Предисловие от редакторов

Вид материала

Документы

Содержание Л. В. Полищук Учитель

Подобный материал:

• Предисловие редакторов русского издания, 732.37kb.
• Результаты опроса среди руководителей компаний, главных редакторов сми и влиятельных, 203.27kb.
• От редакторов русского издания, 12579.28kb.
• Содержание предисловие  3 Введение, 2760.07kb.
• От редакторов, 6704.84kb.
• Выступление Л. С. Макарона на встрече руководителей печатных сми, 137.05kb.
• Томас Гэд предисловие Ричарда Брэнсона 4d брэндинг, 3576.37kb.
• Электронная библиотека студента Православного Гуманитарного Университета, 3857.93kb.
• Объем программы и занимаемое место на диске Системные требования, 127.06kb.
• Е. А. Стребелева предисловие,, 1788.12kb.

Л. В. Полищук³⁸

Учитель

Евгений Александрович Нинбург был замечательным учителем. Можно даже сказать Учителем с большой буквы, хотя это звучит слишком высокопарно. Вряд ли ему бы это понравилось, хотя, наверное, было бы все-таки приятно. Я вспоминаю, что когда я учился в нашей школе (я выпускник 45-й школы-интерната 1971 г.), к Е.А. приходил заниматься паренек. Кажется (не могу ручаться), Е.А. готовил его к поступлению в университет по биологии, а Леша Ломакин занимался с ним математикой. (Ломакину, между прочим, принадлежит бессмертная фраза: «Эту вещь проще понять, чем объяснить»). Так вот, кто-то мне тогда сказал, что Е.А. из любого самого неподготовленного ученика может сделать победителя городской биологической олимпиады. И я этому совершенно поверил. Потому что Евгений Александрович был, как бы высокопарно это ни звучало, необыкновенным учителем и человеком. Не следует, кстати, удивляться, что для приватных занятий Е.А. приглашал ученика в школу, что, наверное, было нарушением правил. Это потом я узнал, что у Е.А. двое сыновей, и познакомился со старшим, Глебом (Тёма тогда был еще маленький); Е.А. брал Глеба с собой на наши воскресные экскурсии за город. А тогда, в первый год обучения в интернате, мне казалось, что у Е.А. нет дома, дом его - интернат. Впрочем, может быть, мои тогдашние ощущения – это ощущения маленького мальчика, вырванного из теплого семейного гнезда, который все преувеличивает по контрасту со своим прежним опытом. Едва ли не каждый вечер Е.А. уходил из юннатской, двух маленьких комнаток за кабинетом биологии, вместе с нами, часов в 10 или 11, сейчас уже точно не помню; позже было нельзя, потому что в спальном корпусе наступал отбой. Впрочем, иногда мы все-таки задерживались допоздна. Несколько раз из-за этого я уходил ночевать к Платону Хохлову, потому что возвращаться в интернат посреди ночи значило навлечь на себя крупные неприятности. Впрочем, это уже другая история. От нее осталась только книжка «Молекулярная биология – новая ступень познания природы», подаренная Платону как «победителю городской олимпиады по биологии 1970 года». А он передарил ее мне с надписью: «Леонарду, моему преемнику по взлому замков и пьянству» (я не остался в долгу). Это надпись, конечно, характеризует не меня, а восторженный характер Платона и, до некоторой степени, атмосферу нашей юннатской, опять же с поправкой на восторженность Платона. Сознаю, что пишу совершенно непедагогичные вещи; опасаюсь даже, что многие мне не поверят. Однако эта книжка стоит у меня на полке – могу предъявить.

Боюсь, что эти мои отрывочные воспоминания и восторги мало что скажут читателю, тем более, что в них слишком много меня и слишком мало Евгения Александровича. Но у меня есть свидетель – человек почти посторонний, непредвзятый и к тому же совершенно взрослый. Этот свидетель – мой собственный папа, профессиональный военный, офицер. Мои родители жили тогда в городе Кирове. Мама бывала в Ленинграде более или менее регулярно, а папа редко. В этот раз он заехал в Ленинград по дороге в Ригу, у него было буквально полдня, и он зашел ко мне в интернат. Выглядел он озабоченным и даже каким-то постаревшим, потом я узнал, что у него большие неприятности на работе, и он ехал в Ригу для разбирательства. Впоследствии все, к счастью, обошлось, но тогда он отправлялся в неизвестность. Папа зашел ко мне прямо посреди занятий, была короткая перемена, и времени поговорить у нас совсем не было. Следующим уроком была биология, и, чтобы скоротать время до следующей перемены, папа попросил у Е.А. разрешения присутствовать на уроке (думаю, что он видел Е.А. впервые).

