XV. Огонь

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Литература 2-4 классы, 30.56kb.
• Инсценировка «Вместе против наркотиков», 104.67kb.
• Рождение энергетики произошло несколько миллионов лет тому назад, когда люди научились, 241.19kb.
• Конкурс детского творчества «Огонь не забава», 34.01kb.
• Реферат, 170.26kb.
• Е. А. Тюгашев концепт «архе» и типология форм правления, 194.81kb.
• Задачи: Проследить, как перекликаются славянские семейные традиции с современными писателю, 73.18kb.
• Прошли летние каникулы. Мы снова сидим за партами и смело шагаем по стране Знаний., 33.19kb.
• Действующие лица: Огонь. Снегурочка. Заяц. Белка. 5 Четыре Лебедя. Лиса. 10. Вьюга., 37.43kb.
• Мы объявляем этот конкурс с целью зажечь огонь глубокого интереса к космосу в ребячьих, 35.29kb.

4 German. Mythen, 75 и дал.


ли очарует какую любовным обаянием — то зазноба ее неисцелима вовеки: зазнобу эту не заговорить, не отпоить нельзя. «Не любя полюбишь, не хваля похвалишь та­кого молодца (змея); умеет оморочить он, злодей, душу красной девицы привета­ми; усладит он, губитель, речью лебединого молоду молодицу; заиграет он, безжа­лостный, ретивым сердцем девичьим; затомит он, ненасытный, ненаглядную в го­рючих объятиях; растопит он, варвар, уста злые. От его поцелуев горит красна де­вица румяной зарею; от его приветов цветет она красным солнышком. Без змея красна девица сидит во тоске во кручине; без него она не глядит на божий свет, без него она сушит-сушит себя!»¹ О падающих звездах говорят, что это огненные змеи или нечистые духи, поспешающие на любовное свидание к одиноким бабам и де­вицам; по некоторым местам уверяют, что звезда всегда упадает на тот двор, где де­вица потеряла невинность². Но и до сих пор предание не забьшо о вещем характере тех жен и дев, с которыми вступает змей в брачное торжество; по народному по­верью, любовницами его по преимуществу бывают ведьмы, чародейки, и та жен­щина, к которой летает огненный змей, уже ради этой связи приобретает волшеб­ную силу. В песне про Добрыню полюбовница Змея Горынчища, молодая Марина, насылает на этого витязя чародейным заклятием любовную тоску, потом превра­щает его в тура — золотые рога, а сама оборачивается птичкой-касаточкой и летит в чистое поле³. Плодом нецеломудренных связей жен с змеями бывают не обыкно­венные дети, а богатыри-кудесники и кикиморы, т. е. грозовые духи (см. стр. 53—54). Припомним Тугарина Змеевича и Волха Всеславьевича. Раз


По саду, саду зеленому ходила-гуляла

Молода княжна Марфа Всеславьевна;

Она с камени скочила на лютого змея —

Обвивается лютой змей около чебота-зелен сафьян,

Около чулочка шелкового, хоботом бьет

по белу стегну;

А втапоры княжна понос понесла,

А понос понесла — и дитя родила⁴.


Родился могучий богатырь Волх; во время его рождения сотряслася земля, всколебалося море, как при рождении громовника (молнии) из недр тучи — трясутся облачные горы и шумят дождевые потоки⁵; подобно тому немецкая сага рассказы­вает, что в то время, когда нарождался герой Helgi, кричали орлы (разносители пе-


¹ Сахаров., II, 6. В «Сказаниях русского народа» (I, 47—48) напечатана песня, которую поют Солн­цевы девы на браке огненного змея; но песня эта, очевидно, поддельная.

² Абев., 202; Сахаров., II, 63; Рус. в св. поcл., IV, 44.

³ Кирша Дан., 61—71.

⁴ Сличи с песнею, напечатанною в Приб. к Изв. А. Н. 1854 г., 278—280: «ступила княгиня на люта змея на Горынича; вокруг ее ножки змей обвился, хоботом бьет ее в белые груди». В сборнике песен Киреевского, III, 113—4:


Из того ли под белого камешку

Выползала змея лютая,

Кидалась она княгине на белую грудь,

Бьет хоботом по белу лицу.

