Дмитрий Сергееевич Мережковский. Петр и Алексей Дмитрий Сергееевич Мережковский. Антихрист ocr: Tamuh книга

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 39 40 41 42 43 44 45 46 47

Он долго смотрел в окно; там пролетали ласточки

с веселыми криками; сквозь тюремные решетки небо ка-

залось таким голубым и глубоким, как никогда на воле.

К вечеру солнце осветило белую стену у изголовья

царевича. И почудился ему в этом луче белый как лунь

старичок с юным лицом, с тихой улыбкой и чашей в

руках, подобный солнцу. Глядя на него, заснул он так

тихо и сладко, как уже давно не спал.

На следующий день, в четверг, 26 июня, в 8 часов

утра, опять собрались в гварнизонном застенке Царь,

Меншиков, Толстой, Долгорукий, , Шафиров, Апраксин

и прочие министры. Царевич был так слаб, что его пере-

несли на руках из каземата в застенок.

Опять спрашивали: "Что еще больше есть в тебе?

Не поклепал ли, не утаил ли кого?" - но он уже ничего

не отвечал.

Подняли на дыбу. Сколько дано было плетей, ни-

кто не знал - били без счета.

После первых ударов он вдруг затих, перестал сто-

нать и охать, только все члены напряглись и вытянулись,

как будто окоченели. Но сознание, должно быть, не по-

кидало его. Взор был ясен, лицо спокойно, хотя что-то

было в этом спокойствии, от чего и самым привычным

к виду страданий становилось жутко.

- Нельзя больше бить, ваше величество! - говорил

Блюментрост на ухо царю.- Умереть может. И беспо-

лезно. Он уже ничего не чувствует: каталепсия...

- Что?-посмотрел на лейб-медика царь с удивле-

нием.

- Каталепсия - это такое состояние...- начал тот объ-

яснять по-немецки.

- Сам ты каталепсия, дурак!-оборвал его Петр и

ротвернулся.

Чтобы перевести дух, палач остановился на минуту.

- Чего зеваешь? Бей!-крикнул царь.

Палач опять принялся бить. Но царю казалось, что он

уменьшает силу ударов нарочно, жалея царевича. Жалость и

возмущение чудилось Петру на лицах всех окружающих.

- Бей же, бей! - вскочил он и топнул ногою в яро-

сти; все посмотрели на него с ужасом: казалось, что он

сошел с ума.- Бей во всю, говорят! Аль разучился?

- Да я и то бью. Как еще бить-то? - проворчал

себе под нос Кондрашка и опять остановился.- По-рус-

ски бьем, у немцев не учились. Мы люди православные.

Долго ли греха взять на душу? Немудрено забить и

до смерти. Вишь, чуть дышит, сердечный. Не скотина

чай,-тоже душа христианская!

Царь подбежал к палачу.

- Погоди, чертов сын, ужо самого отдеру, так на-

учишься!

- Ну что ж, государь, поучи - воля твоя! - посмот-

рел тот на царя исподлобья угрюмо.

Петр выхватил плеть из рук палача. Все бросились

K царю, хотели удержать его, но было поздно. Он замах-

нулся и ударил сына изо всей силы. Удары были неуме-

лые, но такие страшные, что могли переломить кости.

Царевич обернулся к отцу, посмотрел на него, как буд-

то хотел что-то сказать, и этот взор напомнил Петру взор

темного Лика в терновом венце на древней иконе, перед

которой он когда-то молился Отцу мимо Сына и думал,

содрогаясь от ужаса: "Что это значит-Сын и Отец?"

И опять, как тогда, словно бездна разверзлась у ног его,

и оттуда повеяло холодом, от которого на голове его

зашевелились волосы.

Преодолевая ужас, поднял он плеть еще раз, но по-

чувствовал на пальцах липкость крови, которой была смо-

чена плеть, и отбросил ее с омерзением.

Все окружили царевича, сняли с дыбы и положили

на пол.

Петр подошел к сыну.

Царевич лежал, закинув голову; губы полуоткрылись,

как будто с улыбкою, и лицо было светлое, чистое, юное,

как у пятнадцатилетнего мальчика. Он смотрел на отца

по-прежнему, словно хотел ему что-то сказать.

