XV. Огонь

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Литература 2-4 классы, 30.56kb.
• Инсценировка «Вместе против наркотиков», 104.67kb.
• Рождение энергетики произошло несколько миллионов лет тому назад, когда люди научились, 241.19kb.
• Конкурс детского творчества «Огонь не забава», 34.01kb.
• Реферат, 170.26kb.
• Е. А. Тюгашев концепт «архе» и типология форм правления, 194.81kb.
• Задачи: Проследить, как перекликаются славянские семейные традиции с современными писателю, 73.18kb.
• Прошли летние каникулы. Мы снова сидим за партами и смело шагаем по стране Знаний., 33.19kb.
• Действующие лица: Огонь. Снегурочка. Заяц. Белка. 5 Четыре Лебедя. Лиса. 10. Вьюга., 37.43kb.
• Мы объявляем этот конкурс с целью зажечь огонь глубокого интереса к космосу в ребячьих, 35.29kb.

= карлик. Цверги обитают в диких, неприступных пещерах, в глубоких ущелиях гор и в великанских холмах (riesenhügeln) и называются: unterirdische, erdmannlein, erdmanneken, bergmannlein; наоборот, горы нередко обоз­начаются именем — zwergberge. Как горные духи, жители подземелий, не освещае­мых солнцем, цверги имеют истощенные, мертвенные лица, подобные тем, какие бывают у покойников. Эхо, раздающееся в ущельях скал, по древнескандинавскому выражению, есть отклик цвергов — dvergmâl = sermo nanorum, — тогда как на Руси, где при отсутствии гор всего чаще приходится слышать эхо в лесах, оно признается отзывом лешего. В народных сказаниях цверги представляются то кузнецами, то рудокопами, добывающими благородные металлы, т. е., выражаясь общепонятным языком: они роются в облаках, стучат громовыми молотами и открывают пути для солнечных лучей (= куют солнце). Горные рабочие не только их не боятся, но счи­тают их появление за добрый знак, за указание на близость богатых рудных жил. В своих подземных пещерах они хранят несчетные сокровища серебра, золота и са­моцветных каменьев и приготовляют чудесное оружие и разные драгоценности². Эдда изображает их искусными кузнецами, и с этим занятием вполне согласуется их черная, как бы выпачканная в саже наружность; они выковали пояс, наделяю­щий силою двадцати мужей, и кольцо, дарующее счастие (радугу и солнце?), выко­вали Одину копье Gungnir, Фрее — золотое ожерелье, Зифе — золотые волосы; боль­шая часть славных, несокрушимых вооружений и, между прочим, богатырский меч Зигурда были плодом их искусства; когда боги решились связать волка Фенрира, черные эльфы изготовили для них изумительно крепкую цепь (Gleipnir). «Гро­мовая стрелка» (donnerkeil) называется albschoss, в Шотландии: elfarrow, elfflint, elfbolt; это — потому, что эльфы-кузнецы ковали для Тора огненные стрелы. О светлых эльфах известно, что они бросают с воздушных высот свои опасные стре­лы. Цверги бросают каменьями (donnersteine); предание дает им бич, удары кото­рого сопровождаются молниями; когда они совершают свой поезд, то все небо го­рит грозовым пламенем³. Как обитатели облачных гор, затемняющих небесный свет, подземные эльфы боятся солнца и прячутся от его лучей в мрачные пещеры; лучи эти точно так же наносят им смерть, как и великанам. Народная фантазия, ко­торая любит сливать воедино все сходные явления, сочетала с светлыми эльфами представление о солнечном сиянии, а с цвергами не только понятие о мраке, рас­пространяемом грозовыми тучами, но и понятие о ночной тьме. По свидетельству Древней Эдды, карлик Alvis, подобно сербскому Трояну, погиб от лучей восходяще­го солнца, и притом также — вследствие любви к женщине. Сватался он за дочь То­ра, а этот, желая избавиться от докучливого жениха, нарочно заговорился с ним до дневного рассвета; солнце взошло и своими лучами превратило карлика в камень⁴.


