Алексей Бойко Инсайд май майнд
| Вид материала | Сценарий |
- Ном лекция "Майнд-менеджмент новая скорость мышления", 9.73kb.
- Бойко Виктор Сергеевич Йога. Скрытые аспекты практики, 4262.99kb.
- Проект рішення колегії головного управління агропромислового розвитку з питання «Про, 255.36kb.
- Поводом для обращения к Вам послужило известие о том, что в Москве арестован Василий, 16.52kb.
- 129090 г. Москва, ул. Каланчевская,, 541.78kb.
- Антропосари й «осинушк и» рома, 9364.5kb.
- Коммерческий закон, 3427.18kb.
- План на 2010 год, тыс рублей в т ч. план на январь-май, тыс рублей Факт за январь-май, 112.15kb.
- Монах в новых штанах, 95.7kb.
- Применение майнд-машин в спорте, 380.48kb.
Алексей Бойко
Инсайд май майнд
***
иносценарий в духе остмодерна
Действующие лица:
Конкин - не очень высокий, но длинный все же, сутулый и узкий мужчина с большой, не очень правильной, кудлатой головой. Довольно крупный, но и заостренный нос неуловимо искривлен. Въедливые глаза - невелики, близки, темны и глубоко посажены. Глаза эти слезятся, слезами будто увеличивая взгляд. Конкин вообще сентиментален… Веки - припухлы и отдают сибирской, что ли, азиатчиной. Над этим - излишне выпуклый, немалый лоб. Но… Мы все же здесь имеем отчасти – лик. Иногда подолгу безотчетно смотрит куда-то вверх.
Завсегдатай – ментальный ковбой, свой парень.
Глюк – владелец.
Женщина – потрясающая женщина.
Дохтур – гедонист, ветеринар, в клеенчатом, не слишком чистом фартуке мясника или хирурга.
Мальчики и Девочки, изображающие всех прочих действующих лиц:
Папочку – человека в застиранных бледно-синих кальсонах,
Мамочку – женщину с очень сильными руками,
Гагарина, Павлика Морозова, Имму Сумак, официантов, гостей и прочих. Их вдумчивые лица до поры бывают мертвы. Обладают способностью к движению - ходят, берут в руки предметы, поворачивают головы на звук. Поведение, по-видимому, упорядочивается логикой каких-то неявных, но сложных схем. Заранее записанная на носитель и встроенная речь дает и эффект словесного общения.
Сцена 1
Все действующие лица, за исключением Глюка.
Полумрак. На заднем плане – нечто вроде стоящих в ряд узких открытых шкафов, в которых замерли в не совсем естественных позах все действующие лица, за исключением Глюка. На сцене кое-где хаотически расположены отдельные предметы: рама большого окна, деревья, картины Конкина, чучело собаки с поводком и так далее.
Появляется Глюк, одетый в куртку с накинутым на голову капюшоном. В руке – белоснежный лист бумаги. Бродит подобно тени, бесцельно трогая предметы. Подходит к шкафам, всматривается в лица, что-то поправляет в одежде и позах замерших, сверяясь с бумагой. В особенности занимается Завсегдатаем. Затем, что-то насвистывая, словно бы растворяется в кулисах.
Завсегдатай внезапно оживает и неловко выходит из шкафа. Озирается, словно бы привыкая к обстановке. Пробует голос, издавая странноватые звуки и отдельные бессвязные слова. Прохаживается, осматривая предметы и шкафы.
Завсегдатай: - Жизнь есть мешанина слов, игра… Н-да-с… Особенность представленного здесь материальца отчасти будет состоять в его принадлежности к традиции поиска всеобъемлющей инфернальности, вот в чем беда… На протяжении последнего века, и особенно в… как это по-русски… (щелкает пальцами) в советский?!.. период, эта традиция существовала не вполне отчетливо, но существовала. К концу же - мы будем, увы, попросту спокойно и бессвязно лгать, слегка, может быть, утомляя талантливой претензией на странность, на вкус и мысль, на жизнь… Возможно, покажется, что «так не бывает». Что ж… Нет, придумать такое невозможно. Потому что оно уже есть.
