Отъезд из Портсмута
| Вид материала | Документы |
СодержаниеБунт и три дня наедине с собой |
- 53. оптина пустынь. Шамордино. Клыково, 148.71kb.
- Истоки Золотого Кольца. Отъезд во Владимир. Обед в ресторане/кафе города. Отъезд, 165.7kb.
- Программа 1 день Встреча группы на ж/д вокзале. Отъезд. Размещение в гостинице. Автобусная, 43.08kb.
- Компания «виадук тур», 128.51kb.
- Новогодняя сказка в Великом Новгороде, 93.25kb.
- Сказка без границ, 135.85kb.
- Сказка без границ, 48.88kb.
- Две жизни, 6718.96kb.
- Гелиос тур м www gelios tour, 88.72kb.
- Всероссийская научно-практическая конференция с международным участием «Чернобыль, 132.78kb.
Бунт и три дня наедине с собой
Обстановка на корабле совершенно не радовала. Барбосса все время проводил какие-то сборы среди членов команды. Джек решил, что лучше в это не вмешиваться. Наживать врагов среди своих – дело неблагодарное, да инее в его интересах. Он мечтал только об одном: поскорее добраться до Тортуги. Нарушало покой и то, что вторая половина карты до сих пор находилась у Барбоссы. И кто бы мог подумать, что Гектор может обратиться к нему с предложением объединить усилия в выработке курса.
Шел третий день пути из Англии. Джек сидел в своей каюте, бесцельно ковыряя ножом стол. Дверь отворилась и появился весь сияющий от радости Барбосса.
– Что это вас так развеселило, милейший? – без особого энтузиазма поинтересовался Джек.
– Да так, – отмахнулся Барбосса и сел у стола рядом с Джеком. – Слушай, появилась идея.
– Это которая по счету? – осведомился Джек.
– Столь блестящая – первая, – просиял Барбосса. – Думаю, нам все-таки пора определиться с курсом. Давай соединим карты. Кажется, я знаю, куда нам стоит направиться. Кроме того, команда тоже должна знать о наших планах.
– Бери, – безразлично кивнул Джек на кусок карты, валяющийся возле капитанской койки.
– Отлично, – Барбосса поднял карту и чуть ли не в припрыжку вышел из каюты …
~*~
…Джек стоял на выдвинутой за борт доске, предназначавшейся для казни повинившихся. За его спиной в тумане стертые виднелись очертания какого-то острова. Команда собралась на палубе для того, чтобы посмотреть на необычное зрелище – изгнание капитана. Барбосса, злорадно по-
смеиваясь, стоял напротив Джека, направив на него шпагу.
– Тебе нельзя быть капитаном, Джек Воробей, – пропел Барбосса. – Капитан должен быть мудр, хитер, предприимчив, а главное – знаешь, что? Должен рассчитывать только на себя.
– Ты очень верно охарактеризовал свою личность, – безразлично ответил Джек. – Но вот об одном забыл. Капитан, а уж тем более человек, не должен быть предателем. Поэтому как одно, так и другое к тебе не относится.
– Ты – вымирающий вид, Джек Воробей, – хохотнул Барбосса. – Будь все пираты такими, как ты, на свете уже не осталось бы настоящих мужчин.
– Да уж, – неожиданно для всех Джек гордо поднял голову. – И конечно же самым большим мужским подвигом ты считаешь умение врать. А впрочем, это вполне естественно. Правду мы часто видим, но редко слышим. Особенно когда она идет издалека. В ней тогда есть фальшь препятствий, через которые она прошла. Это портит ее саму, изменяет до неузнаваемости.
Барбосса подошел на несколько шагов к Джеку, так, что клинок шпаги уткнулся Воробью в горло.
– Запомни, птаха. Правдивость и пиратство вместе не уживаются. И вот сейчас ты имеешь уникальную возможность в этом убедиться. Ты пытался жить без обмана, и что из этого получилось? Я давно тебе говорил, нужно измениться, иначе своего места в этом мире не найдешь. Но ты не захотел. – Барбосса повернулся к команде. – Друзья, принесите сюда его пистолет.