¹ Впрочем, сродство эльфов светлых и черных не могло совершенно изгладиться из народного со­знания, и предания иногда смешивают их и представляют цвергов юными и прекрасными.

² D. Myth., 411-8, 421-4; German. Mythen, 46, 473; Irische elfenmärchen, стр. IX, LXH-III, LXIX, LXXII—VI; Beiträge zurD. Myth., II, 309, 311—5; Сказ. Грим., 161, 182. Им приписывают и обладание неразменною монетою (glücks-schilling). — Ir. elfenmärch, XV—XVI; подаренные ими уголья превра­щаются в золото.

³ D. Myth., 416; Ir. elfenmärch, LXXXVII-VIII; Beirtage zur D. Myth., II, 325; Сказ. Грим., 28: карлик дает копье, которым можно поразить чудовищного вепря.

⁴ Der heut. Volksglaube, 113—4; Beiträge zur D. Myth, II, 321: «der tag verzaubert dich, zwerg; die sonne scheint in den saal» (Эдда в переводе Симрока).


Ежедневное наблюдение убеждало древнего человека, что светозарное солнце, при закате своем, как бы скрывается под землю, а ранним утром появляется из-за ее далеких окраин; отсюда возникло представление, что те же цверги, которые прячут золото солнечных лучей в облачных пещерах, скрывают его и во время ночи в сво­ем подземном царстве. Другие наиболее употребительные метафоры для тучи бы­ли: небесный корабль, плащ и шапка-невидимка. Под влиянием первой из этих метафор создалось сказание, что подземные карлики сковали чудесный корабль Skidhbladhnir, которому — как бы он ни повернулся — ветер всегда дул в паруса. Ладья, на которой плавают они по (воздушному) морю, есть, собственно, облако; а плата, какую бросают они за свой перевоз и которая обыкновенно превращается в чистое золото, — эмблема сверкающей молнии¹. Облекаясь в туманные, сумрачные одежды (grauen röcken), набрасывая на себя облачный плащ или покрывая голову облачной шапкою, карлики становятся невидимками и мгновенно исчезают. В са­гах упоминаются nebellkappen, с помощию которых они могут делаться незримы­ми для посторонних глаз и свободно совершать свои проказы, что напоминает нам wiinschelhut Ветра и крылатую шляпу (petasus) Меркурия. Такая шапка-невидимка (tarnkappe) была у карлика Эльбериха и потом досталась Зигфриду; по свидетель­ству древнефранцузского сказания, карлик Zephyr имел черную шляпу: надевая ее, он получал способность не только делаться незримым, но и принимать на себя раз­личные образы; по русскому поверью, шапку-невидимку носит домовой, о сродстве которого с эльфами было сказано выше (гл. XV). Цвергу дают название nebelmann. Если, ударяя по воздуху прутом, удастся попасть и сбить с него шляпу, то он тотчас же предстает пред взоры присутствующих, подчиняется ловкому владетелю прута и исполняет все его требования: этот прут = Перунова розга (donnerruthe), разбиваю­щая темные тучи и покоряющая воле громовника подземного духа. Наряду с эти­ми данными, предания говорят о красных плащах и красных шапочках карликов, выражая этим, что облачная одежда их озаряется молниями. Красные шапочки не­редко бывают убраны серебряными колокольчиками, звон которых должен обозна­чать звучные напевы грозы. В Ирландии верят, что шляпами для эльфов служат красные цветки, сходные по своей форме с колокольчиком или наперстком (pupurea digitalis, fingerhut); народ называет эти цветы elfenkäpchen. Одеваясь в обла­ка, эльфы и цверги, согласно с различными уподоблениями этих туманных покро­вов, могут делаться оборотнями, т. е. могут принимать на себя те или другие устра­шающие и животненные формы² и изменять свой крохотный образ на исполин­ский; вместе с этим они отождествляются с демонами туч и мрака, усваивают себе воровские наклонности, любят похищать золото, увлекают в свои пещеры цвету­щих красотою дев, чуют человеческое мясо и так же, как демоны, боятся грома, свиста, колокольного звона, церковного пения, хлопанья бичей, стука молота, бара­банов и мельничной толчеи (= метафоры громовых раскатов и завывающей бури); им нравится безмолвная тишина ночи³. Народные поверья смешивают эльфов с


¹ Der heut. Volksglaube, 114.