Подходит к замершему в шкафу Дохтуру и довольно сильным тычком в солнечное сплетение выводит того из состояния неподвижности. Дохтур, подобно Завсегдатаю, некоторое время приходит в себя.
Дохтур: - Никогда не знаешь в точности, кто смотрит на тебя из глубины твоей же восточноевропейской головы. На выпуклых губах которой к тому же слишком част бывает восточноевропейский спирт…
Завсегдатай: (Дохтуру) – Работать!.. (в зал) – Так вот… Увы, эта жизнь будет скоро закончена, закончена теплой дождливой ночью. И паническая луна будет освещать в эту минуту пространство… Эта жизнь будет изложена без претензий на ее приятие. Она может быть, а может и не быть правильной или полезной. Но, в конце-то концов, важны же не какие-нибудь плохо или хорошо описанные поступки бумажных героев или якобы происходящие с ними события, но – какая-то бездна, манящая нас!
Дохтур: - Когда же успел сконцентрироваться вообще этот неприятно-русский, словно специально грубый, полурванинный тип сочиняющих, эта смурная озабоченность запалых, недобритых щек и губ, и пакля мшелая волос, и этот сумбурный отсвет из-под насупленных, но и приподнятых отчасти, нисколько не прореженных бровей?!..
Дохтур прохаживается вдоль шкафов, щупая пульс и всматриваясь в белки глаз остальных персонажей. Довольно бесцеремонно трогает их за различные части тела. Фигуры оживают и некоторое время приходят в себя. Постепенно Мальчики и Девочки деловито и бесшумно, подобно рабочим сцены, начинают расставлять предметы в определенном порядке. Выносят из-за кулис предметы и еще.
В стороне Папочка и Мамочка стараются привести в чувство бессмысленно усевшегося на пол Конкина.
Женщина, с мохнатыми белыми крыльями за спиной, пытается малоосмысленно взлетать.
Завсегдатай (подходя к поставленному Мальчиками окну и глядя в него): - Ты – это вид из твоего окна, вообще-то. Город – вид из его окон тоже… Да и любая страна, и эта – вид из ее окон, в сущности. Не более. (Подойдя к Конкину) Эх, черт тебя возьми, но какой же смысл, какую цель могла преследовать твоя жизнь, если предположить, что она была прожита сознательно? Зачем оказалась она перед моими глазами!..
Дохтур (скептически рассматривая Конкина): - Даже и при самом отстраненном взгляде на такую вот живность, наверное, могли бы быть непременно отмечены состояние повышенного эмоционального напряжения, обусловленное длительной психогенно-травмирующей ситуацией при общении с собой и достигшее глубины физиологического аффекта, а также и чрезвычайно грубые нарушения всей логической сферы, да-да…
Завсегдатай (Дохтуру): – Место!
Дохтур нехотя забирается по лестничке куда-то вверх и вальяжно располагается полулежа где-то НАД происходящим на сцене.
Завсегдатай: - Дыхание я набираю, по-моему, с год. Чтобы сказать наконец о Кокине, об этом удивительнейшем экземплярище. Я понимаю, что, не сделай я этого, ничего страшного в мире не произойдет… И все же мне хочется это сделать. Может быть, таких, как он, и много, но я их как-то не знаю. Ну что ж… Детства пока касаться не будем, а молодость… Молодость исчерпывается так поразительно «вдруг», что ее-то в данном случае в расчет можно не брать и вовсе.
Конкин понуро стоит столбом посреди сцены. Он почти что гол.
Дохтур: - Да, в молодости тебя еще кто-то более или менее знает: пока еще живы отдельные родственнички, кое-кто из бывших школьных приятелей, из старых соседей. Но вот - всего этого нет. Раза два или три ты поменял жилье. Сменил, конечно, черт знает сколько работ. Кое-кого схоронил. И вот - живешь. Что такое ты делаешь и делал и где ты, собственно говоря, был, не очень известно уже и тебе самому.
