Валерий гаевский крымским горам
| Вид материала | Документы |
- Результаты радиационно-гигиенической паспортизации территории могилёвской области., 73.12kb.
- ΜВасилий Шукшин. Живет такой парень§ Есть на Алтае тракт Чуйский. Красивая стремительная, 509.89kb.
- Валерий Всеволодович, 582.44kb.
- Заместитель Председателя Государственной Думы РФ валерий Язев выступил с доклад, 179.99kb.
- В опросы духовной культуры – исторические науки, 315.6kb.
- Градобоев Валерий Валентинович Москва 2008 программа курса, 1080.91kb.
- Программа курса лекций (3 курс, 6 сем., 32 ч., диф зачет) Профессор Киричук Валерий, 72.05kb.
- Всоответствии с ч. 8 ст. 30,, 19.35kb.
- Валерий Афонасьевич Язев. Среди основных доклад, 120.61kb.
- Контактная информация: Рохин Валерий Валентинович, 236.5kb.
- Ничего. Надеяться и тихо идти на посадку. Карл! – зову я.
«Я есть полный ахтунг, майн либен!»
- У тебя в шлемах излучателей ультразвука, случайно, нет?»
«О найн, найн, таковой не есть. Ты отчень жалеть об этом, правда? Но скажи мне, для какой это есть опасность?»
- Для большой, – отвечаю.
«Так, так, разве на Караби обитать живые львы?»
- Летучие, – отвечаю.
«О майн Гот! Ты есть шутить?»
- Хотел бы я шутить…
И тут голос Стояна в наушниках:
«Парни, я что-то прослушал… О чем разговор?»
- Стоян, – говорю как можно спокойнее. – Ты только не волнуйся, но с посадкой у нас будут проблемы…
Никто из моих друзей даже в страшном сне не мог вообразить себе такой картины. Я и сам с трудом верю в происходящее. Ибарак вновь являет себя. Но качество этой его флюктуации явно зашкаливает.
Нофирги. Я помню о них из рассказов Тирака и Майи. Никто из тавров-медиумов не знает, откуда они появляются на острове. Одна из версий предполагает, что они прилетают из дальних неизвестных земель востока. Если это так, то в их мире еще существуют населенные земли и последний морской поход, в который ушел отец Басилевса, мог быть удачным. В греческих мифах эти существа известны под именем грифонов. Назвать их львами – явное преувеличение. Размером тела с небольшого дога, головами своими они напоминают скорей кожистых сов с мощными клювами, но с глазами не круглыми, а раскосыми, горящими, как газовые фитильки; их иссиня-черные перистые крылья ворошат воздух с размахом метра в четыре; в полете они порывисты и издают зычное шипение.
И вот эти существа выныривают в наше пространство среди белого, хотя и пасмурного дня! Они не садятся на землю, они без устали тревожно кружат над скалами. Это кажется странным. И только зайдя над плато на своих серебряных парапланах, в своих серебряных одеяниях, едва успев осознать холодеющий потусторонний ужас от этой встречи, мы видим внизу несколько темных фигурок, расположившихся кругом на вершинах грив и холмов. Нофирги не атакуют нас, но в хаосе своих движений задевают крыльями, сталкиваются в воздухе, нашим шлемам достаются удары их клювов (в радиоэфир прорываются крики вперемешку с русским матом и немецкими ругательствами), ну и наконец, когда темные фигурки снизу выпускают залп стрел, и стрелы эти, пронзая шипящих нофиргов, пронзая наши серебристые парапланы, летят с периодичностью в несколько секунд, жизнь кажется нам самым лучшим достоянием в мире, каков бы он ни был, даже если все измерения и параллельные пространства соберутся и завяжутся в один узел.
- Басилевс! – кричу я в микрофон. – Басилевс, если ты меня слышишь, ответь. Я знаю, это твои люди внизу стреляют в нас. Дай нам сесть. Это я, ваш друг, Гай. Хвала Священой Артнат и твоему вечному городу!
Боже мой, что я делаю?! Это же радиосвязь…
Карл и Стоян в панике. У Стояна разбито солнцезащитное забрало на шлеме, у Карла оборвано несколько строп управления и он весь обрызган кровью нофиргов. Они изо всех сил натягивают «козырьки» – начинают стремительное приземление, намечая посадку где-то на лесистом склоне Тай-Кобы. Успеваю заметить сбегающих вниз по склону Татьяну, Афонова, Грету и Шел-Шамана. Звонить еще раз по мобильнику Греты нет времени, да и не уверен я, что в исправности хваленый шлем-компьютер Карла: в эфире ничего, кроме треска и непонятного гула…
«Гай, здесь Басилевс, сын Майи, здравствуй! Со мной Тирак и его охотники. Ты и твои люди целы?»