² Они превращаются в драконов, змей, жаб, собак, кошек, козлов, в красных и черных птиц (пре­имущественно в петуха); козлиные ноги цверги удерживают и тогда, когда являются в своем собствен­ном образе.

³ В одном местечке, когда повесили на церковной башне колокол и раздался его звон, цверги со­брались толпою и стали бросать в церковь каменьями. Другая сага рассказывает, что некогда крестья­не отправились к цверговой горе и подняли страшный шум хлопаньем бичей, свистом и трещотками, и вот ночью разразилась гроза, и тот, кто руководил крестьянами, найден поутру мертвым. — Beiträge zur D. Myth., II, 325-7.


падшими ангелами. Часть светлых эльфов из числа тех, которые были низвергну­ты с неба, не попала в ад и осуждена пребывать на земле, населяя горы, леса, воды и жилища людей и разделяясь на разные классы: holden, gütchen, nixen, kobolde, hausgeister и др. То же самое рассказывается на Руси о происхождении домовых, во­дяных и лесных духов. Из указанной способности карликов скрываться от взоров и менять свои образы возникли представления о их наклонности к обману, обольще­нию или обморочиванию смертных¹; сверх того, как олицетворениям молнии, ко­торая падает ломаною, искривленною стрелою, древнейший язык присвоил им эпитет лукавых, первоначально означавший только эту внешнюю, видимую глазом кривизну (см. гл. XXII). Позднее, вместе с одухотворением материальных выраже­ний древнего языка, с возведением их на степень нравственных понятий, — карли­ки, удерживая за собой прежние эпитеты лукавых, скрытных, изменчивых, получи­ли в народном сознании характер духов необыкновенно хитрых, изворотливых, всегда готовых на обман и измену. Слово zwerg = dvetgr Кун сближает с санскр. dhvaras — кривой, несправедливый. Злой характер карликов особенно проявляется весною, в мае месяце, когда начинаются грозы. В противоположность им, велика­ны-тучи, с которыми малютки-молнии живут в постоянной вражде, представляют­ся простоватыми, недогадливыми и даже глупыми; с теми же типическими черта­ми изображается в народных преданиях и самый черт — там, где он заступает мес­то великана. Эта тупость ума, признанная за великанами, также объясняется вли­янием языка, который придал им постоянный эпитет диких (см. выше, стр. 313), т. е. в позднейшем значении этого слова: грубых, невежественных, не знакомых ни с какими удобствами, живущих вне общественного порядка и законов; именно такими и представляет их Гомер в своей Одиссее. Наоборот, эльфы живут большими обществами и нередко под властию особого владыки. При громадном росте великаны обладают и громадною силою; в сравнении с ними карлики казались ничтожными червями, но эти черви постоянно одоле­вают своих исполинских противников, и такая победа приписана была их хит­рому уму насчет слабоумия последних. Таким образом, арийское племя силе ума давало перевес над силою физическою.

Выступая в грозе, сопровождаемой вихрями и дождевыми потоками, карлики представляются в народных сказаниях и как духи воздушные (по старинному вы­ражению — «ветреные») и водяные. Соответственно лат. spiritus от spirare (дуть, ве­ять), слав. дух образовалось от глагола дуть, а нем. geist от старинного слова gisan — flari, cum impetu ferri; сканд. gustr — flatus, дуновенье, один из цвергов назван имен­но этим именем (Gustr). Другие имена цвергов Austri, Vestri, Nordhri, Sudhri указывают на четыре главные ветра: восточный, западный, северный и южный, а имена Blaserle и Vindälfr — на дующих, производящих ветры эльфов; Alvina, плач и стоны которой слышатся в завываниях бури (I, 167), принадлежит к существам эльфическим, что очевидно из самого ее названия (alvinne, elbin). В древнефранцузской саге выведен карлик Zephyr; король эльфов Oberon (= Alberon, Elberich) по­сылает бурю, град и дождь. В Баварии олицетворяют ветр в виде маленького ста­ричка с белой бородою, который питает непреоборимую ненависть против всего, что громадно, как, наприм., горы и башни (= старинные матафоры туч). В Ирлан­дии, завидя поднятый вихрем столб пыли, думают, что это кружатся эльфы, что они меняют место своего пребывания и спешат в иную сторону. В шелесте листьев,


¹ Обл. Сл., 141: обомарот — обманщик, обомарочивать (от мрак) — обманывать.