Завсмегдатай (заглядывая Конкину в глаза): Где ты вообще был, все время? Должен признаться, мне чем-то даже нравится этот дурной, не всем понятный и неизвестно на что направленный вопрос. Как бы то ни было, о тебе уже известно «мало что». И - все меньше и меньше. Скажем больше, это «мало что» - не интересно решительно никому.
Дохтур: - Конечно, ты небогат. Ведь время у нас – совсем не деньги. Все – слишком медленно… И, кроме того, если ты вдруг богат, то почему же тогда ты так умен?!.. Или ты признаешься, что не так уж и умен? Интереснейший это вопрос!..
Завсегдатай: - Скорее всего, ты некрасив. Ибо, вообще, – что за красота такая? И где она? (демонстративно указывая на Дохтура) В ком?! Что вообще чувствует некрасивый человек?! В частности, когда он уже не молод. Почти уже ничего. Когда он молод, более или менее ясно, что он чувствует. Иногда он чувствует, что его «душат слезы», вообще «душит обида». (Конкин разражается рыданиями.) Очень часто он испытывает глупейшее, но объяснимое желание что-нибудь в своей внешности радикально исправить. Но ни обидчивость, ни радикальные действия, ни тем более слезы ничего хорошего никогда не дают, и это должно быть совершенно ясно понято буквально каждым человеком, и в самом раннем возрасте. Иначе дело плохо. (Конкину) Ты, наверное, понял через какое-то время: счастье не в красоте человека, а в его уме. Специально прогуливая уроки, ты ездил по кольцевой в метро, надевал украденные у соседки толстые очки и вынимал из портфеля толстенную книгу электронных схем. Раскрывал ее и часами делал вид, что изучаешь их…
Дохтур: - Да-да, это есть желание если не быть, то хотя бы казаться… Но и ум ни черта не дает. Во-первых, он просто ничего не дает и, во-вторых, очень скоро куда-то девается. Ну, где вы долго наблюдали хоть чей-нибудь ум!
Мальчики и Девочки подносят весьма несуразные одежды и наряжают Конкина.
Завсегдатай (рассматривая и поправляя одежды Конкина): - Одеваются люди, о которых речь, чрезвычайно неубедительно. Попросту говоря, плоховато. Летом носят неновые полуботинки или что-то вроде утопических сандалет, и с неприятно-застиранными, в какой-нибудь узор, носками… Или же довольно легкие матерчатые туфли на полиуретановом ходу. Выше - квелые брюки от погибших костюмов или же «олимпийские» синие штаны. Еще выше – неопределенно-светлых тонов растянутые хлопчатобумажные тенниски или старинные рубашки «под костюм», с закатанными рукавами, тоже как правило светловатые, в полоску или в мелкий неубедительный рисуночек. На головах иногда - светлая же матерчатая кепочка или что-то вроде – тягостной на них – бейсболки. А зиму они встречают в довольно теплых серо-черных пальто или же в не очень ясных нам, полуформенных куртках-бушлатах самой разной принадлежности.
Дохтур (оживленно): - У меня одна такая есть! Синенькая курточка, на вате, охранника грузового терминала «Внуково». На ней это написано. Откуда, черт меня возьми?!.. Не помню!
Завсегдатай: - Меньше бы надо – «на выпуклых губах которой… восточноевропейский спирт…»…
Дохтур: - А курят и пьют они, кстати, разное. Разумеется, всякую дрянь. Но могут не курить и вовсе – у многих инвалидные группы, и наиболее часто – с сердечком. Язва же, остеохондроз, простатит, варикозные узлы, невроз и кариес – это уж само собой. Вот, кстати… (зачитывает из книги) Неврозы относятся к группе нервно-психических обратимых заболеваний, обусловленных психическим перенапряжением, и проявляются разнообразными нервно-психическими расстройствами.
