Предисловие

Вид материала

Документы

Содержание Тяжкие роды

Подобный материал:

• Содержание предисловие  3 Введение, 2760.07kb.
• Томас Гэд предисловие Ричарда Брэнсона 4d брэндинг, 3576.37kb.
• Электронная библиотека студента Православного Гуманитарного Университета, 3857.93kb.
• Е. А. Стребелева предисловие,, 1788.12kb.
• Breach Science Publishers». Предисловие. [3] Мне доставляет удовольствие написать предисловие, 3612.65kb.
• Том Хорнер. Все о бультерьерах Предисловие, 3218.12kb.
• Предисловие предисловие petro-canada. Beyond today’s standards, 9127.08kb.
• Библейское понимание лидерства Предисловие, 2249.81kb.
• Перевод с английского А. Н. Нестеренко Предисловие и научное редактирование, 2459.72kb.
• Тесты, 4412.42kb.

Тяжкие роды

В XIX в. знания с подачи социал-демократов стали инструментом политики – этакий меч-кладенец для отрубания голов змееподобной буржуазии. Образ интеллектуального оружия навивает плехановская оценка роли знаний в руках пролетариата. Тогда еще Плеханов не предполагал, что для решительной борьбы за власть после октябре 1917 г. авангард пролетариата, большевики-интернационалисты выберут более подходящее своей сути средство — террор¹. Интеллигенты вложили меч-кладенец не в те руки.

Малочисленная партия, захватив власть в аграрной стране, превратилась узкую касту управленцев, не имеющую ничего общего с целями рабочего класса, навязавшую обществу авторитарную диктатуру и гражданскую войну. Гражданская война захватила Россию на целый век, выплеснулась за ее границы. В 1939–45 гг.. она проявилась в тотальной мировой войне. Для многих европейских стран, для Франции, Польши, Испании, стран Балтии, Норвегии, Болгарии, Венгрии и Румынии та война несла в себе ярко выраженный элемент гражданской войны. Достаточно взглянуть на национальный состав легионеров СС², организации, члены которой клялись на верность исключительно Гитлеру, чтобы понять, какие нации и народы были вовлечены в мировоззренческий конфликт. Там мы увидим французов, голландцев, бельгийцев, норвежцев, финнов, украинцев, и русских. В СС была даже такая экзотика, как калмыки.

Уничтожая старорежимную элиту во всех без исключения слоях общества, советская власть генерировала новую элиту. Особые надежды возлагались на пролетарскую интеллигенции. Теория марксизма-ленинизма описывала интеллигенцию как прослойку, не наделенную каким-либо классовым сознанием. Для власти интеллигенция играла роль интеллектуальной обслуги. С середины 20гг. в СССР, когда Сталин взял курс на индустриализацию экономики, преимущественно из среды интеллигенции начинает формироваться бюрократический аппарат. Номенклатура, поставленная государственной системой под ружье идеологии, характерно именовалась «конторским пролетариатом», в народе же ей дали прозвище «совбур», советская буржуазия. «Аппарат» был на коротком поводке, топор НКВД регулярно правил властную пирамиду. Но когда Сталин умер, жажда реализации собственных интересов бюрократии не заставила себя ждать. Управленческие функции номенклатуры и противоречащая им пролетарская идеология создавали конфликт внутри этой группы, который в 60-е гг. даже привел к расколу коммунистического движения (ЦК Коммунистической партии Китая, например, начинает обвинять руководство КПСС в ревизионизме), а разрешился конфликт к исходу 80 х гг.

Яростный большевик Троцкий, самый авторитетный из марксистов критик сталинизма, в цикле работ конца 30 х гг. («Преданная революция», «СССР в войне», «Сталин») дает концентрированную характеристику уже тогда сложившейся советской бюрократии, обладающей безграничным господством, средствами распределения и отчуждения общественных благ, производимых рабочими и крестьянами, и уже констатирует возникновение этой новой социалистической касты. Но все же он не осмелился назвать советскую бюрократию самостоятельным политическим классом. Согласно марксизму, господствующие над пролетариатом классы характеризуются традиционными для этого учения классовыми признаками, такими как владение «акциями и облигациями». На эту роль, по убеждению марксиста, годилась только буржуазия.

В 1942 г. уже радикальный идейный противник социал-демо­кратии Гитлер характеризует историческую перспективу Советского государства под управлением Сталина следующим образом: «…если дать ему время, Сталин сделает из России сверхиндустриального монстра, который будет полностью противоречить интересам масс, но существование которого будет полностью оправдываться демагогической фразеологией. В действительности этот монстр будет предназначен для подъема уровня жизни лишь узкого слоя собственных приближенных».

