Центр современной философии и культуры им. В. А. Штоффа (центр «софик»)

Вид материала

Документы

Содержание Город замер, погрузившись Русская гримаса рая – Еще шумел веселый день Глядел я, стоя над Невой На порфирные ступени О, как пронзительны и дики

Подобный материал:

• -, 3689.72kb.
• Базовая учебная программа дисциплины «Основные направления современной философии» для, 714.19kb.
• При поддержке: Культурного центра, 87.59kb.
• Российский Фонд Культуры» (Новосибирский филиал), ро (Новосибирск) ООО «Центр экологической, 138.47kb.
• Развитие региональной методической службы, 18.25kb.
• Отчет деятельности гбу «Республиканский центр развития традиционной культуры», 157.08kb.
• Посольства Королевства Нидерландов, Фонда Мондриана (Нидерланды). программа, 378.19kb.
• 1. Место философии в системе культуры, 242.79kb.
• Л. А. Куйбышев Центр по проблемам информатизации сферы культуры (Центр пик), 206.9kb.
• «областной методический центр народной культуры», 66.4kb.

Петербург

Город замер, погрузившись

в тяжкий сон Аменхотепа.

В белом сумраке укрывшись

от кровавого Совдепа.


И гранитным оком сфинксов,

зацелованных Невою,

прозревает в мутном небе

встречу с будущей бедою.


Вся империя иллюзий

навалилась серым хламом.

И узор оград чугунных

покорежен гордым хамом.


И Нева как черной лентой

обвивает старый город,

заслоняясь от укоров

умирающего дома.


Город странный, одинокий

словно вывеска в пустыне.

Он каприз окаменелый

императора России.


Он смешавший, будто гений,

скуку, роскошь миража…

Русская гримаса рая –

город с именем Петра

(стихи автора)

А. И. Селезнев (Санкт-Петербург)

Город в миросозерцании Ф. И. Тютчева


Урбанистом Тютчева не назовешь, хотя вся его жизнь, за исключением детства, прошла в городах. В деревне, без свежих газет и других источников политических новостей, за одну неделю ему становилось невмоготу. Интересны в этом отношении его письма к матери и жене от 31 августа 1846 года из родового имения, которое он посетил после двадцатипятилетней разлуки с ним. Зная о многообразии интересов поэта, о его наблюдательности и умении выразить подмеченное острым и точным словом, можно только удивляться, насколько слабо привлекали к себе его внимание города, в которых он бывал и подолгу жил. И, тем не менее характернейшей чертой не только лирики, но и в целом миросозерцания Тютчева является его весьма своеобразная поэтика города.

Прежде всего, самое сильное и, как случалось нередко, единственное впечатление, послужившее стимулом к созданию стихотворения или удостоенное хотя бы упоминания в письме, поэт получал от созерцания ландшафта, на котором разместился город. Тютчев осознавал эту особенность своей эстетики и объяснял ее тем, что, по существу, только «в самые первые минуты ощущается поэтическая сторона всякой местности». И шутливо уточнил: «То, что древние именовали гением места, показывается вам лишь при вашем прибытии, чтобы приветствовать вас и тотчас же исчезнуть…»¹. Так, например, Курск произвел на него «самое благоприятное впечатление» своим великолепным расположением, напомнив ему окрестности Флоренции ².

О каких-либо других особенностях обоих городов, итальянского и русского, Тютчев не высказывался ни до, ни после процитированного письма. Еще один пример, не менее примечательный: стихотворение, навеянное «скукой в Ковно», посвящено «величавому Неману», верному часовому России ³. Глядя на струящуюся реку, поэт задумался о предстоящем столкновении с Западом и об Отечественной войне 1812 года. И ни единого слова о городе! Дело не в его заштатности: знаменитые города Европы, столичные и курортные, — Мюнхен, Париж, Берлин, Дрезден, Вена, Стокгольм, Женева, Баден-Баден и т. д. — сами по себе были для Тютчева не менее «скучны». Им он не уделил ни единой поэтической строки.

В его лирике нет не только «картин» города, но и самых беглых эскизов. Поэт видел города с высоты птичьего полета, выхватывая из городской пестроты купола соборов, золоченые главы и кресты церквей, улицы, кровли зданий:


Еще шумел веселый день,

Толпами улица блистала,

И облаков вечерних тень

По светлым кровлям пролетала…⁴


Лишь некоторые из хорошо известных ему городов вошли в его лирику и представлены в ней одним-двумя символическими признаками: Рим — Капитолийским холмом («Цицерон»), Венеция — Адриатикой и «тенью от Львиного Крыла» («Венеция»), Генуя — ее роскошным заливом, пламенеющим на солнце («Глядел я, стоя над Невой…»).

