Ть, Монд Дипломатик, Митин Журнал, Алекса Керви, Бориса Кагарлицкого, издатель­ство Логос, издательство Праксис и Сапатистскую Армию Нацио­нального Освобождения

Вид материала

Диплом

Содержание Пространство-время жизненного опыта

Подобный материал:

• Отчет по клиническому изучению бад трансфер Фактор «трансфер фактор™ в комплексе лечебно-реабилитационных, 194.37kb.
• «качество медицинской помощи пострадавшим от туберкулеза», 205.76kb.
• Учебно-методический комплекс по дисциплине «Теоретическое источниковедение», 3457.5kb.
• Н. Г. Козловская, В. Н. Митин,, 35.41kb.
• 25(1070), 17 июня 2011 г. Земля Нижегородская, 74.86kb.
• В. А. Лазарева методические рекомендации к учебник, 402.46kb.
• Самостоятельная работа студентов под руководством преподавателя Самостоятельная работа, 1853.91kb.
• Концепция развития школьного музея «Истоки», 143.39kb.
• П. В. Власов; под общ ред. Г. Г. Кармазановского. М. Видар, 2008. 376 с ил. (Классическая, 262.73kb.
• П. В. Власов; под общ ред. Г. Г. Кармазановского. М. Видар, 2008. 376 с ил. (Классическая, 355.31kb.

Глава 22.

Пространство-время жизненного опыта

Диалектика увядания и замещения — это диалектика диссоцииро­ванного и унитарного пространства-времени. Новый пролетариат не­сет внутри себя реализацию детства, которое и является его простран­ством-временем. История разделений медленно разрешилась в конце «исторической» истории. Циклическое время и линейное время. Жиз­ненное пространство-время есть пространство-время в трансформации, а ролевое пространство-время заключается в адаптации. Функция про­шлого и его проекции в будущее заключаются в том, чтобы лишить прав настоящее. Историческая идеология — это экран, поставленный между волей к самореализации и волей к сотворению истории; она предохра­няет их от слияния и смешивания. Настоящее — это пространство-вре­мя в процессе созидания; оно несет в себе коррекцию прошлого.

1

Пока специалисты озабочены выживанием своих детищ и состав­ляют научные диаграммы с целью запрограммировать историю, повсю­ду среди людей растет стремление изменить жизнь, изменив само ми­роустройство. Каждый человек, как и все человечество в целом, стоит перед стеной вселенского отчаяния, за которой лежат забвение и вы­теснение. Наступило время, когда вся эволюция истории в целом и история каждого индивидуума в отдельности стремятся к слиянию, поскольку у них общая цель, общее начальное зерно. Мы можем ска­зать, что история рода человеческого и мириады индивидуальных историй собираются вместе, чтобы либо умереть, либо начать все снача­ла. Прошлое вновь наступает на нас со своими эмбрионами смерти и семенами будущей жизни. Наше детство тоже участвует в этой встре­че, напуганное участью Лота. Опасность предать детство дает, как мне хочется верить, толчок к вспышке бунта против отвратительного взрос­ления, на которое обрекает нас принудительное потребление идеоло­гий и рабство у машин. Я хочу подчеркнуть очевидную аналогию меж­ду мечтами и стремлениями, феодальной волей и субъективной волей детства. Реализуя детство, мы, зрелые люди технологической эры, бо­гатые тем, о чем мечтают дети, и сильные там, где величайшие завое­ватели были слабы, — разве мы не осуществляем стремления великих владык прошлого? Разве мы не можем понять смысл истории и лич­ной судьбы лучше, чем Тамерлану и Гелиогабалу могло бы только при­грезиться в самых дерзких мечтах?

Превосходство жизни над пережитком есть историческое движе­ние, которое уничтожит историю. «Построй повседневную жизнь и осуществи историю» — эти два призыва сегодня сливаются в один. В увядании и замещении (это является существенным противоречием нашей эпохи) и готовится переход к новой, высшей стадии истории. Каким образом будет построено и учреждено новое общество, как будет осуществляться ежедневная революция? Вырывая с корнем гнилое и отжившее и засеивая новые семена. Все, что не заменяет собой прогнившее, рискует быть задавленным гнилью. Так или ина­че, все попытки преодоления, предпринимавшиеся в прошлом, явля­ются частью поэзии сегодняшней обратной перспективы. Они сей­час с нами, преодолевая границы пространства и времени и сокрушая их. Очевидно, что конец разделения начинается там, где кончается разделение между пространством и временем. Из чего следует, что в воссоздании первоначального единства должен быть критический анализ пространства-времени детей, унитарных обществ и фрагмен­тарных обществ, отживших и могущих быть воскрешенными сегод­ня.

