Алексей Бойко Инсайд май майнд
| Вид материала | Сценарий |
- Ном лекция "Майнд-менеджмент новая скорость мышления", 9.73kb.
- Бойко Виктор Сергеевич Йога. Скрытые аспекты практики, 4262.99kb.
- Проект рішення колегії головного управління агропромислового розвитку з питання «Про, 255.36kb.
- Поводом для обращения к Вам послужило известие о том, что в Москве арестован Василий, 16.52kb.
- 129090 г. Москва, ул. Каланчевская,, 541.78kb.
- Антропосари й «осинушк и» рома, 9364.5kb.
- Коммерческий закон, 3427.18kb.
- План на 2010 год, тыс рублей в т ч. план на январь-май, тыс рублей Факт за январь-май, 112.15kb.
- Монах в новых штанах, 95.7kb.
- Применение майнд-машин в спорте, 380.48kb.
Павлик: - Вот это сюжетец, это я понимаю!
Мамочка: - Просто нет слов, как хорошо вы это завернули! Да, именно так, наверно, и делается история, буквально на наших с вами глазах. Ой… О-ё-ёй… Кажется… да, точно… кажется, я рожаю.
Глюк: - Ну, рожайте, что ж...
Мамочка: - Рожаю.
Дохтур: - Ну что там у вас?
Мамочка: - Да вот, уже голова торчит. Вы не видите, кто это?
Дохтур: - Судя по совершенно животному выражению лица, по-моему, девочка. Хотя…
Мамочка: - Держите, держите! Ну что же вы такой безрукий!
Дохтур: - Куда это оно ускакало?
Павлик: - Да вон, вон, за мусорной корзинкой, кажется! Вон как хвостом-то бьет!
Дохтур: - Это разве хвост! Это не хвост, хе-хе…
Павлик: - Ты его веником, веником выгребай, с той стороны.
Дохтур: - А-яй! Окурками, гадина, кидается!
Павлик: - Я придумал! Ты положи на пол бараночку, и когда оно вылезет – корзинкой сверху – р-раз! Или, может быть, оно курить хочет? Тогда – бычок положи.
Пытаются поймать новорожденного.
Мамочка: - Ничего, я его воспитывать буду, в футбольчик будем играть, разные газеты вслух читать.... Вот жизнь постепенно и наладится.
Павлик: - Ладно, что делать будем?
Дохтур: - А где оно? Что-то я его нигде не вижу.
Павлик: - Наверное, уползло куда-нибудь.
Мамочка: - О-ёй… О-ёй! Маленький, ты, оказывается, к мамочке под халат залез! А я и не заметила… Какой ты умный мальчик! Не бойся дядю.
Дохтур: - Господи, что это у него такие… такие глазки сальные! По-моему, он нас всех вожделеет.
Мамочка: - Ну и не страшно. Вожделеет - значит вожделеет. Ребенок же должен как-то осваивать окружающий мир.
Дохтур: - Знать ничего не желаю!
Мамочка: - Ну, мы тогда пошли. Я так думаю, что мальчонке-то первое время удобнее всего будет в хлебном ящичке. (Павлику) А вы нас иногда навещайте, ладно?
Павлик: - Довольно много работы… Но я постараюсь.
Мамочка: - В зоопарк будем вместе ходить, в уголок Дурова…
Павлик: - Я попробую, но очень много работы.
Мамочка: - Ну ладно. Дай дяде ручку.
Павлик: - А-яй!.. Да, чуть не забыл. Протокол подпишите, пожалуйста. Вот здесь.
Мамочка подписывает, и Павлик тотчас выхватывает протокол и прячет в папку с тесемками.
Один из Мальчиков шепчет что-то глюку.
Глюк: - Ваша девочка найдена.
Мамочка: - А?..
Павлик уводит Мамочку.
Глюк подходит к Конкину, осматривает белки его глаз, щупает пульс.
Глюк: - Вот до чего доводит любопытство… иногда. Ну что, еще сыграем?..