– И ты в очередной раз решил помочь мне и отправить в мир иной, – безотрадно усмехнулся Джек. – Своеобразная помощь, ничего не скажешь. Вот только выбора ты не оставляешь. И выхода нет…
– Не бывает безвыходных ситуаций, – снова обнажил желтые зубы Барбосса. – Есть только ситуации, выход из которых не устраивает. Я хочу снабдить тебя самым лучшим средством против жажды и голода. Гляди-ка, это пистолет. Там всего одна пуля, но, думаю, ее будет достаточно, чтобы не испытывать страданий!
– Да, мысль о самоубийстве меня очень радует, – с горечью усмехнулся Джек.
– И все же, традиция есть традиция, – театрально поклонился Барбосса.
Джек медленно поднял голову. Небо было безжизненно серым и холодным. Но, будучи именно таким, оно в точности отражало душевное состояние капитана. Гектор с надменным видом протянул пистолет.
– Спасибо, – предельно жалким голосом проговорил Воробей.
– Не за что, – фыркнул Барбосса.
– Это я кораблю.
И, не сказав больше ни слова, Джек спрыгнул с доски в холодную воду.
~*~
Некоторое время Джек стоял неподвижно, тупо глядя вслед уходящей за горизонт «Черной Жемчужине». Он не смог предотвратить того, что только что произошло. Из всех испытаний, выпадавших на его долю, это казалось ему наихудшим. Стоило ему попасть в затруднительное положение, как гибкий и кипучий ум тут же начинал усиленно работать. Джек всегда любил повторять, что безвыходных ситуаций не бывает. Но теперь, похоже, сама жизнь опровергала это утверждение. Корабль уже давно скрылся из вида, а капитан Воробей, вернее, бывший капитан Воробей, продолжал стоять, не в силах сдвинуться с места.
Близился прилив; волны, прежде окатывающие лишь босые ноги Джека, теперь захлестывали его чуть ли не до пояса. Очередная волна, хорошенько обдав брызгами, привела его в чувство. Джек выбрался на сухое место, присел на песок и попытался привести в порядок мысли и эмоции.
Итак, что же случилось? Его неожиданно посетила мысль, что в тавернах Тортуги будут еще долго обсуждать эту историю, посмеиваясь над глупостью и доверчивостью капитана Воробья. Именно! Над глупостью и доверчивостью, иначе не скажешь. Качества, прямо сказать, не способствующие авторитету пирата. Следовало послать Барбоссу к дьяволу, когда он явился в капитанскую каюту и требовал показать ему карту острова.
– Именно так и нужно было сделать! – Внутренний Голос выскочил ниоткуда, словно чертик из табакерки. И, как всегда, в самый неподходящий момент.
– Убирайся! – проворчал Джек, устраиваясь поудобнее на мягком песке. – Почему ты появляешься тогда, когда все уже кончено?! Где тебя носит, когда нужен добрый совет и помощь?!
– А своей головы на плечах нет? – парировал Внутренний Голос. – Ты ведь знал, что за человек Барбосса, знал ведь? Знал, что это тщеславный, безжалостный и кровожадный маньяк!
– Знал, – произнес Джек со вздохом. – Но разве дело в нем?
– Ах да, я и забыл! – Внутренний Голос с ехидством ухмыльнулся. – Забыл, что доблестный капитан Воробей страдает романтическими бреднями о морском братстве и верности традициям благородных флибустьеров! Он так тяжко переживает предательство своей ненаглядной команды! Когда же ты поймешь, дурья башка, что не существует никаких благородных флибустьеров! Их нет и никогда не было, все это сказки! Есть лишь сборище проходимцев, которым наплевать на все, кроме своей паршивой шкуры и своего кошелька!
– Прихлоп Билл не такой. Он славный малый.
– А где же был твой Прихлоп, когда Барбосса и Твигг с Гаджесом ввалились в каюту и скрутили тебя, как цыпленка?!
Джек, вместо ответа, лишь помотал головой и улегся на
спину, уставившись в невероятно голубое небо. Он машинально подумал, что солнце скоро достигнет зенита и станет немилосердно припекать. И скоро ему очень. захочется пить. А когда воды нет, то пить хочется в два раза сильнее. На этом островке вообще ничего нет. Несколько пальм, почти не дающих тени, желтый песок и безжалостное солнце.
