В. Ф. Чешко Август 48 Урок

Вид материалаУрок

Содержание


Глава 1. Феномен лысенковизма, феномен которого не должно быть
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   42

Глава 1. Феномен лысенковизма, феномен которого не должно быть



Один из первых (и наиболее последовательных) вариантов концепции «пролетарской науки» как особой ее формы, противопо­ложной буржуазной не только по методологическим основам, но и по своему содержанию, сформулировал А.А.Богданов в 1918 г. Для обоснования классовой природы науки (одного из элементов куль­туры) он вынужден был проигнорировать собственно его духовное, интеллектуальное содержание. Если «наука, – как утверждал А.Богданов, – есть орудие организации общественного труда» [32,Богданов А., 1924], а, следовательно, и «орудие организации сил для победы в социальной (классовой) борьбе» [33,Богданов А., 1924], то пролетарской по его определению является «наука, воспринятая, понятая и изложенная с его (пролетариата) жизненных задач, наука, организующая его с классовой точки зрения, способная руководить вы­полнением его силы для борьбы, победы и осуществления социального идеала» [34,Богданов А., 1924]. Выдвигая идею демократизации и со­циализации науки, А.А.Богданов делал отсюда вывод о необходи­мости пересмотра доставшейся по наследству от буржуазного об­щества науки, как но» содержанию, так и по форме изложения [35,Богданов А., 1924]. Несмотря на то, что взгляды А.А.Богданова резко критиковали В.И.Ленин, Н.И.Бухарин, не говоря уже о представителях послереволюционной, «сталинской» интеллигенции, основные черты этой концепции, прежде всего – инструментально-прагматический подход к науке, научному сообществу и его отдельным членам, достаточно хорошо характеризуют основные черты взаимоотношений науки, как социального института с иными элементами социальной организации СССР. (Любопытна перекличка некоторых постулатов А.А.Богданова и положений разрабатываю­щейся в 70е годы на Западе гипотезы «финализации науки», о ко­торой будет сказано ниже). В дальнейшем мы попытаемся просле­дить, насколько эффективным оказался этот подход с точки зре­ния практического использования результатов развития фундамен­тальной науки.

Историография этого вопроса чрезвычайно обширна, даже если не принимать во внимание огромного числа апологетических советских источников 1929-1965 (отчасти и более поздних) г.г. [474,Поповский А., 1948; 604, Фиш Г., 1946]. (Сам по себе этот материал представляет зна­чительную ценность с точки зрения социальной психологии и истории современного мифотворчества) – Весьма подробно изучена фактографическая сторона истории «биологических дискуссий» в СССР 30-60х годов [671,Ashby E.,1947; 693,Dobzhansky Th., 1952; 533,Сойфер В.Н., 2002; 161,Грэхэм Л.Р., 1991; 323,Левина Е.С., 1999; 404,Колчинский Э.И. (ред.), 1997; 15,Бабков В.В., 1998; 739,Matalova A. et al., 2004], то же самое касается биографий представителей «мичуринского» [383,Медведев Ж., 1993; 721,Joravsky D., 1970] и «формаль­но-генетического течений в советской биологии» [14,Астауров Б.Л. с соавт., 1975; 26,Бахтеев Ф.Х., 1987; 476,Поповский М.А., 1991; 392,Медведев Н.Н., 1978; 17,Бабков В.В. с соавт., 2002; 657,Шноль С., 1997]. Существует обширная мемуарная литература [183,Дубинин Н.П., 1973; 8,Александров В.Я., 1993; 29,Берг Р.Л., 1989; 424,Никоро З.С., 2005]. В глубокой и обстоятельной монографии В.В.Бабкова [16,Бабков В.В., 1985] на широком научном и культурном фоне исследуется история становления внесшей заметный вклад, а развитие мировой науки московской школы эволюционной генетики, у истоков которой сто­яли Н.К.Кольцов и С.С.Четвериков. Подробному анализу подверг­лись [161,Грэхэм Л.Р, 1991; 718,Joravsky D., 1961; 726,Lecourt D, 1977; 761,Regelmann J.-P., 1980; 607,Фролов И.Т., 1988. 416 с.; 28,Беляев Д.К. с соавт., 1977; 267,Колчинский Э.И., 2000] философские аспекты «мичуринской агробиологии» и «пролетарской науки», в целом.