Молодая княгиня испужалася —

Во чреве дитя встрепенулося.


Пишет она ярлыки скорописные, посылает за князем: «воротися домой, молодая княгиня бере­менна!»

⁵ Кирша Дан., 45; Сахаров., II, 16; Иллюстр. 1845 г., 203.


рунов) и лились из гор священные воды¹. Древнейшему сказанию о происхожде­нии богатыря-громовника от змея придана была впоследствии историческая окра­ска, и в самом богатыре этом стали видеть вещего Олега. То же применение мифи­ческого предания к историческим героям встречаем и у народов античных; так, по свидетельству Тита Ливия, об Александре Македонском рассказывали, будто он ро­дился от огромной змеи, которую часто находили в спальне его матери, и которая тотчас же уползала и скрывалась, как скоро показывались люди. Светоний говорит, что народ почитал Августа за сына Аполлонова; однажды мать его заснула в храме, посвященном Аполлону; пользуясь ее сном, явился дракон и совершил с нею сои­тие, плодом которого и был «божественный» Август. Любовь огненного змея точно так же сушит и изводит избранную красавицу, как и высасывание им молока из женских грудей: оба представления — равносильны и в преданиях нередко заменя­ются одно другим; ибо та же извивающаяся змеем молния, которая сосет молоко-дождь, уподоблялась и фаллюсу. Сербская царица Милица от змеиной любви стала «у образу бл'jеда и потмула»; на Руси думают, что и шутовка (водяная = грозовая же­на), если привяжется к парню, то непременно иссушит его своею любовью². В сказ­ках змей представляется похитителем красавиц; эту роль разделяют с ним и оли­цетворения грозовых сил природы, выводимые в народном эпосе под своими нарицательными названиями: Ветер, Гром, Дождь и Град (I, 258); о похище­ниях царевен Вихрем сказки упоминают весьма часто³. В шведской сказке об­лако, спустившись в сад, унесло оттуда трех королевен, которые впоследствии найдены в горной пещере у троллей; там были они заключены на семь дол­гих лет, т. е. на семь зимних месяцев, пока не явился пастух и не освободил их при помощи трех собак, разорвавших троллей; эти собаки — олицетворе­ние ветров, рассеивающих зимние туманы, а пастух — сам Тор, владыка не­бесных стад⁴. Выводят ли сказки змеев или прямо стихийные силы, все рав­но — мифическая основа остается одна и та же; потому что летучий змей не что иное, как воплощение громовой тучи. Прилетая за прекрасной царевною и возвращаясь в свой дворец, он является с громом и бурею: «поднимается (го­ворит сказка) сильная буря, гром гремит, земля дрожит, дремучий лес долу приклоняется — летит трехглавый змей⁵. Царевны, уносимые вихрями, обре­таются потом в змеиных царствах. Сербские песни поют про любу змея ог­ненного:


3мaj пролеће с мора на Дунаво

И под крилом пронесе дjeвочкy,

Под jeдним лиjспy дjeвочкy,

А под другим рухо дjeвоiачко⁶.


Это была дочь славного царя, верная люба огненного змея, и пронеслись они че­рез поле, «како звjезда преко ведра неба». В другой песне рассказывается про сива сокола (= одно из любимых превращений бога-громовника), который залетел за море и женился там:


¹ D. Myth., 363.

² Срп. н. njecмe, II, 256; Библ. для Чт. 1861, IV, стат. Железнова.

³ Н. Р. Ск., I, стр. 128; VIII, стр. 368, 663—4 и др. ; Срп. припов., 5.

⁴ German. Mythen, 172; Nordisches Märchenbuch, von Müldener, 55.

⁵ H. P. Ск., VII, стр. 103.

⁶ Наряд, платье девичье.


Узео je л(ь)убу огн(ь)евиту —

Када ходи, како ветар вeje,

Кад говори, како сабл(ь)ом сече¹.


Говор — метафора грома, сабля — молнии.