Продолжительнее, чем в каком-либо другом городе, поэт прожил в Петербурге. Невольно напрашивается вопрос: каким предстает город на Неве в лирике Тютчева, какое место в ней он занимает? Гораздо менее значительное, менее заметное, чем в творчестве Пушкина, Некрасова, Блока и многих других русских поэтов. В полном смысле петербургским может быть названо лишь стихотворение «Глядел я, стоя над Невой…» 1844 года, когда Тютчев возвратился на родину после двадцатидвухлетнего пребывания за границей. Прошло уже более трех лет, как он уволен из министерства иностранных дел и лишен звания камергера. Что его ждет? Будущее не могло не тревожить его: так много неопределенностей и каждая из них готова сыграть свою роковую роль. Только единожды, на этом изломе жизненного пути, Тютчев пристально всмотрелся в Петербург:


Глядел я, стоя над Невой,

Как Исаака-великана

Во мгле морозного тумана

Светился купол золотой ⁵


Нева, купол Исаакиевского собора и гранитные набережные — вот символика города, в котором ему предстоит прожить три своих последних десятилетия. На все это время приходится не более четырех стихотворений, да и в тех — лишь намек на Петербург. Нева перестает быть его символом, приобретая самостоятельное значение: либо город оставлен где-то за спиной («за кадром») — «На Неве» (1850 г.), «Небо бледно-голубое…» (1866 г.), — либо, сосредоточенный на иных проблемах, как это происходит в стихотворении «Опять стою я над Невой…» (1868 г.), поэт смотрит сквозь город, не видя его.

Наиболее «живописны» у него два стихотворения (и соответствующие им фрагменты синхронных писем), вдохновленные Царским Селом, этим урбанистическим идеалом поэта, органическим единством села и города, природы и цивилизации, прошлого и настоящего. Творения человеческих рук гармонично сливаются с природой: «Несколько дней стоит довольно хорошая погода, и под ласковым солнцем и ясным небом сады Царского, приветливые и величественные, действительно прекрасны. Чувствуешь себя в каком-то особом мире…»⁶.

В стихотворении «Осенней позднею порою…», благодаря точному образу-символу — порфирным ступеням дворцов (освещенных закатом) — торжественная царственность Села воспринимается рельефнее, масштабнее, колоритнее. Этому способствует и размеренная медлительность ритма. Впечатление усиливается еще и тем, что уже знакомый образ — золотой купол – перестал быть статичным. Подобно ночному светилу, купол собора восходит, соединяя, как и царская власть, земное и небесное, человеческое и божественное:


… На порфирные ступени

Екатерининских дворцов

Ложатся сумрачные тени

Октябрьских ранних вечеров –

И сад темнеет, как дуброва,

И при звездах из тьмы ночной,

Как отблеск славного былого,

Восходит купол золотой…⁷


Кажется, что поэт целиком поглощен царскосельскими красотами: садом, озером, отблеском в нем золотых кровель… Но все это — лишь атрибуты того, что является главным предметом его размышлений-переживаний: здесь дремлет «великое былое», оно «чудно веет обаянием своим» («Тихо в озере струится…»). Таким образом, «картины» Царского Села не самоцельны. Они служат средством выражения историософских идей поэта-мыслителя.

Чтобы понять, почему на протяжении всей творческой деятельности Тютчева город неизменно находился на отделенной периферии его внимания, необходимо иметь в виду следующие особенности его эстетики. Для него одним из важнейших признаков прекрасного была многолюдность. Об этом он рассуждал неоднократно в письмах, то, вспоминая «прекрасный мир» своего детства в Овстуге, «столь населенный и столь многообразный»⁸; то, рассказывая об оживленном движении на петербургских островах или об обитаемом Московском Кремле и его дворцовой площади, запруженной экипажами и толпой; то, восторгаясь почти мифологической картиной: искрящаяся на солнце река усеяна сотнями купающихся ⁹. И напротив лицезреть «вымерший» курортный город было для него «вовсе не поэтично». Опустевшая Москва представлялась ему «волшебным фонарем, в котором погашен свет», «город стал пустыней, лишенной всякой поэзии»¹⁰. «Безлюдно-величавый» Рим ночью — образ, в котором возвышенное преобладает над прекрасным. Поэт не столько любуется «почившим градом», сколько размышляет о величии «вечного праха»¹¹. Когда Тютчев отстраненно созерцал «шумное уличное движенье», «толчею суетливой жизни», они воспринимались им как игра звуков и красок: «Толпами улица блистала…». Но стоило ему войти в толпу, услышать ее шум и крики, вдуматься в их смысл, как эстетическая доминанта восприятия сменялась этической:


О, как пронзительны и дики,

Как ненавистны для меня

Сей шум, движенье, говор, крики…¹²


Теперь толпа — главный персонаж праздной суеты — уже не блистающая, а безликая и бесчувственная, несмысленная и докучная, бездушная и жестокая, одним словом – пошлая. И город — ее обиталище —нагромождение пошлостей бытия. Поэтому-то aeterna urbs Тибула для Тютчева — не более, чем «Рима вечный прах!..», а Царское Село «благодаря отсутствию хозяев» (!) «выглядело как-то более задумчиво и… менее банально»¹³. И все-таки в этом низменном слое человеческого бытия, среди городского шума и суеты, чада и праха для Тютчева была одна святыня — Московский Кремль.