Конкин падает вместе с Деревом.
Дохтур (печально): - Хорошо, когда тихо. Но не настолько тихо...
Конкин встает. Ставит на место Мальчика-Дерево. Осматривает его. Осматривает свои ладони. Видны едва ли не стигматы.
Кокин (печально улыбаясь): - За мной беда… Я черта с два… Я все неверно! (всматриваясь вверх) Так тихо, так не слышно Слов!..
Глюк: - Ну что, еще сыграем?..
Мальчики уводят Конкина.
Затемнение.
Сцена 7
Конкин
Москва.
Конкин: - Москва в своем подробном облике есть мешанина слов, игра. С какого бы конца ни подойти, навстречу будут камень, поле. Откуда-нибудь сразу - ветер-дворник… Выжмет из сквозного дворика собаку или человека… Забытый человек или пес топчутся, застигнутые неудобством. Оглядываются в поиске защиты. Нет, ветер здесь повсюду. И не странно, что на нечеловеческом просторе здесь мало что и плохо прорастает. И вкопанные для детишек идолы в земле - ужасны в профиль, как сами люди, сами дети… И может сняться здесь с земли и вылезти неслышно от заборов бродяжья стая, где седые псы умны и осторожны, словно черти. (Вылетают подвешенные чучела собак.) Но самый мудрый, с оборванным, ужасным ухом, между них - один. Он зорок, тощ и точен. Он слышит - все. В разлезшемся ошейнике каком-то. Он невелик, он грязно-сер, как волк... Неужто Чуча?!.. Так можно долго здесь идти.
Появляются Глюк, Женщина, поодаль Завсегдатай.
Появляются Мальчики в форме официантов и одежде гостей. Официанты расставляют интерьер ресторана.
Завсегдатай: - Вот их – трое. Конкин - с глазами совершенно потускневшими. В каком-то либеральном, не очень нужном здесь, на этом тротуаре, кровавом шарфике поверх добротной серой, стекающей свободно пиджачной пары. Еще - развязный шелковый платок у горла… Глюк - с тяжелейшим взглядом. На нем - превосходно-темный, в гангстерскую настоящую, тончайше-светлую полоску облегающий костюм: сухо обуженный пиджак, штанины широко и длинно ниспадают на коричневатый лак сапожек. Конечно, узкий перстень с камнем. Но – Женщина!.. Поразительная, гибкая и фиолетовая дама, в лице которой можно бы прочесть, пожалуй, смертельно-злое превосходство надо всем!.. А призрачный, кошмарный, фиолетовый костюм описывать невыносимо сложно: он такой, как… как распустившаяся в сумраке под утро голубая роза в тени сиреневой сирени, что ли… Да-а-а… Делая вид, что наблюдаете вы облачные клоки или уж газету, вы позволяете такому поразительному трио пройти вперед немножко, и уставляетесь - и в спину дамы, открытую и нервную, и с выступающими, бросающими тени лопатками, и в две мужские… Да, такие люди не читают газеток ваших никогда… И входят - не куда-нибудь. Зал респектабельно полунаполнен. Их замечают. Их провожают к столику, почти посередине. Они рассаживаются, с праздным разговором. Гангстер устанавливает взгляд между бровей официанта, молодого человека с длинным, постящимся лицом…
Глюк (наигранно-вальяжно): - Ну-с… Аха… Э-э-э… вам известно ли, товарищ, предположим, что такое салфеточная икра? Нет… Вижу я, вам это не может быть никак известно. А что вы сообщите нам про «Эсклюзи Шартрез»? О, тоже, полагаю, ничего определенного. Ну хорошо, тогда… (Печалится и раскрывает кожаную папочку меню.)
Завсегдатай: - Официант принужденно застывает, наклонясь теперь и глядя в меню же, стараясь улавливать само движение перелетающей по строчкам мысли этого настоящего и выдающегося посетителя…
Конкин (официанту, чрезвычайно хмуро): - Чего бы нибудь такого… совершенно… выходящего из ряду вон… Абсента на траве!