Красные девицы, которых сватают и уносят Вихри, Гром и змеи (nebeldrachen), суть или облачные (= дожденосные) девы или небесные светила; ибо отсутствие летних дождевых облаков и закрытие блестящих звезд, луны и солнца темными ту­чами и туманами на древнем метафорическом языке называлось похищением не­наглядных красавиц драконами, змеями, великанами и вступлением с ними в на­сильственный или добровольный супружеский союз. В одной из русских сказок² похищаемые девицы прямо названы Луной и Звездою; на крыльях вихря уносят их оборотень-медведь (или лесное чудо) и чудо морское, т. е. мрачные тучи, так как дождящего Перуна почитали морским царем, владыкою бблачного моря, и давали ему животненный образ медведя. Название чудо равно присвояется и морскому ца­рю, и змеям, и великанам. Как представитель черных туч, постоянно сближаемых с ночным мраком, змей получает в народных преданиях значение злого демона; ему приписывается не только скрадывание света, но и задерживание самых дождей в вертепах облачных гор — до тех пор, пока стрелы громовника не проложат свобод­ного пути дождевым ливням и не откроют взорам смертных сияющего солнца. Так как тьма, производимая тучами и ночью, отождествлялась фантазией древнего че­ловека с зимою, отнимающею яркие лучи солнца и благодатные дожди, то с змеем необходимо сочеталось и представление демона зимнего времени. С таким значе­нием выступает он и в гимнах Вед, призывающих Индру разрушить семь крепких городов Вритры = царство демона семимесячной зимы. Так, змею приписывались и летние засухи, и зимнее бездождие; вместе с этим он губит земное плодородие, производит неурожаи, голод и называется великим вредителем³. Болгары верят, что ламии (змеи) поедают жито, и если бы не побивал их Илья-пророк, то земля не родила бы хлеба⁴. По преимуществу, как воплощение зимних туманов и снежных туч, змей и признавался хищником небесного света и дождей, скупым сокрывателем золота и живой воды; этот злобный, хищнический тип удерживает он в боль­шинстве сказаний, доныне живущих в устах индоевропейских народов. Отсюда по­нятно, почему народные поверья смешивают его с дьяволом, представляют его гнусным, ужасным чудовищем и почему в заговорах, наравне с другою нечистою силою, заклинается и летучий змей огненный⁵. В областных наречиях черт называ­ется хитник (от хитить — похищать), а слово хитка употребляется в смысле беды, насланной сглазом или недобрым пожеланием⁶; о черте рассказывают, что он вору­ет все, что кладут без благословения⁷. Хитник одного корня с словом хитрый (= лу­кавый), какое служит одним из обычных эпитетов дьявола. Где упадет огненный змей или метеор, то место почитается жилищем нечистых духов; падающие звезды и метеоры во многих деревнях признаются за низвергаемых с неба демонов, и по­тому при виде их осеняют себя крестным знамением, а детям и вовсе запрещают


¹ Срп. н. njecмe. I, 162—4, 189.

² Н. Р. Ск., VIII, стр. 663-673; Иллюстр. 1845, 87-102.

³ Кун, 58.

⁴ Миладин; 525.

⁵ Сахаров., I, 19.

⁶ Обл. Сл., 247.

⁷ Зам. о Сибири, 56.