Завсегдатай (скептически осматривая выстроенный Мальчиками интерьер помещения): - Люди такие все-таки где-то живут. И мы можем смело утверждать, что интерьеры те невыносимо томительны, буквально вплоть до тяги к настоящему самоубийству. Практически они замогильны, уже. Да-да. И запах, запах. Непременно здесь – очень старые безрадостные обои и посеревшие, с толстой пыльной паутиной, потолки, рожковая люстра, пестрые шторы, тяжелейший шкаф-гардероб, обязательно - тумбочка и круглый, раздвижной и шаткий, обеденный стол. Когда-то же за ним сидели, семьей!.. Плохо, если это - коммунальная комната…
Дохтур: - Но еще хуже, если речь идет о жилище, где обитатели подвержены приступам безответственной и печальной запойности… О!..
Завсегдатай: - Ну, хорошо. Все это сказано к тому, что примерно таков же на первый взгляд и знакомец мой, Конкин… Важно, что мы встречаемся с ним главным образом по утрам. Важно это потому, что по утрам и днем никто его больше, получается, не видит. За исключением его собаки. По утрам мы видимся по той простой причине, что работаю я сейчас, знаете ли, в ночном магазинчике. Я там подрабатываю… Конкин же рядом живет. Общаемся мы, собственно, так.
Сцена 2
Те же
Завсегдатай: - В восьмом часу утра Конкин подходит к магазину. Подходит не просто, а с миттельшнауцером Грэем. Конкин гуляет с собакой... Привязав Грэя к водостоку, он застенчиво ступает в пустой в этот час магазинный зал. Мы молча здороваемся за руку. Конкин обводит глазами ряды бутылок и надолго задумывается. Наконец выбирает всегда один и тот же сорт пива подешевле, реже – сухого красного винца. После этого мы начинаем о чем-нибудь говорить. Моя смена заканчивается в восемь, и Конкин упорно ждет этого срока. А за дверями ждет этого срока умирающий от бездействия миттель. Наконец моя смена сдана, и Конкин набирает с собой, для нас с ним, того же пива или винца. За это я – разговариваю с Конкиным. Как правило, мы направляемся к нему.
Появляется Женщина, с крыльями.
Я не совсем точен, говоря, что утром его не видит совсем уж никто. Ранним утром, насколько я понимаю, Конкина отчасти видит его… ну, будем говорить, Женщина. Кто она ему - этого я не знаю, а сам он не говорит о ней ничего. Откуда у него такая женщина, не представляю. Каждое утро за ней приезжает серая «Волга». Женщина эта…Она буквально до неприличия ладно скроена, очень пряма. Строгое, почти скорбное выражение на очень правильном лице. Немного распрямляется при ней и Конкин. При мне они ни разу не сказали друг другу ни слова!..
Дохтур: - Неврозы, между прочим, чрезвычайно широко распространены. (читает) Они легче возникают у лиц со слабой нервной системой. Врожденная слабость нервной системы может быть обусловлена токсикозом во время беременности и патологией родов у женщины, а приобретенная – травмами и заболеваниями, перенесенными в раннем детстве.
Завсегдатай: - Я не раз уже бывал в их доме. Почти ничего интересного там нет, да мы этого уже и касались. Но вот несколько картин, в самодельных каких-то рамах, есть. Не сразу Конкин признался мне, что картины – его.
Мальчики развешивают огромные картины.
Импрессионистского толка, мельчайшим мозаическим мазком, чрезвычайно вольная копия с шишкинских «Дубов». Но у Конкина - все чудовищнее. Немыслимая крона ближайшего к нам дуба (по цвету - всех возможных оттенков зелени) перетекает этим цветом в апокалиптически потрескавшееся молниями небо и затмевает в верхней части - все. Тропа, фигура - сохранены. Повсюду дьявольские тени. Фигура здесь, в таком пейзаже, - обречена.
