Валерий гаевский крымским горам
| Вид материала | Документы |
- Результаты радиационно-гигиенической паспортизации территории могилёвской области., 73.12kb.
- ΜВасилий Шукшин. Живет такой парень§ Есть на Алтае тракт Чуйский. Красивая стремительная, 509.89kb.
- Валерий Всеволодович, 582.44kb.
- Заместитель Председателя Государственной Думы РФ валерий Язев выступил с доклад, 179.99kb.
- В опросы духовной культуры – исторические науки, 315.6kb.
- Градобоев Валерий Валентинович Москва 2008 программа курса, 1080.91kb.
- Программа курса лекций (3 курс, 6 сем., 32 ч., диф зачет) Профессор Киричук Валерий, 72.05kb.
- Всоответствии с ч. 8 ст. 30,, 19.35kb.
- Валерий Афонасьевич Язев. Среди основных доклад, 120.61kb.
- Контактная информация: Рохин Валерий Валентинович, 236.5kb.
- Куда? Серж, куда можно убежать от людей, которые слышат твои
мысли?
Тирак возвращается. В руках у него глиняный кувшин и две хлебные лепешки. Останавливается, смотрит на нас задумчиво, может быть, ждет, когда мы закончим наши непонятные речи. Мы замолкаем и тоже задумчиво смотрим на него. Ставит кувшин на пол и протягивает нам лепешки:
«Ваши люди уже бывали у нас. Это происходит всегда неожиданно, но только в нескольких местах нашего города».
«Разве Караби – город?» – спрашиваю я.
«Утром вы все увидите сами. Ибарак – город. Вы произносите его имя наоборот. В кувшине вино. Ешьте хлеб. Мы ночная стража. Мы должны слушать внутреннее молчание у огня. Тирак будет со всеми».
Они рассаживаются на каменных лучах вокруг костра и замирают. Дивные люди, дивные обычаи…
Саврасов поднимает кувшин и медленными осторожными глотками пробует вино.
- Молодое, – оценивает он, – не крепкое, почти как сок. Хлебни…
Я пью вино. Мы едим лепешки. Кувшин пустеет очень скоро. Поразительно, но всю усталость снимает как по волшебству. Свет от костра в пещере колышется, словно пульсирует. А тени молящихся неподвижно сидящих людей как-то странно проецируются на стены; тени кажутся огромными, и они словно пляшут на розовых вуальных натеках; срастаются отпечатки фигур, превращаясь в такое же подвижное, только темное и призрачное пламя. Рисунки на стенах на мгновение вспыхивают в своей прихотливой загадочности, но вдруг, также стремительно, гаснут. Вся пещера начинает петь каким-то могучим, уходящим в инфразвук голосом. Караби – плато, Ибарак – город, все эти провальные миллионолетние карстовые шахты, хрустальные коридоры с каскадами подземных рек – орган! Гигантский орган!
- Серж, – говорю я, – эти люди, тавры, знаешь, кто они?
- Ты уже построил теорию?
- Ну, если хочешь…
- Ладно. И кто они?
- Медиумы. А еще они настройщики самого большого в мире органа. С его помощью они проходят и время и пространство… Все чудо в том, что они не из прошлого и не из будущего, – они из параллельного настоящего. Им не нужна цивилизация в нашем представлении. Это открытие, Серж! Понимаешь?
- Понимаю, – Саврасов примеряет к себе некие узнаваемые нотки скепсиса. – Ты долго думал, пока сделал свое открытие?
- Не знаю. Просто меня вдруг осенило.
- Красиво осенило. Но давай доживем до утра и до свидания со жрицей Артнат. Я тебе поверю, если завтра нас твои медиумы отпустят живыми.
На рассвете Тирак выводит нас из пещеры. Его сопровождают трое.
«Где же ваш город?» – спрашиваю я мысленно.