Такие люди, как Плеханов, Троцкий, Гитлер, Мао Цзэдун, придерживавшиеся различных политических взглядов, единодушно отзывались о роли простого человека в Советском государстве, как средстве достижения «аппаратом» своих, понятных и нужных только ему политических целей. Номенклатура была именно политическим классом. Как и положено, номенклатура имела все классовые атрибуты, перечисленные М. Вос­ленским¹ в работе «Номенклатура. Она все более осознавала свою классовую состоятельность и как общественная элита, уверенно выступила в начале 90 х гг. против пут коммунистической идеологии, в чем была поддержана классом джинов, составлявшим в СССР 30% всего населения.

Революция 90-х была бескровной. Большинство народа приветствовали эту революцию, потому что это большинство — образованное население СССР — имело с номенклатурой классовое родство. Границы самой номенклатуры размывались, проходила демократизация, социализация этого слоя. СССР своей сословной характеристикой давно вышел за рамки брутального классового деления общества согласно учения Маркса на пролетариев, буржуазию и т. д. В обществе появился обширный класс людей знаний. Однако сразу же после краха СССР внутри самого класса джиннов произошел раскол на интеллектуалов-гуманитариев и технократов. Гуманитарии оказались крайне радикальны. Технократы консервативны и осторожны к переменам. Этим объясняется удивительная полярность позиций представителей одного класса: например, активист культуры Никита Михалков² легко находил общий язык с признанным «олигархом» Борисом Березовским³, а лауреат Нобелевской премии по физике Жорес Алферов⁴ симпатизировал КПРФ.

Отдельные представители новой социальной группы, получив неограниченное доверие и узурпировав политическую, экономическую и культурную власть, стремительно превратилась в узкую элитарную группу — меритократию — преследующую исключительно узкие групповые интересы. Меритократия порывает со своей средой, в которой зародилась, и противостоит всем без исключения социальным группам и их партиям. Эта часть становится кланом и узурпатором власти. Она остается в меньшинстве, возводит политический диктат в норму, утверждая политическую цензуру на всех фронтах. Получилось так, что мы привели к власти на своих плечах некую силу единственно для того, чтобы понять, наконец, насколько эта сила чужда нам. Если судить по полученной в ходе изменений выгоде, меритократия была ведущим классом преобразования, и все мы маршировали под ее знаменами. Для того, чтобы преодолеть консервативное сопротивление в 90 –гг., в помощь меритократии нужен был агрессивный и мощный союзник, слабоорганизованный советский джин не годился — вот откуда на политической сцене середины 90 х гг. взялась крупная буржуазия. Ее «назначили когда-то буржуазией». Окрепнув, буржуазия с 1996 г., повела с меритократией ожесточенную борьбу за власть.

Всякая революция перетекает в контрреволюцию — и вот, мы уже были свидетелями того, как революция пожирает собственных детей, своих поводырей, с которыми она шла, взявшись под руки. Явных врагов разогнала по тюрьмам и эмиграциям. Счастьем оказалось для всех нас, что реакция симметрична самой революции — она бескровна. Мы рукоплескали победе команды В. Путина над олигархической буржуазией и считали ее прогрессивной, совпадающей с изначальными целями реформ — модернизацией страны от уровня индустриального уклада до информационного. Президент Путин топнул ногой на кое-кого из прежнего окружения, доставшегося ему по наследству, но это не отрицает его принадлежность к меритократии. Тот раскол, который позже произошел в команде бывших сторонников Ельцина, объясняется тем, что внутри клана началось деление по профессиональному типу — типизация. Силовой «крышей» (крыша на уличном жаргоне обозначает структуру, отвечающую за безопасность) клана Ельцина в свое время являлись все бывшие выходцы из КГБ, включая начальника личной охраны А. В. Коржакова¹. Естественно, эту функцию выполняли все назначаемые на эту должность директора ФСБ, включая и Путина. По сути, на смену президенту Ельцину к власти пришла «крыша» ельцинского клана, которая вымела из власти все отличные от себя профессиональные типы иных, непохожих, и которая стремится держать в узде всю страну.

Россия в 1991 г. совершила социальный переворот, который подспудно стал политической премьерой джиннов, новой социальной группы современности. Но, освободившись от марксистской догмы в конце 80 х гг., Россия до сих пор не решила проблем перехода власти. Революция 1991 г., если уместно применить этот термин, которая должна была расставить классы по политическим ролям согласно их роли в сценарии исторической перспективы, все еще не доведена до логического завершения.