И. В. Анисимова (Саратов)

Человек в информационном пространстве

современного города


В последнее время философы и антропологи уделяют большое внимание вопросу специфики человеческого бытия, и в частности пространству существования человека. Для понимания места человека в мире необходимо обратиться к такому феномену, как город, имеющему определенные онтологические структуры и ценностные смыслы и занимающему особое место в символическом пространстве культуры.

Городское пространство, разумеется, не является нейтральным фоном для пребывающих в нем людей. Оно «не просто «сопровождает» или «обрамляет» социальную реальность, но активно включено в нее»¹. Город существует как место, имя, тело, текст, организация. Культурные символы — как «пути города», мир города, символические места города и т. д. — все это некие культурные матрицы, на основе которых происходит «идентификация и самоидентификация» города². Не камень и гранит, а слово и смысл организуют тело идеи города. А вещная форма лишь обрамляет идею города. В вещи идея каменеет, застывает, как лава когда-то взорвавшегося вулкана. Город — это место, где преобладает символическая деятельность: мифология, религия, идеология, искусство, кино, реклама, виртуальная реальность. Реальность горожанина — это символическая реальность. Город постоянно порождает новые смыслы, разные настроения, интенции, нормы и ценности. Наконец, новые слова и символы для выражения этих сущностей. Символическое начинается в тот момент, когда отражающий язык соприкасается с внутренним ритмом человека, и человек как бы проецирует вовне свое внутреннее пространство на окружающую действительность. Благодаря этому и происходит приращение смыслов.

Пространство города становится воплощением и олицетворением современного образа жизни, мировоззрения, одновременно являясь средоточием разнообразных возможностей деятельности, насыщенности социальной информации, культурной интеграции. В городе рождаются разные мироощущения и нетождественные интересы различных субкультур, срезов и групп, формирующих городское сообщество. Иными словами, город постоянно дезинтегрирует себя самого, разрушает целостность социальной и культурной ткани и рождает феномены, склонные к дивергентному развитию, а иногда и к отрицанию друг друга. Дифференцирование социокультурной среды, порождение качественного разнообразия внутри городского пространства и составляет акт рождения города. На метафизическом уровне — культурно-символические ресурсы, определяющие идентичность города, несомненно, способствуют процессу интеграции городского сообщества.

Современные масштабы и темпы строительства порождают такие пространственные характеристики города, которые предполагают их активное освоение и интеграцию в новые целостности. Одновременное воздействие целого ряда факторов ставит горожан перед необходимостью решать задачи, связанные с организацией своего физического пространства и поведения в нем. Изменение физических характеристик города (расширение городских пространств и предметного мира, увеличение плотности населения, интенсификация внутригородских связей) имеет для жителей современного большого города важные психологические, социальные, культурные последствия. Поэтому пространственное окружение нельзя трактовать только как возможность и границы действий, оно еще и источник морального удовлетворения и психического здоровья. В своей известной работе «Образ города»¹ К. Линч отмечает важность «хорошего» образа города, микрорайона для поддержания эмоционального благополучия человека, а также влияние эстетических качеств среды на поведение и эмоциональное состояние субъектов.