Вместо ответа Тирак призывно машет рукой и мы, пройдя шагов сто вдоль каменистой гривы, в основании которой находился грот с входом в пещеру, поднимаемся по скальным блокам на ее вершину, точней, на «спину»… Мягкие утренние лучи солнечной короны расплескиваются над смутными изломами горизонта… Легкие белые клочья тумана разбегаются от свежего ветерка… То, что видим мы, не имеет никаких подходящих сравнений. Ибарак – город мегалитических храмов, выстроенных на диком плато, город менгиров и стоунхенджей. Практичная и фантастическая мысль архитекторов этого творения соединила линии всех каменных грив в отдельные ячейки, в результате картина напоминает рисовые чеки где-нибудь на склонах гор Малайзии, с той лишь разницей, что ячейки эти не залиты водой, а служат символической мозаикой для каких-то других целей… Храмы имеют явное сходство с зиккуратами шумеро-акадцев, хотя в более огрубленном варианте, но все же у нас с Саврасовым захватывает дух, и мы не в силах ничего говорить друг другу.
Тирак и стражники ночи наблюдают наши реакции с интересом. Они довольны произведенным эффектом.
- Ты еще хочешь бежать, Серж? – спрашиваю пораженного до глубины души Саврасова.
- Но ведь ничего этого нет, этого ничего нет… – шепчет он, не слыша меня.
- Ты и тогда сомневался во всем.
- Сомневался? Когда? – он не понимает вопроса.
- Когда пропал Атолл Снов, когда я нашел здесь алмазы, когда у тебя на холсте появились чудесные письмена, кода ушел Андрюша Смелый, когда Ящерица поджег фотовспышкой палатку… Ты всегда сомневался в этом, много лет… Ты не хочешь воспринимать случившееся как не оправдание твоих сомнений, как награду?
- Во всем должен быть смысл, Гай, разве не так? В награде, если это она, тоже должен быть смысл. Я пока не вижу смысла нашего пребывания здесь. Даже если Божественный замысел предполагает не одну, а несколько реальностей, с чем я готов согласиться, наша миссия, в конце концов, искать смысл их существования.
- Так ищи! – говорю я в запале. – Кто тебе мешает быть исследователем своих миров или своих ощущений?! Находи, объясняй, или верь безраздельно, как веришь в судьбу. Представь, живет себе слепой человек, к которому в один прекрасный день вернулось зрение… Мы чем-то похожи на такого слепого. А мир все тот же, такие же запахи, такое же солнце над головой и небо… Но вдруг все становится больше на целое измерение! Что же это, как не предложение расширить сознание?
- Гай, Гай, какой смысл в расширенном сознании, если душа не спасется?
- Хороший вопрос, Сережа. Но позволь тебе заметить, что судить о спасении твоей отдельно взятой души будешь не ты. Попробуй успокоиться этой мыслью, доверься Замыслу.
- Гай, – Саврасов снимает очки, протирает их краем свитера и, немного подумав, решительно отправляет их в нагрудный кармашек куртки, – но ведь это же и есть самая трудная вещь в жизни, разве нет?
Что это, думаю, Саврасов начал философствовать? За ним такое редко водилось. Но как бы то ни было, в последнем он прав: довериться Замыслу –самое трудное. Тирак, дождавшись окончания нашего разговора, подходит к нам. Лицо его задумчиво и даже немного печально. Глаза цвета золотистого янтаря кажутся наэлектризованными, если можно так говорить о глазах.
«Мы отправляемся к храму Артнат, где вы, согласно традиции, должны продолжить обряд очищения».
«Продолжить? – я понимаю, что вопрос исходит от Саврасова. – По- вашему, он уже был начат, когда же?»
«Сегодня ночью, в пещере, вы прошли его начало».
«Вот как! В чем же состоял смысл обряда?»
«В молитве».
«Но мы не молились. Мы пили вино».
«Вы сидели вместе с нами на лучах огня и пели внутренними голосами».
«Разве мы делали это, Тирак?»
«Да».
«Но мы не помним этого».
«Память проснется в вас. Должно пройти время. Время исцелит вашу память».
