Дмитрий Сергееевич Мережковский. Петр и Алексей Дмитрий Сергееевич Мережковский. Антихрист ocr: Tamuh книга

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 37 38 39 40 41 42 43 44 ... 47

ней умершей Эллады была бесконечная грусть. Как будто,

воскреснув, они опять умирали уже второю смертью, от

которой нет воскресения.

Над низеньким стриженым садом, у самого моря, стоял

кирпичный голландский домик - государев дворец Мон-

плезир. Здесь также все было тихо и пусто. Только в од-

ном окне свет: то горела свеча в царской конторке.

За письменным столом сидели друг против друга Петр

и Алексей. В двойном свете свечи и зари лица их, как

в эту ночь, казались призрачно-бледными.

В первый раз, по возвращении в Петербург, царь

допрашивал сына.

Царевич отвечал спокойно, как будто уже не чувство-

вал страха перед отцом, а только усталость и скуку.

- Кто из светских, или духовных ведал твое намерение

противности, и какие слова бывали от тебя к ним, или

от них к тебе?

- Больше ничего не знаю,- в сотый раз отвечал

Алексей.

- Говорил ли такие слова, что я-де плюну на всех -

здорова бы мне чернь была?

- Может быть, и говаривал спьяна. Всего не упомню.

Я пьяный всегда вирал всякие слова и рот имел незатво-

ренный, не мог быть без противных разговоров в кумпа-

ниях и такие слова с надежи на людей бреживал. Сам

ведаешь, батюшка, пьян-де кто не живет... Да это все пустое!

Он посмотрел на отца с такою странною усмешкою, что

тому стало жутко, как будто перед ним был сумасшедший.

Порывшись в бумагах, Петр достал одну из них и пока-

зал царевичу.

- Твоя рука?

- Моя.

То была черновая письма, писанного в Неаполе, к ар-

хиереям и сенаторам, с просьбой, чтоб его не оставили.

- Волей писал?

- Неволей. Принуждал секретарь графа, Шенборна,

Кейль. "Понеже, говорил, есть ведомость, что ты умер, того

ради, пиши, а буде не станешь писать, и мы тебя держать

не станем" - и не вышел вон, покамест я не написал.

Петр указал пальцем на одно место в письме; то

были слова:

"Прошу вас ныне меня не оставить ныне".

Слово ныне повторено было дважды и дважды зачерк-

нуто.

- Сие ныне в какую меру писано и зачем почернено?

- Не упомню,- ответил царевич и побледнел.

Он знал, что в этом зачеркнутом ныне - единст-

венный ключ к самым тайным его мыслям о бунте, о смер-

ти отца, о возможном убийстве его.

- Истинно ли писано неволею?

- Истинно.

Петр встал, вышел в соседнюю комнату, позвал ден-

щика, что-то приказал, вернулся, опять сел за стол и начал

записывать последние показания царевича.

За дверью послышались шаги. Дверь отворилась. Алек-

сей слабо вскрикнул, как будто готов был лишиться чувств.

На пороге стояла Евфросинья.

Он ее не видел с Неаполя. Она уже не была бере-

менна. Должно быть, родила в крепости, куда посадили

ее, тотчас по приезде в Петербург, как узнал он от Якова

Долгорукова.

"Где Селебеный?"- подумал царевич и задрожал, потя-

нулся к ней весь, но тотчас же замер под пристальным

взором отца, только искал глазами глаз ее. Она не смотрела

на него, как будто не видала вовсе.

Петр обратился к ней ласково:

- Правда Ли, Феодоровна, сказывает царевич, что

письмо к архиереям и сенаторам писано неволею, по при-

нуждению цесарцев?

- Неправда,- отвечала она спокойно.- Писал один,

и при том никого иноземцев не было, а были только я

да он, царевич. И говорил мне, что пишет те письма,

чтоб в Питербурхе подметывать, а иные архиереям пода-

вать и сенаторам.

- Афрося, Афросьюшка, маменька!.. Что ты?..-за-

лепетал царевич в ужасе.