смотреть на эти явления¹; о блуждающих огнях говорят, что это вертится дьяволь­ское сонмище². На Ильин день нечистые духи поселяются в змей и гадов, и только громовые стрелы в состоянии разогнать их³. В сагах и сказках змей (дракон) и черт принимаются за названия синонимические, могущие свободно заменяться одно другим"; народное воображение наделяет черта огромным зевом и драконовыми крыльями и нередко заставляет его показываться совершенно в образе дракона. Со­гласно с демоническим характером змея, его облачное царство, представляемое мрачными горными вертепами, внутри которых пылает негасимый огонь молний, уже в глубочайшей древности принималось за подземную адскую область Смерти и злых духов; самый змей получил название пекельного (от пекло — ад). Давность этих воззрений свидетельствуется Эддою; по ее указанию, исполинский мировой змей (midhgardhs ormr) был сыном Локи, которого предания смешивают с сата­ною, и братом Геллы (олицетворение смерти и ада): он так же широко разверзал свою огнедышащую пасть, как и страшная Гелла. В средние века языческие воспо­минания о демоническом змее слились с библейским преданием о змее — соблаз­нителе первых людей. Исконный враг человеческого рода, дьявол в памятниках церковной литературы обыкновенно называется antiquus anguis; испытывая тяжкие бедствия, в Германии выражаются: «auf all mein glück legt der teufel seinen schwanz»⁵. На старинных изображениях Страшного суда, какие уцелели во многих храмах и на лубочной картине, ад представлен в виде драконовой головы с раскрытою пас­тью, из которой извергается всепожигающее пламя; в этой пасти сидит сатана и де­ржит на коленях Иуду. Тут же через всю картину тянется змей, хвост и туловище которого исписаны названиями всевозможных грехов⁶. Эпические сказания о лю­бовных связях демона-змея с мифическими девами заставили признать в нем воз­будителя нецеломудренной страсти, зачинщика нечистых помыслов и блуда. В этом смысле было понято суеверным народом и библейское сказание о первород­ном грехе. Так, в апокрифическом сочинении «исповедание Еввы» (по рукоп. XV в. ) сказано: «и сьядé Евга (запретный плод) и дасть и Адаму, и приат Адам — съяде, и отверзоста очи наши и видехом наготу свою и сердце наше восхоте на похоть, и быс(т)ь тако»⁷. Скопческое вероучение основано на том, что первою заповедью, данною Богом первозданным людям в раю, была совершенная духовная и телесная чистота; под вкушением от древа познания добра и зла оно разумеет плотское сово­купление праотцев, в чем будто бы и состояло их грехопадение. Змей соблазнил первую чету и продолжает соблазнять ее потомков. Потому, совершив оскопление, сектаторы бросают срамный уд и, обращаясь к новому сочлену, восклицают: «вот смотри на сокрушенного змия!»⁸ В житии Иоанна Многострадального рассказыва­ется, как к этому затворнику, с трудом боровшемуся против блудной страсти, яв­лялся огненный змей и силился прогнать его из пещеры: «видех страшна и люта зело змея, пламенем дышуща и искрами пожигающа мя и пожрети хотяща, еже во


¹ Владим. Г. В. 1844, 52; Маяк, VII, 79; Статистич. описание Саратов, губ., I, 61.

² Терещ., VI, 11.

³ Сахаров., II, 45.

⁴ Н. Р. Ск., стр. 130; Срп. припов., 20; Сказ. Грим., 125.

⁵ D. Myth., 755, 950.

⁶ Историч. и статист, сборн. Валуева, 202.

⁷ Пам. отреч. лит., I, 299; Пам. стар. рус. литер., III, 4.

⁸ Исслед. о скопч. ереси Надеждина, 211—2, 292; Записки Р. Г. О. по отдел, этнограф., I, 509 (от­сечь голову змию означает: отрезание удесных близнят).


многи дни творяше». В связи с этими данными понятно, почему в стихе о Страш­ном суде сказано, что блудницы пойдут в змеи лютые, тогда как другие грешники кто в смрад, кто в кипучую смолу; а в стихе о любодейнице она едет


Среди реки огненной

На змее на трехглавом,

И руки у нее и ноги ужами закованы,

А на шее ее сидит змея двуглавая,

Двуглавая, злая, огненная.


На лубочной картине любодейница изображена восседающею на драконе, от­крытый зев которого дымится и извергает пламя; на глазах у ней висят жабы, в ушах продеты стрелы, а груди сосут малые змеи¹. Источником этих представлений послужили апокрифические видения адских мук: «показася им (инокам) она жена седящи на страшном и лютом змии, и два ужа велика сокрушаху выю ее, и два пер­си ссуще; два же нетопыря деруще очи ее, и от уст ее исходит огнь жупельный, руце же ее грызяху два пса великие, во ушах же ее две стрелы великие огненнии»².