Мы идем по мощеным и естественным грядам Ибарака как по дорогам, а это и есть дороги, вернее, улицы города тавров-медиумов. Храмы-зиккураты располагаются, как правило, в центральной части ячеек-кварталов, жилые строения круглые, из дикого камня, дома с плоскими крышами и подочажными проемами посередине разбросаны произвольно, но все-таки тяготеют к башням. Нигде вокруг, как ни странно, не видно лошадей: нам не встречается ни одного всадника. Женщины и мужчины одеты примерно одинаково, без особых половых различий. Жизнь этих людей под покровом тайны, и тайна эта ничем не выдает себя внешне, она полна только им понятного значения. Но Солнце уже припекает, и зелень разнотравья, и реликтовые тисовые рощи, и пронзительные всхлипы ястребов в небе, и вся волна глубинной красоты природного и человеческого братства, соединенных вместе, ощутима так же явственно, как терпко-пряный воздух, который мы вдыхаем. Вскорости дорогу нам преграждает несколько десятков довольно крупных менгиров с характерными и знакомыми по пещере рисунками. Тирак подает нам знак рукой остановиться. Я усиленно пытаюсь вспомнить это место. Гривы наползают здесь одна на одну, сплетаются в какой-то один хаотичный клубок. Тропа уходит вправо и полого поднимается на высокий холм… С востока кромка холма обрывается, там проглядывает высокая кладка стены. Стена извилисто уходит вверх по склону соседнего холма. Холм этот кажется ниже остальных, но именно он увенчан совершенно удивительным строением – храмом Артнат – семилучевой звездой-башней. Острие каждого из лучей венчает квадратная арка из огромных монолитов, сам же луч, расширяясь к центру, – лестница, круто поднимающаяся к верхней площадке, где, однако, никаких строений по типу, скажем, храмов Теночтитлана в Мексике…
«Тирак, – обращаюсь я к нашему верховодителю на мысленном языке, – у людей моего народа есть одна странная привычка. Могу я воспользоваться ей, прежде чем мы припадем к стопам вашей жрицы?»
«Привычка? В чем она?»
«Я измеряю время с помощью вот этого…» – показываю ему сигарету.
Саврасов косится на меня с упреком. Я его понимаю, но курить все равно хочется до чертиков.
Тирак кивает и с любопытством смотрит на меня. Я, естественно, решаю разыграть целый ритуальный спектакль: сажусь на землю со скрещенными ногами, достаю спички, извлекаю «мгновенный огонь», закуриваю и с удовольствием выпускаю дым из ноздрей, ожидая Бог знает какой реакции. Но ни с кем ничего не происходит. Происходит со мной: от большого перерыва в курении у меня начинает «плыть» голова. Тирак присаживается рядом, запускает руку за пазуху своего кожаного балахона и протягивает мне маленький тяжелый мешочек.
«Я думал, люди вашего племени пользуются вот этим».
«Что это?»
«Развяжи».
Я распускаю тесемки и вытряхиваю на ладонь маленькие, изящные, с серебряным браслетом, часики… Саврасов присвистывает. У меня ощущение шока.
«Откуда это у вас?»
«Жрица Артнат подарила мне эту вещицу много лет назад…»
«Как зовут вашу жрицу?»
«Масика».
«Ты сказал, что у нее есть сын?»
«Басилевс молод, но он может стать нашим царем очень скоро».
«Вы своих царей выбираете?»
«Да. Это древний обычай, и он должен быть сохранен».
«Скажи, а почему храм Артнат такой странный? Он выглядит совсем необитаемым».
«Храм построен вокруг глубокого пещерного колодца. Спуск в него идет по деревянной лестнице. На полпути ко дну – обширный грот с алтарем. В гроте могут находиться одновременно много людей. На самом дне течет быстрый поток. Подземные реки пронизывают весь Ибарак. Мы умеем слушать по звуку все потоки», – на лице Тирака впервые появляется что-то вроде улыбки, вызванной, очевидно, каким-то воспоминанием.