«Басилевс, слава Богу! Ты можешь объяснить весь этот кошмар? Что происходит? Почему здесь нофирги? Почему вы?»
«Нофирги все перебиты. Мы не могли позволить им остаться в вашем мире. Мои люди соберут трупы и захоронят их в ваших самых глубоких пещерах».
«Мне жаль этих существ. Почему вы не думали над возможностью их приручить?»
«Мы пытались. И очень многих отловили. Служители Артнат пытаются их присмирить, но эта стая каким-то чудом прорвала барьер… Мы устраивали им засаду еще с ночи. Спускайся, серебряный Гай! Твое чудесное летающее крыло плохо тебя держит, по-моему. Ему нужен отдых, также и тебе».
«Басилевс, я хотел бы познакомить тебя с моей дочерью. Все эти люди – мои лучшие друзья».
«Ты помнишь наше условие? Даже твои лучшие друзья должны будут хранить молчание об Ибараке».
Я не отвечаю. Я чувствую, что начинаю терять управление. Ветер относит меня к самому гребню, к обрыву. Падаю… параплан тащит меня еще несколько метров по земле. Господи, я, оказывается, совершенно обессилен, выжат как лимон. Стаскиваю шлем и только теперь замечаю торчащую в нем, пробившую корпус и всю его пресловутую электронную начинку, стрелу… Вот и я, как Рысчак, с «орбиты» вернулся! Сюжет на сто лет! Привет!..
«Мысль о том, что за все нужно платить не нова в этом мире. Думаю, в моем случае она была трансформирована в идею: «За всем должна стоять работа». Эта формула активности сознания, самой активности, в то время как первая – только установка быть готовым отдавать и жертвовать. Не знаю, что важней. Скорей всего, между тем и другим вариантом понимания нет противоречия. Совершенно ясно, что душевная работа много сложней и энергетичней, чем любая другая, наша индивидуальность целиком шлифуется этой работой. И она же – поле битвы любого невежества с силами просветления.
Некогда мне повезло переболеть так называемой иллюзией душевной раздвоенности – состояния болезненного внутреннего разрыва невероятно энергетичного творчески, но чрезвычайно опасного тем, что симптомы этой раздвоенности легко могут быть «стянуты» на себя личностью. Личность вообще, по-моему, с большим аппетитом любит воровать у души. Мир так устроен. Слуги всегда воруют у Господина. Они воруют даже тем, что только стремятся подражать ему. Подражание – такое же воровство, и личность, если она «непорядочна», «невоспитанна», – не кто иной как вор на доверии. Благо, если щедрый Господин так щедр и богат, что всю жизнь может не замечать своей убыли, но такой Господин плодит вечных паразитов… От ленивого же Господина ничему научиться не могут, у него также нечего будет украсть, кроме, разумеется, самой лени, кроме, разумеется, самой философии паразитизма.
Что же, разве это не справедливость, по большому счету?!
Когда отсутствует работа для души и для личности, начинается их совместный распад. Ничего иного нам в этом случае жизнь не предлагает. Поэтому отсутствие Виденья внутрь себя – действительное преступление перед жизнью, то есть перед самым щедрым и честным работодателем и кредитором…
Поэтому и все, что касается раздвоенности, нам следует особенно тщательно отслеживать, чтобы болезненная иллюзия не приобрела свойства реального инструмента для самоуничтожения, самоудушения. Спонтанную уязвленность, агрессивность, воинствующую неадекватность поведения я пережил как реальные события моей психики. Трудность их преодоления в моем случае объяснялась тем, что индивидуальность стремилась использовать эти всплески в качестве стимулов для творчества. Увы или к счастью, я знаю, что писательское Эго, как никакое другое, обожает и приветствует любые внутренние стимулы. Для него страшна потеря этих стимулов. Не потому ли творцы слова иногда видятся окружающим существами порочными и неразборчивыми – вечными экспериментаторами над душой, судьбой и жизнью? Но все же если суметь с помощью тонкого контроля сгармонизировать эту самую раздвоенность, то можно понять, что она есть следствие чистой попытки выйти за круг самодостаточности, искренняя, хотя и опасная форма расширения своего «Я» – ума, души, сердца! Опыт душевной работы такого порядка – разведка непознанного в себе. Разведчик, где бы он ни был, рискует лишь одной малостью – не вернуться. Кажется, мое Священнодействие – разновидность такой разведки…»
«…Самая легкая пора в Крыму – ноябрь. Особенно в полнолуние и безветрие. Тепло в воздухе, пахнет непередаваемым запахом. Закатный сезон. Еще держится листва на самых отважных деревьях. Они, как и мы, – сопротивляются, не хотят отпускать хорошее настроение. Странно, почему люди спят в такую пору? Предзабытье. Предволшебство. Предвестие… неужели кто-то еще может, созерцая это Настоящее, строить какие-то планы, что-то взвешивать и оценивать? Небо такое светлое и живое, что хочется только молчать или вторить, как эхо, какой-нибудь простой и глубокой мысли. Открытое окно, и в окне – нежный, спокойный полет Дракона. По берегам млечных облаков собираются бессонные путники. Они и есть Эхо твоего бессмертного Света…»
Из философских дневников Гая Рощина.
