Geum.ru

«Слова о Полку Игореве»

Вид материалаКнига

Содержание


2. Боянъ бо вђщий…
Подобный материал:
1   ...   11   12   13   14   15   16   17   18   ...   37

2. Боянъ бо вђщий…



В примечании к первому изданию «Слова…» Боян назван «славнейшим в древности стихотворцем русским». Вещий Боян традиционно трактуется как художник слова, песнотворец, певец. Его имя рассматривается как имя собственное древнерусского поэта-певца или нарицательное слово, которое обозначает сказителя, певца, поэта и т.д. Существует и двойственная трактовка. Так, например, в примечании к Екатерининской копии имя Бояна рассматривалось как собственное и тут же определялось как нарицательное: «Сиё имя Боян происходит, как думать надобно, от древнего глагола баю, говорю по сему Боян не что другое, как разсказчик, словесник, вития» [Дмитриев, 1992, с. 326].

В начале XIX века была широко распространена двойственная трактовка Бояна. Таким его видел, например, А. Х. Востоков. Он утверждал, что русские поэты, которые «должны были находиться при дворе государей древних», назывались «Баянами». Об этом не «говорит "Повесть о походе Игоря", упоминающая только об одном Баяне, как о собственном имени; но нельзя ли предположить, что упомянутый песнотворец по превосходству назван общим именем Баяна, т. е. баснослова, вития, рассказчика» [Востоков, 1935, с. 391]. Двойственной трактовки Бояна придерживался и А. С. Пушкин.

По мнению Ю. Венелина, Боян является конкретной исторической личностью. Он отождествлял его с болгарским князем Бояном Владимировичем, который слыл в народе колдуном [Венелин, 1996, с. 236—265].

В. Белинский писал, что А. С. Пушкин, считая слово Боян равнозначным таким словам, как «скальд, бард, менестрель, трубадур, миннезингнр», «разделял заблуждение всех наших словесников», которые, обнаружив в «Слове о полку Игореве» «вещего бояна, соловья старого времени», пришли к мысли, что «Гомеры древней Руси назывались баянами». Между тем, утверждал В. Белинский, «по смыслу текста "Слова" ясно видно, что имя Бояна есть собственное, а отнюдь не нарицательное» [Белинский, 1955, с. 365—366].

Против отождествления Бояна с конкретной личностью выступил Вс. Миллер. Он считал Бояна поэтическим символом и утверждал, что «нет ни одной черты, которая могла бы быть реальной характеристикой исторического певца и притом русского, предшественника автора "Слова"» [Миллер, 1877, с. 121]. «В начале “Слова” Боян введён как поэтическое украшение, а не как историческое лицо: имя вещего поэта, потомка божества, должно украсить произведение автора, возвысить его в глазах читателей» [Там же. С. 125]. Как и Ю. Веленин, он настаивал, что имя Баян отнюдь не русского происхождения. Он утверждал: «Боян лицо болгарское и попал в "Слово" из болгарского источника» [Там же. С. 130]. Каким образом иноязычный поэтический символ мог воспевать конкретных русских князей Вс. Миллер не разъясняет.

Е. В. Барсов выступил против гипотезы о болгарском происхождении имени Бояна. Он привёл ряд фактов, которые свидетельствовали о том, что имя Боян в Древней Руси существовало [Барсов, 1887, с. 338—339]. Историко-археологические находки последнего времени расширили круг подобного рода фактов. Следует заметить, что существование имени Боян в Древней Руси отнюдь не отвергает гипотезу о болгарском происхождении этого имени.

Б. А. Вельтман предположил, что имя Боян — это искажённое имя Яна Вышатича, упомянутого в «Повести временных лет» под 1106 [Вельтман, 1833, с. 213—215]. Сообщая о его смерти на 90-м году жизни, Нестор пишет, что слышал от Яна Вышатича много рассказов, которые записал с его слов в свою летопись. Б. Вельтман полагал, что в первоначальном тексте «Слова…» перед именем Яна стояла частица «бо», что и способствовало их слитному прочтению. В действительности подобное искажение могло закрепиться только в том случае, если перед упоминанием имени Яна Вышатича в «Слове…» регулярно присутствовала частица «бо». Вероятность этого весьма мала.