Завсегдатай: - Без всякой связи с этим последним, не очень ясным пожеланием, что-то вдруг осеняет маловыразительное до той минуты лицо официанта! Он с некоторой уже потерей достоинства низко наклоняется к плечу полуседого гангстера и шепчет, шепчет, путаясь в словах…
Глюк: - Живые?..
Официант: - Самые живые.
Глюк: - Ну хорошо, попробуем.
Ресторан пространно рассуждает, курит. Вдруг что-то изменяется в пространстве: драпированная темными волнами бархата стена освещена кругами света. Там низкая эстрада. На ней - толпа каких-то, мнится, венгров. На всех венгерские же белые рубахи, смазные сапоги. С оскаленной улыбкой выступает очень толстый и самый ужасающий из вышедших. Он длиннокудр, почти что лыс. Под мышкой скрипка со смычком. Венгр кланяется в микрофон. Из-за стола в углу на это грубо, одиноко аплодируют. Венгр поднимает инструмент к лицу. Из-за его спины вступают, ухабисто, гитарно-мандолинно. Скрипач прикрыл глаза. Ненатурально-низкий звук протягивается в зал. Венгры умирают над струнами…Там, впрочем, еще аккордеон. Но скрипка низко бродит надо всем - одна. Глюк перед эстрадой. У венгров перерыв.
Глюк (учтиво, глядя скрипачу в живот): - Вам не знакомо ли такое…гмм… такая вещь - «Сон Негра» Кавалереса, замедленное танго?
Венгр оборачивается затравленно к своим. Там стихают, но после паузы выкрикивает кто-то: «О си!». Скрипач кивает.
Глюк (веско): - Сделайте такое одолжение.
Темная монета, всего одна, перемещается к нагрудному карману скрипача, под скрипку. Глюк отходит к столу и склоняется к даме.
Скрипач (в микрофон, и безо всякого акцента): - Для нашего друга из далекой Латинской Америки звучит это аргентинское танго.
Поворачивается несколько бледных лиц, все отчего-то с сигарами в губах. Из угла одиноко и грубо аплодируют снова. Пара под руку выходит к эстраде. Застывает, щекой друг к другу. На каблуках она - повыше кавалера. Звук скрипки рассыпается отчаянным избытком переходов. Глюк ведет с оттенком умеренной вялости, лицо - непроницаемая маска. Дама, с лицом сосредоточенным и злым, отстукивает такт с отчаяньем и дерзко даже. Обтянутые шелком икры напряжены неимоверно. Мелодия, пожалуй, тягостна. Однажды танцоры оступаются в замысловатом обороте, когда партнерше - откидываться спиной к руке склоненного партнера. Но устояли. Венгры опытны: свернули с элегантностью, по одному. Аккордеон, стихая, последним наигрывает остаток темы, уже из самых отдаленных. Дама препровождена. Глюк говорит в отдалении с какой-то не известной и не очень видной нам фигурой. Возвращается.
Подносят наконец и чашу. В ней на подставке - чаша меньше, под ней огонь. Вылавливают щипчиками из меньшей чаши разбухшие от масла лепестки чего-то. Те оживают, брошенные на фарфор.
Конкин, немало уже как-то выпив, встает. Бьет по столу. Тихо кричит. Женщина хохочет. Глюк смотрит с любопытством.
Завсегдатай: - Рестораны, без всякого сомнения, опасны. Бывает даже: в игре блистанья и теней здесь вырисуется невпопад плывущая и очень явная ухмылка беса… На Конкина же это, впрочем, не производит впечатленья никакого… Пробравшись косо от этого всего в прохладный холл, увидел он… Увидел в зеркале, себя, чужого, старого, смешного и свободного…
Конкин, покачиваясь, уходит.
Глюк выуживает откуда-то бумажный белоснежный лист и вперивается в него. Вскакивает и исчезает.
Там в хаосе, за выходом, мечтали непохожие на нищих девочки.... Он подал им шарф.