В разговор вклинивается Саврасов:
«Тирак, у вашего народа есть враги?»
«Когда-то, в глубокой древности, у нас были враги. Они называли себя шаками. Они завоевали очень много земель и стали подбираться к горам. Предание гласит, что наш жрец по имени Лингаэрис открыл дорогу в новую землю, где нас уже не могли настичь вражеские стрелы. Весь народ Ибарака перешел сюда и стал строить наш город заново. И в этом мире у нас стали появляться новые умения, одно из них – способность говорить на языке мыслей. Только жрецы помнят наш древний звуковой язык и читают на нем свои молитвы».
«Значит, все прошедшие века вы никуда не уходили из вашего города?
«Ибарак – остров, со всех сторон мы окружены морем, у нас есть большие лодки, но мы подняли их на берег, потому что никто из нас не находил ближайшей земли в течение многих недель плаванья. Последние мореходы отплыли из Ибарака семнадцать лет назад – никто не вернулся»
«Но ведь чужеземцы появлялись у вас, правда?»
«Правда. В разные времена приходили к нам кимервы, халдаи, шаки, гоуты, понты, эладане, таурки, славсы, таты…»
«И были те, кто оставался?»
«Оставались лишь те, кто принимал посвящение и наши обычаи».
«И вы никого не убивали?»
«Убивали. Предателей и невежественных бунтарей».
«По-твоему, мы на них не похожи?»
Тирак не отвечает. Лицо его становится непроницаемо. Понимаю, что он каким-то образом ставит блок своим мыслям. Неудивительно: мой последний вопрос слишком провокационен для него. Тирак поднимается с земли. Мы с Саврасовым тоже встаем. Переглядываемся молча.
«Жрица Артнат ждет вас, чужеземцы!» – мыслеслова Тирака звучат как приказ.
Мы поднимаемся на башню Семилучевой Звезды. Только оказавшись на самом верху, мы воочию убеждаемся в грандиозности этого каменного строения, оседлавшего целый холм! Вертикальная шахта-колодец имеет в диаметре метров, должно быть, двенадцать, что же до глубины, это, вероятно, нам предстоит скоро узнать. Крепкая плетеная кожаная веревка тянется вдоль стены, и за нее можно держаться, подстраховывая себя. Эти люди живут здесь несколько десятков веков, и у них не возникло необходимости в изобретении чего-то более радикального. Впрочем, одергиваю себя, их цивилизация получила совершенно другой вектор развития. Они медиумы. И, конечно, Тирак мог поведать лишь малую часть того, чем они в действительности обладают, какие силы и стихии в состоянии контролировать. Достаточно сказать, что вне их присутствия и без их желания мы с Саврасовым мысли друг друга не слышим. Наша коммуникация остается прежней и, возможно, для них – весьма примитивной…
Ожидание сумрака и холода обманывает, шахта оказывается на редкость светлой и теплой. Оставляем позади себя витков пять винтовой лестницы, должно быть, мы на глубине не менее тридцати метров. Отчетливо слышен звук мощного водного потока: уж не подземный ли у них тут водопад? Но рассмотреть что-либо внизу мешает какая-то странная пелена, она клубится под нами и чем-то напоминает азотный дым на эстраде. Туман, думаю я, пещерный туман – не иначе! Новое незарегистрированное явление природы. Опустившись еще на три витка, мы становимся вровень с туманом. Поразительно, но пещера здесь напоминает зеленую оранжерею: повсюду на стенах растут какие-то необычайной красоты вьющиеся оранжевые цветы, с ветками и листьями, похожими на плющ, они выглядят как яркие зажженные колокольчики. Туман рядом, его уже можно трогать рукой, он висит четкой границей. И что же? Да это просто мельчайшие капельки теплой воды! Проходим еще несколько десятков ступеней, и вот уже перед нами ниша пещерного грота. Шахта словно бы вытягивается, раздувается в огромную колбу. Хотя дно все еще где-то внизу, и там явно струится горячий термальный водопад! Для Караби такое чудо было бы невозможно, но для Ибарака…