в плеске волн и вообще в звуках, производимых дуновением ветра, поселяне узна­ют голоса эльфов. Так как ветры и влага (дождь) способны проникать во все едва заметные скважины и щели, то, естественно, что духи, воплощающие эти стихий­ные явления, должны были рисоваться народному воображению существами столь же малыми, как комары и мошки. Теперь припомним, что полет облаков и вихрей на метафорическом языке назывался пляскою, а вой бури и громовые раскаты — небесными песнями, и нам будет понятно пристрастие эльфов к танцам, пению и музыке. В летние ночи, при лунном свете, они собираются на свои любимые мес­та — на холмах, лугах и в лесных полянах, и водят хороводы. Неутомимо целую ночь они посвящают этому удовольствию, и только лучи восходящего солнца за­ставляют их прятаться. Поутру заметны бывают на росистой траве круги, оставляе­мые легкими ножками эльфов, и при виде подобных следов поселяне в Шотлан­дии, Скандинавии и северной Германии восклицают: «здесь танцевали эльфы!» Ес­ли бы вздумалось кому полюбоваться на их пляски, то это не обошлось бы ему да­ром: эльфы увлекут его в свой хоровод и в необычайно быстрых движениях завер­тят до того, что он потеряет память; сами же они охотно принимают участие в люд­ских танцах и с этой целью выходят из своих подземелий. Точно так же любят тан­цевать и родственные эльфам феи. Пляски эти совершаются по ночам, т. е. при за­темнении неба тучами; но как скоро тучи рассеются и снова засияет солнце — эль­фы исчезают. Песни их имеют чарующую силу; вся природа внимает их звукам, и даже леса и другие неодушевленные предметы приходят в движение и начинают бе­шеную пляску: представление, живо схваченное с действительности, ибо порывы бури гнут деревья и сильные вихри кружат все, что им ни встретится. Эльфы (по сказанию, уцелевшему в южной Швеции) знают такую песню, которую никто не в состоянии слышать, не предаваясь пляске. Празднества их всегда сопровождаются чудною музыкой, песнями и танцами. Опираясь на эти предания, суеверный народ смешивает эльфов с хорами ангелов, воспевающих хвалу Всевышнему¹. Как духам стремительных молний и буйных ветров, эльфам дается изумительная быстрота, для которой не существует пространства; в один скачок они могут переноситься с одной горы на другую, хотя бы между вершинами этих гор было несколько часов расстояния; сегодня они являются здесь, а завтра в иной части света. Стихийною природою эльфов объясняется, почему они признаны были, во-первых — за оли­цетворение душ, а во-вторых — за существа, могущие насылать болезни. Душа из­древле представлялась небесным пламенем; но то же божество, которое влагает в человека искру жизни, может и поражать его своими молниеносными стрелами: как метателю этих убийственных стрел, богу-громовнику приписывались воспали­тельные и повальные болезни, влекущие за собою скорую, нередко мгновенную смерть. Сверх того, как слово дух (ветр) тождественно с словом душа, так ветр стоит в ближайшей связи с поветрием (заразою — см. I, 268). Смерть выводит душу из телесной оболочки, возвращает ее в первобытное состояние свободного стихийного существа и тем самым равняет ее с эльфами. У всех индоевропейских народов ду­ши усопших олицетворяются малютками и смешиваются с бурными и грозовыми (подземными) духами; в свите Гольды и Берты, вместе с карликами, шествует и толпа безвременно скончавшихся детей. Мертвые принадлежат эльфам, и смерть каждого человека празднуется ими, как торжественная встреча нового гостя и


¹ Народная русская легенда (№ 20) приписывает нечистым духам, как падшим, низверженным с неба ангелам, знание ангельских гласов.