- Не ведает она, забыла, чай спутала,- обернулся

он к отцу опять с тою странною усмешкой, от которой

становилось жутко.- Я тогда план Белгородской атаки

отсылал секретарю вицероеву, а не то письмо...

- То самое, царевич. При мне и печатал. Аль забыл?

Я видела,- проговорила она все так же спокойно и вдруг

посмотрела на него в упор тем самым взором, как три

года назад, в доме Вяземских, когда он, пьяный, бросился

на нее, чтоб изнасиловать, и замахнулся ножом.

По этому взору он понял, что она предала его.

- Сын,- сказал Петр,- сам, чай, видишь, что дело

сие нарочитой важности. Когда письма те волей писал, то

явно намерение к бунту не токмо в мыслях имел, но и в дей-

ство весьма произвесть умышлял. И то все в прежних

повинных своих утаил не беспамятством, а лукавством,

знатно, для таких же впредь дел и намерения. Однако

же, совесть нашу не хотим иметь пред Богом нечисту,

дабы наносам без испытания верить. В последний спра-

шиваю, правда ль, что волей писал?

Царевич молчал.

- Жаль мне тебя, Феодоровна,- сказал Петр,- а де-

лать нечего. Буду пытать.

Алексей взглянул на отца, на Евфросинью и понял,

что ей не миновать пытки, ежели он, царевич, запрется.

- Правда,- произнес он чуть слышно, и только что это

произнес, страх опять исчез, опять ему стало все безраз-

лично.

Глаза Петра блеснули радостью.

- В какую же меру ныне писал?

- В ту меру, чтоб за меня больше вступились

в народе, применяясь к ведомостям печатным о бунте

войск в МеКленбургии. А потом подумал, что дурно, и

вымарал...

- Так значит бунту радовался?

Царевич не ответил.

-А когда радовался,-продолжал Петр, как будто

услышав неслышный ответ,- то, чаю, не без намерения;

ежели б впрямь то было, к бунтовщикам пристал бы?

- Буде прислали б за мной, то поехал бы. А чаял

быть присылке по смерти вашей, для того...

Остановился, еще больше побледнел и кончил с усилием:

- Для того, что хотели тебя убить, а чтоб живого

отлучили от царства, не чаял...

- А когда бы при живом? - спросил Петр по-

спешно и тихо, глядя сыну прямо в глаза.

- Ежели б сильны были, то мог бы и при живом,-

ответил Алексей так же тихо.

- Объяви все, что знаешь,- опять обратился Петр

к Евфросинье.

- Царевич наследства всегда желал прилежно,- за-

говорила она быстро и твердо, как будто повторяла то,

что заучила наизусть.- А ушел оттого, будто ты, госу-

дарь, искал всячески, чтоб ему живу не быть. И как услы-

шал, .что у тебя меньшой сын царерич Петр Петрович

болен, говорил мне: "Вот, видишь, батюшка делает свое,

а Бог-свое!" И надежду имел на сенаторей: "Я-де ста-

рых всех переведу, а изберу себе новых, по своей воле".

И когда слыхал о каких видениях, или читал в курантах,

что в Питербурхе тихо, говаривал, что видение и тишина

недаром: "либо-де отец мой умрет, либо бунт будет"...

Она говорила еще долго, припоминала такие слова его,

которых он сам не помнил, обнажала такие тайны сердца

его, которых он сам не видел.

- А когда господин Толстой приехал в Неаполь,

царевич хотел из цесарской протекции к папе римскому,

и я его удержала,- заключила Евфросинья.

- Все ли то правда? - спросил Петр сына.

- Правда,- ответил царевич.

- Ну, ступай, Феодоровна. Спасибо тебе!

Царь подал ей руку. Она поцеловала ее и поверну-

лась, чтобы выйти.

- Маменька! Маменька! - опять вдруг весь потянулся

к ней царевич и залепетал, как в бреду, сам не помня,

что говорит.-Прощай, Афросьюшка!.. Ведь, может быть,

больше не свидимся. Господь с тобой!..

Она ничего не ответила и не оглянулась.

- За что ты меня так?..- прибавил он тихо, без

упрека, только с бесконечным удивлением, закрыл лицо

руками и услышал, как за нею затворилась дверь.