Мы заступаем в грот – сердце храма Артнат. Кстати и наконец думаю: почему «Артнат»? Может, весь секрет в обратном чтении? Читаю: «Артнат – Тантра». Вот так перевертыш! Но это было бы, пожалуй, слишком: медиумы-тавры, исповедующие тантризм! У индусов Тантра – это просто «ткань натянутая на станок», суть единства мужской и женской энергий, их экстатического соединения как особой формы познания. У скифов была Табити – божество огня, но вряд ли эти люди заимствовали что-либо у скифов, кроме их мечей-акинаков. Что же тогда? Если мне будет позволено, я задам эти вопросы жрице. Но грот кажется пустым, если он не соединен еще с какими-то скрытыми пещерами в глубине… На стенах обилие известных нам изображений. Никаких каменных изваяний здесь нет, кроме нескольких колон, сложенных из тесаного камня, очевидно, сделанных с целью придать гроту сходство с храмовым залом. При желании в любой колоннаде можно усмотреть наследство фаллического культа. У здешних колон вид красочный: они все оплетены вьющимися растениями с оранжевыми цветами.
Тирак подает знак остановиться, прислушивается к чему-то. Звук шагов, спускающихся по каменным ступенькам где-то в глубине грота… Присмотревшись, я замечаю, что одна из колонн имеет наклонный вид, да это и не колонна вовсе, а просто очень крутая лестница! Внезапно нас озаряет свет, словно вверху отодвинули какую-то заслонку. Весь огромный грот получает дополнительное освещение через систему карстовых щелей и полостей в скальной толще. По лестнице в лучах света шествуют три фигуры, одна из них женщина в ниспадающей тоге пурпурного цвета. Голова ее покрыта черной накидкой под золотым обручем. Нижняя часть лица закрыта повязкой, в руке жезл или трость. Двое других выглядят просто, как и большинство жителей Ибарака – кожаные куртки, короткие мечи, сплетенные в косицы и подвязанные на затылке волосы, – впрочем, один, судя по комплекции юноша, держит в руках очень хорошего покроя шляпу-испанку. Вот еще новый впечатляющий контраст параллельного мира! Троица спускается вниз и, не дойдя до нас шагов десять, останавливается, вернее сказать, жрица Артнат сама останавливает своих провожатых. Глаза над повязкой вспыхивают неожиданным волнением.
Тирак выступает вперед, отдает поклон, приложив пальцы обеих рук ко лбу и, вместо привычной нам мыслепередачи, впервые озвучивает свое обращение:
- Масика, – говорит Тирак и продолжает по… русски, – я привел новых гостей. Они появились вчера на тропе у Южного источника. Согласно нашим правилам я привел их к тебе для беседы. Сегодня ночью они прошли часть обряда очищения и исполняли внутренними голосами песни Артнат, Истинной речи. Они незлобивы, Масика, и задавали мне много вопросов. Я отвечал на них в границах дозволенного. Каково будет твое решение, жрица?
Масика молчит. Взгляд ее зеленых глаз словно бы застывает. Вдруг она резко протягивает жезл юноше. Тот, неловко надев свою шляпу, принимает жезл, но делает это с неуверенностью. Что-то в действиях этой женщины в высшей степени кажется ему необычным. И не только ему. Масика снимает с головы обруч вместе с накидкой, бросает их на пол, развязывает черный холщовый шарф, встряхивает своими каштановыми кудрями… Я не могу поверить… Я стою как вкопанный менгир.
Саврасов смотрит то на меня, то на Масику, и что-то начинает доходить до него. По простоте душевной он крестится… Перед нами Майя, Майя Митра, девушка моей молодости, племянница Влада Гермесовича, исчезнувшая девятнадцать лет назад…
- Басилевс, – говорит она юноше в испанке, – познакомься с людьми, о которых я тебе когда-то рассказывала… Это Гай, а это Мессир Саврасов, большой знаток и получатель таинственных священных текстов на тканных холстах. Мир зелен Вам!