Каким же образом формируется отношение вовлеченности или апатичности к городу? Большинство современных городов, переживает в настоящий момент массу проблем, связанных с информатизацией и технологизацией пространства. Информационное перенасыщение городского пространства, проявляющееся, в частности, в наружной рекламе, больнее всего ударяет по психике и самочувствию горожан. Всем производителям товаров хорошо известно: чтобы стать объектом потребления, вещь должна сделаться знаком, то есть чем-то внеположным тому отношению, которое она отныне лишь обозначает. Логика процесса безостановочного потребления раскрыта Бодрийяром. С его точки зрения, современный потребитель, сталкивающийся с избытком вполне равноценных продуктов на рынке, делает свой выбор, исходя не из качества товара, а из товарной марки, которая его сопровождает. Поэтому, по Бодрийяру, потребление есть «деятельность систематического манипулирования знаками», это «тотально идеалистическая практика», и у него «нет пределов»¹. Реклама всякий раз откровенно отсылает к вещи как к некоторому императивному критерию: «Элегантная женщина опознается по тому…», «Настоящий мужчина пользуется…», и т. д. Современный потребитель, делающий акцент на знаковой форме товара, имеет дело с миром образов: рекламные ролики, броские надписи, улыбающиеся лица рекламных героев, образы идеальной семьи, фигуры и т.п. Расширяющаяся сфера этих образов, отсылающих восприятие потребителя как непосредственно к самому товару, так и к общим представлениям о содержании культурного процесса, в конце ХХ века превращается в целую искусственную среду. Происходит так называемая визуализация культуры, в том числе и городской. В настоящее время в городской культуре функционирует сильнейшее информационное поле, которое обеспечивается средствами массовой коммуникации. Эти средства помогают производителю продвигать на рынке именно его товар. С помощью телевидения, радио, прессы, компьютера горожанин включается в обширные культурно-коммуникативные процессы. Их воздействие на человека чрезвычайно интенсивно. Помимо традиционных средств массовой информации возникают все более новые способы передачи информации. По улицам ездят радио- и TV- мобили, в магазинах постоянно проводятся рекламные акции, по центральным улицам города ходят навязчивые промоутеры, вручая прохожим очередную рекламную листовку. Городской транспорт — это уже не просто синий трамвай или желтый троллейбус, как это было лет 5 – 7 назад. Рекламные надписи на транспорте сообщают: «Мы едем к доктору Старцеву», и не важно, что этот доктор психотерапевт, а едем мы по своим делам. Или, например, надпись над входом в троллейбус, обозначающая «Вход только для клиентов «Эльдорадо». Стоящим пассажирам, чтобы посмотреть через окно транспорта, приходится нагибаться, так как верхняя часть стекла полностью покрыта рекламными буклетами. Объявление же остановок сопровождается информацией о том, какой товар и где можно приобрести на этой остановке. А в частных автобусах появилась электронная «бегущая строка», информирующая жителей о последних важнейших событиях города. Там и обыкновенный поручень является «местом для вашей рекламы». Реклама вездесуща. Ни один метр бетонных заборов вокруг строек не пустует. Даже уличный асфальт становится местом для рекламы, которую наносят краской через трафарет. Человек оказывается интегрированным, полностью погруженным в информационное пространство города.

Становясь невольными заложниками навязчивых и агрессивных реклам и масс медиа, жители мегаполисов испытывают стресс, подавленность, одиночество, страх. Современный город и человек в нем живут отдельной жизнью, город, заполненный рекламой, становится чужим, неродным и неуютным. Непричастность к судьбе города формирует у его жителей чувство безответственности и безразличия: разрыв становится все более драматичным и непреодолимым. Информационное насилие превращает человека в существо механическое и приводит к атрофии эмоций и рефлексии, лишая его критического подхода к окружающему миру. В духовном мире личности происходит переориентация интересов и ценностных ориентиров с общественных проблем на индивидуальные. Сама среда формирует импульсы отчуждения. Город становится «подозрительным символическим порядком». В нем нет ничего выдающегося, особенного, привычного и близкого, ничего, что можно отметить для себя или чем восхищаться, ничего открытого для памяти и сердца, кроме своего дома»¹.

Изменить ситуацию представляется возможным только путем ломки стереотипов и клише. Подмена привычного нестандартным, традиционного инновационным, а банального концептуальным — все это средства для критического осмысления, экспертизы языков «массовой культуры» и активизации общественного сопротивления, с помощью которых современное искусство может проникнуть в повседневность большого города. Эстетический аспект окружающей человека среды может — при его профессиональной организации — оказывать благоприятное воздействие, снимать усталость, создавать хорошее настроение. Для этого необходимо непосредственное восприятие среды включенным в нее наблюдателем, кругозор которого стереометричен и не ограничен какими-либо рамками. Такое восприятие синестетично, телесно, в нем окружающий мир не только структурируется по законам кадра, но и остается жить в своей спонтанной неорганизованности и текучести. Эстетические законы такого восприятия уясняются средовой эстетикой или искусством организации окружающей среды — инвайронментализмом.

В настоящее время актуальным является объединение и решение двуполярной проблемы: отчуждения человека в современном городе, с одной стороны, и необходимости внедрения нового медийного языка современного искусства, с другой. Новые медиасредства, как наиболее доступный и внятный язык современного искусства, выступают в качестве связующего звена между Городом и Обществом. Искусство становится третьим элементом, заполняющим пустоту, проводником, создающим коммуникацию между разорванным пространством города и общества. Возникает многоступенчатый диалог: на языке искусства Город общается со своими людьми, а люди (художники и зрители), в свою очередь, обращаются друг к другу. Общим языком для подобной коммуникации становится видеоарт — искусство, говорящее на языке архетипов, символов и знаков, на языке семантических универсалий, понятных каждому. К тому же видеоарт становится решением проблемы, поскольку располагает техническими средствами воздействия, которые сильнее живописи, графики, скульптуры. Пожалуй, по остроте воздействия с видеоискусством может соперничать только сама жизнь.