«Я хочу снабдить тебя самым лучшим средством против жажды и голода, – напутствовал его Барбосса, перед тем как отправить прогуляться по доске, – Гляди-ка, это пистолет. Там всего одна пуля, но, думаю, тебе ее будет достаточно, чтобы не испытывать страданий!». Джек вспомнил жестокую, хитрую ухмылку своего бывшего старпома, и его передернуло от ненависти. Потом на ум пришел Прихлоп Билл, старина Прихлоп. Он был среди них, стоял на палубе позади всей этой шумной братии, глумящейся над унижением своего капитана. Билл тогда молчал, и вид у него был, как у побитой собаки. Джек вздохнул вторично.
– Да, нелегко одному против всех! – пробормотал он.
– А представь себе такую картину, – вновь вклинился в размышления Внутренний Голос, – Прихлоп бросает тебе оружие, вы становитесь спиной к спине и доблестно сражаетесь против мятежников. И погибаете с честью!
– Заткнись, а? – взмолился Джек безо всякой надежды, что просьба возымеет хоть какое-то действие. – Без тебя тошно!
Но картина, нарисованная Внутренним Голосом была столь яркой и заманчивой, что Джек с удовольствием еще раз прокрутил ее в голове. Потом сделал это снова, добавив деталей, потом еще и еще. И так, пока не забылся тяжелым, неспокойным сном.
Пробуждение далеко за полдень было отнюдь невеселым. Днем песок нагрелся до адской температуры. Горячий ветер дул, казалось, со всех сторон сразу. Стерпеть эту жару было равносильно подвигу. Солнце обжигало и Джеку казалось, что он поджаривается на гигантской сковородке. Губы его высохли и потрескались, а внутри пылал пожар, и Джек прилагал неимоверные усилия, чтобы отогнать мысли о воде. Он принял решение обследовать остров, вместо того, чтобы валяться на берегу, подобно полуиздохшей рыбе. Экскурс получился коротким и безрезультатным. Остров пуст и безжизненен. Кроме песка и пальм на нем ничего нет. И что самое ужасное – не было воды. У Джека пропала всякая надежда спастись. Единственное, на что оставалось рассчитывать, так это на то, что кто-нибудь прибудет на этот остров, чтобы высадить такого же несчастного, и Джек сможет выторговать у них освобождение взамен на единственную ценность, которая у него осталась – королевскую грамоту, разрешающую любую деятельность. Но уже перевалило за полдень, а никто не приезжал. В плане перспектив на выживание островок был, наверное, наихудшим местом из всех возможных. Вернувшись на старое место, Джек вновь улегся на песок, прикрыл глаза.
– Джек, ты неудачник! Нет, не так. Джек, ты конченый неудачник! – приоткрыв глаза и, слабо улыбнувшись, он добавил:
– Ночь будет прохладной!
…К вечеру, Джек почувствовал, что замерзает. Его била крупная дрожь. На смену адской жаре пришел леденящий холод. И спрятаться было негде. Сам не соображая, что он делает, Джек дрожащими руками вырыл в еще не успевшем остыть песке неглубокую яму и лег в нее, забывшись сном...
~*~
– И все-таки они не посмели меня убить! – бормотал Джек, бредя вдоль берега. Ноги словно налитые свинцом, проваливались, казалось, в мягкий песок не по щиколотку, а по колено. – Трусы паршивые! Никто не отважился бы… Никто! Один на один… – он невольно всхлипнул.
– Не обольщайся! – появился откуда-то Внутренний Голос, пристроился сбоку и вприпрыжку зашагал рядом. – Думаешь, Барбосса не перерезал тебе глотку, потому что он такой добрый? Брось, старина! Они даже не дали тебе возможности умереть, как подобает благородному флибустьеру – то бишь в бою, либо с веревкой на шее. Ты сдохнешь с голоду, как паршивая собака! А еще быстрее тебя доконает жажда. И мысль о твоих муках лишь доставит им удовольствие. Уже очень скоро ты начнешь сходить с ума.
– Как тот француз, как его… Бриссак вроде, – вспомнил вдруг Джек. – Дурацкие все-таки имена у этих французов. Он провел трое суток в открытом море, после того, как его корабль затонул. Глотал морскую воду и от этого свихнулся.