В целом, можно выделить несколько подходов к решению этой задачи. Среди советских авторов по вполне понятным причинам достаточно большой популярностью пользовались два предположе­ния. Первое одной из основных причин успеха «мичуринской агро­биологии», например, считает психологические особенности И.В.Сталина и Т.Д.Лысенко [185,Дубинин Н.П., 1990; 187,Дубинин Н.П,, 1992]. Необходимость учета лич­ностных характеристик советских государственных лидеров и де­ятелей «пролетарской науки» не подлежит сомнению. Достаточно упомянуть о явной перекличке цитат из статьи И.В.Сталина «Анархизм или социализм», опубликованной на грузинском языке в 1906 г. и вошедшей впоследствии в первый том его собрания со­чинении, и позднейших высказываний Т.Д.Лысенко [432, 558]. как заметил еще Т.Добржанский, взгляды Т.Д.Лысенко на наследствен­ность повторяют ламаркистские концепции конца XIX века [693,Dobzhansky Th., 1952]. Очевидно, сведения по биологии были почерпнуты И.В.Сталиным из публикаций того «е периода, когда ламаркистская реакция на дар­винизм достигла своего апогея, в результате чего у него и мог­ло сложиться впечатление, что «теории ламаркизма уступает место неодарвинизм».

Однако по справедливому замечанию Л.Грэхэма делать далекоидущие выводы на основании единственной фразы, написанной И.В.Сталиным в молодости не корректно. Альтернативная точка зрения В.И.Сойфера на наш взгляд аргументируется не совсем убедительно. В высказываниях И.В.Сталина по поводу столкновения «мичуринцев» и «вейсманистов-менделистов-морганистов», как мы увидим, превалируют не теоретические, а прагматические мотивы. Ему казалось, что Т.Лысенко способен решить продовольственную проблему, саботируемую его противниками. Научный багаж, накопленный Сталиным в юности, вряд ли может служить основной причиной подобной убежденности, хотя его, конечно, необходимо учесть.

За­метим, к тому же, что вождь «мроичуринской агробиологии» пользо­вался не меньшей поддержкой Н.С.Хрущева.

Еще одну причину победы Т.Д.Лысенко в советское время связывали с идеологи­ческими ошибками и «уступками идеализму» ведущих «формальных генетиков», что вызвало соответствующую реакцию коммунистического руководства [186,Дубинин Н.П., 1990]. Однако предположение об антагонизме между отдельными высказываниями А.С.Серебровского, Н.К.Кольцо­ва и других менделистов и диалектическим материализмом убеди­тельно опровергается Д.К.Беляевым и П.Ф.Рокицким [28,Беляев Д.К. с соавт., 1977].

Периодически в развитии любой научной дисциплины наступает время, когда новые необъяснимые в рамках существующей теории факты накапливаются значительно быстрее, чем ранее, для их объяснения приходится прибегать к гипотезам, которые логически несовместимы с данной парадигмой, противоречат ее основным исходным постулатам. Возникает своеобразная «кризисная ситуация». Признаками такого кризиса являются:
  1. необходимость теоретического осмысления нового эмпирического материала;
  2. накопление логических противоречий внутри научной теории;
  3. радикальный пересмотр основных представлений о природе.

Разрешение кризиса в науке – научная революция, т.е. смена научной парадигмы. Достаточно часто исходный пункт научной революции – отдельное научное открытие (квантовый характер излучения, постоянство скорости света, выяснение молекулярной структуры ДНК и т.п.), вызвавшее последовательность событий, приводящих к коренным изменениям в научной картине мира. Но, в СССР научнойреволюции не случилось.

