Geum.ru

В. Ф. Чешко Август 48 Урок

Вид материалаУрок
Подобный материал:
1   ...   34   35   36   37   38   39   40   41   42

извне  в результате стремления политических группировок добиться реализации собственных интересов;

  • изнутри  вследствие стремления самих ученых использовать административный ресурс для обеспечения исследовательской работы и высокого инстиуционального статуса своих сторонников и учеников (во-первых), и как единственное высокоэффективное средство влияния на формирование научной политики.


    С другой стороны, решив проблему лояльности, эта технология породила новое противоречие  между требованием производить реальные, объективно-эффективные решения практических проблем и жестко органиченным извне полем поиска таких решений. Контур обратной связи в отношениях Власти (Государства) и Науки оказался асимметричным, нескомпенсированным.

    Первоисточник процесса, приведшего к монопольному положению группировок Т.Д.Лысенко, В.Р.Вильямса и других представителей «пролетарской науки» заключался в коллизии между идеологизи­рованной системой государственного управления наукой, которая не признавала ответа «Нет, решение этой задачи при существую­щих условиях невозможно», и конкретными научными концепциями. Последние становились таким образом виновниками негативных ре­зультатов политических решений (не только в экономической, но и в других областях жизни), вытекавших из ставшей догмой идео­логической модели социального развития. Принятие новой идеоло­гической доктрины детерминировало политическую организацию со­ветского общества и через нее – определило особенности функци­онирования механизма, посредством которого экономическая ситуация в стране определяла взаимоотношения государственной аласти и науки.

    «Социально-политическим фоном научной деятельности стала непрекращающася череда различного рода съездов, слетов, совещаний и конференций, на которых рапортовали о хозяйственных и политических успехах. Одновременно устраивали политические процессы над бывшими лидерами партии, шла кампания «покаяния» и «признания» ошибок»  пишет современный историк [263,Колчинский Э.И., 2006]. Этот социополитический контекст был необходимым условием эффективности советской системы государственного управления наукой и, в то же время, источником ее просчетов, несуразностей, на первый взгляд, необъяснимых с точки зрения логики. Логика между тем была  логика политической борьбы, единственным критерием истинности в которой было подчинение очередной социальной группировки государственному диктату и расширение сферы социальной жизни, им контролируемой. Объективная реальность как предмет научного исследования как бы выпала из этой системы. Явным образом практика признавалась единственным критерием истины. Неявно содержание этой категории свелось к успеху в межфракционной политической борьбе.

    Прагматическая ориентация не была уникальным свойством ''пролетарской науки». Она характерна, например, и для США. Как писал М.Р.Коэн [291,Коэн М.Р., 1958], пуританская культурная традиция, приоритет бизнеса в системе ценностей и факторы, связанные с историей американской нации, породили двойственное отношение к науке. Наряду с почти религиозным отношением к научному знанию в целом, оно рассмат­ривалось лишь как средство решения практических задач.

    Отсюда  присущий массовому сознанию США более низкий престиж фундаментальной науки по сравнению с прикладными следованиями и разработками. Для основной массы американцев понятия «ученый» и «изобретатель» были практически тождественны. Подобного рода двойственность была характерна и для дореволюционной России, хотя ее источники были, очевидно, несколько иной природы и имели несколько иные последствия. Основную роль здесь, очевидно, сыграло возникновение и достаточно быстрое увеличение численности и интеллектуального влияния социального слоя разночинной интеллигенции, в среде которой утвердился комплекс социальной вины и ее искупления [265,295,481]. Вслед за ним получил широкое распространение базаровский принцип «Природа не храм, а мастерская и человек в ней – работник».

    Мимо внимания процитированного здесь Н.Бердяева не прошла и другая особенность массового сознания советского обществ. Для ее обозначения в настоящей работе используется термин «квази-магическое отношение к науке». «Русский преображенный марксизм, – писал он еще в 1937 г. [30,Бердяев Н., 1992], – провозглашает материальное господство политики над экономикой, силу власти изменять как угодно жизнь страны... Русские крестьяне поклоняются сейчас машине как тотему. Техника не есть обыденное дело, прозаическое и столь привычное западным людям, она обращается в мистику и связывается с планами почти космического переворота». Более того, этот переворот в менталитете, по его мнению, оказывается одним из непримебнных условий, обеспечивших победу нового режима.