Еще - копия Мадонны с младенцем, Да Винчи. Мадонна - немолода и некрасива. Подробно выполненные, отягощенные каким-то внезапным помыслом глаза обращены к усталому мальчонке с курчавой шевелюркой.
Уменьшенная, простенькая копия рублевской «Троицы». Неплохо выдержана гамма. Этот пресловутый голубой…
Поясной портрет безжизненно-унылого Пьеро в атласном домино и с синими и узкими, выползшими за грань лица глазами, с удлиненной, «под Модильяни», девичьей шеей. Все - мелкими, отдельными мазками.
Два слишком явно грубых, отличных натюрморта с алыми, а в другом случае - голубыми, розами в винных бутылках, с черным хлебом, с кухонными ножами и с чем-то там еще. Здесь масло просто брошено в картон, похоже, ложкой и кое-как расправлено.
Наконец, разлегшийся какой-то, обнаженный Демон, под пылающею электрическою лампой. Его синюшно-бледная и неживая кожа - не кожа, а буквально шелушащиеся струпья засохших, ничем не разведенных белил, огромным слоем.
Завсегдатай (рассматривая чучело собаки): - Но больше всего на свете Конкин любит все-таки свою собаку. Грэй - это серо-белый, «перец с солью», бородатый, с выстриженной клином челкой, непослушный, разъевшийся, но жутко верткий пес. Грэем, собственно, его почти и не зовут. Для Конкина он почему-то просто Чуча.
Конкин и чучело играют.
Завсегдатай: - Этот самый Чуча любит лизаться, рвать тапочки, носки и, постранично, книги. Но больше всех на свете Чуча любит Конкина. Гуляет с Чучей только он, и Чуча, несомненно, считает Конкина собакой. Между прочим, не сразу пришло мне в голову, как же ему идет эта фамилия. В этой уменьшительности словно проскальзывает какая-то незащищенность. Раньше, до Конкина, я как-то неотчетливо представлял, что же такое конка…
Дохтур (зачитывая из словаря): - Конка - городская железная дорога с конной тягой, а также вагон такой дороги.
Завсегдатай: Городская железная дорога с конной тягой! Боже мой! Это гениально точно олицетворяет Конкина. Раньше, спроси меня, я сказал бы, что это просто… тип экипажа. А это было бы уже совсем не то.
Конкин (вдруг): - Если долго и недвижно висеть над Москвой на достаточно, но не слишком большой высоте, начинает казаться, что город почти что кругл. Нет, если приподняться еще повыше, он становится скорее яйцевиден и - с неприятными, неправильною формы выростами с нескольких сторон. Как раз как у неаккуратно разбитого яйца, растекшегося по сковородке…
Дохтур: - За исключением своего района, любую другую Москву Конкин почти ни черта и не знает. Что за район? Известен он довольно мало, и совершенно незаслуженно. Здесь – мост через Москва-реку и шлюзы, гранитный берег и песок, неприметные и старые, заброшенные пристани, узкая полоска лесопарка, одичалого совсем. Вверх от реки - крутой, высокий, по-горному заросший откос - человеку почти не пройти здесь… Над этим склоном, выше, - тоже лесопарк, разреженный, пустынный. Подчиняясь речному изгибу, он, как и набережная рядом, тянется полоской поближе к Серебряному Бору, но упирается в ограду церкви Троицы. Напротив, по другую сторону той набережной, какие-то дома. В одном из них и проживает Конкин.
Завсегдатай: - Народу здесь необъяснимо мало. Очень редкий человек прогуливается днем среди деревьев лесопарка или стоит, уставясь с высоты куда-то. А за рекой, очень широкой, сплошной и долгий лес уходит широко на запад и поглощает все. Что дело происходит в Москве, представить невозможно. Здесь так… легко! Так не пахнет драмой…
Дохтур: - Вообще, считается же некоторыми: самая подходящая для приличной драмы обстановочка - ночь, темнота, таинственность и призрачность. Нет, нет!.. Темнота – прибежище для мелкой трусости и путаницы, таинственность же - фанерный интерьер дешевой мелодрамы. Хорошая же драма свершается открыто, при ясном свете дня. Трагедии цвет – белый! В этом отношении Москва, конечно, дает нам ежедневные примеры наивысшей пробы. Здесь худшего вы ждите на свету! Да, Петербург, положим, со своими белыми ночами, пытается наверстывать и здесь… Но пусть уж это будет - там, где-нибудь, на том нечеловеческом пространстве, которого и нет, возможно… За Москвой же - нет ничего!..