Петр стал на колени, склонился к сыну и обнял голову

его.

- Ничего, ничего, родимый! - прошептал царевич.-

Мне хорошо, все хорошо. Буди воля Господня во всем.

Отец припал устами к устам его. Но он уже ослабел

и поник на руках его; глаза помутились, взор потух.

Петр встал, шатаясь.

- Умрет? - спросил он лейб-медика.

- Может быть, до ночи выживет,- ответил тот. Все

подбежали к царю и повлекли его вон из палаты.

Петр вдруг весь опустился, ослабел, присмирел и стал

послушен, как ребенок: шел, куда вели, делал, что хо-

тели.

В сенях застенка Толстой, заметив, что у царя руки

в крови, велел подать рукомойник. Он стал покорно умы-

ваться. Вода порозовела.

Его вывели из крепости, усадили в шлюпку и отвез-

ли во дворец.

Толстой и Меншиков не отходили от царя. Чтобы за-

нять и развлечь, говорили о посторонних делах. Он слушал

спокойно, отвечал разумно. Давал резолюции, подписывал

бумаги. Но потом не мог вспомнить того, что делал тогда,

как будто провел все это время во сне или в обмороке.

О сыне сам не заговаривал, точно забыл о нем вовсе.

Наконец, в шестом часу вечера, когда донесли Тол-

стому и Меншикову, что царевич при смерти, они долж-

ны были напомнить о нем государю. Тот выслушал рас-

сеянно, как будто не понимал, о чем говорят. Однако сел

опять в шлюпку и поехал в крепость.

Царевича перенесли из пыточной палаты в каземат на

прежнее место. Он уже не приходил в себя.

Государь и министры пошли в комнату умирающего.

Когда узнали, что он не причащался, то захлопотали, за-

бегали с растерянным видом. Послали за соборным про-

топопом, о. Георгием. Он прибежал, запыхавшись, с та-

ким же испуганным видом, как у всех, торопливо вынул

из дароносицы запасные Дары, совершил глухую испо-

ведь, пробормотал разрешительные молитвы, велел при-

поднять голову умирающего, поднес потир и лжицу к са-

мым губам его. Но губы были сжаты; зубы крепко стис-

нуты. Золотая лжица ударялась о них и звенела в трепет-

ной руке о. Георгия. На плат спадали капли крови. На

лицах у всех был ужас.

Вдруг в бесчувственном лице Петра промелькнула

чевная мысль.

Он подошел к священнику и сказал:

- Оставь! Не надо.

И царю показалось, или только почудилось, что уми-

рающий улыбнулся ему последнею улыбкою.

В тот же самый час, как вчера, на том же самом месте,

у изголовья царевича, солнце осветило белую стену. Белый

как лунь старичок держал в руках чашу, подобную солнцу.

Солнце потухло. Царевич вздохнул, как вздыхают за-

сыпающие дети.

Лейб-медик пощупал руку его и сказал что-то на ухо

Меншикову. Тот перекрестился и объявил торжественно:

- Его высочество, государь царевич Алексей Петро-

вич преставился.

Все опустились на колени, кроме царя. Он был непо-

движен. Лицо его казалось мертвее, чем лицо умершего.

"В России когда-нибудь кончится все ужасным бунтом,

и самодержавие падет, ибо миллионы вопиют к Богу против

царя",- писал ганноверский резидент Вебер из Петербур-

га, извещая о смерти царевича.

"Кронпринц скончался не от удара, как здесь утверж-

дают, а от меча или топора,- доносил резидент импера-

торский, Плейер.- В день его смерти никого не пускали

в крепость, и перед вечером заперли ее. Голландский плот-

ник, работавший на новой башне собора и оставшийся

там на ночь незамеченным, вечером видел сверху, близ

пыточного каземата, головы каких-то людей и рассказал

о том своей теще, повивальной бабке голландского рези-

дента. Тело кронпринца положено в простой гроб из пло-

хих досок; голова несколько прикрыта, а шея обвязана

платком со складками, как бы для бритья".