вступление его в воздушное общество, или в подземный мир теней, тождественный с облачными подземельями цвергов. Отсюда возникло поверье, будто эльфы похи­щают детей, т. е. собственно увлекают души. Их дыхание, прикосновение и удары бросаемых ими стрел причиняют людям тяжкие болезни и смерть. Как существа, родственные громовнику, основателю домашнего очага, как души предков, эльфы поступают в разряд домовых гениев (кобольдов), поселяются в избах своих роди­чей и разделяют с ними все хозяйственные заботы (см. стр. 42—44). В этом смысле их называют добрыми соседями, тихим, кротким народом — stille volk, the good people, die guten nachbarn, die friedlichen leute (сравни наше покойники). Таким об­разом, в характере эльфов замечается смесь добра и зла, справедливости и коварст­ва: они то защищают угнетенных и щедро платят за всякую оказанную им услугу, то бывают раздражительны, скупы, наклонны к воровству, своенравны и мститель­ны. Поселяясь в домах людей и не будучи тревожимы в своих укромных пристани­щах, они приносят семье мир и счастие, охотно помогают хозяевам и домочадцам в их обычных работах, уделяют им часть от своих маленьких хлебов и пирогов; скрываясь днем, они деятельны и бодры ночью. С своей стороны, карлики нужда­ются иногда в помощи людей: так, они просят разделить им сокровище и тем пре­кратить их споры; просят залу, чтобы отпраздновать в ней свадьбу; приглашают повивальных бабок к своим родильницам и всегда награждают за эти услуги драго­ценными подарками.

Связь эльфов с водами засвидетельствована языком: сканд. elf, дат. elv есть на­рицательное имя для всякой реки; отсюда получила свое название прозрачная Эль­ба (Elbe), у славян — Лаба, Лабе. В полдень, между одиннадцатью и двенадцатью часами, девы эльфы являются к колодцам, моются и чешут свои длинные косы зо­лотым гребнем; нередко эльбина приходит с золотым ведром, черпает воду и уда­ляется с нею в горы. К разряду эльфов должны быть отнесены и водяные духи — никсы, о которых в Швеции рассказывают как о прекрасных малютках с золоти­стыми локонами. Никсы обитают под водою, имеют там роскошные жилища, уб­ранные золотом и наполненные несметными богатствами, и любят танцевать по зеркальной поверхности рек, озер и источников; при звуках музыки, блистая вели­колепными, радужными одеждами, они носятся в быстрой пляске с такою легко­стью, что вода остается неподвижною под их ногами, и потом погружаются на дно или исчезают в тумане. Соответственно эльфам, празднующим смерть человека, никсы (по народному поверью) начинают танцы в то время, когда должен утонуть какой-нибудь ребенок; очаровательной музыкой и подарками они заманивают де­тей и увлекают их в свои подводные жилища. Так как дождь на мифическом языке есть живая вода, дарующая молодость, красоту и плодородие, то отсюда родилось сказание о счастливой стране юности (land der jugend), лежащей под водою: эта страна — блаженное царство светлых эльфов, тот заоблачный свет (Unterwelt), где красуется непрестанная весна, где вечно зеленеют поля, вечно цветут и приносят плоды деревья; воды, за которыми она лежит, суть дождевые источники (см. гл. XXIV). Всеразрушающая, беспощадная старость теряет там свою силу: счастливые обитатели подводного царства остаются вечно юными; люди, которые попадают к эльфам, не замечают полета времени: оно как бы останавливается, и проведенные в сообществе эльфов годы кажутся не более одного мгновения. По свидетельству на­родных саг, цверги знают дорогу, ведущую к источникам живой воды. Показываясь между людьми, они стараются закрывать свои ноги длинными плащами; но если посыпать по земле пеплом — на нем отпечатаются явственные следы их гусиных лап: гусь, как птица, живущая на водах, посвящалась водяным духам и считалась за одно из любимых их воплощений. Эльфы питаются каплями росы, крошками бе­лого хлеба и сыра и с удовольствием пьют сладкое молоко, а по мнению прус­саков — и пиво. Молоко и пиво — метафоры дождя. Зетландская сага упоминает об одной эльбине, которая являлась невидимкою и доила коров — подобно тому, как бог-громовник доил или сосал своими молниями небесные стада; в Тироле и Швейцарии цверги принимают на себя обязанности пастухов, загоняют коров в хлева, доят молоко и приготовляют вкусный сыр. В связи с этими данными стоит поверье — будто бы эльфы, похищая новорожденных младенцев, подменяют их собственными детьми, которые и сосут груди родильниц с ненасытною жадностью. Наравне с богами и демонами, вкушающими живую воду, эльфам и цвергам при­надлежит дар сверхъестественной мудрости и предвидения; таким вещим даром обладал карлик Андвари, обитатель глубокого потока; цверг Alvis (Всезнайка), имя которого уже свидетельствует о его мудрости, разрешил все трудные вопросы, за­данные ему Тором; карлик Tristan объяснял влияние звезд на судьбу новорожден­ных; в Нибелунгах водные эльфы предсказали бургундам предстоящие им беды; в сагах и сказках цверги — разумные советники и помощники. Эльфы ведают буду­щее и всё, что делается на белом свете; они обладают знанием языков и разумеют руны; им известны целебные свойства растений и камней¹. Есть еще один разряд эльфов — это лесные карлики, населяющие небесные сады и рощи; но об них уже было сказано в главе XVII.