– Я не доставлю им такого удовольствия! Я не стану медленно издыхать и сходить с ума! – он остановился и обессилено опустился на песок, вытащил заветный пистолет и задумчиво потерся щекой о дуло.
– А с другой стороны, – Внутренний Голос назойливо жужжал возле самого уха, – вдруг у тебя есть шанс? Хотя бы крошечный, ничтожный… Шанс выбраться отсюда и отомстить! Вернуть «Жемчужину»! Как считаешь, а? Ну же, вспомни! Кто ты есть? Ты – капитан Джек Воробей! Ты никогда не сдаешься!
– Убирайся! – вскипел Джек. – Сначала ты говоришь одно, потом другое!
– А тебе не приходило в голову, что именно в этом и состоит гениальность плана Барбоссы? – издевательский смешок был ему ответом. – Ах, нет, капитана Барбоссы! Теперь ведь он капитан «Черной Жемчужины», самого быстроходного корабля на Карибском море. А ты всего лишь жалкий человеческий обломок, выброшенный на этот Богом забытый берег! Так вот, нет муки страшнее, чем сожаление об упущенных возможностях. Он знал, что ты будешь думать о мести, а, значит, не покончишь с собой слишком скоро. И твои муки продлятся достаточно долго, чтобы он испытал максимальное от них удовольствие!
– Ты, чертов ублюдок! – взревел Джек. – Клянусь, я когда-нибудь вышибу тебе мозги!
Он вскинул пистолет и прицелился во Внутренний Голос, но солнце, ослепившее на какой-то миг, помешало выстрелить. В следующую секунду Внутренний Голос уже удирал, сверкая пятками.
– Врешь, не убежишь! – Джек мчался следом, откуда только силы брались. – Здесь спрятаться некуда!
Неожиданно споткнувшись о камень, Джек растянулся во весь рост, выронив пистолет.
– А чтоб тебя! – он выплюнул песок, набившийся в рот, но ругательства, вот-вот готовые сорваться с его уст, внезапно повисли в воздухе.
Джек обнаружил вдруг, что лежит на чем-то твердом. Смахнув ладонью верхний слой песка и наткнулся… на доски. Крепкие, добротно обструганные доски, явно человеческих рук дело, и уж никак не творение природы.
– Это что-то… что-то интересное, – бормотал он, разгребая песок и ощущая нешуточное волнение.
Через несколько минут, поднатужившись, он уже поднимал крышку тайника, вырытого в земле и искусно замаскированного. Обследовав содержимое хранилища, Джек в один миг воспрял духом, в голове у него прояснилось, и множество самых радужных перспектив замаячило на его жизненном горизонте.
…Джек вылез наружу, держа в руке бутылку ямайского рома, и вернулся на свое прежнее место.
– Вот уж действительно не знаешь – где найдешь, а где потеряешь, – резюмировал он.
Мысленно вознеся благодарственную молитву Небесам, он вытащил зубами пробку из бутылки, но внезапная мысль помешала поднести вожделенный сосуд к жаждущим устам. Оглянувшись вокруг, он обнаружил свой потерянный пистолет, поднял его и, заботливо смахнув песок, засунул за пояс.
– За удачу! – с чувством произнес Джек, прикладываясь к
бутылке…
…К вечеру все повторилось. Только теперь жара смешалась с лихорадкой. У Джека болело все тело, он не мог найти места ни в кажущейся ему ледяной воде, ни на раскаленном песке. Вскоре его воспаленное сознание не выдержало отчаяния и начало порождать галлюцинации. Но ни беспощадное солнце, ни надменный ветер не сочли нужным пожалеть
его, и мучения продолжились до утра…
~*~
…На третий день Бог сжалился – день выдался пасмурным. Или это Джеку только показалось. Рваные тучи бродили по небу, словно хотели посмеяться над теми, кто был лишен свободы. Джек в полубессознательном состоянии лежал на белом песке, слегка приоткрыв рот, чтобы падающие капли скупого дождя напоили его безжизненное тело, бьющееся в агонии. Джек чувствовал, как сходит с ума… Гармония с окружающим миром была полной и безоговорочной. Джек достиг той степени опьянения, когда находишься между сном и явью и, медленно вращаясь, погружаешься в нирвану. Распластавшись на песке, он глядел вдаль за горизонт, мысленно раздвигая границы зрительных образов. Мир вокруг был прекрасен. Джека умиляли чайки, с криками кружившие над водой, стайки рыб в глубине, и даже полуиссохший панцирь краба, что остался на песке после отлива, вызывал в его мозгу мысли поистине глубокие и философские.