Сцена 8
Конкин
Завсегдатай
Девочки
Мальчики
Москва
Завсегдатай: - Там, в хаосе, за выходом, мечтали непохожие на нищих девочки.... Он подал им шарф.
Конкин: - Никакого ада нет, наверно… Одни манипуляции…
Завсегдатай: - Ему цепляются уже в рукав. Он обернулся, увидел лоб точеный с синей жилкой, глаза же то мутнели перед ним, то виделись тупыми. Он что-то вдруг сообразил. Нет, мысль сама, расширясь в стороны, мелькнула. К чему-то этому, возможно, шло, и - с роковою предопределенностью. Перед ним была, наверное… любовница! Он понял, что потом - убийство намечалось, приключение, погоня!.. Через минуту они уже скользят по тротуару - тихо, безумно, искренне смеясь. Откуда-то вокзал там обернулся - Киевским, а заведение - гостиницей «Днепром»… Опять! В дыму и здесь изнемогала скрипка! Он полез в карманы. Деньги! Нащупал что-то из украденного накануне…
Конкин (кричит): - Дичи! Обязательно Шартрезу, пива, оливье!
Завсегдатай: - Здесь по соседству разворачивается юбилей: пятнадцать лет - проводником в Варшаву. А Конкин… Конкин все старается сконцентрироваться на любовнице. Она, можно сказать, почти без юбки. Он принялся дарить ей зажигалки. Он их рассовывал по ней. Где он увидел точеный лоб? Да-да, лоб был, но… И жилка. Она спадала у виска и - мимо глаза, по узкой шее, к выгнутой ключице, к стучащему неслышно сердцу, ниже, огибала полукольцом приплюснутый сосок, сбегала и оттуда, к ребрам, к черной родинке, правей или левей глубокого пупка, оттуда в волосы и в омут, оттуда к ягодице, по внутренней поверхности бедра, к колену, к косточке голеностопа и к ступне. Оттуда возвращалась по другой ступне до косточки голеностопа, до колена, по внутренней поверхности бедра до ягодицы, в омут, левей глубокого пупка, и к родинке, к другой. Как это может быть? Да как-то может…
Конкин: - А помнит в этом зале кто-нибудь Рашида Бейбутова или нет? Про эту родинку!..
Подходят музыканты. Поют про родинку.
Завсегдатай: - На юбилее - тосты за Варшаву. Там даже - проводница-полька. Можно б пригласить их к дичи и Шартрезу… Он хочет тост. Его не слышно. Любовница хохочет ему в шею. Он хочет тост! Он предлагает созвать компанию для целомудренного обнаженья! Ответом - не по-русски рев. Его к тому столу почти приносят, с любовницей. Хотят везти в Варшаву, завтра. Здесь тесно, жарко, горячо и пышно.
Хор проводников и проводниц: - И в дорогу далэ-э-эку ты мэнэ-э на зори провожа-а-ла…
Завсегдатай: - Поет любовница и смотрит в его бурлящий, сильный рот… Как любит он эти напевы, наплывы этих гласных, слезы!.. Вот дичь. Заморенные птицы. И птицей умирает скрипка. Неужели танго! Нет, пожалуй. А этой деточке, почти без юбки, с ногою без чулка… ей лет… ну сколько… лет, наверно…
Конкин: - А как тебя?..
Девочка: - Кристина.
Конкин: - Конкин.
Девочка: - Конкин?..
Завсегдатай: - Стол натурально собирается в Варшаву, и дальше. В четыре тридцать по Москве. Им предлагают ехать, пьяно, но серьезно. И якобы расходятся, с печальной песней. Скалится любовница. Он отвернулся. Официантки ждут, культурно подгребая птицу… Он полез в карманы. Прикинув приблизительно, свалил на стол… Но вдруг, дрожа, он холодно схватился за салфетки, он сдвинул с блюда птиц, он грубо завернул их… Схватил любовницу. Он бросился. Вдали еще ведь пели!