Голландский резидент Яков де Би послал донесение

Генеральным, Штатам, что царевич умер от растворения

жил, и что в Петербурге опасаются бунта.

Письма резидентов, вскрываемые в почтовой конторе,

представлялись царю. Якова де Би схватили, привели в

посольскую канцелярию и допрашивали "с пристрастием".

Взяли за караул и голландского плотника, работавшего

на Петропавловском шпице, и тещу его, повивальную бабку.

В опровержении этих слухов, послано от имени царя

русским резидентам при чужеземных дворах составленное

Шафировым, Толстым и Меншиковым известие о кончи-

не царевича:

"По объявлении сентенции суда сыну нашему, мы, яко

отец, боримы были натуральным милосердия подвигом с

одной стороны, попечением же должным о целости и впредь

будущей безопасности государства нашего с другой,- и не

могли еще взять в сем многотрудном и важном деле своей

резолюции. Но всемогущий Бог, восхотев чрез Собствен-

ную волю и праведным Своим судом, по милости Своей,

нас от такого сумнения и дом наш, и государство от опа-

сности и стыда освободити, пресек вчерашнего дня (писано

июня в 27 день) его, сына нашего Алексея, живот, по

приключившейся ему, при объявлении оной сентенции и

обличении его столь великих против нас и всего государ-

ства преступлений, жестокой болезни, которая вначале

была подобна апоплексии. Но, хотя пото он и паки в

чистую память пришел и, по должности христианской,

исповедался и причастился Св. Тайн, и нас к себе про-

сил, к которому мы, презрев все досады его, со всеми

нашими здесь сущими министры и сенаторы пришли, и

он чистое исповедание и признание тех всех своих пре-

ступлений против нас, со многими покаятельными слеза-

ми и раскаянием, нам принес и от нас в том прощение

просил, которое мы, по христианской и родительской долж-

ности, и дали. И тако, он сего июня 26, около 6 часов

пополудни, жизнь свою христиански скончал".

Следующий за смертью царевича день, 27 июня, де-

вятую годовщину Полтавы, праздновали, как всегда: на

крепости подняли желтый, с черным орлом, триумфаль-

ный штандарт, служили обедню у Троицы, палили из

пушек, пировали на почтовом дворе, а ночью - в Летнем

саду, на открытой галерее над Невою, у подножия петер-

бургской Венус, как сказано было в реляции, довольно

веселились, под звуки нежной музыки, подобной вздохам

любви из царства Венус:

Покинь, Купидо, стрелы:

Уже мы все не целы...

В ту же ночь тело царевича положено в гроб и пере-

несено из тюремного каземата в пустые деревянные хоромы

близ комендантского дома в крепости.

Утром вынесено к Троице, и "дозволено всякого чина

людям, кто желал, приходить ко гробу его, царевича и

видеть тело его, и со оным прощаться".

В воскресенье, 29 июня, опять был праздник - те-

зоименитство царя. Опять служили обедню, палили из

пушек, звонили во все колокола, обедали в Летнем двор-

це; вечером прибыли в адмиралтейство, где спущен был

новый фрегат "Старый Дуб"; на корабле происходила

обычная попойка; ночью сожжен фейерверк, и опять ве-

селились довольно.

В понедельник, 30 июня, назначены похороны цареви-

ча. Отпевание было торжественное. Служили митрополит

Рязанский, Стефан, епископ Псковский, Феофан, еще шесть

архиереев, два митрополита палестинских, архимандриты,

протопопы, иеромонахи, иеродиаконы и восемнадцать при-

ходских священников. Присутствовали государь, госуда-

рыня, министры, сенаторы, весь воинский и гражданский

стан. Несметные толпы народа окружали церковь.

Гроб, обитый черным бархатом, стоял на высоком ка-

тафалке, под золотою белою парчою, охраняемый почет-

ным караулом четырех лейб-гвардии Преображенского пол-

ка сержантов, со шпагами наголо.

У многих сановников головы болели от вчерашней по-

пойки: в ушах звенели песни шутов:

Меня матушка плясамши родила,

А крестили во царевом кабаке.