С тех пор как Плеханов издал свою работу «Социализм и политическая борьба» прошло около 120 лет. Актуальность знаний как оружия политической борьбы совершенно не упразднилась, наоборот, первенство в политической борьбе от пролетариата переходит к классу, для которого научное знание является не просто оружием политической борьбы, но его сутью, собственностью и средством к существованию. Это его меч-кладенец, не где-то позаимствованный, а вложенный в его руки с момента рождения. На протяжении столетий, находясь в тени других классов, новый класс и обслуживая их интеллектуальные запросы, этот класс подпитывал элиту знаниями о мире, и скромно именовался прослойкой, но развитие техники и прогресс приближают его триумф. Сейчас это ребенок, едва оторвавшийся от материнской груди и делающий первые самостоятельные шаги, ему еще предстоит выработать свою классовую идеологию. Но его численность будет только расти.

Он будет увеличиваться, в первую очередь, за счет рабочих, освобождающихся от примитивного физического труда, и вынужденных получать специальные знания, чтобы осваивать навыки элементарного управления производственным процессом. Во вторую очередь — за счет землепользователей, которые, по сути, уже давно превратились в пролетариат сельской местности. Наконец, за счет держателей капитала и собственников, стремящихся самостоятельно управлять процессом воспроизводства. Робототехника вытесняет машинный и физический труд и в геометрической прогрессии размножает вакансии управленцев. Рабочий, если он не желает потерять свой кусок хлеба, вынужден осваивать клавиатуру компьютера, а капиталист — заканчивать спецшколу по управлению бизнесом.

Успех современного предприятия обеспечивается технологиями и применением высококачественных методик управления процессами: поставками, производством, качеством, финансами и т. д. Примечательно, что такое новое явление экономической жизни, как логистика, объединив в себе транспортировку, перевалку грузов и управление, позволяет, например, гипермаркетам уничтожать в ценовой борьбе мелкие и средние магазины, создавая потребительский рай в мегаполисах. Работник в «голубом воротничке» — теперь всему голова в экономике.

Есть книга Фрэнка Уэбстера «Теории информационного общества», которую я советую прочесть всем любознательным, интересующимся современной экономикой. Приведу оригинальную цитату самого Уэбстера по поводу сетевой методики бизнеса: «Формально централизованная и иерархически выстроенная корпорация может поставлять продукцию и услуги по приемлемой цене и в срок, но это означает, что сети внутри и вне компании постоянно создаются и пересоздаются. То есть мы наблюдаем “превращение корпораций в сети”, в которых стратегические союзы заключаются и распадаются в зависимости от конкретных обстоятельств и участников, а рецептом их успеха становится то, что менеджмент “Toyota” называет принципом пяти нолей (ноль дефектов, ноль технических ошибок, ноль отсрочек, ноль бумажной работы и ноль материально-производственных запасов)».

Помимо чьей-то воли, экономические законы разрушают гигантизм производственных корпораций, и объединяют вновь их расколотые части в монолитный кристалл энергичных разумных атомов, связанных между собой не административным управлением, а сетью и общим смыслом работы. Этот естественный процесс ограничивает пределы господства корпораций, он разрушает вертикали их пирамидальных структур и позволяет распознать в нем модель становления общества будущего. В контрпозиции этому естественному процессу выступают лишь корпорации старого века, корпорации сырья и энергии, которые тянут и будут тянуть нас назад в прошлое, в общества правильных пирамид абсолютной власти.

Ориентированность нашей экономики на сырье корень многих известных проблем, всему виной легкие деньги, вокруг которых нравственно разлагается наша отечественная меритократия. Сохранение своего влияния реализуется через обеспечение бесперебойности газового потока из страны. Задачи же технического прогресса, которые невозможно снять с повестки дня в условиях нарастающего конфликта развития с промышленно развитыми странами, подразумевают информатизацию экономики. В свою очередь информатизация в перспективе приводит к сокращению населения. Машинное производство, заменяясь робототехникой, высвобождает рабочие руки, которые не на что содержать, биотехнологии уничтожают крестьянские хозяйства, заменяя их сельхозкорпорациями. Так возникают лишние люди, которых надо переучивать, которые не готовы запросто поменять место жительства без социальных гарантий, жилья и т.д. Современному государству они становятся обузой, опасной средой социальных взрывов и экстремизма. Не имея с этими людьми национальной солидарности, меритократия обречена воспринимать их только как врагов своего государства.


