него был тихий, как жужжание пчел

или дальний благовест.

- Кто ты? - спросил Тихон.

- Иванушка я, Иванушка. Аль не узнал? Господь

послал меня к тебе, а за мной и Сам будет скоро.

Старичок положил руки на голову Тихона, и ему ста-

ло покойно, как ребенку на руках матери.

- Устал, бедненький? Много вас у меня, много дету-

шек. Ходите по миру, нищие, сирые, терпите холод и го-

лод, и скорбь, и тесноту, и гонение лютое. Да не бойтесь-

ка, миленькие. Погодите, ужо соберу я вас всех в новую

Церковь Грядущего Господа. Была древняя Церковь Пет-

ра, Камня стоящего, будет новая Церковь Иоанна, Грома

летящего. Ударит в камень гром, и потечет вода живая.

Первый завет Ветхий - Царство Отца, второй завет Но-

вый - Царство Сына, третий завет Последний - Царст-

во Духа. Едино - Три, и Три - едино. Верен Господь

обещающий, Который есть, и был, и грядет!

Лицо у старичка стало вдруг юное, вечное. И Тихон

узнал Иоанна, сына Громова.

А старичок беленький поднял руки свои к черному

небу и воскликнул громким голосом:

- И Дух, и Невеста говорят: Прииди! И слышавший

да скажет: Прииди! И Свидетельствующий сие говорит:

ей, гряду скоро! Аминь. Ей, гряди. Господи Иисусе!

- Ей, гряди. Господи!- повторил Тихон и тоже поднял

руки к небу с великою радостью, подобной великому ужасу.

И засверкала молния, белая в черном небе - как буд-

то небо разверзлось.

И Тихон увидел Подобного Сыну Человеческому. Гла-

за его и волосы были белы, как белая волна, как снег; и очи

Его, как пламень огненный; и ноги Его подобны халколи-

вану, как раскаленные в печи; и лицо Его, как солнце,

сияющее в силе своей.

И семь громов проговорили:

- Свят, свят, свят. Господь Бог Вседержитель, Ко-

торый есть, и был, и грядет.

И громы умолкли, и наступила тишина великая, и в

тишине послышался голос, более тихий, чем сама тишина:

- Я семь альфа и омега, начало и конец, первый

и последний. И живой. И был мертв. И се, жив вовеки

Blog

Дмитрий Сергееевич Мережковский. Петр и Алексей Дмитрий Сергееевич Мережковский. Антихрист ocr: Tamuh книга