– Хочешь, я расскажу тебе притчу о лягушке и скорпионе?
– Внутренний Голос вольготно расположился рядышком и самым наглым образом допивал начатую Джеком восьмую бутылку рома.
– Голову бы тебе открутить, – мечтательно произнес Джек, откупоривая новую, – совсем от рук отбился! Если скажу «нет», то ты все равно расскажешь, так что давай.
– Так вот, однажды скорпион попросил лягушку перевезти его через озеро на другой берег. Добрая лягушка согласилась, но стоило скорпиону очутиться на нужном берегу, как он тут же вонзил в нее свое жало. Когда она спросила, зачем он это сделал, ей был ответ: «Такова моя сущность!» Смекаешь, о чем я?
– Это про меня и Барбоссу?
– Именно. Ты взял его к себе шкипером после того, как он потерял свой корабль. И вот чем он отплатил тебе, Джек.
– Что же мне было делать – сделать из человека посмешище?
Внутренний Голос глянул на него, как на безнадежного больного.
– Ты вообще собираешься извлекать какие-нибудь уроки из происшедшего? Раз уж не отдал концы?
– Несомненно, – Джек нащупал рукоять пистолета и любовно погладил ее пальцами. – Когда я встречу Барбоссу, то верну его щедрый дар.
– Это само собой. Однако надеюсь, что подобной ошибки ты больше не повторишь. В конечном итоге, как ни омерзителен Барбосса, он куда умнее тебя, потому что руководствуется мудрым правилом – от мертвого всегда меньше вреда, чем от живого.
Джек усмехнулся.
– Предлагаешь лягушке стать скорпионом? Не выйдет. Ведь «такова моя сущность»…
Глава 63
В конце…
…Снова невыносимый Голос из глубины сознания что-то шептал ему, порождая жуткие видения... Ночь. Кладбище. Множество заброшенных, поросших лишайниками могил. В этом месте говорить никто не смеет, да уже и не может. Ан нет, ненавистный Голос снова ядовито шипит ужасные слова. Где-то совсем близко.
«…Видишь эту могилу? Возможно, именно здесь покоится твоя надежда. Ну же, оглянись назад. Что видишь? Размытые тени прошлого? Все остальное растворяется и уходит в никуда, и сам мир тебе уже больше не нужен. Или ты во что-то все еще веришь? Вопросов больше, чем ответов, и завтрашний день ничего не сможет сказать. Просто смотри сны и наслаждайся утопией своего больного воображения. У тебя ведь еще остались какие-то иллюзии? Непреодолимое стремление увидеть свет, дотянуться до него, ощутить неуловимое тепло? Оно не дает покоя твоей измученной бесконечными метаниями душе. Но все эти попытки тщетны, поскольку на самом деле ты не видишь совершенно ничего. Это просто самовнушение, желание верить, что не все еще потеряно. Это всего лишь усилие отыскать ту узкую тропинку среди неисчислимых, уже не единожды пройденных дорог, ведущую неизвестно куда, но прочь из этого мира. Невозможно отыскать то, невозможно увидеть, а ты все продолжаешь поиски вслепую, тщетно пытаясь что-то нащупать в пустоте. Но руки ощущают только неумолимый холод бескровно застывшей Вселенной. И на смену умирающей надежде приходит отчаяние...»
Боль… Одиночество… Страх… Безнадежность. Обратив лицо к бездыханному небу, Джек, уже даже не пытаясь сопротивляться судьбе, принялся лицемерно успокаивать свое растерзанное сердце.
«Как сладка мне агония… Лучше осознания того, что вскоре все закончится, нет ничего…
Опухшими от действительности глазами я смотрю на мир и все больше доверяю своей мысли: как сладка мне агония. Сначала я ее страшился настолько, что рьяно уверял и себя, и всех вокруг, что я еще живу. Живу в полном смысле этого слова. Но с годами агония росла и крепла, пока не завладела мною полностью. И тут я понял: с агонией существовать настолько легко, настолько просто… Потому что вскоре не придется существовать совсем.