Плохие родственники


Наша элита становится все более космополитичной и похожей на элиты других государств. Они все схожи между собой во вкусах, в потребностях и привычках, в манере проводить свободное время, — между элитами различных территорий, имеющих национальную автономию, выстраиваются прочные схемы коммуникаций, которые позволяют мгновенно снимать возникающие противоречия. Ведь по большому счету, все эти люди, пусть и говорящие на разных языках, в конечном итоге, отлично понимают друг друга. Они неплохо говорят по-английски, живут в одних и тех же отелях, ездят в одинаковых автомобилях, проводят досуг на дачах друг друга, читают похожие журналы и носят часы одинаковых марок, шьют костюмы и обувь у одних и тех же кутюрье, лечатся у одних докторов на одних и тех же курортах. По сравнению со своими соотечественниками они имеют преимущество в контроле над информацией, которая обеспечивает им полноту власти. Со своими народами они имеют ничтожные общие интересы и объединены в самодостаточную мировую касту меритократии.

Хотя меритократия родственна с джиннами своим интеллектуальным происхождением, она им чужда разными стратегическими целями, отличается от джиннов стремлением узурпировать власть клановой преемственностью, а также определенными этическими предпочтениями. Главными признаками классового отличия в обществе информации является этика и эстетика. Джин отличает себя от меритократии прежде всего моралью и реализует себя в нравственных оценках окружающего. Так от примитивного вещизма экономических доктрин марксизма или либерализма мы делаем естественный шаг навстречу арийской культуре восприятия мира. В условиях политического, экономического и культурного господства меритократии наиболее важной задачей для джинна является отстаивание собственной культурной идентификации. То, что для нас морально, для них аморально, и наоборот. Меритократ и джинн не смогут быть только дружными и добропорядочными соседями. Они будут соперничать и бороться за укрепление влияния, как на протяжении многих тысяч лет это делали их исторические прототипы, потому что никто не хочет проигрывать.

Информация, а точнее сказать, знание в современной хозяйственной жизни стало не просто силой, но продуктом, который можно продавать и покупать. Это ресурс, на котором строится экономика. Знание — это то, что в промышленности называется технологией, оно стало топливом, или даже сырьем. Люди, которые перерабатывают это сырье, вносят вклад в экономику гораздо больший, чем механизмы, капиталы или рабочие руки, тем самым они обрезают последние дыхательные трубки, через которые еще стараются насладиться жизнью умирающие классы собственников и пролетариата. Люди знания стали «царями горы» и двигают общественную формацию к следующему горизонту. Но на этой горе они должны успеть заточить осиновые колы, и расчистить площадку для битвы с меритократией — оборотнями, выныривающими из их же рядов.

В России меритократы живут в созданном ими олигархическо-чиновничьем политическом пространстве, которое они для нас называют демократическим российским государством. На самом же деле, их «поляна» ограничена пригородом Москвы по Рублево-Успенскому направлению. Они дружат и дерутся за 40-50 миллиардов долларов ежегодного дохода от основных 9–10 сырьевых компаний. Считая себя элитой государства, они умиротворяют электорат популистскими подачками и пропагандой.

Мы имеем в стране два не пересекающихся друг с другом экономических общества. Костяк одного — это сырьевые и энергетические корпорации с обслуживающим пропагандистским аппаратом, штатом генеральной прокуратуры, Басманным судом и войсками стратегического назначения для решения внешнеполитических задач. Этому экономическому обществу соответствует государство меритократии. Второе общество, экономика которого забыта и мелка для Кремля, — все остальное. В основном, это малый и средний бизнес. В этой экономике царит вакханалия, по своей нерегулируемости превзошедшая даже либеральный беспорядок. Этой экономикой живет все работоспособное население, которое производит реальный продукт. Она составляет второе государство, государство реального общества. У этого второго государства тоже есть свои государственные атрибуты: низко оплачиваемая полиция; прокуратура, заваленная нашими «мелкими» делами; оборванная и деморализованная армия, выращивающая на пропитание огурцы в палисадниках военных городков и т. д. Это государство занимает всю прочую от названного московского пригорода территорию страны. Государство реального общества всецело обязано своим существованием коррупции — это государство гоголевской серой шинели, государство чиновника. Взятка – его движущая сила. Бороться в этом государстве с коррупцией, это значит то же, что бороться с самим государством.

Таким образом, в России сосуществуют две реальных экономики и два соответствующих им государства: отдельное государство элиты с совершенно четкими географическими границами Московского пригорода, и государство чиновников. Кстати сказать, государство чиновника стремится к независимости от элиты и в этой борьбе несет потери или заключает с ней различные договора.