Петр, делая вид, что просматривает бумаги, поглядывал

на сына исподлобья, украдкою, как будто ждал чего-то.

Был самый тихий час ночи, и тишина казалась еще

глубже, потому что было светло, как днем.

Вдруг царевич отнял руки от лица. Оно было страшно.

- Где ребеночек?.. Ребеночек где?..-заговорил он,

уставившись на отца недвижным и горящим взором.-

Что вы с ним сделали?..

- Какой ребенок? - не сразу понял Петр.

Царевич указал на дверь, в которую вышла Евфро-

синья.

- Умер,- сказал Петр, не глядя на сына.- Родила

мертвым.

- Врешь! - закричал Алексей и поднял руки, словно

грозя отцу.-Убили, убили!.. Задавили, аль в воду как

щенка выбросили!.. Его-то за что, младенца невинного?..

Мальчик, что ль?

- Мальчик.

- Когда б судил мне Бог на царстве быть,- про-

должал Алексей задумчиво, как будто про себя,- наслед-

ником бы сделал... Иваном назвать хотел... Царь Иоанн

Алексеевич... Трупик, трупик-то где?.. Куда девали?..

Говори!..

Царь молчал.

Царевич схватился за голову. Лицо его исказилось, по-

багровело.

Он вспомнил обыкновение царя сажать в спирт мерт-

ворожденных детей, вместе с прочими "монстрами",

для сохранения в кунсткамере.

- В банку, в банку со спиртом!.. Наследник царей

всероссийских в спирту, как лягушонок, плавает! - захо-

хотал он вдруг таким диким хохотом, что дрожь пробе-

жала по телу Петра. Он подумал опять: "Сумасшед-

ший!" - и почувствовал то омерзение, подобное нездешне-

му ужасу, которое всегда испытывал к паукам, тарака-

нам и прочим гадам.

Но в то же мгновение ужас превратился в ярость: ему

показалось, что сын смеется над ним, нарочно "дурака лома-

ет", чтоб запереться и скрыть свои злодейства.

- Что еще больше есть в тебе? - приступил он снова

к допросу, как будто не замечая того, что происходит

с царевичем.

Тот перестал хохотать так же внезапно, как начал,

откинулся головой на спинку кресла, и лицо его поблед-

нело, осунулось, как у мертвого. Он молча смотрел на

отца бессмысленным взором.

- Когда имел надежду на чернь,- продолжал Петр,

возвышая голос и стараясь сделать его спокойным,- не

подсылал ли кого к черни о том возмущении говорить,

или не слыхал ли от кого, что чернь хочет бунтовать?

Алексей молчал.

- Отвечай! - крикнул Петр, и лицо его передернула

судорога.

Что-то дрогнуло и в лице Алексея. Он разжал

губы с усилием и произнес:

- Все сказал. Больше говорить не буду.

Петр ударил кулаком по столу и вскочил.

- Как ты смеешь!..

Царевич тоже встал и посмотрел на отца в упор. Опять

они стали похожи друг на друга мгновенным и как будто

призрачным сходством.

- Что грозишь, батюшка?-проговорил Алексей

тихо.- Не боюсь я тебя, ничего не боюсь. Все ты взял

у меня, все погубил, и душу, и тело. Больше взять нечего.

Разве убить. Ну что ж. убей! Мне все равно.

И медленная, тихая усмешка искривила губы его. Пет-

ру почудилось в этой усмешке бесконечное презрение.

Он заревел, как раненый зверь, бросился на сына,

схватил его за горло, повалил и начал душить, топтать

ногами, бить палкою, все с тем же нечеловеческим

ревом.

Во дворце проснулись, засуетились, забегали, но никто

не смел войти к царю. Только бледнели да крестились,

подходя к дверям и прислушиваясь к страшным звукам,

которые доносились оттуда: казалось, там грызет человека

зверь.

Государыня спала в Верхнем дворце. Ее разбудили.

Она прибежала, полуодетая, но тоже не посмела войти.

Только когда все уже затихло, приотворила дверь,

заглянула и вошла на цыпочках, крадучись за спиною мужа.