В Западной историографии, особенно в публикациях, на­писанных по горячим следам событий 40х – 50х годов [713,Hudson P.S. et al., 1946; 671,Ashby E., 1947; 793,Zirkle C., 1949; 792,Zircle C., 1956], тезис о существовании особой формы науки – пролетарской – излага­ется зачастую без каких либо оговорок, а сам Т.Д.Лысенко объ­является сознательным фальсификатором. (Этой точке зрения противоречит, по мнению Н. Ролл-Хансена интерес, проявленный как советскими, так и западными специалистами к его первым публи­кациям по теории стадийного развития растений [765,Roll-Hansen N., 1985]). Столь же безоговорочно делается вывод о непосредственной связи отрицательных последствий становления «пролетарской науки» с философией марксизма. Концепция «двух наук» не потеряла своих сторонников и позднее. По давнему утверждению Дианы Пол [750,Paul D.B., 1979] тео­рия буржуазной и пролетарской науки присуща российскому вари­анту марксизма, однако, если В.И.Ленин и Л.Д.Троцкий в своей практической деятельности ограничивали сферу его применения гуманитарными дисциплинами, то другие русские марксисты (к их числу она относит А.А.Богданова, Н.И.Бухарина и А.А.Жданова) распространяли принцип партийности науки и на естествознание. При этом, по ее мнения доктрина классовой природы науки не за­висела от веры в объективное отражение законами диалектики закономерностей развития природы, а базировалась на представле­ниях о функциях науки в социальной и культурной инфраструктуре [750,Paul D.B., 1979].

В то же время Д. Джоравски [719,Joravsky D., 1961] Л.Грэхэм [160,Грэхэм Л.Р., 1991], В.Сойфер [533,Сойфер В.Н., 2002] и Н.Ролл-Хансен [765,Roll-Hansen N., 1985] отрицают реальность существова­ния особой формы науки в СССР, выводя закономерности генезиса «пролетарской науки» из взаимодействия науки, как социального института, с иными элементами тоталилитарной социополитической организации. В конечном итоге делается вывод о тоталитарном политическом режиме как основной причине возникновения идеологизированной науки вообще и «мичуринской генетики» в частности. После распада СССР эта точка зрения, получившая хождение в диссидентской среде доминирует и среди отечественных историков [544,Сорокина М.Ю., 1997].

Наиболее близко к позициям, отстаиваемым в настоящем исследовании, приближается концепция Л.Грэхэма, утверждавшего, что сущность «пролетарской науки» заключается в «бракосочетании централизо­ванного политического контроля с системой философии, которая претендовала на универсальность» [158,Грэхэм Л.Р., 1991].

Тенденция рассматривать социальные, эпистемологические и генетико-эволюционные процессы как гомологичные, некие общие закономерности приобрела в последние десятилетия значительную популярность. По крайней мере, сходные в некоторых основополагающих чертах концепции развивают как специалисты в области философии и социологии науки (Д.Кемпбелл, К.Поппер, С.Тулмин), так и известные биологи и генетики (Р.Докинза, К.Ло­ренц) и физики (И.Пригожин). Эвристические возможности такого подхода по нашему мнению наиболее адекватна интересующей нас задаче. Если воспользоваться моделью «концептуальных популя­ций» С.Тулмина [583,Тулмин С., 1984], «научная революция» оказывается эквива­лентной резкому изменению популяционной структуры, ведущего к распаду исходной популяции на две генетически изолированных и последующему вытеснению одной популяции другой. Такой процесс «концептуального видообразования» мог бы осуществляться либо по типу квантового видообразования, когда две парадигмы изна­чально несопоставимы друг с другом (к этому варианту приближа­ются взгляды Т.Куна [320,Кун Т., 1977]), либо в соответствии с механизмами симпатрического видообразования и постепенного нарастания структурных отличий (более соответствующих идеям С.Тудмина). В этом смысле история «мичуринской генетики» представ­ляет собой достаточно редкий пример, когда изменения экологи­ческой обстановки (иными словами, социального контекста) раз­вития науки повлекли за собой локальное вытеснение в целом ку­да более эволюционно прогрессивной концепции прежней, «стреми­тельно приближающейся к полному исчезновению из популяции.