Но есть еще третье государство, виртуальное государство народа, а лучше сказать, государство телереальности. Оно существует, основываясь как бы на юридическом праве, а на самом деле только на представлениях обывателей о его существовании.

Вот такая в России троица государств, сосуществующих в различных измерениях. На первом плане — государство элиты со всей имперской атрибутикой и ядерными ракетами. Реальной властью на местах обладает второе государство серых шинелей и бюрократии. А третье государство — абстрактное и бессильное государство народа, живущее исключительно в его домыслах, на основе образа о телереальности, формируемого элитой. Распространенным потому является заблуждение восприятия реальных государств. Подразумевая государство элиты или чиновника, общество ошибочно приписывает им слабость своего виртуального государства: слабы они, якобы, потому, что они не в состоянии заботиться об обществе. Но следует ли считать государство слабым лишь на том основании, что оно не действует в интересах общества, даже если эти интересы закреплены в законах и кодексах?

Когда гражданин встает на путь защиты собственных прав по кодексу, вскоре он начинает понимать, что число препятствий столь велико, что не хватит жизни, чтобы справиться с ними. Он находит правильное решение: пытается вступить в какой-нибудь клан, где путем обмена услугами и добрыми делами, а чаще всего обменом наличности, добивается обеспечения своих гражданских прав, т. е. он пытается получить гражданство страны серых шинелей или временную визу. Горе гражданину без связей и денег — тогда он навеки лицо без гражданства.

Русский народ на сегодняшний момент реально существует без своего государства. Существует он исключительно на том основании, что интересы элиты в некоторых вопросах глобальной безопасности совпадают с его интересами — он прикрыт ядерным зонтиком. Напрямую из своего кармана он содержит врачей, учителей, милицию и суд. Армии здесь не повезло, русский народ не содержит армию, потому что сам является ее основой, замерзает в ней, подвергается дедовщине, гибнет от голода и под пулями. Русский народ сегодня живет суперобщиной, члены которой совершенно незнакомы друг с другом, но занимаются взаимным кормлением.

Государство меритократии — это набор людей, живущих исключительно интересами узкой касты. Эти люди циничны, алчны, напрочь лишены национального самосознания. Эти люди — уродливые порождения большевизма и атеизма, их совесть необратимо растлена легкими деньгами приватизации. Их семьи живут за границей, сами они ведут себя, как колонизаторы, не ассимилируясь с местным населением, и презирающие его, как это делали англичане в Индии, французы в Африке, или евреи в Хазарском каганате. Они не русские, не евреи, не татары. Это представители обезличенного интернационала топ-менеджеров транснациональных корпораций и мировой финансовой элиты. Политические усилия нашей меритократии направлены на поддержание захваченной власти на одной шестой части планеты лишь с целью усиление своего экономического могущества в узком международном клубе «избранных». Причем, будут ли это могущество обеспечивать русские, или это будут китайские эмигранты, неважно. Они действуют, согласно Л. Н. Гумилеву¹, как древние меритократы Хазарского каганата в первом тысячелетии н. э. Используя свою грамотность, те свергли тюркскую знать Хазарии, узурпировали власть и культуру, ограничив доступ к образованию лишь для собственных детей, и, используя местных коллаборационистов и наемников, подавляли хазар и терроризировали сопредельные племена и Киевскую Русь, пока их государство не разрушил князь Святослав в 965 г.

Закончилась ли смута? — спросим мы. Да. Очевидно, что их усилиями распад государства приостановлен, и, может быть, когда-ни­будь и начнутся полноценные реформы. Может быть, еще на наших глазах перевернется страница истории и мы поднимемся на порог совершенно другой эпохи. Но захотим ли мы ждать ее неизвестно сколько? Дело в том, что у меритократии есть антипод — джинн. Сегодня джинн отстранен от власти, несмотря на то, что по своему потенциалу является самым производительным классом нашего общества. Значит, и революция будет продолжаться, а с нею и смута.