- Мир зелен! – отвечаю я и не могу сдержать слез в глазах.
Тирак и все окружающие, кроме нас с Саврасовым, ничего не понимают. Слишком много потрясений за одну ночь и один день, который еще только начинается!
Когда через два дня Генерал, Белый Грач, экстрасенс, спелеолог и топограф застают нас с Саврасовым на Караби в районе Монастыр-Чорака, их удивлению и радости нет предела.
Мы отдыхаем в тени небольшой сосновой посадки, а они, конные (вот кто истинные конокрады-то!), легким аллюром проезжают мимо, поначалу даже не поняв, что это мы. А мы, то есть я, измеряю время последней из пачки сигареткой, а Саврасов допивает вино из корчаги, подаренной ему Тираком (единственный артефакт, вынесенный нами из Ибарака, не считая женских часиков, которые, впрочем, артефактом не назовешь), и вот мы, также ничего не поняв в первые секунды, но все же узнав их, точней, двух из пяти, начинаем издавать какие-то хрипловатые крики и сипловатые присвисты – они, точней, Генерал осаживает своего пегого скакуна и, завидев нас, спешивается. Вид у него озабоченный, но на лице все-таки проглядывает облегчение. И тут вся бригада подваливает к нам.
- Вова, – Генерал хлопает Белого Грача по плечу, – гляди, живы все-таки, черти! Ох и переполох вы мне устроили, ребята… Я уже думал с пограничниками связаться. Ушли с кошары Колесникова, пропали среди ночи, рюкзаки есть, а вас нет… третий день. Федор к нам на Чигу к вечеру в четверг заявился, сначала вас сам искал, потом приехал, привез рюкзаки, рассказал, как зовут, откуда шли, и нет, мол, вас… Гай и Серж, мол, из Симферополя, и все не унимался с рассказами про цыган. Мол, похитили они вас вместо коней… Правда, что ли, были цыгане, Гай?
- Да были, Юра, – отвечаю, – были.
- Да где ж им было-то быть, если мы второй день по всему плато наяриваем? Работу вот из-за вас всю оставили…
- Да были, Юра, – отвечаю. – На свадьбу цыганскую нас пригласили. А табор сегодня на рассвете и ушел.
- Видать в небо! – говорит Грач весело.
Генерал смеется, шутка ему нравится, но все равно чувствуем, что не верит. А тут один, как потом выяснилось спелеолог Валентин, предлагает свою версию:
- Зачем в небо, мало ли здесь, что ли, шахт бездонных! Все цыгане теперь там…
- Ага, – это опять Белый Грач, – и свадьбу там доигрывают.
- Причем вместе с кибитками и лошадьми!
- Ладно, черти, – Генерал сдается. – Фиг с вами. Я так понимаю, искали вы тут приключений. Но зачем было бедного Колесникова так пугать, пожитки ему свои оставлять?
- Ну ты нас прости, Юра, мы же все-таки в гости шли, – язык у Саврасова слегка заплетается.
- Да уже простил. Но есть у меня одно условие.
- Какое?
- Сегодня отдохнете, а завтра все вместе пойдем в одну пещеру, наскальные изображения перерисовывать со стен. Чепинский после себя кое-какие материалы оставил, вот я по ним сейчас и работаю.
- А закрашивать ничего не будем? – Саврасова явно разморило. – То есть консервировать. А то я, знаешь, по этой части опыт большой имею…
Все смеются. И мы, понятно, тоже. Сквозь грусть.
***
«Нужно ли искать ответы на те вопросы, ответы на которые, как нам кажется, уже получены? Не задаем ли мы вопросы к вопросам? Не строим ли вавилонскую башню из двойных, тройных, многоярусных уравнений смысла? Если да, то ради чего? Откуда столько путаницы в мотивах, причинах, усилиях принимать решения? В особенности согласия и отказа. Иллюзорные планы заслоняют нам видение ясной картины.