    Как результат, в обоих странах существовала потенциальная возможность расслоения единого менталитета научного сообщества на две составляющие, «две культуры». Проявлением этой дихотомии становится разделение объектов биологических исследований на изучаемые фувдамеятальной (дрозофила. лабораторные мыши и т.п.) и прикладными науками. Традиционный американский .антиин­теллектуализм, писал в начале 70-х годов профессор биологии Чикагского университета Р.Левинс [728,Levins R., 1973], трансформировался применительно к агрономии в свою антитеоретическую ипостась. Это и служит тормозом для разработки направлений, связанных с преобразованием уже существующей структурно-функциональной организации сельского хозяйства. (Гибридная кукуруза предоставля­ет, как мы видели достаточно доказательств справедливости это­го вывода). Однако, то, что в условиях Запада осталось лишь тенденцией, сдерживаемой механизмами социального гомеостаза, оказалось реализованной в своем экстремальном варианте в про­цессе становления «пролетарской науки».

    В XX веке на Западе и, в частности, в США параллельно с процессом технологизации фундаментальной науки рос и ее престиж, равно как расширялись государственная заинтересован­ность и масштабы финансирования исследований в этой области. Наука приобретала все большее политическое значение, а в связи с этим усилилась тенденция рассматривать ее как социальный институт, служащий для удолетворения человеческих потребностей, с одной стороны, и объект административного управления, с дру­гой.

    В 70е годы вначале в ФРГ, а затем и за ее пределами про­катилась острая дискуссия вокруг выдвинутой группой сотрудни­ков Института М.Планка по изучению условий жизни индустриаль­ного мира в Штарнберге (Г.Беме, В. ван дер Деле и В. Крон) концепции «финализации науки» [676,Bohme G. et al., 1974]. Как полагали авторы, нау­ка вступает в постпарадигмалъную фазу своей истории, когда в дальнейшем развитии научной теории будут играть определяюную роль уже не внутренние а внесшие по отношению, к самсй науке факторы. Следовательно, саморазвитие на основе свободной конкуренции научных школ, теорий и направлений в соответствии с дарвиновской моделью естественного отбора уступает место по­литико-стратегическому руководству. Аналогии с феноменом «про­летарской науки» очевидны, что вызвало обострение и полити­ческий характер последующего обсуждения концепции финализации [758,Pfetsch F.R., 1979].

    Так или иначе, одно из магистральных тенденций эволюции современной «постнеклассической» науки как социального института диагностировано в концепции финализации, как нам кажется, абсолютно точно. Рассмотрим, поэтому, ситуацию, возникшую в 1930-е .годы в советской биологии и, в том числе, генетике с этой точки зрения. Как полагали авторы гипотезы, существует несколько основных симптомов перехода различных отраслей фундаментальной науки в фазу финализации [677,Bohme G. et al., 1974]. Прежде всего, это – приобретение объектами, лабораторных исследований непосредственного технологического значения; превращение дальнейшего развития научной теории в «форму, в которой наука реализует свое отношение к внешней цели»; завершенный характер научной теории. (Понятие завершенности научной теории достаточно неопределенно. Наиболее адекватно его можно определить как переход от расширения сферы феноменов, объясняемых данной научной парадигмой, к поискам возможностей ее технологического приложения).

    К началу 30-х годов два первых условия в отношении менделевско-моргаиовской генетики были уже налицо. Получаемые в лабораторных условиях константные инбредные линии перекрестно-опыляющихся растений оказались к тому времени необходимым элементом новых технологических схем селекции, позволявших сократить время создания новых более продуктивных форм культурных растений.