Царевич лежал на полу без чувств, царь - в креслах,

тоже почти в обмороке..

Послали за лейб-медиком Блюментростом. Он успокоил

государыню, которая боялась, что царь убил сына. Царе-

вич был избит жестоко, но опасных ран и переломов

не было. Он скоро пришел в себя и казался спокойным.

Царю было хуже, чем сыну. Когда его перевели,

почти перенесли на руках в спальню, с ним сделались

такие судороги, что Блюментрост опасался паралича.

Но к утру полегчало, а вечером он уже встал и,

несмотря на мольбы Катеньки и предостережения лейб-

медика, велел подать шлюпку и поехал в Петербург.

Царевича везли рядом в другой закрытой шлюпке.

На следующий день, 14-го мая, объявлен был народу

второй манифест о царевиче, в котором сказано, что госу-

дарь изволил обещать сыну прощение, "ежели он истинное

во всем принесет покаяние, и ничего не утаит; но понеже

он, презрев такое отцово милосердие, о намерении своем по-

лучить наследство, чрез чужестранную помощь, или чрез

бунтовщиков силою, утаил, то прощение не в прощение".

В тот же день назначен был над царевичем, как над

государственным изменником, Верховный суд.

Через месяц, 14-го июня, привезли его в гварнизон

Петропавловской крепости и посадили за караул в Трубец-

кой раскат.

"Преосвященным митрополитам, и архиепископам, и

епископам, и прочим духовным. Понеже вы нЫне уже до-

вольно слышали о малослыханном в свете преступлении

сына моего против нас, яко отца и государя своего, и,

хотя я довольно власти над оным, по божественным

и гражданским правам, имею, а особливо, по правам

Российским (которые суд между отца и детей, и у парти-

кулярных людей, весьма отмещут), учинить за пре-

ступление по воле моей, без совета других, а однако ж,

боюсь Бога, дабы не погрешить: ибо натурально есть, что

люди в своих делах меньше видят, нежели другие -

в их; тако ж и врачи: хотя б и всех искуснее который

был, то не отважится свою болезнь сам лечить, но призывает

других; - подобным образом и мы сию болезнь свою вру-

чаем вам, прося лечения оной, боясь вечныя смерти. Еже-

ли б один сам оную лечил, иногда бы не познал силы в сво-

ей болезни, а наипаче в том, что я, с клятвою суда

Божия, письменно обещал оному своему сыну прощение и

потом словесно подтвердил,- ежели истинно вины свои

скажет. Но, хотя он сие и нарушил утайкою наиваж-

нейших дел и особливо замысла своего бунтовного про-

тиву нас, яко родителя и государя своего, однакож,

мы, вспоминая слово Божие, где увещевает в таковых де-

лах вопрошать и чина священного, как написано во главе

17 Второзакония, желаем от вас архиереев и всего ду-

ховного чина, яко учителей слова Божия,- не издадите

каковый о сем декрет, но да взыщете и покажете от Свя-

щенного Писания нам истинное наставление и рассужде-

ние, какого наказания сие богомерзкое и Авессаломову

прикладу уподобляющееся намерение сына нашего по бо-

жественным заповедям и прочим святого Писания прикла-

дам и по законам, достойно. И то нам дать за подпи-

санием рук своих на письме, дабы мы, из того усмотря,

неотягченную совесть в сем деле имели. В чем мы на вас,

яко по достоинству блюстителей заповедей Божиих и верных

пастырей Христова стада и доброжелательных отечествия,

надеемся и судом Божиим и священством вашим закли-

наем, да без всякого лицемерства и пристрастия в том

поступите.

Петр"

Архиереи ответили:

"Сие дело весьма есть гражданского суда, а не духовного,

и власть превысочайшая суждению подданных своих не

подлежит, но творит, что хочет, по своему усмотрению,

без всякого совета степеней низших, однакож, понеже ве-

лено нам, приискали мы от Священных Писаний то, что

возмнилося быть сему ужасному и бесприкладному делу

сообщно".