Завсегдатай: - Ну, в общем, да. Вот, кстати, о Москве… Однажды…
Сцена 3
Мальчики и Девочки выставляют интерьер кабака.
Среди прочих появляются и усаживаются за стол Мальчик и Девочка, изображающие Гагарина, в голубой летной форме и с голубыми же мохнатыми крыльями за спиной, и Имму Сумак.
За своим столом - Конкин и Завсегдатай.
Дохтур с чрезвычайной заинтересованностью наблюдает сверху за происходящим.
Завсегдатай: - Так вот… Однажды Конкин с чего-то вдруг загляделся на котлету. Смотрел он на нее что-то уж очень долго. Он даже улыбался.
Конкин: - Интересно, а вот сколько же мясного ты ешь в день?
Завсегдатай: - (в зал) Сам он ел всегда ужасно мало… (Конкину) Ну… Грамм, наверно, двести.
Конкин криво улыбается, хватает бумажку и начинает перемножать.
Конкин: - Выходит, Москва съедает ежедневно коров со свиньями – штук пять-шесть тысяч. А ты уверен, что в стране или в ее окрестностях может вообще найтись такое количество коров? Где это ты видал такие страшные стада? И это - только для Москвы!
Завсегдатай: (Конкину) – Ты как считал? (в зал) Он объяснил. Пересчитал я сам, и получилось даже больше. (Конкину) И что, по-твоему, из этого?
Конкин: - Из этого… Да не съедает никто столько коров!
Завсегдатай (настороженно): - И что?
Конкин: - А то. Да половина всех, кто здесь вокруг, мяса вообще не ест! Половина эта вообще не ест. Потому что… Не люди они, вот!..
Завсегдатай: - А кто?!..
Конкин: - Да называй, как хочешь. Может, тени… Не знаю. Какая разница! Ты ткни на улице… ну, невзначай… случайного какого-нибудь человека, скажем, ножничками… Тогда узнаешь!
Завсегдатай: - Ножничками?… Что же будет?
Конкин: - А может не политься кровь!
Завсегдатай: - Вот так. Признаться, я не знаю и сейчас, что бы такого на это возразить… Я о подсчетах тех коров…
Дохтур: - Насчет теней… Вот самого бы его ткнуть ножничками!.. Еще неизвестно, что польется!..
Завсегдатай: - Умри ты там!..
Дохтур картинно почти что рушится по лесенке со своей высоты и падает ничком на сцену.
Дохтур (страдальчески): - Ах, я умираю!.. Спасти меня возможно с помощью лишь одного лекарства…
Завсегдатай: - Денег все равно не дам.
Дохтур нехотя встает и мнется в стороне. Присаживается где-то с краю.
Завсегдатай: - Говорилось уже: Конкин почти не ест. Иногда это называется - не закусывает. (указывая на Гагарина) Поглядывая на этот самый цвет, он начинает вдруг такое вот, издалека...
Конкин: - Помню, рядом с домом нашим, не здесь, а там еще, на Брестской, развалили наконец барак и выстроили кирпичный дом… Угол в угол. И в первом этаже устроили особенный диспансер. Не сразу заметил я у окон лестничных площадок своего подъезда этих сосредоточенных ребят, с руками – прямо по локоть в карманах тех плащей, «болонья»… А позже выяснилось, что именно моя комната на третьем этаже как раз как никакая подходит для обзора окон какого-то там уж самого особенного кабинета…
Появившиеся Мальчики несколько гротескно изображают то, о чем говорит Конкин.