Эльфам соответствуют сербские вилы и русские русалки, подробные сведения о которых представлены нами ниже (см. гл. XXIII—XXIV). Заметим вообще, что пре­дания о карлах, сохранившиеся у славян, близко сходны с преданиями немецкими. У лужичан карлики называются ludki (уменьшительная форма от слова люд — на­род, т. е. маленькие люди = то же, что нем. das stille volk): это подземные духи, оби­тающие в горах, холмах и темных пещерах; многие возвышенности в нижних Лу­жицах носят название: ludkowa gόra. Людки — искусные музыканты, любят танцы и являются на сельские празднества; за оказанные им услуги дают подарки, а когда бывают раздражены — отплачивают злыми шутками; подобно эльфам, они не мо­гут переносить колокольного звона, и существует даже поверье, что с тех пор, как завелись колокола, людки исчезли². У словаков известен pikuljk (pikul, pikolo от слова печь — пеку; от того же корня: pik — гневный пыл, ярость и пекло — подзем­ное царство, преисподняя, ад) — мужичок ростом с палец, но весьма сильный; он поселяется на людских дворах — в какой-нибудь норе, ходит в красной одежде³, приносит своему хозяину золото, деньги, хлеб, и дарует его лошадям здоровье и сы­тость⁴. Словинцы и кабатки называют карлов dremnî или drebnî, т. е. дробные (ма­ленькие), а кашубы — krosniata, . krâsniaki, от санскр. karç — худеть, krça — худой, тщедушный; чешск. krsati — худеть, умаляться, krsek — карлик; отсюда же наши:


¹ D. Myth., 253-4, 413, 425-439, 919, 973; Irische elfenmärch., X—XIX, LXXI-LXXXIX, XCI-XCIV, CIV-CVII, CXXV, 200; Beiträge zur D. Myth., II; 246, 250-5, 260-7, 310-1, 324-330, 341—4; German. Mythen, 168—213; word. Märchenbuch, 46, 108; Die Götterwelt, 98; Моск. Набл. 1837, XI, 523—8.

² Volkslieder der Wenden, II, 268.

³ «Pikuljk značj mužjčka červeným kabátkem oděného, trirohý klobauček magjejho, z báni a z djr na zem wycházegjejho».

⁴ «Asnad ti t6 kone pikuljk chowá, ked' sa ti také tucnè», «musj mat' pikuljka, mu tè koně tak skécù». — Nar. zpiewanky, I, 415.