2

Если молодой человек просто плывет по течению, то болезнь по­требления быстро превращает его в изможденного старого Фауста, обремененного сожалениями о том, что он потерял свою молодость, не заметив ее. Лицо тинейджера уже бороздят первые морщины по­требителя.

Немногое отличает его от шестидесятилетнего потребителя; по­требляя все быстрее и быстрее, он зарабатывает преждевременную старость, соответственно ритму своих компромиссов с миром, живу­щим вне истины. Если он вдруг не опомнится, дверь прошлого зах­лопнется за его спиной, и он никогда не сможет вернуться к тому, что он делал, и попытаться это исправить. Как много отделяет его от детей, с которыми он только вчера играл. Он стал частью пошлого базара потребителей, обменяв поэзию, свободу и романтику детства на роль марионетки в социальном спектакле. Однако если бы он за­хотел, он смог бы стряхнуть с себя этот морок, и тогда враг потерял бы свою власть над ним. Мы увидели бы, как он бросает вызов дрях­лому миру, противопоставив священные права своего детства само­му грозному оружию, созданному маразматической технократией. Мы видели недавно, какие выдающиеся подвиги совершали «моло­дые африканские львы» в революции, вождем которой был Лумум-ба, несмотря на их смехотворное вооружение; так насколько же боль­шего мы можем ожидать от поколения, которое в такой же степени угнетено, но имеет гораздо более эффективное оружие и при этом участвует во всех сферах современной жизни. Почти каждый аспект современной жизни был прожит в игровой форме в годы детства. Богатый запас событий, прожитых за несколько дней или даже ча­сов, удлиняет ход времени. Два месяца каникул — это целая вечность. Для старика два месяца лишь несколько минут. Время взрослых по­жирается страстями и мечтами, которые не поспевают за реальнос­тью. Воспитатели наблюдают за ребенком в ожидании момента, ког­да он сможет присоединиться к их взрослой жизни и вольется в их временной цикл. Они хозяева времени. Поначалу ребенок воспри­нимает навязывание себе взрослого времени как иноземное вторже­ние, но рано или поздно, как правило, это заканчивается тем, что он уступает и смиряется с необходимостью стать взрослым. Не зная, как защититься, он попадает в расставленные сети, подобно молодому неопытному зверю. Когда же, наконец, он овладевает оружием кри­тического анализа и знает, что сказать, чтобы защитить свое детство от насилия взрослого мира, годы уже унесли его далеко от цели. Но детство остается незаживающей раной его сердца. Во всех нас жи­вет детство, но социальная организация научно убивает его. Психо­логи и социологи знают свое дело, и как только вчерашнее дитя вы­растает, ему говорят: «Посмотри, какие миленькие зелененькие доллары!»

Наблюдая за детьми, я вижу, в чем главное преимущество детско­го времени перед моим (то, что я не заметил этого раньше, и послужило причиной моего падения): у детей есть возможность проживать мно­гие события, в любой момент возобновляя их и переживая их опять и опять до бесконечности.

И вот теперь, в тот момент, когда жизнь ускользает от меня, только теперь я понимаю, что я потерял. Как случилось, что детский инстинкт не уберег меня от искушения фальшивыми ценностями взрослого мира, как я не понял раньше уроки истории и истинный смысл классовой борь­бы! Новый пролетариат должен поставить сво­ей целью реализацию детства во всей его пер­возданной чистоте и утвердить его приоритеты в мире взрослых. Мы, открыватели нового и в то же время уже известного мира, которому не хватает единства пространства и времени; мира, который все еще насквозь пронизан разделени­ями, все еще фрагментарен. Анализ наших те­лесных потребностей и спонтанность наших проявлений, детство, обогащенное знанием, от­крывают нам тайные ходы, которые никогда не были обнаружены за века аристократии и о ко­торых буржуазия даже не подозревала. Теперь мы можем проникнуть в лабиринт погибших ци­вилизаций и всех попыток освобождения, похо­роненных историей. Заново открытые желания детства вновь открывают детство наших жела­ний. Из заповедных глубин прошлого выплыва­ет всегда такая близкая, но никогда не удовлет­воренная до конца новая география увлечений.

3

Мобильное внутри неподвижности время унитарных обществ цик­лично. Люди и вещи следуют своим курсом, двигаясь по окружности, в центре которой Бог. Эта точка вращения, неизменная везде и ниг­де, измеряет собой продолжительность вечной власти. Он служит сам себе стандартом, а также стандартом всему, что, притягиваясь на рав­ном расстоянии к нему, развивается и возвращается, никогда по-на­стоящему не отдаляясь и никогда не оставаясь в полном покое. «Три­надцатый возвращается, и он снова первый».