Страшно… Я больше не могу находиться в этом мире… Я стал опасаюсь быть в нем, он слишком болен. Он злобно хватает тебя за изувеченное сознание, и ты невольно начинаешь задыхаться, перестаешь что-либо соображать, желая только одного: вздохнуть свободно. А сознание уже не может существовать самостоятельно, теперь оно находится в системе этой ужасной болезни.
Скорбь, счастье, любовь и ненависть глубже пронзают наш мир, чем мы думаем. Они несут дождь, который обновляет нас. И если представить, что не существует богов, не существует ни просветления, ни души, все равно останутся скорбь, счастье, любовь и ненависть.
Мы то и дело отрываем от себя и хороним что-то важное, нас, истинных, остается все меньше и меньше. А мы живем, забивая себе головы всякой ерундой вроде той, что с годами мудреют…
Видимо, мое сознание недолго, но боролось с безобразной болезнью этого мира. И после несчастливой попытки спастись, меня алчно пожирает агония… Стало невыносимо в ограниченном пространстве мира. В нем очень мало места. Немыслимо давит со всех сторон даже это грязное, протухшее от старости небо. Выпустите меня!.. Ищу глазами точку опоры, то, на чем можно было бы задержать внимание, хоть немного отвлечься. Но меня уже ничто не утешит. Разве только моя агония, которая постепенно избавит меня от всего и ото всех…»
Внутренний Голос проснулся снова. Но теперь он не просто говорил – он спрашивал. Джек чувствовал, как тихо покидает его здравый рассудок.
– Отсталость сорок восемь минут до остановки сердца... Капитан, ты ничего не забыл?..
– Кажется, забыл. Да, я забыл его...
– Того, кто ожидает тебя там, забыть невозможно. Мы все пришли от него и все к нему...
– Да ну что ты, нет! Я забыл запах еловой хвои. Разбухший снег январского леса. Хотя я еще помню серое небо. Оно было серым, но уже потеплело. Помню кору старых деревьев. Помню сырой, прозрачный воздух... А вот этот запах забыл. Жаль…
– Капитан, неужели ты до сих пор никак не возьмешь в толк, что вместе с этой твоей очередной жизнью уйдут и ее запахи. Ни одно из чувств, созданных тобой за последнюю жизнь, не вечно.
– Я совсем не знаю жизни. Я только кое-что узнал о ней. Что-то сам, о чем-то рассказали другие. Но я полностью уверен, что ощущения блаженства и страдания, обретенные мною здесь, не уйдет в прошлое вместе с прахом моего тела.
– О каком блаженстве ты говоришь, капитан? Блажен тот, кто верует, а не тот, кто добился благ земной жизни.
– А я верю. Я всей душой верю в солнце. Кровавое солнце, тихо встающее над укрытыми за ночь инеем кустами вереска на холмах... Верю в силу волн, с ревом и шипением налетающих на береговые скалы. Верю в тепло, напоившее меня хмелем жизни. Я свято верю в то, что мышь несет крошечный желудь в свою нору, чтобы зимой не умереть с голоду, а не для того, чтобы продать ее соседу-кроту... И еще я верю в белых лебедей, которые летят через туманы над северными болотами. Верю в то, что они стремятся попасть туда, где их не настигнут морозы. И они обязательно попадут в тот край, и потому останутся живы.
– Но ветер закрадывается всюду...
– Я знаю. Ветер все время парит над миром. Он строит из беглых облаков недосягаемые воздушные замки и острова. Северный ветер то свежий, то теплый, но всегда спокойный, хотя иногда и обжигает кожу. Это ветер надежды. Южный ветер всегда знойный и упругий. Он согревает все, чему не хватает тепла и растапливает то, для чего этого тепла оказывается слишком много. Этот ветер просто неукротим, и ни с каким иным его не спутаешь. Неуклонная гордость и самоуверенность его неповторимы. Это ветер усталости. Западный ветер – это ветер перемен. Он приносит радость на смену горю, тоску на смену вдохновению и суету туда, где еще совсем недавно все было спокойно. Это ветер необузданной боли. Он имеет запах морской соли и грозового неба, а вкус – изысканного старого вина. Он то и дело перебивается горечью, и доносит до наших ушей разрывающие ночь стоны раненых с далеких войн, лязг оружия и аккорды одинокого инструмента. Все это можно услышать в непрерывной песне западного ветра. Ветер, приходящий с Востока, летит впереди солнца. Он подобен глубокому вздоху. Он несется впереди времени и возвещает все неизбежное, будь то рождение ребенка или гибель Атлантиды. Восточный ветер – это ветер возмездия. В его песне слышатся гулкие удары сердца и ровное дыхание колоссов, на чьих плечах покоится наш мир, шуршание песков бесконечной пустыни и уверенная поступь времени, для которого нет ни настоящего, ни будущего.