И в этот ясный летний день казались особенно мрач-

ными тусклое пламя надгробных свечей, тихие звуки

надгробного пения:

Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего, идеже

честь болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бес-

конечная.

И заунывно повторяющийся возглас диакона:

Аще молимся о упокоении души усопшаго раба Божия

Алексия, и о еже проститися ему всякому прегрешению

вольному же и невольному.

И глухо замирающий вопль хора:

Надгробное рыдание творяще песнь: аллилуиа!

Кто-то в толпе вдруг заплакал громко, и дрогание

пронеслось по всей церкви, когда запели последнюю песнь:

Зряще мя безгласна и бездыханна, приидите, ecu любя-

щие мя, и целуйте мя последним целованием.

Первым подошел прощаться митрополит Стефан. Ста-

рик едва держался на ногах. Его вели под руки два про-

тодиакона. Он поцеловал царевича в руку и в голову,

потом наклонился и долго смотрел ему в лицо. Стефан

хоронил в нем все, что любил - всю старину Москов-

скую, патриаршество, свободу и величие древней церкви,

свою последнюю надежду - "надежду Российскую".

После духовных по ступеням катафалка взошел царь.

Лицо его было такое же мертвое, как все последние дни.

Он взглянул в лицо сына.

Оно было светло и молодо, как будто еще просветлело

и помолодело после смерти. На губах улыбка говорила:

все хорошо, буди воля Господня во всем.

И в неподвижном лице Петра что-то задрожало, за-

двигалось, как будто открывалось с медленным, страш-

ным усилием - наконец, открылось - и мертвое лицо ожи-

ло, просветлело, точно озаренное светом от лица усопшего.

Петр склонился к сыну и прижал губы к холодным

губам его. Потом поднял глаза к небу - все увидели, что

он плачет - перекрестился и сказал:

- Буди воля Господня во всем.

Он теперь знал, что сын оправдает его перед Вечным

Судом и там объяснит ему то, чего не мог понять он

здесь: что значит - Сын и Отец? '*

Народу объявили так же, как чужеземным дворам,

что царевич умер от удара.

Но народ не поверил. Одни говорили, что он умер

от побоев отца. Другие покачивали головами сомнитель-

но: "Скоро-де это дело сделалось!", а иные утверждали

прямо, что, вместо царевича, положено в гроб тело какого-

то лейб-гвардии сержанта, который лицом похож на него,

а сам царевич, будто бы, жив, от отца убежал не то в

скиты за Волгу, не то в степные станицы, "на вольные

реки", и там скрывается.

Через несколько лет, в Яменской казачьей станице, на

реке Бузулук, появился некий Тимофей Труженик, по

виду нищий бродяга, который на вопросы: кто он и отку-

да? - отвечал явно:

- С облака, с воздуха. Отец мой - костыль, сума -

матушка. Зовут меня Труженик, понеже тружусь Богу

на дело великое.

А тайно говорил о себе:

- Я не мужик и не мужичий сын; я орел, орлов сын,

мне орлу и быть! Я - царевич Алексей Петрович. Есть

у меня на спине крест, а на лядвее

На бедре (церковнослав.).

шпага родимая...

И другие говорили о нем:

- Не простой он человек, и быть ему такому чело-

веку, что потрясется вся земля!..

И в ярлыках подметных, которые рассылались от него

по казачьим станицам, было сказано:

"Благословен еси Боже наш! Мы, царевич Алексей

Петрович, идем искать своих законов отчих и дедовских,

и на вас, казаков, как на каменную стену покладаемся, дабы

постояли вы за старую веру и за чернь, как было при

отцах и дедах наших. И вы, голытьба, бурлаки, босяки

бесприютные, где нашего гласа не заслышите, идите до

нас денно и нощно!"

Труженик ходил по степям и собирал вольницу, обе-

щая "открыть Городище, в коем есть знамение Пресвятыя

Богородицы, и Евангелие, и Крест, и знамена царя Алек-

сандра Македонского; и он, царевич Алексей Петрович,

будет по тем знаменам царствовать; и тогда придет конец

века и наступит Антихрист; и сразится он, царевич, со

всею силой вражьей и с самим Антихристом".