крошить, кроха и крошка — ребенок. Кроснята и drěbnî живут в подпольях избы, хлева или сарая; между ними есть старички с длинными бородами, молодые люди, женщины и дети; они носят на головах красные шапочки, празднуют свои свадьбы с музыкой и плясками; бывают довольны, если ставят для них в ореховой скорлупе молоко; любят перебирать свое золото, и в случае оказанной им услуги дарят чело­веку мешок с деньгами; такой же дар можно получить от них, если удастся сорвать с одного из карликов его красную шапочку: они непременно придут выкупать ее, т. е. вслед за тем, как бывает сбита шапка-невидимка, на весь дольний мир рассыпа­ется золото солнечных лучей. По литовскому поверью, клады блуждают по миру в виде мальчиков красных, белых и смуглых: красный цвет означает золото, белый — серебро, смуглый — медь; при встрече с путником они просят дать им пощечину, и от этого удара (= метафора грома) рассыпаются блестящими деньгами. Кроснята подменивают по ночам некрещеных младенцев, и потому если есть в семье карло, то обыкновенно думают, что кроснята похитили у родителей их настоящего ребен­ка, а взамен положили в люльку своего¹. На представление бурного вихря в образе карлика указывает следующий эпизод из сказки об Еруслане: встречается этому богатырю мал-стар человек, напоминающий нам карлика немецких сказок — ein kleines graues männlein; стоит он на дороге и не дает проезду. Богатырь хочет разда­вить его конем, а мал-стар человек насмехается: «за что ты меня старого-малого убить хочешь? с меня нечего снять!» Еще пуще разгневался Ереслан, поднял меч-кладенец и кинулся на карлика; но тот приклонился и дунул на богатыря, да таково сильно, что он на коне не усидел — пал на сырую землю что овсяный сноп. Тогда мал-стар человек сжалился над витязем и пропустил его домой². Белорусское пре­дание утверждает, что Перуну подвластны духи гарцуки (от гарцевать — играть, бе­гать взапуски), которые живут в горах (= тучах) и с виду похожи на маленьких де­тей; когда они, играя, устремляются взапуски, то от быстрого их бега подымается вихрь и начинает крутить песок, а когда несутся по воздуху, то полет их производит бурю и непогоду³. Сербы объясняют вихри полетом ведогоней, в которых олицет­воряют они души. Что касается водной стихии, то русский народ населяет ее русал­ками; а чехи представляют водяного маленьким человечком в красном камзоле и красной шапке⁴.

Яркие лучи восходящего солнца древние поэты уподобляли золотым рукам и розовым пальцам, простираемым богинею Зорею из темных недр ночи; та же ме­тафора служила и для обозначения молнии, исходящей из мрака ночеподобных туч (I, 102). Представляя громовую тучу великаном или драконом, созерцая в грозе торжественное явление Перуна, фантазия рисовала молнию пальцем на руке громовника или враждебного ему демона. От того «громовые стрелки» (donnerhämmer) называются в Германии teufelsfinger⁵, а на Руси — чертовы пальцы. Выше (стр. 345) мы провели могилевское сказание о черте, который поднимал целую гору (= тучу) на мизинце. И по немецким, и по русским преданиям — на скалах и камнях, броса­емых великанами и чертями, отпечатываются следы их пальцев⁶. В одной из на-


¹ Этн. Сб., V, 68, 136, 140; Иллюстр. 1848, № 28.

² Н. Р. Ск., 1-Й, стр. 409-410.

³ Приб. к Ж. М. Н. П. 1841, 87—88.

⁴ Громанн, 12.

⁵ D. Myth., 164.

⁶ Idid., 412-3, 974.