– До остановки сердца осталось всего полчаса. Капитан, ты ничего не забыл? Вернуться назад будет невозможно...
– Да! Ведь я действительно забыл его... Я совсем забыл выражение ее глаз. Помню брови, покрасневший от холода нос, побелевшие щеки и снежинки в волосах – нежные и непохожие друг на друга. Они были в любой миг готовы растаять от моего дыхания. Я помню даже деревья и бледное небо, отражающееся в ее широко раскрытых глазах, но вот их выражение... не помню.
– Она тоже уйдет из твоей памяти вместе с этой жизнью, как, впрочем, покинет тебя и сама твоя память. Капитан, ты встречал многих людей, и многое о них знаешь. Неужели ты не согласен с тем, что ничто в человеческих отношениях не вечно?
– Любовь живет в этом мире – в этом я уверен точно. Одних людей несет ветром, другие волочатся, прижимаясь к земле, иные, вроде меня, плывут против течения, настойчиво рассекая волны и борясь со встречными ветрами, кто-то прорывает себе дорогу под землей, куда не проникают ни волны, ни ветер, а кто-то просто ездит на чужих спинах. Но и те, и другие, и третьи, и все остальные все равно рано или поздно приходят друг к другу. Приходят из восхищения, сострадания, веры или общности взглядов, иногда объединяемые взаимным неверием в жизнь или, наоборот, в ее абсолютное торжество. Хотя ты прав, люди просто не могут восхищаться друг другом вечно, равно как и одинаково. Яркий огонь, который возгорается между душами при сближении, попросту не может оставаться таковым вечно. Но всякое воспоминание о теплоте сближает людей снова. И здесь не властны никакие расстояния. И никакая тяжесть лет, проведенных врозь, не отнимет у них этого сердечного света. Если только на смену ему не придет нечто большее. Но в этом нет совсем ничего плохого, ведь любовь – не антикварный фонарь, с которого старательно стирают пыль даже тогда, когда он охладел. Если она уже не греет вовсе, и нет уже никакой надежды снова раздуть это пламя, значит, оно должно уступить свое место новому, более яркому и горячему. Мы радуемся удачам людей, ставших нам близкими, прощаем, веря в лучшее, стремимся друг к другу и хотим делать друг другу приятное, запоминающееся. Мы боимся причинить боль, и нам легче перенести ее самим, чем отдать страдания близкому человеку. Значит, мы все же любим.
– Но это же мгновения! На смену любви приходит пустота...
– На смену любви приходит жизнь. А из мгновений состоит вечность.
– До остановки сердца осталось совсем мало времени. Очень скоро ты оставишь этот мир, капитан. Собери свои мысли о главном и хорошенько подумай: ты действительно ничего не забыл?
– Ты прав. Я действительно кое-что забыл.
– Это очень серьезно? Может быть, обойдемся. Путь у нас будет долгий, а ноша тяготит... Но дело твое, только не забывай о времени.
– Я совсем забыл, зачем нахожусь в этом мире, совсем запутался. Чем больше мы узнаем, тем меньше знаем, друг мой. Когда я почти ничего не знал о жизни вокруг, я не очень ясно, но все же понимал, что мне надлежит делать. Но потом, когда узнал побольше, пришли ханжеские иллюзии, и я растворился в них, потеряв себя и свой собственный путь.
– Ты ведь знаешь, судьбы нет. Человек волен делать то, что считает нужным.
– Да. Только все же намного правильнее делать то, что у тебя лучше получается. Так ты принесешь в мир больше пользы, в том числе и самому себе.