Труженика схватили, пытали и отрубили ему голову

как самозванцу.

Но народ продолжал верить, что истинный царевич

Алексей Петрович, когда придет час его,- явится, сядет

на отчий престол, бояр переказнит, а чернь помилует.

Так для народа остался он и после смерти своей "на-

деждой Российскою".

Окончив розыск о царевиче, Петр 8 августа выехал

из Петербурга в Ревель морем, во главе флота из 22 воен-

ных судов. Царский корабль был новый, недавно спущен-

ный с Адмиралтейской верфи, девяностопушечный фре-

гат "Старый Дуб" - первый корабль, построенный по чер-

тежам царя, без помощи иноземцев, весь из русского

леса, одними русскими мастерами.

Однажды вечером, при выходе из Финского залива в

Балтийское море, Петр стоял на корме у руля и правил.

Вечер был ненастный. Тяжкие, черные, словно желез-

ные, тучи громоздились низко над тяжкими, черными,

тоже словно железными гребнями волн. Была сильная

качка. Бледные клочья пены мелькали, как бледные руки

яростно грозящих призраков. Порою волны перехлесты-

вали за борт и дождем соленых брызг окачивали всех,

стоявших на палубе, и больше всех царя-кормчего. Платье

на нем вымокло; ледяная сырость пронизывала; ледяной

ветер бил в лицо. Но, как всегда на море, он чувствовал

себя бодрым, сильным и радостным. Смотрел пристально

в темную даль и твердою рукою правил. Все исполинское

тело фрегата дрожало от натиска волн, но крепок был

"Старый Дуб" и слушался руля, как добрый конь - узды,

прыгал с волны на волну, иногда опускался, как будто

нырял, в седые пучины - казалось, не вынырнет,- но

каждый раз вылетал, торжествующий.

Петр думал о сыне. В первый раз думал обо всем, как

о прошлом - с великою грустью, но без страха, без муки

и раскаяния, чувствуя и здесь, как во всей своей жизни,

волю Вышних Судеб. "Велик, велик, да тяжеленек Петр -

и не вздохнуть под ним. Стоном стонет земля!" - вспом-

нились ему слова сына перед Сенатом.

"Как же быть?- думал Петр.-Стонет, небось, наковаль-

ня под молотом. Он, царь, и был в руке Господней молотом,

который ковал Россию. Он разбудил ее страшным ударом.

Но если бы не он, спала бы она и доныне сном смертным".

И что случилось бы, останься царевич в живых?

Рано или поздно, воцарился бы, возвратил бы власть

попам, да старцам, длинным бородам, а те повернули бы

назад от Европы в Азию, угасили бы свет просвещения -

и погибла бы Россия.

- Будет шторм! - молвил старый голландский шки-

пер, подходя к царю.

Тот ничего не ответил и продолжал смотреть при-

стально вдаль.

Быстро темнело. Черные тучи спускались все ниже и

ниже к черным волнам.

Вдруг, на самом краю неба, сквозь узкую щель из-под

туч, сверкнуло солнце, как будто из раны брызнула кровь.

И железные тучи, железные волны обагрились кровью.

И чудно, и страшно было это кровавое море.

"Кровь! Кровь!" - подумал Петр и вспомнил проро-

чество сына:

"Кровь сына, кровь русских царей ты, первый, на пла-

ху прольешь - и падет сия кровь от главы на главу до

последних царей, и погибнет весь род наш в крови. За

тебя накажет Бог Россию!"

- Нет, Господи! - опять, как тогда, перед старой ико-

ной с темным Ликом в терновом венце, молился Петр,

мимо Сына Отцу, который жертвует Сыном.- Накажи

меня. Боже,- помилуй Россию!

- Будет шторм! - повторил старый шкипер, думая,

что царь не расслышал его.-Говорил я давеча вашему

величеству - лучше бы вернуться назад...

- Не бойся,- ответил Петр с улыбкою.- Крепок наш

Blog

Дмитрий Сергееевич Мережковский. Петр и Алексей Дмитрий Сергееевич Мережковский. Антихрист ocr: Tamuh книга