Отказываясь, мы демонстрируем свое нежелание действовать, поступать, существовать по привычным кому-то или нам самим схемам – предъявляем готовую форму своего отрицания, несогласия, неприятия.
Весьма интересно явление мнимого отказа или ложной защиты: «Я защищаюсь от того, к чему подсознательно стремлюсь, что желаю к себе приблизить и т.д.».
Явление мнимого отказа интересно, прежде всего, потому, что представляется пограничным, лежащим на стыке двух реальностей – иллюзорной и действительной, притом, что в этом случае мы как бы не владеем ни одной из них или же, напротив, владеем сразу двумя. Ускользающая разница.
Мнимый отказ – это всегда передышка, вызванная или страхом, или неготовностью, или незнанием; в конечном итоге это незнание того, чего мы добиваемся. Откуда же такой трюк, такой эквилибр мнимой самозащиты?
Ради сохранения своего, хотя бы даже ограниченного «могу» я буду отрицать мое заветное «хочу». Я буду делать это до тех пор, пока или не возрастет мое «могу» или не рассыплется в прах мое «хочу».
Попробуйте сломать этот механизм внутри себя. Вот тогда вы действительно впадете в крайности и есть подозрение, что они могут оказаться разрушительными для вас. Но пробуйте. Пробуйте пожить в отчаянье, на пределе! Это трудный путь, и в обыденности он известен как одержимость или безумие, но метафизика знает и хранит другие его имена. Найдите их.
И я нашел.
Голос Дзен! Издалека. Живой и волнующий. Время и пространство задвигались, задышали по-другому, с разительным отличием. Так живет радость сознания Настоящего. Мне нечего более доказывать себе. Просто нужно все время держать открытым канал «связи». Просто есть другой Воздух, а в нем другой эфир и в этом эфире распространяется энергия Любви и Жизни, никем не разъятых на «волны и частицы». И самое важное, что ты там есть. Ты существуешь там. Ты действительно можешь существовать во всех планах. Теперь должно быть ясно, что память – это не опыт, не прошлое и не хранилище. Память – это преобразователь и переводчик с языков абсолютных величин и сил на язык совершенных образов.
Мы живем рядом с такой бездной, как Память, и не страшимся. Рядом с нами величайший инструмент, способный творить чудеса перерождения и пробуждения. Рядом с нами прелестный источник – Кастальский ключ, рядом с нами голос Дзен, и все, что мы можем – исполнять эту прекрасную силу для непреходящего Настоящего…»
«…С самой моей юности я обращаюсь к слову, произнося его как истинное и самоценное Божество. То теряя веру в него, то вновь обретая, я кажусь себе жрецом этого Божества, живущего во мне. Тонкое и строгое, романтическое и метафизическое, двойственное и абстрактно-пластичное, живое и подвижное, обладающее собственной эволюцией, аурическое и химерическое, звонко-прозрачное, как кристалл, мягкое и влажное, как теплый августовский туман в горах, это Божество владеет мной, оставляя росчерки от моих падений, взлетов, рикошетов, где-то на листах дневников, которые пишутся как бы уже не для меня… не для этого набора черт, чувств, реакций, привычек, способностей, не для этого ума и сердца, не для этого опыта…
Лишь в особенные, доверительные моменты, на удачу или на великое Сокровение могут они вынести из глубины то немногое, что позже воплотится в сюжеты и образы, мистерии и метафоры. Они, мои преданные ныряльщики и ныряльщицы, добывают мне Жемчуг с опасной глубины. По временам их «ломает» кессонка, но они все равно идут туда, не рассчитывая на вознаграждение, пренебрегая последствиями… Я знаю, что обладаю бесценным сокровищем, разумеется, не в виде Жемчуга результатов, но в виде этих отчаянных разведчиков, их процесса, их работы, их странного и мудрого тренинга. Этот тренинг я называю великим священнодействием, волшебством, Трансценденцией, Вещим колоколом моего Дзен, который звучит всегда…»
Из философских дневников Гая Рощина.