Пространство унитарных обществ организовано как функция вре­мени. И время, и пространство целиком принадлежат Богу. Пространство протягивается от центра к точке вращения, от неба к земле, от единого ко множеству. На первый взгляд время кажется ненужным, так как оно ни приближает нас к Богу, ни отдаляет нас от него. Про­странство, с другой стороны, это путь к Богу, восходящая тропа духов­ного возвышения и иерархического продвижения. Время в действи­тельности принадлежит единственно Богу, но человек, одаренный пространством, имеет специфически человеческий и непреодолимый характер. Фактически человек может возвышаться или опускаться, преуспевать в обществе или терпеть поражение, спастись или быть на­веки проклятым. Пространство — это обитель человека, сфера его от­носительной свободы, и только время ограничивает его внутри этой сферы. И что такое Страшный суд, как не тот момент, когда Бог заби­рает назад свое время, центр, всасывающий в себя окружность и со­бирающий в этой нематериальной точке бесконечность пространства, ранее данного своим творениям? Аннигиляция материи человека (уничтожение его существования в пространстве) — это идея госпо­дина, который не может полностью владеть своим рабом и, таким об­разом, не может избежать участи быть частично в его власти. Протя­женность крепко держит пространство в своих рамках, время толкает нас по направлению к смерти, пожирая пространство нашей жизни. Однако в ходе истории эти отличительные особенности нивелируют­ся. Феодальное общество — это общество разделения в той же мере, что и буржуазное, поскольку разделение это определяется имуще­ственным неравенством. Однако преимущество феодальных обществ перед буржуазными заключается в непререкаемом авторитете мифа, на котором они основаны. Властью мифа объединяются раз­розненные элементы, заставляя их жить унитарно, пусть и под фаль­шивым предлогом. Но мир единого мифа — это мир, где божество, пусть и мифическое, едино по сути и единодушно принимается всем обществом, будь то племя, клан или королевство. Бог — это образ, сим­вол слияния разобщенных пространства и времени, и любой, кто «жи­вет в Боге», принимает участие в этом слиянии. Однако большинство может принимать участие только опосредованно, имея в виду, что в пространстве их повседневных жизней они, простые смертные, по­слушны Богу, священникам и вождям, организаторам существующе­го иерархического пространства. В награду за их покорность им обе­щана вечность вне пространства, гарантировано вневременное пребывание в Боге. Однако некоторые считают подобный обмен ни­кудышной сделкой. Они мечтают достигнуть вечного настоящего вре­мени, которое дарует абсолютное господство над миром. Поразитель­на аналогия между синхронизированным пространством-временем детей и волей к единству великих мистиков. Так, Григорий Палама (1341)¹⁰ описывает озарение как некое нематериальное сознание един­ства: «Свет существует вне пространства и времени. Обретающий единство с божественной энергией сам становится Светом; он един со Светом, и в этом Свете он видит совершенным сознанием все то, что остается скрытым от тех, кто не получил такой милости». Эта робкая надежда, которая может быть только смутной и даже неописуемой, была популяризована и выражена более определенно в буржуазную эру. Буржуазная эпоха конкретизировала ее, уничтожив аристокра­тию вместе с ее духовностью, но дала ей новый шанс к возрождению, приведя свое собственное загнивание к логическому завершению. История разделений медленно завершается в конце разделений. Фео­дальная унитарная иллюзия постепенно воплощается в свободное един­ство жизни, которую надлежит построить, но которая, однако, нахо­дится за пределами материально гарантированного выживания.

¹⁰ Наиболее известный афонский исихаст (от «исихиа» - молчание) и главный авторитет это­го движения внутри восточного христианства. Практика исихазма подразумевала перенос центра личности верующего из головы в сердце и внутреннее наслаждение спасительным светом на пути «обожения». В своих проповедях Палама призывал принять как братьев во Христе не только всех людей, но и всех остальных живых существ, а также вообще все со­творенные вещи видимого мира, как нуждающиеся и участвующие в спасении. В средне­вековье католики критиковали исихастов за отказ от рациональной теологии и склонность к «личному экстазу», а в наше время их практику чаще всего сравнивают с парадоксаль­ным духовным путем адептов дзена и приверженцев трансцендентальной медитации. -Прим. ред.


4

Рассуждения Эйнштейна о пространстве и времени напоминают нам теорию смерти Бога. Когда миф уже больше не мог сдерживать разделение пространства и времени, болезнь расщепленного созна­ния привела к расцвету романтизма (манящему очарованию дальних стран, тоске по ускользающему времени...).