Слышится пение: «И рушны-ы-ык вышываный на щастя, на долю дала-а-а»…
Завсегдатай: - Он их нагнал! Какие-то шальные переговоры… Начальник поезда и золото монет… Они – поехали!.. Ту- туууу!... Нет, я шалею…
Сцена 9
Конкин и Девочка на чем-то лежат.
Завсегдатай
Завсегдатай: - Вот утром их вторая полка. Очень тесно, жарко. У деточки - большой, пропахший птицей рот. Зачем она все время улыбается так близко?! По-заговорщицки…
Конкин вскакивает.
Конкин: - Ведь это - заговор, побег! И там, в Европе, будет ограбленье... Всем лежать! Я выстрелю… Я скину маску… Сожгу мосты… Ведь мы же - прирожденные убийцы… Полиция прибудет с минуты на минуту, и будут выстрелы на пораженье…
Выкладывает на столик все, что есть в его карманах и в сумочке Девочки.
Конкин: - Каких-то двадцать шесть монет, из золота… Дюма какой-то… Но двадцать шесть монет - нам шансы сохраняют… На заговор и на побег, на ограбленье банка, на пулю полицейского в Нью-Джерси, Лиссабоне, Бонне, Авиньоне… Но, боже, это – что?..
Завсегдатай: - Из сумочки ее - какой-то белоснежный лист… Он пробежал глазами… Побелел.
Конкин: - Так вот как! Варианты!.. Смотрят, как я поступлю!.. Но кто же смотрит?!..
Завсегдатай берет у онемевшего Конкина лист.
Завсегдатай: - М-да… Здесь вещи, для Конкина невероятные. Даже не план - перечисленье вариантов. (читает) «Проезжают границу. Остаются в Бресте. Переходят пешком. Ловят. Сажают. Бегут. Кристина отдается кому-либо за возможность пересечь границу. Варшава. Гданьск. Чехия. Прага. Дюссик. Крадут велосипед. Он ее сутенер. Полиция. Художник. Поэт. Гениальность. Возвращение. Смерть. Воспитывает Кристину, как дочь. Преступление. Убийца. Вор. Меркурий». Это все. Джентльменский набор для средненького триллера. Отдается кому-либо за возможность пересечь границу… В общем, выбор у них не такой богатый. Крадут велосипед… Но вот – Кристина, эта деточка… Бездарно прокололась с планом… И что нам делать? Интуитивно я склоняюсь к тому, что Костю неплохо бы здесь навсегда и окончательно забросить. Именно сейчас. То есть создать ему финал - открытым. Отчасти интересным, лично мне, остается лишь его заболевание… Так что же делать?..
Крик Конкина. Затем – Кристины. Борьба.
Завсегдатай: - Мой бог… Разбрызгивая слезы, с визгливым криком он пытается теперь, по-моему, душить эту хохочущую, предательскую, голую, нечеловеческую деточку! Возня… Вот разбивается вагонное окно…
Завсегдатай и подоспевший Дохтур скручивают Конкина.
Дохтур: - (себе под нос) Спокойствие и деликатность… Спокойствие и деликатность… (Конкину) Ну-с, с добрым утром, друг!
Конкин (тихо и грубо): - Чего вам нужно!..
Дохтур (дружелюбно): - Э-э… вы же помните меня, наверно?
Конкин: - С кем я могу говорить… по поводу границы?
Дохтур: - Как-как?! Границы?.. М-м… Обо всем вы можете говорить - со мной. О чем угодно.
Конкин: - У меня были с собой кое-какие ценности… Была еще, кажется, девушка…
Дохтур (оживленно): - При вас была с собой девушка? Ага! Была - сплыла, и нет ее!
Конкин: - Вы что это?!..
Дохтур: - Ну да, была, была!.. Потом бараночкою поперхнулась - и нет ее!
Кокин: - Да послушайте вы…
Дохтур: - Вы же ее - в одеялку завернули, бечевочкой завязали - и в окошко!.. И ей забавно, и вам!