Характер влияния, ведущего к деформациям стандартных верификационных процедур социального контекста на структуру «концептуальных популяций» может быть двоякого рода. В случае относительно мягких форм социального давления и возможности финансовой поддержки многих альтернативных концепций (r-отбор) может наблюдаться резкое возрастание числа гипотез и разрабатывающих их научных группировок. Нечто похожее произошло с экзобиологией в 60-е годы. Случай «мичуринской агробиологии» в СССР описывается иной моделью – жесткий политический и административный контроль (К-отбор), который может привести к быстро прогрессирующему обеднению «концептуального фонда» (по аналогии с генофондом). Соответственно этому адаптивная стратегия Т.Л.Лысенко была рассчитана на эксплуатацию существующей политической среды и оказалась более адекватной в конкретной «экологической обстановке» (социальном контексте) по сравнению со стратегией и исследовательской программой Н.И.Ва­вилова (максимальное использование научного потенциала для оп­тимизации экономической ситуация в стране). Успешной она была пока характеристики существующей государственной машины оставались константными и имелись необходимые для нормального функционирования науки экономические резервы. Однако «Мичу­ринская биология» предлагала только имитацию или эрзац реаль­ного решения технологических и экономических проблем. Резуль­татом стало разрушение благоприятствующей им социальной среды. Таким образом, анализ закономерностей отбора и элиминации научных школ и направлений, составивших ядро «пролетарской на­уки», равно как и социально-психологические последствия ее ут­верждения должен учитывать крайне жесткий контроль науч­но-исследовательской Деятельности. Если продолжить популяционно-генетическую аналогию, то можно сказать, что мы имеем дело с «эволюцией, направляемой волей человека» (Н.И.Вавилов), т.е. с селекцией. Понимание закономерностей развития науки в СССР и постсоветских государствах означает реконструкцию образа предполагаемого результата государственного вмешательства (са­мого по себе также эволюционировавшего), критериев и методов отбора научных группировок и теоретических концепций. (В такой формулировке эта задача становится однотипной с разрабатывае­мыми эволюционной экологией и биоценологией вопросами влияния различных биотических и абиотических факторов на генетическую структуру популяций и филогенез). Иными словами, методологи­ческие аспекты генезиса доктрины «классовой науки» и последствий ее осуществления на практике могут быть раскрыты с помощью системного исторического анализа. Необходимо учесть влияние на прикладное использование фундаментальной науки в технологии и экономике трех комплексов взаимосвязанных социальных факторов – философии марксизма, централизованного государственного контроля над развитием науки и в значительной мере обусловленной ими трансформации менталитета, как самого научного сообщества, так и других слоев населения, касавшейся мифологизации представлений о социальной роли и возможностях науки в решении практи­ческих задач, а также о методологии научно-исследовательской деятельности; динамики развития экономического потенциала и процессов, протекающих внутри собственно науки как социального института. При такой постановке вопроса процессы, приведшие к зарождению и конкретным воплощениям этой доктрины, утрачивают свою уникальность в истории (по крайней мере – качественную), приобретая взамен заметную актуальность.

Отметим, однако, что этот аспект исторического опыта СССР, скорее всего, остался вне поля зрения философов и социо­логов науки на Западе, которые, вслед за С.Тулмином, признают роль «социального контекста» развития науки. Они же, тем не менее, за­частую заявляют, что анализ последствий политического давле­ния, дезинтеграция коммуникаций внутри научного сообщества и тому подобных обстоятельств и процессов, значение которых го­мологично эколого-генетическим и (или) биоценологическим фак­торам в биологической эволюции, «согласно нынешним дисципли­нарным стандартам не имеют никакого отношении» к развитию на­учных дисциплин [321,Кун Т., 1977].