    Равным образом, теория центров происхождения культурных растений Н.И.Вавилова изначально была разработана с целью
    рационализации формирования генетических коллекций как исходного материала для последующей организации селекционного процесса. Как несколько курьезный пример ориентации теоретических генетических исследований этого периода на «внешние цели» можно привести эпизод из истории изучения генетических механизмов гетерозиса. Одним из основных мотивов, побудивших Д.Ф.Джонса к поискам решения этой проблемы в рамках менделевского анализа индивидидуальных генных эффектов было экономико-хозяйственное соображение. Дело в том, что альтернативные подходы «закрывает даерь перед всякой надеждой выделять константные генотипы, соотвуюшие по мощности гибридам» [293, Краткий отчет о научно-исследовательской работе Института земледелия Юго-Востска в 1952 г., 1953], т.е. т.е. исключает возможность закрепления гетерозисного эффекта в ряду поколений. Результатом стала теория доминирования полезных генов, некоторыми из постулатов которой воспользовался Р.Фишер в своей теории эволюции доминирования (1930 г.).

    Что же касается третьего признака фазы финализаии, то массированное проникновение основанных на «менделизме-морга­низмеметодов селекции началось позднее. 1920-1950-е годы мож­но считать временем закладки теоретического фундамента для адап­тации менделевской генетики к решению задач практической се­лекции. Итак, напрашивается вывод, что основным отличи­ем экстремальных примеров «пролетарской науки» (каковым слу­жит, помимо прочих, «мичуринская агробиология и советский творческий дарвинизм») от постулированной «фазы финализации» является незавершенный характер научной теории, делающий ее более уязвимой по отношению к административно-политическому давлению.

    Последствия утверждения новой концепции социальной роли науки можно оценить с точки зрения институционально-функционального подхода. Возникающая в результате естественно протекающего процесса саморгаяизации модель взаимоотношений науки с другими элементами социальной организации характеризу­ется наличием системы обратных связей, обеспечивающих доста­точно высокий уровень гомеостаза. Основной функцией науки как социального института в этой системе является увеличение объ­ема «достоверного» знания, которым располагает человечество. В основном, эту задачу берет на себя так называемая фундамен­тальная наука. Специалисты, занятые в данной области деятельности, осуществляя выбор направления исследования и ин­терпретируя подученные результаты в определенной мере испыты­вают влияние со стороны философских и идеологических доктрин. Другими источниками влияния на науку служат экономика и госу­дарственный аппарат, заинтересованные в научной проработке на­иболее важных технологических и социальных проблем. Естествен­но, в последнем случае основным (но не единственным) элементом, воспринимающим эти воздействия служат прикладные исследования и технологические разработки, которые, однако, объединяет с фундаментальной наукой ряд общих особенностей, позволяющих говорить о науке как едином социальном институте [742,Merton R., 1971].

    Одной из главных тенденций развития науки в XX веке была активная роль фундаментальных исследований по отношению к прикадным разработкам, технологии и сфере бизнеса. И это несмотря на относительно незначительную часть ассигнований, отпускаемых на так называемую «чистую» науку (в 1940-1950х годах они колебались в США от 8 до 11% [90, ГАХО]). Открытия, сделанные в области «чистой» науки крайне быстро включались через посредство прикладных исследований в практику. Они становились центром кристаллизации новых технологий и зачастую меняли направление развития отдельных отраслей производства. Примеров I тому легко привести очень много – от гибридной кукурузы до генной инженерии включительно. В конечном итоге это стимулировало заметный рост методологического и инструментального уровня научных исследований, обеспечивая дальнейшее развитие теоретических исследований фундаментального характера. Цикл фундаментальные открытия и концепции → их теоретическая и экспериментальная проработка → технология → производство повторялся вновь. Таким образом, взаимодействие и мобильность связей между отдельными подсистемами науки, определяет перманентное развитие как ее самой, так и технологический и социальных сфер человеческой деятельности.

    В альтернативном варианте социальной системы, реализовавшемся в СССР, как легко убедиться, центральное место занимала идеологическая доктрина. Построение идеального общества служило своеобразной causa finalis, определявшей функционирование элементов социальной структуры. В конечном итоге, система обратных влияний была в значительной мере ослаблена, а собственные цели исследовательской деятельности заменены обслуживанием производства и обоснованием господствующей идеолого-философской доктрины. Это, в свою очередь, вело к эрозии науки как социального института, нарушению взаимосвязей между фундаментальной и прик­ладной отраслями. Последние неуклонно втягивались в сферу влияния иных социальных институтов концептуальных полей, утрачивая свою самостоятельность. Тенденция к институциональной деструкции проявлялась и в деформации нормальной процедуры ассимиляции вновь приобретенного знания. Признание научным сообществом (целостность которого также оказалась нарушенной) заменялось участием «народных масс» в проверке справедливости новой теории «на практике социалистического производства». В отли­чие от «нормальной» модели (и в противоречие с тезисом о превращении науки в непосредственную произодительную силу) теоретическому знанию отводилась пассивно- исполнительная роль нахождения решения тех задач, которые уже поставила «практика социалистического строительства».