***
Появление нофиргов в Ибараке оказалось вещим знамением для одного человека, сумевшего после того собрать еще несколько смельчаков, в число которых записался и мой друг, любитель разговоров о трансценденции и метафизике, Борис Афонов. Теперь эти вещи для него – воплощенная реальность, которую он так самозабвенно ждал и искал. Борис недолго размышлял над своим решением. Басилевс снял с берега один из двух оставшихся кораблей Ибарака, просмолил его тисовые бока и, собрав команду, отправился на поиски своего отца. Возможно, Майя Митра и хотела отговорить своего сына, но жрица Артнат о таком не могла помыслить. По ее приказу тавры-медиумы изготовили специальные попоны и ошейники для нофиргов, а также клети, в которые поместили демонических хищников. По замыслу жрицы Басилевс с командой должны были время от времени выпускать привязанных крепчайшими веревками нофиргов, и те, повинуясь чутью, должны были вести корабль к своим родным гнездовьям на неизвестной земле… Поразительная в простоте своей и вместе с тем экзотическая идея… Могу представить себе ее вживую! И Афонов, наш замечательный философ, добрый спутник и любитель разговоров о трансценденции и метафизике, мой Борис, Боб-Падишах, – на палубе корабля в параллельном пространстве! Доброволец. Безумный исследователь неизвестного! Пряжник! Он знал, что с этим миром его мирит только сострадательное недоумение… две его семьи распались в разные годы, детей увели, развели жены, очень целевые и крепкие натуры. Старший брат погиб, умер от наркотиков, от передозировки… Родители… Да, вот для них он в командировке за границей. Где? Да где-нибудь в странах третьего мира. Пусть так. Так спокойней. Карл, правда, подарил ему шлем-компьютер на цезиевых батарейках (таких в мире всего несколько десятков штук!). Но да ладно, мелочи… Но кто знает, может радиоволны проникают через временные и пространственные барьеры, хотя, скорей всего, проникают все-таки мысли, слова-мысли, некая энергия, которую наши физики-циники никак не возьмут в толк… Надежда остается с ним, и параплан Рысчака, на котором учили мы его с Карлом сигать в бездну. И научили. Все было взаправду…
И тела убиенных нофиргов в пещеры погребали мы все. И взъерошенный Шел-Шаман, и разбуженный в собственном мистическом опыте Стоян, и Тирак, и Татьяна, и Басилевс… Еще целых два дня мы провели на плато под прикрытьем прекрасной непогоды, неизвестно откуда свалившейся на Караби тем дивным августом…
Вернувшись в Симферополь, Карл с Гретой дозвонились Фантику и упросили взять их на Мшатка-Каю, где и застряли на добрую неделю «успокаивать» впечатления от Караби на скальных маршрутах, чередуя их с ночными купаниями и возлияниями. В начале сентября они уехали в Германию, окончательно просветлев в желании соединить сердца и сообщив об этом своем решении возлюбленным родственникам.