По логике той централизации власти и финансов, источником которой является энергетическое сырье, было бы наивно рассчитывать какой-нибудь оппозиции проскочить к власти по мосту, которым является институт Президента в РФ. Теснимая противниками армия обычно взрывает мосты. Есть масса других вариантов и схем, над которыми кто-то кропотливо работает и суть которых определяется логикой политической борьбы — не отдавать власть ни при каких обстоятельствах. Не в моих возможностях вникать в различия рецептов политической кухни, обусловленные способностями личностей у плиты. Но, невзирая на личности, существуют векторы развития, которые видны невооруженным взглядом, и которым нет альтернативы, если люди, вовлеченные в этот процесс, хотят мира. Это, прежде всего, создание конструктивной оппозиции, которая расположится над схватками периода приватизационных войн. Характерно, что внутриполитическая борьба 90 х гг. происходила, в основном, из-за дележа собственности бывшего СССР. Весь ринг борцов можно было грубо поделить на две части: те, кому что-то досталось, и те, кому не досталось ничего. Но постепенно, год за годом возникает третья сила, все это время располагающаяся на безопасном расстоянии от схватки. Эта сила поднимается из золы, из самой гущи народа. Ей осточертела эта возня мастодонтов из прошлого, она окрепла, и ей хочется иного порядка, который бы благоприятствовал деятельности, основанной на законах свободного предпринимательства, а не на коррупции, откатах, подкупах и убийствах. Эта сила и есть питательная среда для идей новой оппозиции, которая добивается народовластия низов. Это та оппозиция, которая не связана с приватизационным переделом, но достаточно оформившаяся, чтобы давать гарантии внутреннего и международного права — то, что потребуется отступающим войскам. Все это меритократия сможет получить от родственного класса джиннов, но даже больше — она сможет сделать его своим союзником. В их сотрудничестве для России состоит единственная возможность исключения стагнации ее нынешней элиты и предотвращения развала государства.

Энергетическая отрасль — не единственный приз для меритократии. Она устремлена бесконечно увеличивать зоны контроля и завоевывает другие отрасли экономики. Но, увеличивая эти зоны, она тем самым неизбежно прибегает к услугам джиннов, рекрутируя их в свои ряды, причем тип рекрутов не ограничится выпускниками определенных учебных заведений, разделяющих узкопрофессиональные этические принципы старших офицеров ФСБ, — даже в ФСБ есть лейтенанты и капитаны. И это блестящая предпосылка: по мере раздвижения сферы контроля меритократии — разламывается изнутри ее типическая однородность.

Проблема для ее лидеров состоит в том, что оценить критический размер этой сферы контроля, порог, за которым возникают центробежные явления подчиненных джиннов, субъективному взгляду меритократии невозможно. Этому мешает иллюзия совпадения желаемого и действительного. Процессы протекают с огромной динамикой, и для того, чтобы их отслеживать, требуется значительное напряжение сил. Меритократия находится в позиции обороняющихся под изматывающим круглосуточным артобстрелом. Для рекрутов-джиннов же вероятность вспомнить о своих политических интересах и нарушить верность меритократии существует постоянно — они в атаке. Джинны в подобном проекте ведут себя как нестабильные электроны атома: они до поры до времени вращаются вокруг тяжелого атомного ядра на определенной орбите, но только и ждут момента, чтобы перескочить на другую орбиту, т. е., как говорят физики, они обречены менять свой энергетический уровень, даже если это требует перемещения на орбиты в другие атомы. Они легко становятся спутниками другого ядра.

Процесс развития общественных сил диктует властной элите свою неумолимую логику: у меритократии нет другого выбора, кроме как создать устойчивое соединение равновесия с каким-нибудь активным противоборствующим центром, поделившись энергиями. Да, и в этом союзе меритократия будет подчиняться внутреннему инстинкту — довлеть над чем бы то ни было, потому что «…инстинктом обладала церковь, когда она хотела уничтожить знание, называвшее Землю спутником Солнца. Инстинктом обладал рыцарь, презиравший ружейные стволы, и ткач, разбивавший машины… Но последствия наступают со все большей скоростью, со все более беспощадной очевидностью». Мы все должны помнить об этом.

Эрнст Юнгер¹ опубликовал свою книгу «Рабочий. Господство
и Гештальт», откуда я привел цитату, в 1932 г. И этот фрагмент — не единственное в философии наблюдение за исторической закономерностью борьбы старого и нового, в этом оно не уникально. Но отныне труд Юнгера я поднимаю как вымпел борьбы джинов, потому что считаю «Рабочего» литературной симфонией прогресса. Прогресс Юнгера — это разум в действии, разум, увлеченный тотальной работой.

Подчиняясь логике развития², сначала мертвая материя обретает живую форму, потом жизнь создает разум. Потом разум, овладевая техникой, со временем превращается в геологическую стихию, способную менять ландшафт на планете. Открытая В. Вернадским³ логика мироздания находит у Юнгера поэтическое воплощение. Вернадский естественнонаучным знанием обосновывает существование разума как стихии. Юнгер философским слогом раскрывает ее мощь и притязания на господство. Поэтому Юнгера смело можно назвать поэтом прогресса, или, как мы условились, поэтом развития.