Конкин (очень серьезно, шепотом): - Вы - не садист?..
Дохтур: - Я - да, да, да! Садист, садист. И я садист, и вы садист. А как же! Умозрительный садизм плавно перетекает в садизм практический. Вокруг этого и совершается неумолимый бег событий.
Конкин (озабоченно): - Развяжите!..
Дохтур (перебивая): - Да-да, самым крупнейших событий! Равнина души насыщается неодолимыми соблазнами, и возникают, разумеется, вопросы: почему вы - это вы? А кажется, что не вы! Знаете ли вы это состояние? Предположим, девочку в одеялку - вы. А кажется, что опять-таки не вы. И кажется, что все - не то. Вы одеялку-то - в окошко, а получается - опять не вы. Ведь верно?
Конкин: - Вы… можете отпустить меня?
Дохтур: - Ну, отпустить… Ну, положим, что отпустить. И что вы станете делать?
Конкин: - Я… Как это что?!
Дохтур: - Ну, вот я отпустил вас. Но ведь в следующую минуту к вашим чувствам снова примешается легкое недомогание, верно?
Конкин: - Какое еще недомогание?..
Дохтур: - Но как же! Мы же с вами отлично знаем эти признаки: безотчетная активность мысли, страхи, тяга, извините, к водочке, зуд в паху… Наконец, особое спинномозговое чувство, возбуждающее некоторые нескромные желания к девушкам. Или - общее желание смерти…
Конкин на койке бодает головою воздух так, что сероватые простыни, коими он связан, трещат.
Конкин: - Вы… Вы…
Дохтур: - Друг мой, да вы не кипятитесь. Я же все превосходно понимаю.
Щупает пульс, изучает белки глаз у Конкина.
Завсегдатай: - Неясная и тягостная эта беседа, идущая в несколько ложном каком-то направлении, продолжалась, вполне возможно, до утра. Говорят, что с этих пор в час, когда над Москвой стихают силы звуков, кому-нибудь из не спящих в ночи мог послышаться словно не с этого света доносящийся, невозможный и ясный человеческий вой или, пожалуй, пение. Что такое были эти звуки, неизвестно. То ли кто-то несчастный стонал с тоски, то ли чья-нибудь шальная душа летала на воле над городом и молодыми полями…
Дохтур: - Но продержали мы его сравнительно недолго, а потом взяли и выпустили. Мест - немного. Накопились другие, более запутанные случаи.
Завсегдатай: - Что он представлял собой, после этого… С одной стороны, Дохтур - он же таков, что хуже скорее всего не сделает… С другой… Наведывался раза два в медицинское учреждение и Глюк, по делам. И Дохтур с этих пор особый интерес к персоне пациента как-то полегонечку растерял. Знаю и другое: в одной из хорошо известных галерей были вдруг вывешены, как-то с краю, два странных натюрморта. Говорят, что на третий день ушли они, и за сумму очень, очень приличную…
Дохтур: - Еще я все пытаюсь вспомнить вечерами, какого черта вы попали с Конкиным тогда - в то заведение, где появился Глюк, будто из воздуха... Знающие те кварталы граждане в уме наверняка примерно сориентировались бы в тех проулках, между хасидской синагогой и домом с почтой. Ты ж говорил: то-то там случилось с Конкиным, что-то неважное, дурацкое?.. Оступился, что ли, заглядевшись куда-нибудь? И вы присели на минуту за какой-то синий стол под тентом, но было ветрено, и вы вошли… Да-а… Вот как-то так и происходят эти штуки. Ну, пусть будет так, что оступился…
Завсегдатай: - Да, так я сказал, что из учреждения он вышел… Почерневший, стоит он на асфальте. Вот - мысль какая-то, в движеньи головы или, пожалуй, пальцев. Пошел куда-то. Опять я вижу поезд… Да, опять это железная дорога. Как там было? Железная дорога с конной тягой, городская. Куда ж он едет? Да вон уже не город, а земляное поле, речка, колокольня. Надо же!.. Я понял!