ших сказок¹ змей наделен огненным пальцем, сила которого делает его непобеди­мым: срубленные богатырем головы чудовища вновь прирастают к его туловищу, змей подхватывает их на лету и только черкнет огненным пальцем — как они появ­ляются на прежних местах; таким образом змеиный палец действует так же целеб­но, как Перунова лоза, удары которой даруют здравие и самую жизнь. Наконец, бо­гатырь догадывается и отсекает змею огненный палец и затем уже поражает его на­смерть. Это напоминает греческое сказание о битве Геркулеса с лернейскою гид­рою. Гидра была огромная змея о девяти головах, и когда герой сбивал с нее одну голову — на место утраченной сейчас вырастали две новые. В такой опасности по­мог ему Иоалай: по мере того, как Геркулес сбивал головы гидры, он прижигал ей шею горячим поленом, и голов более уже не вырастало. Огненный палец русской сказки соответствует горячему полену греческого предания; но в последнем орудие это отдано во власть богатыря-громовника и согласно с этим не приживляет голо­вы гидры, а напротив, помогает сбивать их окончательно. Наши знахари придают безымянному пальцу особенную чародейную и целебную силу: обводя им болячку, они приговаривают, чтобы нарыв или веред иссох на теле, как сохнет сломленный древесный сук; иногда, вместо пальца, обводят больное место сухим отростком де­рева (I, 132—3). Зная, что с молнией равно соединялись и живительная, и мертвя­щая сила, что Гермесов жезл (= Перунова лоза) не только пробуждал мертвых, но и погружал в непробудный сон (т. е. предавал их смерти), мы должны допустить то же двоякое значение и относительно пальца, как метафоры молнии. В числе обви­нений, какие возводились на ведьм в Германии, памятники упоминают, будто бы они, вырывая трупы маленьких детей и выкидышей, отрезали у них пальцы и потом в случае надобности жгли эти пальцы и тем самым усыпляли всех живущих в доме. То же чарующее действие приписывается и большому пальцу (daumen), от­резанному от руки повешенного вора². По чешскому поверью, воры стараются до­быть палец мертворожденного ребенка, высушивают его и, приступая к краже, за­жигают словно свечку; пламя, даваемое этим пальцем, наводит на жильцов дома крепкий сон, а самих воров делает невидимками³. На Руси воры обводят сонных хозяев «мертвою рукою» (т. е. рукою, отрезанною у мертвеца), или зажигают свечу, сделанную из жира покойника: та и другая чара избавляют их от опасности быть захваченными, потому что пока продолжается обаяние «мертвой руки» или пока го­рит свеча — в доме никто не проснется⁴. В этих поверьях воры заступают место об­лачных демонов, жадных похитителей небесного золота; а мертвецы, пальцам ко­торых придана такая чудесная сила, означают собственно эльфов, обитателей под­земного, загробного мира.

Оба указанные уподобления молнии карлику и пальцу были соединены фанта­зией в один мифический образ: малый рост карлика стали сравнивать с пальцем на руке, и вот явился мальчик-с-пальчик⁵ или Мизинчик. По свидетельству русской сказки, он нарождается на свете от случайно отрубленного пальца его матери, т. е. под ударом Перунова меча облачная жена теряет свой палец, или, прямее — ту па­дучую молнию, которою она была чревата и которая, как мы видели, признавалась за ее детище. В преданиях лужицком и хорутанском Palčik (Palček) — нежное, пре-


¹ Н. Р. Ск., VII, 3.

² D. Myth., 1027; Neues Lausitz. Magazin 1843, III-IV, 340.

³ Громанн, 106, 205.

⁴ Иллюстр. 1846, 345; то же рассказывают и в Литве. — Рус. Сл. 1860, V, 27.

⁵ Мальчик — уменьшит, форма от мал, малый.


красное существо; если он и подвергается разным опасностям ради своей ничтож­ной величины, то вследствие той же особенности, а также вследствие своей догад­ливости и лукавства, всегда ловко выпутывается из беды¹. Это сказочное лицо встречается у всех индоевропейских народов и, следовательно, принадлежит к кругу тех мифических представлений, за которыми следует признать глубочайшую древ­ность происхождения. У пруссов и литовцев карлик этот называется parstuk (perstuk — от лит. pirsztas, cл. перст), у немцев — daumesdick, daumerling, т. е. челове­чек величиною с тот «большой» палец, которому на Руси присвояется имя корочуна (сравни: коротыш — малорослый, карло²; греческий пигмей ( πυγμαίος от πυγμή