Н. Грамматин в «Рассуждении о древней русской словесности» писал о Бояне, как о поэте, который жил во времена Всеслава (ум. 1101).

Б. Ф. Буслаев считал Бояна «знаменитым русским поэтом» XI — нач. XII в. Время творчества Бояна датирует на основе перечня тех князей, которым он пел славу. На основе этого перечня он приходит к мысли, что «связь Бояна с князьями тмутороканскими и черниговскими, вероятно, заслуживает некоторого внимания» [Буслаев, 1861, с. 392]. Буслаев считал, что в «Слове…» приведен ряд отрывков из произведений Бояна. Это две припевки Бояна — «Ни хытру, ни горазду…» и «Тяжко ти головы…» и пять отрывков из песен Бояна: «Тъй бо Олегъ мечемъ крамолу коваше…», «Тогда при Олзђ Гориславличи…», «Уже бо, братие, невесёлая година въстала…», «На Немизђ снопы стелютъ головами…», «Не буря соколы занесе чресъ поля широкая…». Е. В. Барсов считал, что автор «Слова…» «весьма мало внёс Бояновых словес в своё произведение».

Н. В. Шляков пытался воссоздать биографию Бояна. По его мнению, Боян родился не позже 1006 года и умер вскоре после смерти Всеслава (1101). Н. С. Шляков также полагал, что «в летописи мы имеем следы Бояновых песен, и летописец пользовался ими как источником для своих сведений» [Шляков, 1928, с. 483—498].

Если большинство исследователей допускает наличие в «Слове…» отдельных фраз из произведений Бояна, то писатель А. Л. Никитин считает, что вообще большая часть текста «Слова…» создана «по замышлению Бояню». По его мнению, автор «Слова…» просто приспособил применительно к походу Игоря произведение Бояна, которое «послужило своего рода матрицей для автора "Слова о полку Игореве"» [Никитин, 1984, с. 226]. Произведение это, по мнению А. Л. Никитина, было посвящено междуусобной борьбе сыновей князя Святослава Ярославовича против Всеволода и Изяслава Ярославичей и их детей. Главным героем этого произведения был Роман Святославич «Красный», которого автор «Слова…» заменил князем Игорем. Основной причиной, которая побудила автора «Слова...» воспользоваться произведениям Бояна было то, что неудачному походу Романа Святославича против Всеволода Ярославича в 1079 году, как и походу князя Игоря, предшествовало солечное затмение. А. Л. Никитин полагает, что всё, о чём поведал автор «Слова…», уже было в письменном произведении Бояна: «…изображение похода, быть может, со зловещими предзнаменованиями, картины битвы с "погаными степняками", гибель героев или плен, последовавшие затем горе "земли" и, возможно, обращение к князьям с просьбой о помощи» [Там же, с. 226].

Возражая А. Л. Никитину, М. А. Робинсон и Л. И. Сазонова писали: «Нам ничего не известно о том, что Боян что бы то ни было писал. Нет решительно никаких оснований предполагать, что некогда имелись какие-то написанные на пергаменте его тексты. Боян не писал, Боян пел. С его именем связана устная традиция исполнения — в этом сомневаться трудно» [Робинсон, 1985, с. 101].

М. Г. Халанский в конце XIX века высказал предположение о скальдическом характере творчества Бояна. Он считал, что определение Бояна «Велесовым внуком» «находит себе ближайшие параллели в образах поэзии скандинавских скальдов» [Халанский, 1894, с. 214]. Эта точка зрения нашла поддержку и была развита рядом современных исследователей. Так, например, по мнению Д. М. Шарыпкина, Боян был «знаком со скандинавской скальдической традицией, а может быть, и учился у варяжских скальдов» [Шарыпкин, 1973, с. 196]. Он полагал, что хвалебные песни властителям-князьям «как скальдов, так и Бояна, представляют собой стадию, промежуточную между фольклором и литературой» [Там же. С. 196]. В последней своей работе Д. М. Шарыпкин писал: «…напрашивается сравнение Бояна со скандинавским Одином, о котором мы знаем куда больше, чем о Велесе. Бог Один — изобретатель рун, отец песни и саги, бог мудрости и покровитель скальдов, "небесная модель" земного вещего песнотворства, сочетающего в себе рациональное знание и экстатическое откровение» [Шарыпкин, 1976, с. 17].