Как буржуазное сознание относится ко времени? Уже не как ко времени Бога, а скорее, как ко времени власти, фрагментарной влас­ти. Время, раздробленное на части, имеет общее измерение в момент попытки возврата к цикличности. Окружность в этот момент не су­ществует. Вместо этого мы имеем конечную и бесконечную прямую линию. В том месте, где каждый из нас синхронно управляется в со­ответствии с часами, установленными Богом, бывают состояния, ког­да каждый гонится за самим собой, но никогда не настигает, словно проклятие Наступающего обрекает нас увидеть только силуэт соб­ственной спины, в то время как лицо наше остается скрытым от нас, всегда обращенным к будущему. Если больше не существует сфери­ческого пространства, находящегося под всевидящим оком Всемогу­щего, то возникает серия маленьких точек, которые появляются ав­тономно, но существуют в реальности, будучи интегрированы последовательно пунктирной линии, в которой они следуют одна за другой.

Время вытекло сквозь песочные часы средневековья, но тот же песок сыплется обратно, опять перетекая из одной половины в дру­гую. На круглом циферблате время роняет свои семена, никогда не возвращаясь. Ирония форм: новый дух заимствовал свою форму у мертвой реальности, в то время как буржуазия носит на своих запяс­тьях смерть своего времени, как дешевое украшение, столь харак­терное для гуманистического легкомыслия, причем каждый из них ходит по кругу. Но это ни к чему не приводит, и вот мы живем в эпоху часовщиков. Экономический императив превратил человека в жи­вой хронометр с отличительными свойствами на запястье. Всему свое время: время для работы, для прогресса, производства, потребления и программирования, время для развлечения, для поцелуя, фотогра­фирования, время, время, время. Время — деньги. Время — товар. Время выживания.

Пространство — это точка на прямой времени в механизме пре­вращения будущего в прошлое. Время контролирует жизненное про­странство, но контролирует его снаружи, позволяя ему проходить мимо, транзитом. Но пространство индивидуальной жизни не есть чистое пространство, как время, мимо которого оно несется, не есть чистое время. Это заслуживает более углубленного изучения. Каж­дая точка, завершающая прямую времени, уникальна и особенна, но как только к ней прибавляется следующая, предыдущая тонет в однородной линии, поглощенная прошлым наряду с другими про­шедшими временами, в его чреве. Различить их уже невозможно. Таким образом, каждая точка добавляется к линии, в которой и ис­чезает.

Власть гарантирует свою продолжительность по принципу разру­шения и замещения, но в то же время те, кого поощряют потреблять власть, разрушают и возобновляют ее. Если власть разрушит все, она разрушит и саму себя, но если она ничего не будет разрушать, то бу­дет разрушена сама. Только меж двух полюсов этого противоречия осуществляется ее продолжительность, и диктатура потребляемости сближает их день ото дня. И продолжительность власти подчиняется простой продолжительности людей, или, иными словами, постоян­ству их выживания. Вот почему проблема диссоциированного про­странства-времени ставится сегодня в революционных терминах.

Космос жизни вполне может быть вселенной мечтаний, желаний и успешного творчества, но в порядке продолжительности это только одна точка, сменяющая другую — они текут в определенном направле­нии навстречу своему разрушению. Точка появляется, растет и исче­зает в анонимной прямой прошлого, где ее труп дает пищу для историков и спонтанных воспоминаний.

Преимущество живой точки про­странства в том, что она частично избегает обобщенной системы обус­ловленности. Ее недостаток в том, что сама в себе она ничто. Простран­ство повседневной жизни отвлекает немного времени на свой собствен­ный конец, оно заключает его в себя и присваивает. С другой стороны, время, которое утекает прочь, впи­тывается в живое пространство и придает ему чувство быстротечно­сти, разрушения и смерти. Остановимся на этом подробнее.

Точечное пространство ежедневной жизни похищает часть «внеш­него» времени, благодаря которому оно создает ограниченное унитар­ное пространство-время: это пространство-время моментов творче­ства, удовольствия и оргазма. Сфера этой алхимии — одна минута, но жизненная интенсивность ее такова, что вызывает у большинства лю­дей ни с чем не сравнимое притяжение. В глазах Власти, которая на­блюдает со стороны, эти страстные моменты ничего не значат — мгно­вение, перетекающее из будущего в прошлое. Линия объективного времени ничего не знает и не желает знать о настоящем как о субъек­тивном единовременном моменте. И, в свою очередь, субъективная жизнь концентрируется на пространстве точки моей радости, моих удовольствий, моих мечтах и не интересуется временем, которое те­чет мимо, в линейном времени, времени вещей. Наоборот, она хочет знать все о своем настоящем, хотя это всего лишь настоящее.