    Прямое воздействие фундаментальной науки на прикладные исследования и технологические разработки, а черев них на производственную сферу было значительно ослаблено и замещено опосредованным. Он реализовался путем принудительного внедрения в произ­водство новаций, отобранных партийно- государственным аппаратом в значительной мере по критериям политической целесообразносьти. В атом случае воздействие науки на производство, в частности, могло быть и очень значительным, хотя далеко не всегда положитель­ным. Достаточно вспомнить последствия для сельского хозяйства происходивших под жестким административным нажимом внедрений нововведений, разработанных представителями «мичуринской агробиологии», травопольной системы земледелия и т.п. Таким образом, роль регулятора как внутренних, так и внешних взаи­мосвязей науки с иными элементами социальной организации (прежде всего – с производством) взяла на себя госу­дарственная власть. В определенной мере эту революцию можно сравнить с заменой естественого процесса биологической эволю­ции популяций искусственным отбором, осуществляемым по заранее сформулированному плану. В обоих этих случаях наблюдался переход от самоорганизующейся системы к зна­чительно более неустойчивей структуре, требующей увеличенных затрат и непрерывного контроля для поддержания своей целост­ности. Однако, в отличие от искусственных популяций, возникшая в СССР система государственного управления (наукой, в частнос­ти) не могла иметь такого, расположеного вне ее контролирующе­го органа.

    Каждый раз, когда речь идет о вмешательстве государственной власти в научную деятельность с целью решения тех или иных практических задач, возникает вопрос о когнитивной вссприимчивости или сопротивляемости науки внешним управляющим ее развитием воздействиям. В целом, восприимчивость науки к попыткам направить процесс в желательном для политической доктрины русле может бытъ обусловлена несколькими причинами:
    1. несоответствие концептуального и инструментального уровня развития науки сложности ставящейся перед нею политической задачи (иными отсутствие технических возможностей ее разрешения),
    2. сложность самого предмета исследований, не допускающего наблюдения неообходимых параметров, и, наконец,
    3. несоответствие стимулированного извне направления развития концептуальной базы научной дисциплины внутренней динамике ее эволюции.