Н. Ю. Бубнову более приемлемой представляется версия, что Боян не более как бог поэзии Браги. Вместе с тем он допускает, что «"Боян" в "Слове" может означать и просто "скальд". Это вряд ли конкретный, персонифицированный скальд, на художественное творчество и творческий метод которого ориентировался автор "Слова"» [Бубнов, 2003, 12]. Надо сказать, что высказанное отечественными скандинавистами мнение о Бояне, как собирательном образе-символе певца–скальда, типологически близкого к мифическим скальдам северных саг, не было воспринято подавляющим большинством исследователей «Слова…», которые склонны видеть в Бояне конкретную историческую личность: древнерусского певца, который воспевал конкретных князей в XI веке.

Суждения тюрколога Н. А. Баскакова по поводу Бояна менее умозрительны, поскольку основаны на фактах, почерпнутых из широкого круга языков. По мнению Н. А. Баскакова, имя «Баян ~ Боян ~ Буян относится к весьма древнему славянскому заимствованию из древнетюркского или булгарского языка, о чём свидетельствует наличие этого имени в прабулгарском языке в качестве имени булгарского царя Боянуса (Боев, 1965). Это же имя встречается и в древнем монгольском эпосе в качестве имени вещего певца Дубун-Буяна, происходящего, по мнению П. М. Мелиоранского, от тюрк. бай 'богатый, имеющий своё хозяйство' (Мелиоранский, 1902; Шляков, 1928), Этого же мнения придерживался Ф. Е. Корш (Корш, 1903; К. Менгес, 1979), сопоставляя имя Баян с тюрк. байан 'богатый властитель'» [Баскаков, 1985, с. 143]. Н. А. Баскаков также полагал, что «имя Баян генетически связано с древними названиями божеств древнетюркского пантеона, сохранившихся в памяти у некоторых тюркоязычных народов Сибири» [Там же. С. 144], а «развитие значения слов с корнем baj ~ paj ~ maj было последовательным от синкретического значения ´знахарить, колдовать, ворожить, очаровывать ~ пировать, праздновать при жертвоприношении (с соответствующими производными словами) ~ болтать, говорить вздор, рассказывать басни, выдумки; слагать, петь сказания, очаровывать пением´ с соответствующими производными > Bajan ´певец, сказитель´, ср. монг. Dubun-bujan ´вещий певец´…» [Там же. С. 143].

Н. А. Баскаков также писал: «Древнетюркское (древнебулгарское, древнеаварское) происхождение имени Боян подтверждается ещё и тем, что оно было широко известно в качестве собственного имени как у древних булгар и других древнетюркских (гуннских) племён (ср. Боян — имя аварского хана VII в., булгарских князей VIII-X вв.), так и у более поздних тюркских народов (ср. Боян — один из претендентов на ханский престол в улусе Орды в 701 г. Хиджры, 1301 — 1302 г. н. э., по Рапид-эт-Дину — отец хана Сасы-Бука).

Что касается ´вещего Бояна´, ´певца, сказителя´ в "Слове о полку Игореве", то есть весьма известное и распространённое сопоставление его с вещим сыном булгарского царя Симеона (умер в 927 г.) Баянусом (Bajanus), который, по свидетельству византийских историков, "так изучил волшебство, что мог внезапно из человека превращаться в волка и в любого другого зверя"…» [Там же. С. 145—146].

Чтобы обнаружить сказителя, который может трансформироваться в волка, козу рогатую, сокола, шакала или любого другого зверя, достаточно обратить внимание на наши естественные шкалы, на нашу пясть (пасть). В тюркских языках буын 'сустав'. Следует заметить, что сказывают не только сказители, а пишут не только писатели. Так, например, пальцовку регулярно используют рефери при судействе спортивных соревнований, её широко используют биржевые маклеры и т. д. При реконструкции образа Бояна необходимо учитывать, что княжеские ристалища могли плохо кончиться без авторитетного судьи. В тюркских языках bu ´это, эта, этот, данный´; ojin, ojun, ojan ´игра, состязание, забава, развлечение и т.д.´. Есть все основания полагать, что вещий Боян был сокольничим и ведал этим ристалищем. В качестве арбитра он широко использовал пальцовку.