Похищая красавиц, змей уносит их в подземный мир, заключает в утесистые скалы или в свои крепкие города (металлические царства), где хранятся у него и бесчисленные сокровища и живая вода, и держит их там в злой неволе — до той по­ры, пока не явится могучий избавитель. Эти подземелья, скалы и города — поэти­ческие метафоры темных туч. Любопытно свидетельство сербской сказки: «у jедан мах долети из неба змaj, шчепа ћeвоjкy и однесе je у облаке»; братья отправляются искать ее и находят в тереме, устроенном ни на земле, ни на небе («чардак, коjи ни­ти je на небу, ни на земљи»), что живо напоминает нам город, воздвигнутый вилою на воздухе³. Сходно с этим, болгарская песня рассказывает: любил змей девицу двенадцать лет, и никто про то не знал не ведал; наконец она призналась матери, и когда эта вышла на двор посмотреть чудо великое — как любилась дочь ее с змеем, то увидела только «шарен гайтан мегю две темни облака»⁴. Странствование в под­земное царство или в змеиные горы и города сопряжено с величайшими затрудне­ниями; несмотря на то, сказочный герой едет освобождать красавицу, спускается в глубокие пропасти или взбирается на крутые, неприступные скалы и сражается там с страшными, многоглавыми змеями, сила которых зависит от количества погло­щенной ими живой воды (дождя). Добрый молодец сам упивается этой водою, по­бивает змеев несокрушимою палицею (молнией) и таким образом совершает по­двиг освобождения. Этот богатырь, избавитель похищенной девы, — не кто иной, как бог-громовник; в некоторых сказках он носит имя Ивана Затрубника, Запечно­го и Попялова, что указывает на близкое отношение его к божеству очага (Агни). В битвах его с змеями народный эпос живописует удары молний, разбивающих тучи и выводящих из-за их мрачных затворов красное солнце и благодатные дожди⁵.

Сокрытие небесных светил туманами и тучами и задержание дождевых потоков демоническими силами зимы древний человек обозначал еще другою метафорою;


¹ Ч. О. И. и Д., год 3, IX, 196, 212; Москв. 1841, V, 146.

² Пам. стар. рус. литер., I, 101, 105; Beiträge zur D. Myth., II, 442.

³ Срп. припов., 2.

⁴ Миладин., 11.

⁵ Н. Р. Ск„ I, 5, 6 и стр. 128-133; II, 22; VII, 9; VIII, 7; Худяк., 2, 43, 81, 82, 117; Эрленвейн, 4, 41; Срп. припов., 5; Срп. н. njecмe, I, 189; Шотт, 1, 11; Шлейхер, стр. 4—6; Вольф, 369—376; Сказ. Грим., 91, 129; Норв. ск., I, 9, 27; II, 7; Pentamerone, II, 33; 35; Времен., XXII, болгар, песни, 1—2; Матер, для изучен, нар. слов., 101—118.


на его поэтическом языке явления эти назывались не только похищением, но и по­жиранием небесных дев лютым змеем. Надвигая на горизонт массы туч, окутывая ими солнце, луну и звезды, чудовищный змей как бы проглатывает светила, этих ненаглядных красавиц неба; в живой воде дождя, наполняющей громадное чрево змея, видели поглощенный им нектар, а в молниях, потухающих во мраке туч, пое­даемый им огонь. Олицетворяя дождевые облака то дойными коровами, то водя­ными нимфами, а сверкающую молнию — сильномогучим громовником, народ­ная фантазия приписала змею пожирание коров¹, дев и богатырей. Так возникло верование, что драконы, а наравне с ними и другие демонические олицетворения туч: великаны, колдуны и ведьмы любят поедать человеческое мясо и тотчас чуют его запах. Поселяясь в водах или горных пещерах какого-либо царства, поедучий змей требует себе в дань красной девицы. Обречение ему несчастной девы и сме­лый подвиг ее избавления, требующий от героя (представителя весенней грозы) необыкновенной твердости духа и громадной физической силы, составляют люби­мый мотив, на котором основано множество сказочных и песенных повествований, исполненных трогательной поэзии². Давность предания свидетельствуется повсе­местным его распространением. В числе мифов о Геркулесе встречаем сказание о битве его с чудовищем, которое ежедневно выходило из моря и пожирало людей и животных; Геркулес поразил чудовище и освободил прикованную к береговой ска­ле и обреченную на смерть царевну Гезиону. Тот же подвиг присвояется и Персею, который победил морское чудовище, насланное богом Посейдоном, и избавил от его страшной пасти царевну Андромеду³. В русской сказке⁴ повествуется о стране, где каждый месяц выдавали семиглавому змею по одной девице на съедение; до­шла наконец очередь до прекрасной царевны, вывели ее на взморье и оставили там беспомощною... Но судьба посылает ей защитника — молодого царевича; в ожида­нии страшного врага он прилёг к девице на колена и заснул крепким сном. Уже ле­тит змей за своею жертвою, а царевна никак не может добудиться своего защитни­ка; с горя заплакала она, и слеза ее канула на лицо царевичу. Он тотчас же пробу­дился и промолвил: «о как сладко ты обожгла меня слезою!» Змей спускался; царе­вич сразился с прожорливым зверем и убил его. Тот же эпизод встречаем в валахской сказке «Petru Firitschell»⁵. После различных приключений Петру пришел в большой город, вблизи которого поселился уродливый двенадцатиглавый дракон. Каждая семья должна была отдавать чудовищу на съедение по одной деве; теперь выпал жребий на царевну, и несчастную повели за городские ворота. Петру купил двенадцать стрел и пошел смотреть на проводы царевны; чем более приближались к дракону, тем меньше становилась сопровождавшая ее толпа; наконец разбежались все и покинули ее одну. Царевна рыдала: Петру подошел к ней, стал утешать, и его слова были так убедительны, что она перестала думать о близкой опасности. Сме­лый юноша прилёг к ней на колена, попросил расчесать его волосы, задремал и за­снул. Вскоре увидела царевна, что дракон близится; она оцепенела от ужаса, слова замерли на ее устах, но горячая слеза скатилась с ее щеки на лицо юноши, и он проснулся; пущенные им стрелы сбили с дракона его страшные головы. В этой ска-