    Концептуальная мегапопуляция, где развертывался конфликт между «менделизмом-морганизмом» и «мичуринской агробиологией» может быть описана как антагонистическая с элементами комменсализма. Селективное давление (его можно приравнять разности скоростей роста двух субпапуляций) в такой системе, как известно, ведет к прогрессирующему вытеснению членов одной из субпопуляций. Этот процесс в определенных условиях становится взрывопсдобным. Изменение во времени (t) «популяционной структуры» (научного сообщества) в этом случае описывается уравнением dN/dt=(K-W)N, где N - численность субпопуляиии (группировки сторонников определенной концепции), К – зависящая от внутринтутринаучных процессов эффективная скорость роста субпопуляции, w - параметр, описывающий интенсивность социально-политического вмешательства, знак которого соответствует влиянию такого вмешательства на численности субпопуляаии. В обшем, K и W непостоянны во времени и определяются совокупностью многих факторов. В условиях жесткого социального прессинга (политического, экономического или/и идеологического) значение именно этого параметра может стать решающим.
    • В первом приближении величина административного давления в цикле наука→государство→сельское хозяйство определялось разностью между планируемш'и показателями эффективности (средняя урожайность и динамика ее прироста, валовый сбор и т.п.), достижение которых признавалось политчески не-обходимым (у') и реальными их значенияуми (у): W=k(y`(t)  y(t)). где t – временной тренд, k – коэффициент регрессии. Интенсив­ность политико-идеологической поддержки входящей в научное сообщество группировки («направления»), берущейся обеспечить достижение заданной величины у', равняется W=у`/[1+k(y`(t)  y(t))], где k>0 в случае отрицательной и k<0 – в случае положительной обратной связи. Случай «мичуринской агробиологии» более соответствует второй возможности. Нельзя сказать, что система гоместатических (отрицательных) обратных связей между отдель­ными элементами социальной структуры, в том числе, между нау­кой и государственной властью вобще прекратила свое существо­вание. Однако неспособность политической доктрины к трансформации своих исходных, принципов под влиянием внешних сигналов привела к резкому сокращению негативной и усилению позитивной составляющей обратных влияний социального института науки на процесс госу­дарственного управления. В этом случае отрицательный ответ вел к усилению административного нажима и соответствующей деформа­ции функциональных отношений между отдельными группировками ученых и научными школами. Действительно, адми­нистративное давление на отдельные-научные дисциплины было, насколько можно судить, тем больше, чем менее они были способ­ны дать удовлетворительное для государственной власти решение этих вопросов. Таковым являлось решение, не затрагивающее основ официальной идеологической доктрины. Наибольшей и самой ранней деформации подверглись гуманитарные науки – социология и экономика. Разгром генетики и связанных с ней областей был связан с кризисом сельского хозяйства и обострением продовольственной проблемы в результате политики коллективизации. В сравнительно меньшей степени «псстрадал» теоретический фундамент связанных непосредственно с военно-промышленнным комплексом (ядерная физика и ракетная техника).Это подтверждают результаты проводившихся в конце 1940-х – начале 1950-х годов «научных дискуссий».

    Реализация принятого политического решения обуславливало, особенно в период «социалистической реконструкции», достаточно глубокие подвижки социально-экономической структуры, порождая при этом массу технических и организационных проблем. Для их решения привлекались значительные силы исследователей, однако осуществлялось это с помощью постоянных требований приближения к практике социалистического строительства. Рамки предлагаемых решений имели жесткие идеологические ограничения. Очевидно, что выход из сельскохозяйственного и продовольственного кризиса, начавшегося с проведением политики массовой коллективизации не мог иметь экономического характера, затрагивающего основные принципы официальной политической доктрины. Иными словами, предлагаемые меры не должны были выходить за пределы собственно агрономии. Невозможность решения поставленрой задачи в рамках существующей системы вело за собой усиление административного вмешательства в научную деятелъность. Альтернативная ветвь административного влияния на науку заключалась в проведении политики «пролетаризации» и очищения от «классово чуждых элементов». Существование этого 1 обеспечивало пребладание второй тенденции, о которой го-тась в начале – придание научной деятельности чисто служебных функций.

    Другой особенностью взаимотношеиий науки и советской системы государственного управления наукой являлось включение концепций, признанных составной частью «социалистической науки», в центральное идеологическое ядро.

    Конкретный выбор в пользу определенного учения и признание его каноническим, как мы видели, осуществлялся прежде всего, по мотивам прагматической политической целесообразности, поэтому логическая непротиворечивость даже по отношению к фундаментальным постулатам марксистской идеологии, строго говоря, изначально не требовалась. На логическую несовместимость «мичуринской агробиологии» со мно­гими положениями классиков марксизма обращали внима­ние многие «вейсманисты-морганисты», искренне верившие в ком­мунистические идеалы. Вслед за этим, однако, мог наступить пе­риод отторжения, когда «пролетарская наука» входила в слишком острое противоречие с интересами политической системы. Отторжение наступало, когда стано­вилось ясным, что дальнейшая защита дискредитировавшей себя (с идейной и практической точек зрения) теории становится опасным для исходной идеологической доктрины. Описанный процесс был еще одним фактором, способствующим эрозии социального институ­та науки и деформации менталитета научного сообщества, проя­вившейся.

    Результатом стала достаточно высокая стабильность общего направления эволюции и способность к почти неограниченной экспансии «пролетарской науки». Ее конкретные проявления, в том числе – и в наиболее уродливой форме «мичуринской агробио­логии и советского творческого дарвинизма», были (как не парадоксально это на первый взгляд звучит) проявлением адапта­ции научного сообщества к существующей системе государственно­го управления наукой.