Лебеди очень чуткие птицы, и подъехать к ним с соколами на близкое расстояние крайне проблематично. По всей видимости, во время охоты Боян ехал впереди князей. С помощью жестов он показывал им стаи лебедей, а также давал команду о напускании соколов. О победе того или иного княжеского сокола он также сигнализировал посредством своих вещих перстов, своих вещих струн. Его положение позволяло ему не ограничиваться одними жестами. Находясь на большом удалении от князей и находясь под их коллективной защитой, обеспечивавшей ему неприкосновенность, он мог свои оценки сопровождать полными сарказма присказками, которые становились известными широкому кругу людей, составлявших княжескую охоту. Таковыми являются присказки: «Не буря соколы занесе чересъ поля широкая — галицы стады бђжать…», «Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда Божиа не минути», «Тяжко ти головы кроме плечю, зло ти телу кроме головы». Со временем молва могла приписать ему множество подобных высказываний. Вещие струны Бояна, дававшие оценку князьям, а также его присказки побудили потомков видеть в Бояне легендарного песнотворца. Подобного рода заблуждению могло способствовать и то обстоятельство, что в тюркских языках слова ojin, ojun, ojan — «игра, состязание, забава, развлечение» близки по звучанию слову üjn — «голос, звук, слово, слух, молва, известность».

Напускал соколов сокольничий с помощью указательного пальца, а обозначал победившего сокола посредством большого пальца, который напускался на живые струны — смежные пальцы. Это должно было привести к появлению двух Боянов (суставов) в «Слове…»: один Боян напускает соколов, другой Боян — вещие персты, причём оба эти персонажа противопоставляются. Это раздвоение сохраняется в переводах самых разных трактователей «Слова…». Вот характерные примеры:

Д. С. Лихачёв: «Вспоминал, как говорил, / первых времён усобицы. / Тогда напускал десять соколов на стаю лебедей, / какую лебедь настигал, / та первой и пела песнь — / старому Ярославу, / храброму Мстиславу, / что зарезал Редедю перед полками касожскими, / красному Роману Святославичу. / Боян же, братья, не десять соколов / на стадо лебедей напускал…».

В. И. Стеллецкий: «Тогда пускал он десять соколов на стаю лебедей, на которую (сокол) налетал, та первая песнь пела старому Ярославу, храброму Мстиславу, что зарезал Редедю перед полками касожскими, красивому Роману Святославовичу. Боян же, братья, не десять соколов на стаю лебедей пускал…».

А. К. Югов: «Тогда пускает десять соколов на стаю лебедей: / которую лебедь настигнут — / та и песнь запевала: / старому Ярославу, храброму Мстиславу, / тому, кто сразил Редедю / перед полки касожскими; / прекрасному Роману Святославичу. Боян же, братья, / не десять соколов…».

Факт раздвоения личности Бояна на сокольничего и певца-сказителя исследователи «Слова…» предпочитают не комментировать. Перед этой сверхзагадкой «Слова…» пасует самая богатая фантазия, и только историзм позволяет пролить свет на причины этого раздвоения.

Есть все основания полагать, что отнюдь не пираты начали практиковать соколиную охоту на Руси. У степняков соколиная охота не забава, а традиционный промысел. По всей видимости, именно степняки приобщили княжескую верхушку к соколиной охоте. Историзм, учёт этнической принадлежности первых сокольничих на Руси, учёт их лексики позволяет объяснить причину странной раздвоенности образа Бояна вещего.

Раздвоение личности Бояна во взглядах автора «Слова…» создаёт проблемы при переводе данного фрагмента. Двойственная трактовка имени Бояна объясняет, но отнюдь не устраняет эту раздвоенность. При переводе «Слова…» мы ориентировались на взгляды автора «Слова…» и сохранили взаимоисключающие суждения о Бояне.