Исключение представляют труды П.Фейерабенда, исходящего из безусловно позитивной роли в развитии науки процесса проли­ферации (увеличения численности) концептуальных популяций, не­зависимо от их совместимости с уже существующими научными тео­риями и эмпирическим базисом. Для стимуляции новообразования концепций «нельзя отвергать даже политического влияния, ибо оно может быть использовано для того, чтобы преодолеть шовинизм науки, стремящийся сохранить «status quo» [598,Фейерабенд П, 1986]. Вытекает этот тезис из отрицания науки как специфической формы мышления, от­личной от религии, мифологии, идеологии и т.п. Примером пози­тивного идеологического вмешательства государства, по его мнению, служит всплеск интереса к восточной медицине, начавшееся после того, как правительство Китая, инициировавшего в 1954 г. борьбу с научной медициной как с одной из разновидностей бур­жуазной культуры. В результате «политически навязанный дуализм [сосуществование научной и нетрадиционной медицины] привел к весьма интересным и даже ошеломляющим открытиям как в самом Китае, так и на Западе и осознанию того обстоятельства, что существуют явления и средства диагностики, которых современ­ная медицина не может воспроизвести и для которых у нее нет объяснения» [598,Фейерабенд П., 1986]. Явный неуспех такого вмешательства в разви­тие генетики в СССР П.Фейерабенд склонен объяснять не самим фактом государственного контроля, а элиминацией одной из двух конкурирующих доктрин.

Куда менее экстремальный и «эпатажный» вариант «решения проблемы социального контекста науки предложил М.Малкей в сво­ей теории «социального конструирования научного знания», в соответствии с которым процесс создания научной парадигмы реально осуществляется с использованием идей и представлений из самых различных источников (языковых, культурных). Вследствие этого эпистемологическое содержание науки оказывается включен­ным в общую систему культуры и открытым для влияния различных социальных и политических факторов [120,Гилберт Дж.Н. с соавт.,1987].

Так или иначе, эти построения служат дополнительным дово­дом необходимости социально-исторического и философского исследования филогенеза «пролетарской науки» в сочетании с анализом параллельной трансформации «экологической среды», в которой он происходил. Тенденция к подчинению науки интересам отдельных социальных групп и необходимость учета разнообразных социальных и политических последствий научных инноваций, рост государственно-правового, экономического и иных форм контроля исследовательской деятельности являются очевидными атрибутами современной цивилизации, и только нормальное функционирование механизмов социального гомеостаза может предотвратить потенци­альные негативные последствия политического вмешательства в эту сферу жизни социума. Отсюда и то значение, которое приоб­ретает методологическое и социально-историческое исследование предпосылок и условий инициации и развертывания деструкции науки и связанных с ней социальных институтов, являющихся, как легко убедиться близкими аналогами процессов экологических ка­тастроф, зачастую с не менее тяжелыми последствиями.

И последнее, глобальные научные революции вызывают не только радикальное расширение наших знаний о мире и о самих себе. Неизбежным следствием их становятся радикальные изменения в способах технологического преобразования мира, духовной и материальной культуре, ментальности, философии, социально-политической организации и т.д. Глобальные научные революции послужили причиной глубокого и масштабного ускорения научно-технического прогресса – научно-технической революции, а последняя – послужила стартовой точкой процессов глобализации и, вероятно, – причиной близящихся наиболее глубоких и радикальных преобразований самих основ цивилизации со времен неолитической революции.

Следует заметиь, что настоящее исследование ни в коей мере не претендует на полноту охвата темы. Ее жанр, можно определить как очерки, в которых анализируются некоторые аспекты этого явления, наиболее актуальные в настоящее время. Если же говорить о дисциплинарной принадлежности, то публикация носит междисциплинарный характер на стыке концептуальных полей эволюционной эпистемологии, социальной философии и социальной истории науки.