    При очевидном условии определенного времени запаздывания ответной реакции (период релаксации) такой цикл должен нахо­диться в автоколебательном режиме, все более удаляясь от исходного стационарного положения. В реальности этот процесс в чистом виде не наблюдается из-за наличия альтернативных гомеостатических механизмов. Однако длительность релаксации гонтуров с отрицательной обратной связью была значительно большей по сравнению с описанным выше позитивным циклом. Прибегнув вновь к аналогии с генетико-пспуляционными процессами, можно показать, что этот длителъный контур отрицательной обратной связи зквивлентен чстотно-зависимой форме селекции. Период, когда группировка Т.Д.Ль;сенко достаточно регулярно получала поддержку со стороны партийно-государственного аппарата и все болеее расширяла и укрепляла сферу своего влияния, сменился катастрофическим падением ее авторитета и соответствующим «усилением позиций третируемого прежде «вейсманизма-менделизма-морганизма».

    Это соображение позволяет выявить популяционно-генетический аналог «мичуринской агробиологии». Ее можно рассматривать как пример своеобразной социальной ми­микрии. Продуцируя псевдорешения предлагаемых задач, она паразитировала на присущей собственно науке социально-адаптивной функци. Благодаря существованию цикла частотно-зависимого отбора численность вида-миметика поддерживается на определенном уровне, никогда не приближаясь к численности исходного вида, Однако при условии достаточно жесткой селекции по признакам, делающим предлагаемые псевдорешения особо привлекательными по политическим илид иным соображениям, действие этого гомеостатическото механизма может нарушаться, приводя к развитию деструктивных процессов в социальной «эко-системе». Вероятно поэтому были обмануты надежды, испытываемые в 1920-е годы многими крупными учеными, на синтез новой государственной идеологии и науки.

    Слабость обратного влияния науки на сферу политики привели к недооценке ограничений, накладываемых на свободу манипулирования наукой уже сложившейся внутри нее системой структурно-функиональных взаимосвязей. В Советском Союзе оказалась реализованной модель, представляшася некоторым Западным социологам «немыслимой» [505, Рапопорт И.А., 2001]: были планомерно реконструированы существовавшие до того механизмы функционирования науки как социального института  от мотивации исследовательской деятельности до сложившейся личностной иерархии научных репутаций. Иными словами полному метаморфозу подвергся существовавший до этого менталитет научного сообщества.

    Подчиненное положение фундаментальной науки по отношению к производству привело к отставанию перспективных пионерских разработок, не связанных с уже утвердившимися тех­нологическими и организационными схемами. Одновременно присходил неопраданный отказ от «устаревших традиций» в пользу идей, основным достоинством которых было

    обещание быстрого повышения эффективности производства. Такая система может, вероятно, динамично развиваться и адаптироваться к новым технологиям при наличии широкого притока новых концепций извне;

    возможность более легкого преобразования в семантические конструкции идеолого-политической доктрины. (Впрочем, при достаточно внушительном теоретическом наследии и традиционной склонности к фундаментальным обобщениям многие из новых прак­тических разработок проистекали из идей, которые возникли здесь же, но были реализованы за рубежом).

    Однако доктрина «пролетарской науки», как более прог­рессивной по сравнению с «буржуазной» этому препятствовала. Исключение делалось только в том случае, когда речь шла уже о существовании самой системы. Значение же биологии для воен­но-экономического потенциала (при хорошо понимаемой ее идеоло­гической важности) в 20е – 40е годы ХХ века было еще не очевидным. В результате, советская система организации науки, которая и «возникла как неизбежное следствие новой организации общества» [488, Проблемы организации науки в грудах советских ученых. 1917-1933 г. г., 1990], привела к нарушению нормальных взаимосвязей между фундаментальной и прикладной областями Она же оказалась фактором, имеющим достаточно заметное тормозящее влияние на увеличение технико-экомического и научного потенциала страны. Как ни странно, принцип «практика – кри­терий истины» в историко-социальном значении этих терминов именно в этом случае доказал свою справедливость.

    • ою справедливость.