Стихом Юнгера воспользовались немецкие национал-социалисты⁴, подхватившие его идею тотальной мобилизации общественных сил, за что Юнгеру, как на востоке, так и на западе незаслуженно доставалось после войны. Мундир офицера вермахта мешал ему быть изучаемым в советских университетах, поэтому я обращаюсь к сознательному философскому анализу слишком поздно, после того, как смерть Юнгера оборвала всякие надежды услышать этого человека лично. Трудное время борьбы за жизнь уводит в сторону все наши силы, но нет прощения нам в этом. Если бы знать, что моим современником был человек, опередивший время на две или три сотни лет, — я обязательно добился бы с ним встречи. Простите мне это личное отступление, мы возвращаемся к политической задаче людей нового времени.

Прогресс не терпит заводей, где старательно выращиваются наследники и преемники. Самка вожака стаи обезьян разновидности мабота может прикасаться к еде вожака, не дожидаясь конца его трапезы. Ее детеныш, наделенный такой же привилегией, всегда получает лучшую пищу, растет быстрее и крепче ровесников. Это и есть пример природного дарвинизма, который неосознанно копируют люди. Но, в отличие от мабот, мы слишком социальны и вооружены знанием. Мы можем легко сбиваться в группы и свергать вожаков, особенно, если в наших руках техника.

Мы, джинны, срастаемся с техникой в органическую конструкцию. Мы преодолели природу, и над нами не может быть вожаков. Мы достигаем высшей степени организации биологической жизни, где разум, соединяясь с техникой и знанием, ломает все предыдущие формы взаимной эксплуатации. Мы настолько подчинены нарастающему влиянию развития, что уже не можем остановиться. Постоянное желание перемен — наше перманентное и естественное «я». И, обращаясь к Юнгеру, находим у него такую подсказку: «…наши истинные союзники находятся не там, где хотят сохранить положение вещей, а там, где хотят атаки». Значит, в своей борьбе нам никогда не быть одинокими.

Джинн просеивает главы «Рабочего», делая поправку на время, и не принимает ту связующую общество роль, которую автор отводил государству. Но джинн также не признает верховенство общественного договора, как единственного гаранта свободы. Джинну исторически родственен принцип свободы, как свободы в жесткой структуре войска, совершенно не предусматривающей общественного договора, но сегодня он разделяет понятие свободы, как свободы в жесткой структуре сети. Он признает свободу, как связь со всеобщим процессом работы других джиннов. Через социальные связи реализуется индивидуальная воля. Чем больше связей и зависимостей, тем больше свободы.

Свобода есть прочная связь со своим близким и дальним окружением, с соседями-атомами, через которые самые отдаленные структуры тела обмениваются разнообразными импульсами, стимулирующими безостановочное движение. В этом заключается главная мудрость «Рабочего», тем более, что для этого у нас есть материальная предпосылка — появилась электронная сеть. Джинну нужен лидер, но лидер играет не роль первого труженика, как в тридцатые годы, теперь он играет роль затравочного кристалла, который инициирует стремительное образование прочных связей, доводящих стихийную природную силу разума до прочности твердого тела, а после выполнения своей миссии становится неразличимым с родной средой.

Каким же поразительным было для меня открытие имени Юнгера, первая книга которого была переведена на русский язык лишь в 2000 г. Все, о чем говорило с нами нервозное и противоречивое время 90 х гг., находит у него упорядоченное изложение. Перед моими глазами запечатлелась картинка из того времени: регулярный путь с боевого дежурства утро за утром я вынужденно проделывал мимо остова церкви, через два-три километра поля, затем небольшого леса, в нашу бесконечную зиму. Идешь по дороге, весь опустошенный работой и отсутствием сна, подбадриваешь себя из последних сил, и, чтобы скорее миновать семь ветров холодного русского пейзажа, развлекаешь себя какой-нибудь мыслью или просто разглядываешь провода высоковольтной линии. Вдали над лесом торчат индустриальные трубы, навевая тоску безобразием сочетания естественной красоты и технического вкрапления. Раз за разом смотришь на одну и ту же картину в ритме собственного движения: как подрагивают на ветру провода, как бесследно растворяется в небе дым монолитных труб, и вдруг совершаешь открытие: все это, что кажется таким отвратительным в артефактах индустрии на фоне нетронутой русской природы, есть динамичное состояние непрекращаемых изменений. Время, вперед! Так же, как валит дым из труб, как бежит электричество по проводам.