Таким образом, пространство жизни вытягивает из времени, уно­сящего его прочь, ту часть, которая создает его настоящее, или, ско­рее, пытается это сделать для настоящего, которое всегда должно быть создаваемо.

Это единое пространство любви и поэзии, удовольствия и обще­ния... Это живой опыт без мертвого времени. С другой стороны, линейное время, объективное время, время, которое утекает прочь, вли­вает, в свою очередь, пространство, включаемое в ежедневную жизнь. Оно представляется как отрицательное время, как мертвое время, отражение времени разрушения. Это время роли, время без жизни как таковой, время, которое заставляет ее терять свою сущность и побуждает непосредственное пространство жизни съеживаться и принимать притворный и театральный характер. Пространство-вре­мя, появившееся в результате этого гибридного брака, это только про­странство-время выживания.

Что такое частная жизнь? В каждый момент, в каждой точке она дви­жется навстречу своему разрушению на всем протяжении линии вы­живания, амальгамы реального пространства-времени (момента) и фик­тивного (роли). Несомненно, структура частной жизни не вполне подходит к такой дихотомии. Это постоянное взаимодействие. Хотя ог­раничения, которые окружают жизненный опыт со всех сторон и сжи­мают его в слишком узкое пространство, побуждают его видоизменять себя в роль, вступать во время, которое является только предметом по­требления, становиться чисто театральным и создавать как ускоренное время фиктивное пространство жизненного спектакля. Пока в то же самое время болезнь, вызванная неестественностью, пространство фаль­шивой жизни, побуждает человека обратиться к поискам реального вре­мени, времени субъективности, которое и есть настоящее. Таким обра­зом, частная жизнь диалектична: реальное время жизни + фиктивное ролевое время + фиктивное ролевое пространство 4- реальное про­странство жизни. Чем больше фиктивное время совмещается с фиктив­ным пространством, тем больше оно продвигается к тому, чтобы стать просто вещью и обрести реальную продажную цену. И чем больше про­странство непосредственного живого опыта совмещается с реальным живым временем, тем больше человек становится хозяином самому себе.

Единое пространство-время реальной жизни — это первооснова партизанской войны, искра в той ночи, которая до сих пор окутыва­ет революцию повседневности. Таким образом, объективное время не только яростно пытается разрушить точечное пространство, бо­лее того, оно вгрызается в него изнутри в том ускоренном ритме, ко­торый создает ролевую субстанцию. (Ролевое фиктивное простран­ство является результатом ускоренного повторения позиции, подобно тому, как повторы сцены из фильма создают иллюзию реальности.) Роль устанавливает время, которое уходит прочь (старение и смерть в субъективном сознании). Это «колея, в которую было загнано со­знание», по выражению Антонина Арто. Управляясь снаружи линей­ным временем и изнутри ролевым временем, субъективности не остается ничего иного, кроме как превратиться в вещь, предмет купли-продажи, имеющий свою цену. Чего же боле, и процесс мчится сквозь историю. Фактически роль отныне есть потребление времени в об­ществе, где известно только время потребления. И вновь единство угнетения создает единство оппозиции. Что есть смерть сегодня? Отсутствие субъективности и отсутствие настоящего.

Воля к жизни всегда реагирует унитарно. Большинство людей стре­мится к космосу жизни. Если их усилия сделать проживаемый опыт более интенсивным и увеличить пространство-время подлинности не пропадут втуне и не погибнут в изоляции, есть шанс, что объектив­ное время, время смерти, потерпит поражение. Разве революцион­ный момент не есть вечная юность?

***

В попытке осуществить проект обогащения пространства-времени жизни мы должны проанализировать, что мешает ему. Власть линей­ного времени над человеком мешает ему изменять мир и побуждает его приспосабливаться к нему. Свободно распространяющееся твор­чество — это враг власти номер один. И сила творческой активности в единстве. Что делает власть для того, чтобы разрушить единство жи­вого пространства-времени? Превращает живой опыт в товар и выб­расывает его на рынок в социальном спектакле, определяющем спрос на роли и стереотипы. Я касался этого вопроса в разделе, посвящен­ном роли (Гл. XV). Также при помощи особых способов идентифика­ции: взаимное притяжение прошлого и будущего, которое уничтожа­ет настоящее. И, наконец, пытается восстановить в идеологии истории волю к построению единого пространства-времени живого опыта (дру­гими словами, волю к созданию ситуаций, достойных жизни). Я кос­нусь этих двух пунктов далее.