Карла Мельцера и его подругу Грету я встречаю в аэропорту Симферополя. Их рейс из Франкфурта привозит в Крым целую делегацию, в основном пожилых немецких туристов, любителей Крыма и Черного моря… Не иначе бывшие вояки со своими предупредительными женами или без них.
Карл выглядит беспечным и каким-то рокерским: закатал себя и свою подругу в бежевую чешскую кожу с клепками, гриву отпустил бетховенскую, бородку чингисханскую, рыжую с проседью, очки круглые, непроглядно черные, дымит как паровоз Черепанова, прихлебывает коньяк из фляги и упорно тащит свой неподъемный рюкзак, «навороченный», как японский автомобиль. Грета высокая, чуть нескладная, совсем не немка, скорей голландка, с отчаянно проникновенным, как северное сияние, взглядом васильковых глаз.
«Гай, я от нее в омуте, она дочь Одина!» – такими словами, почти стихами, по-русски объясняет свое отношение к Грете Карл.
Мне забавно. Я рад приезду старого и далекого друга. Берем такси и двигаем ко мне домой. Жена, дочь, сын – все ждут гостей из Германии. Главный деликатес сегодняшнего дня – чебуреки с пивом, огромное количество чебуреков, полных сока и аромата зелени с огромным количеством пива!
Гости довольны, радостно одаривают нас сувенирами, подарками и, наконец, в видеоэфире главное событие года – фильм, снятый Карлом в Татрах. Одна копия фильма привезена в мой архив, другая – подарок Фантику, третья – Рысчаку. Карл вопрошает, почему я не пригласил их на прием? Ответствую, что Рысчак нынче подался в мебельный бизнес и очень занят, а Фантик уехал на тренировочные сборы скалолазов на Ставри-Каю в качестве судьи и главного эксперта. Стоян скоро должен появиться, хотя на чебуреки он уже опоздал. Ну, это ему считается.
Стоян приходит спустя три минуты после упоминания о нем. Это совсем не смешно. Это его фирменный стиль. Естественно, с двумя букетами роз и коробкой ромовых конфет. Знакомство осуществляется на трех языках: Грета говорит по-английски, Татьяна, моя дочь, переводит на русский, Стоян, тем не менее, отвечает по-немецки; Карл упражняется в русском велиречии, но, как всегда, очень забавно варьируя падежами и всем порядком слов в предложениях.
Пока на столике медленно формируется десерт, жена утаскивает Стояна на кухню и кормит-таки его оставшимися чебуреками. Карл, Грета и Татьяна принимаются в очередной раз изучать географию Крыма с помощью всех имеющихся в доме карт. Сын отправляется погулять во дворе и испытать в действии подаренное ему водяное ружье с лазерной наводкой (юмор немцев неподражаем!) на что, конечно, получает согласие. Кот Фабьен нагло запрыгивает на стол и принимается внимательно обнюхивать цветы. После моего короткого объяснения того, что это не валерианка и сброса со стола, он протестующе мяукает и обиженно уходит на балкон.
Улыбающийся Стоян появляется в гостиной с подносом сладостей и кофе для всех.
- Возблагодарим Аллаха за дары, а в особенности за те, от которых тело делается легким, а ум обретает остроту и бодрость! – объявляет он. – Как полномочный представитель гильдии крымских шерп и маунт-рейнджеров я вас спрашиваю: куда погребем? Определен ли маршрут и готова ли амуниция?
- Я, я, – подхватывает Карл с воодушевлением, – амуниция есть в полный абзац!
Татьяна смеется. Грета смотрит на дочь и тоже смеется.
- Не знаю, чем закончилось ваше колдовство над картами, – говорю я со значением в голосе, – но маршрут, мне кажется, с самого начала не вызывал никаких сомнений – Караби.
- Я, я, – снова Карл, – Караби – даст ист гут! Мы отчень желать хряпать на Караби.