Но насколько эти серые знаки изменений хрупки (их даже нельзя сравнить с руинами церкви), настолько они целенаправленны. Работой воображения соединяешь себя в одно целое, свою службу в морской разведке, гигантские антенные поля посреди леса, с помощью которых можно прослушивать все корабли Атлантики, соединяешь дым труб, провода, свой путь, и представляешь себе далеких электриков, кочегаров, директоров, далеких друзей и противников, вовлеченных в процесс единого движения, которое невозможно ничем остановить. Текущее время воспринимается как отрезок пути, — та же дорога, которую нужно пройти, чтобы оказаться в пункте назначения. Но для нас, идущих, важен сам путь, через его ритм мы слышим свое здоровое сердце, через шаг чувствуем силу в ногах. Обидно, когда мимо проносится редкая машина, и не остановится на твой знак. Пешие подбадривают себя сами, и идут дальше. Но даже машина с долгим следом горького выхлопа становится естественной в этой картине.

Из соображений осознанной политической борьбы джиннов следует их важная политическая задача — при всем интеллектуальном родстве с меритократией, им следует держаться четкого размежевания и принципа демаркации границ своих интересов. Может быть, иной раз им стоит пройти пешком, не подсаживаясь в комфортные лимузины, чтобы резче было видение своей роли. Никаких слияний и вхождений, а только взаимовыгодные контракты. Расхождение джинов с меритократией очень заметно в этических принципах.

Этика меритократа вне понятий морали. Этика меритократа, как в свое время и номенклатурная этика, формируется на постах управления. Душа, приходя на чиновничий пост, гибнет, ведь она рассчитывает, прежде всего, на проценты, а не на жалованье. Но, коррупция — это не только удавка на шее активного гражданина. Она не только притупляет гражданские чувства, навязывает гражданину комплекс «дойной коровы», подменяет собой закон, укореняя неписанную установку всесильности взятки. Это не только полноценная торговля без бухгалтерских отчетов, которая все более узаконивается с образованием политической партии чиновников. Коррупция ведет нас в экономическое болото, из которого стране придется вырываться с десятикратным расходом энергии. Упокоенный силой кресла чиновник, однажды, как это уже было в России в 1917 г., не справится с очередным мировым вызовом и сбежит со своего поста, когда время призовет к действию. Поэтому коррумпированный меритократ – это государственный преступник в квадрате.

Мерой дееспособности общественной конструкции является возможная высшая степень мобилизации общества, как его реакция на ту, или иную угрозу со стороны. Кто будет спорить сегодня с тем, что все угрозы уже исчерпаны? Коррумпированное государство не способно к адекватной мобилизации. И если мы ставим ему такую задачу, а государство не отвечает требованиям, и не способно к изменению своей сути без давления со стороны, значит со стороны граждан это давление оправдано по всем нравственным нормам. Эти нормы проистекают из этики, но этический смысл диктуется той необходимой формой, которую должно приобретать конкурентоспособное современное государство.

Что делают джинны с государством? Они укрепляют республику, модернизируют аппарат, сокращают число его компонентов и функции, увеличивая качество и производительность оставшихся. Они реприватизируют власть, обезличивают исполнителей в отношениях с гражданами, гарантируют людям, связавшим свою судьбу с государственной службой, уважение, самоуважение, благодарность за верность закону. Государство перед гражданином достойно быть представленным в триедином облике — окно в налоговой конторе, военный парад и приветливый пограничник, вот и все его фасадные компоненты. Мы строим государство, которого не должны замечать в благополучный период, и это идеальная форма нашего с ним сосуществования. Но оно не дремлет, и всякий раз выходит из тени, когда его гражданам становится трудно.


Экономический и нравственный интерес джинна генерируется тотальной работой прогресса. В эту работу джинн вовлекается добровольно. В этом заключается новое единство, где роль вождей выполняют серверы обмена данными. Это всеохватная (культурная, техническая, философская) связь, отличная от диктата общества физического труда и его системы репрессий. Это практическая реализация юнгеровского осознания свободы, которая достигается как можно большим количеством связей — сеть буквально увлекает в работу, тогда как изоляция же наоборот, обрекает человека быть рабом собственной немощности. Новое единство означает единство в труде. Тактические цели джиннов и их оборотней — меритократов на ближайшие годы совпадают: преодоление гражданской войны, стабилизация общества, экономический рост. Термин оборотней я нахожу наиболее подходящим для отражения образного смысла меритократии. Мы родственны в силу общей природы происхождения. Осознавая потребность в гражданском мире, мы готовы трудиться над своим будущем, но уже сейчас должны задаться вопросом о распределении общественного продукта, получаемого за счет этого труда. В этом наше стратегическое различие.