Стоян, посетив несколько раз Свято-Троицкий храм и причастившись, открыл свой слегка подзабытый портфель с бизнес-планами, усадил себя за руль и стал колесить по Крыму в поисках дивидендов и процентов от удачных посреднических сделок, засветился в двух телепередачах «Мельница Фортуны» и наконец взялся писать мистико-фантастическую поэму «Листригон Апокалипсиса»…
Шел-Шаман собрал весь урожай со своего многопрофильного обожаемого сада-огорода, дочитал Сведенборга, Шлегеля и Шопенгауэра, доштудировал Маркузе, Гоббса, Кафку и Кузанского, отмедитировал Ригведу и подался в ночные директора городской бани, где получил доступ в Интернет (ну где еще получить доступ в Интернет, как не в бане!) и теперь, до нас дошли слухи, пытается совершить невозможное: защитить диссертацию по философии «без единого гвоздя», то есть практически не выходя из информационного пространства планеты. Из последних новостей стало известно, что ему уже предложили читать Интернет-лекции в Гарварде и Сорбонне…
Татьяна перешла на второй курс Крымского университета бизнеса. Параллельно занимается своим любимым киноведением, изредка делает записи в дневнике, который ведет с пятнадцати лет. Не знаю, может, это мой пример оказался заразительным, но ей интересно все, что связано с психикой, все, что идет от человека чувствующего и борющегося на грани невозможного. Это ее романтика. Ее взгляд. И он достаточно оригинальный, но для многих из нас весьма понятный. События на Караби оставили неизгладимый след в ее жизни, едва ли не самый глубокий в переживаниях и в тех смешанных ощущениях страха, смятения и восторга, прикосновения к запредельному, необъяснимому. Она часто вспоминает о Басилевсе и дяде Боре, при этом грусть и юмор смешиваются в ее речи, а глаза устремляются куда-то внутрь и что-то ищут там, что-то обнадеживающее, простое и понятное… Но все простое и понятное почему-то оказывается недолговечным, ненадежным, зыбким, все, кроме одного… Это одно – подарок, который она хранит в своей резной шкатулке – медальон, подаренный Басилевсом. Я знаю, такого в мире больше нет. Это кусочек настоящего метеорита с вплавленной в него двойной пирамидкой алмаза. Мы оба знаем, что вещица эта не тем привлекательна, что алмаз этот – чистый пришелец со звезд (а может, и не алмаз вовсе!). Совсем другим: надев медальон, ты вдруг отчетливо начинаешь слышать мысли других людей, вне зависимости от их родного языка… О, это дивное и страшноватое искушение – носить такой медальон в нашем мире! Татьяна знает об искушении, борется с ним и почти всегда побеждает его… Иногда мы с ней засиживаемся до трех часов ночи на балконе, слушаем тихую музыку, слушаем качание орешника, смотрим в лунное небо – говорим мало, почти не говорим. Да это и понятно: медальон у ней в руке – живое свидетельство Ибарака и моих воспоминаний об Андрее, Майе, об Атолле и Борисе, о странных, волшебных и очень настоящих Полетах над Караби…
«Папа, как ты думаешь, они вернутся?»
«Не знаю, Танюша… Но помнишь, Телемах, сын Одиссея, он тоже ведь хотел найти своего отца, и нашел – в собственном доме. Не знаю… Все возвращаются. Все когда-нибудь обязательно вернутся».
«Папа, а ты говорил, что получил еще одно письмо из Питера от Аполлона Митры… И оно тебя очень удивило. Что там было?»
«Его стихотворение».
«Ты его помнишь? Можешь прочитать по памяти?»
«Попробую…»
И я пробую, в пятый или седьмой раз пробую, верней сказать, что я его знаю, но как-то не так, как можно что-то знать. Да и можно ли? Но я читаю, не произнося притом ни единого слова вслух (вот чудо для поэтов):
Что я искал в тех картах неизвестных никому
И ныне на слуху нетленных?
Их, искрещенных легендой времени,
Скрывал от нас блаженный капитан.
Кто видел, говорит, что Ангел Светлый,
Как кузнечик по лугам Вселенной,
Все скачет он… все плавает,
Все молится… молчит.
Что я забыл в черновиках его сожженных,
Какого воскрешения не себе просил?
Он был далек, от всех далек, когда
На мостик с флейтою, танцуя, выходил.
Кто видел, говорит, – корабль,
Не касаясь обмелевших волн, летел…
А праздных бурь веселье
Ласкало сновиденьями спасенных моряков.
Что я нашел в раскаяньи страстей моих
О мнимом согрешеньи света?
Он просто растворен во всем, как соль,
И мы в его садках – планеты.
Кто видел, говорит, – с душой и прахом
В равновесьи жутком неком
Раскинут мир… он сам не знает,
Что скрывает и хранит…
Что я открыл в безмерном замысле
Его простой, его неспешной мести:
Глоток ли гибельный и так про-тяж-но
Распресненной нелюбви?
Кто видел, говорит, что той Водой
Нам отомстится вместе, так, если б жаждой к небу
Отомщались нерожденные дожди.
Что я сберег от слов и строк,
Преоблаченных звуками волнующей игры?
Какой восторг увел от нот
И в медный сот в пустой черед не опустил?
Кто видел, говорит, что Время – мед,
Который можно просто есть и пить…
Но невозможно Просто…
Тот, кто видел, говорит.
Татьяна смотрит на меня серьезно и как-то очень неизбывно. Глаза далеко, но улыбка на губах, и «нереальный» медальон на ладони ее кажется сверкающей мистической лодкой…
Это приглашение к новому полету.
Мир зелен!
Навсегда.
Симферополь,
январь – июль 2004г.