¹ н. р. Ск., vii, 25.

² Ibid., II, 21; VII, 39; Нар. сказки Сахарова, 98—123; Lud Ukrain., I, 305—327; Сказ. Грим., 60; Pentamerone, I, 7; Москов. Наблюдат. 1837, XI, 536—7.

³ Der Ursprung der Myth., 80.

⁴ H. P. Ск., II, 27.

⁵ Шотт, 10.


зочной царевне узнаем мы богиню Ладу; теплое веяние весны, согревая облака, за­ставляет ее плакать, т. е. проливать росу и дожди; от ее горючих слез пробуждается Перун и низлагает злого демона зимы. Предание о пожирающем змее приурочива­ется на Руси к различным местностям, В давнее время (рассказывают в Малорос­сии) проявился около Киева змей; брал он с народа поборы немалые — с каждого двора по красной девке: возьмет да и съест! Пришел черёд — послал и князь свою дочь, а она была так хороша, что и описать нельзя. Змей потащил ее в берлогу, а есть не стал — больно она ему полюбилась. Приласкалась княжна к змею и спра­шивает: «чи есть на свити такий чоловик, щоб тебе подужав?» — «Есть такий у Киеви над Днипром: як затопить хату, то дым аж пид небесами стелецця: а як вийде на Днипр мочить кожи (бо вин кожемяка), то не одну несе, а дванадцять разом, и як набрякнуть вони водою в Днипри, то я визьму да й учеплюсь за их, чи витягне-то вин их? А ему й байдуже: як поцупить, то й мене з'ними трохи на берег не витягне! От того чоловика тилько мини й страшно». Княжна вздумала дать про то весточку домой, а при ней был голубок; написала к отцу грамотку, привязала голубю под крыло и выпустила его в окно. Голубь взвился и полетел на княжье подворье. Тогда умолили Кирила-кожемяку идти против змея; он обмотался коноплями, обмазался смолою, взял булаву пудов в десять и пошел на битву. «А що, Кирило, — спросил змей, — пришов битьця, чи миритьця?» — «Дé вже миритьця! битьця з'тобою, з'Иродом проклятым!» Вот и начали биться, аж земля гудёт; что разбежится змей да хватит зубами Кирила, так кусок конопель да смолы и вырвет; а тот его булавою как ударит, так и вгонит в землю. Жарко змею, надо хоть немного в воде прохла­диться да жажду утолить, и вот пока сбегает он на Днепр, кожемяка успеет вновь и коноплей обмотаться и смолой вымазаться. Убил Кирило змея, освободил княжну и привел к отцу. С того времени урочище, где жил богатырь, стало слыть Кожемя­ками