Мой корабль очень долго носило по волнам. Я перевозил разные грузы, потом эти грузы охранял, после начал грабить и убивать других людей, с некоторых пор стал отдавать свою добычу страждущим... После этого, рука об руку с другими морскими грабителями, я занялся порабощением этих самых страждущих. Но когда почти все несчастные оказались в плену, а «хозяев жизни» развелось излишне много, стал помогать угнетенным поднимать восстания. Бывало так, что я покидал свои дела в кругу таких же горе-бродяг и уходил в пустыни. Там, вдали от серьезных морских путей, на каком-нибудь безвестном острове я создавал себе то тоску, то рай земной. А когда всем этим становился сыт по самое горло, возвращался на оживленные корабельные тропы, и все повторялось. И вот теперь мой корабль стоит где-то среди скал в полумиле от чужого берега, а я даже не знаю, где и когда потерял себя, и как мне теперь себя найти. Ведь нельзя же уходить на тот свет, оставив самого себя в этом мире, и даже толком не зная, где именно. Мне придется себя отыскать.
– Прощай, капитан, твое время вышло. Но сердце твое не остановится, пока ты не найдешь себя снова, и снова не случится так, что мне придется явиться, чтобы увести тебя из мира живущих. Ты узнаешь меня, попытаешься сбежать, но не решишься на обман. Прощай же, мой хитрый морской бродяга, и пусть сопутствует удача твоим поискам...
Глаза Джека, уставшие от всего в этом мире, медленно открылись. Это странно, но он все же существует…
Небо. Серое, грязное небо, холодное, убогое, но огромное. Кое-где виднелись лазурные проплешины, сквозь которые сочился мутно-желтый свет. Очень тусклый и неприятный. Глаза закрылись и открылись снова. Они смотрели куда-то далеко. Где-то там, за этим гадким небом, за голубой плешью, за янтарной мутью были звезды. Маленькие осколки льда, не желающие таять. Значит, и там тоже холодно. Льда слишком много, об него легко можно пораниться…
…Глаза закрылись. По пульсирующему виску на песок скатилась одна-единственная слеза, оставив на коже прохладный след. Было неинтересно смотреть на холодные звезды, глаза смотрели дальше… смотрели туда… Где так тепло; там греет свеча. Какой-то чудак поставил ее в бездне небес. Свеча по погибшей душе…
~*~
…Когда-то она была счастлива. Когда-то она радовалась жизни и каждому дню. Когда-то… Но теперь все изменилось. Она перестала видеть краски жизни. Она не понимала людей, а они ее. Она полюбила одиночество и мрак. Ей казалось, что весь мир повернулся к черному аду, тем самым, ополчившись против нее. Каждый день она встречала со слезами на глазах. Она была совсем одна… Одна на жизненном поле сражения. И никто уже не мог ее спасти. Никто и ничто. Она гибла, осознавая это, но ничего не могла с собой поделать. Для нее все ушло, растворилось в глазах темными красками. Она страдала и мучилась, думая о том, какие все-таки ничтожные создания эти люди…
Некоторые из них ее ненавидели. За то, что она всегда была доброй и желала помочь, но никогда не молила о помощи и не рассказывала о радости… Родные ее просто любили, считая милой, заботливой и скромной. Такой она и была. Вот только они не знали о ее мыслях.
… Кто-то ее боялся, когда понимал, что она не такая, как все. И что, возможно, она сможет что-то изменить в мире. Они этого не хотели. Но никто не знал правды…
Так не могло долго продолжаться, да она и не хотела. У нее не было другого выхода… Она просто беззвучно ушла, тихо растворилась в воздухе и покинула эту землю, оставив все, что причинило ей эту огромную и погибельную боль…
…Она видела, как убивают ее сына. А после ей сообщили о смерти того, кого она любила. Любила больше, чем кого бы то ни было. Взяв с собой лишь тонкую ветку поседевшего от горя вереска, хрупкий пузырек с можжевеловой настойкой и исписанный свиток пергамента, она пошла туда, где свирепо разбивались о берег волны Северного моря. Закутавшись в шаль, в последний раз перечитала письмо, не имеющее адресата, но написанное ее рукой. А после положила его на бледный серый камень у ног. Может быть, когда-нибудь кто-то сочтет забавным прочитать его.