Следовали выписки из Ветхого и Нового Завета,

а в заключение повторялось:

"Сие дело не нашего суда; ибо кто нас поставил

судьями над тем, кто нами обладает? Как могут главу

наставлять члены, которые сами от нее наставляемы и обла-

даемы? К тому же суд наш духовный по духу должен

быть, а не по плоти и крови; ниже вручена есть духовному

чину власть меча железного, но власть духовного меча.

Все же сие превысочайшему монаршескому рассуждению

с должным покорением подлагаем, да сотворит Государь,

что есть благоугодно пред очами его: ежели, по делам

и по мере вины, хочет наказать падшего, имеет образцы

Ветхого Завета; ежели благоизволит помиловать, имеет

образ самого Христа, который блудного сына принял и ми-

лость паче жертвы превознес. Кратко сказав: сердце

Царево в руце Божией. Да изберет ту часть, куда Бо-

жия рука его преклоняет".

Подписались:

"Смиренный Стефан, митрополит Рязанский.

Смиренный Феофан, епископ Псковский".

Еще четыре епископа, два митрополита греческих,

Ставропольский и Фифандский, четыре архимандрита, в том

числе Федос, и два иеромонаха - все будущие члены

Святейшего Правительствующего Синода.

На главный вопрос государя - о клятве, данной сы-

ну, простить его, во всяком случае - отцы не, ответили

вовсе.

Петр, когда читал это рассуждение, испытывал жуткое

чувство: словно то, на что он хотел опереться, провали-

лось под ним, как истлевшее дерево.

Он достиг того, чего сам желал, но, может быть,

слишком хорошо достиг: церковь покорилась царю так, что

ее как бы не стало вовсе; вся церковь - он сам.

А царевич об этом рассуждении сказал с горькой

усмешкой:

- Хитрее-де черта смиренные! Еще духовной коллегии

нет, а уже научились духовной политике.

Еще раз почувствовал он, что церковь для него пере-

стала быть церковью, и вспомнил слово Господне тому,

о ком сказано: "Ты - Петр, Камень, и на сем камне

созижду Церковь Мою".

Когда ты был молод, то препоясывался сам и хо-

дил куда хотел; а когда состареешься, то прострешь

руки твои и другой препояшет тебя и поведет, куда не

хочешь.

Первое заседание Верховного суда назначено было

17-го июня в аудиенц-зале Сената.

В числе судей были министры, сенаторы, генералы,

губернаторы, гвардии и флота капитаны, майоры, пору-

чики, подпоручики, прапорщики, обер-кригс-комиссары,

чины новых коллегий, и старые бояре, стольники, околь-

ничьи-всего гражданского и воинского чина 127 чело-

век - с борка, да с сосенки, жаловались знатные. Иные

даже не умели грамоте, так что не могли подписаться

под приговором.

Отслужив обедню Духу Святому у Троицы, для испро-

шения помощи Божией в столь трудном деле, судьи пере-

шли из собора в Сенат.

В палате открыли окна и двери, не только для све-

жего воздуха - день был знойный, предгрозный,- но и для

того, чтобы суд имел вид всенародный. Загородили,

однако, рогатками, заперли шлагбаумами соседние улицы,

и целый батальон лейб-гвардии стоял под ружьем на пло-

щади, не пропуская "подлого народа".

Царевича привели из крепости как арестанта, под ка-

раулом четырех офицеров со шпагами наголо.

В аудиенц-зале находился трон. Но не на трон, а на

простое кресло, в верхнем конце открытого четырех-

угольника, образуемого рядами длинных, крытых алыми

сукнами, столов, за которыми сидели судьи, сел царь пря-

мо против сына, как истец против ответчика.

Когда заседание объявили открытым, Петр встал и про-

изнес:

- Господа Сенат и прочие судьи! Прошу вас, дабы

истиною сие дело вершили, чему достойно, не флатируя

и не похлебствуя, и отнюдь не опасаясь того, что, ежели

дело сие легкого наказания достойно, и вы так учините,

мне противно было б,- в чем клянусь самим Богом

и судом Его! Також не рассуждайте того, что суд

Blog

Дмитрий Сергееевич Мережковский. Петр и Алексей Дмитрий Сергееевич Мережковский. Антихрист ocr: Tamuh книга