Конечно, Е.А. был мастером ведения урока, у него любой урок превращался в театральное действо. Но в этот раз, я думаю, он был еще и в ударе. Е.А. особенно любил эволюционную и экологическую проблематику. (Кстати, по экологии он рекомендовал нам читать «маленького Одума» – небольшую книжку Юджина Одума 1968 года издания; теперь эта книжка выглядит старомодной – не потому, что решены поставленные в ней задачи, а потому, что многие из них стали казаться неинтересными. Зато теперь у школьников есть «Введение в общую экологию» (Нинбург, 2005, изд. КМК) – компактная, насыщенная информацией и вдобавок, как все тексты Е.А., прекрасно написанная книжка). В тот раз речь шла о факторах эволюции – изменчивости, наследственности, отборе. Е.А. быстро прохаживался около доски, объясняя разницу между наследственной и ненаследственной изменчивостью. Формулировки были ясные, четкие, ничего лишнего. Как все хорошие учителя, он выразительно рисовал на доске. Правда, написанное им нередко пропадало в клубах табачного дыма. Е.А., нарушая все школьные правила, много курил на уроках, это было у него в обычае. Ничуть не смущаясь, он разгонял дым рукой и, как отважный мореплаватель, вел свой корабль-урок к еще не открытой земле. Конечно, он не открывал Америку, но мы, его ученики, ее открывали. Папа, неожиданно ставший свидетелем этого действа, тихонько сидел на задней парте.

Когда урок закончился, мой папа, человек довольно спокойный, не склонный к излишним эмоциям и к тому же очень далекий от науки, выглядел просто ошарашенным. Он не представлял, что бывают такие учителя и такие уроки. Я ведь тоже не представлял, хотя, будучи сыном военного, сменил за восемь школьных лет, наверное, с десяток школ (я поступил в нашу школу в 9 класс; некоторым повезло больше, и они учились у нас с 8-го класса). Только я уже к тому времени немножко привык, а на папу эта лекция-спектакль обрушилась совершенно неожиданно. Не вижу ничего зазорного в слове «спектакль». Ведь Евгений Александрович был не просто блестящим лектором, но и замечательным артистом. Как всякий артист, он, человек невысокого роста, в видавшем виды пиджачке просто преображался на кафедре. (Как-то сказал мне, школьнику: «Выберешь нашу профессию – будешь в таком же пиджаке ходить». Видимо, с тех пор я не люблю пиджаки). Он умел чувствовать аудиторию, и нас этому учил. Рассказывал, что, когда делаешь доклад, в первые три минуты нельзя говорить ни о чем существенном: публика не слушает, а разглядывает докладчика. Много позже я услышал американскую версию этого правила: в начале лекции нужно просто рассказать какой-нибудь анекдот.

Евгений Александрович много чему нас учил. Урок посвятил чтению Стенографического отчета печально знаменитой сессии ВАСХНИЛ 1948 года, разгромившей в Советском Союзе генетику. Читал, комментировал, объяснял. С восхищением рассказывал об И. А. Рапопорте, замечательном ученом (обнаружил химический мутагенез – открытие нобелевского уровня) и храбром человеке, буквально прорвавшемся на трибуну и выступившем с жесткой антилысенковской речью. (Речь была встречена «редкими аплодисментами», как написано в Отчете; кажется, единственный случай на этом мероприятии, когда антилысенковское выступление было встречено аплодисментами). Это тогда я услышал от Е.А., как кричали с мест В. С. Немчинову, ректору Тимирязевской академии, пытавшемуся хоть что-то спасти: «Все это краски и статистика», и с тех пор твердо знаю, что без статистики в экологии никак нельзя. А Стенографический отчет время от времени перечитываю, чтобы не забывать историю; благо он теперь у меня свой, подаренный моим другом Алексеем Симоновичем Кондрашовым.

Еще были осенние, зимние и весенние экскурсии за город. По правде говоря, я, не будучи по складу натуралистом, не всегда принимал в них участие; предпочитал поехать на воскресенье к дяде, провести день в семье и немного подкормиться. (Конечно, мы не голодали в интернате, но две громадных кастрюли хлебных обрезков, которые каждый день оставляли в столовой после окончания рабочего дня, уже к 9 часам были обычно пустыми). А однажды Евгений Александрович привел нас к известному коллекционеру, собирателю старинных зоологических книг и рисунков (петербуржцы наверняка помнят его имя, а я забыл). Мы набились в квартиру этого пожилого почтенного человека большой компанией, человек 10, разглядывали эти бесценные книги, слушали рассказы его и Е.А. и, боюсь, сильно смахивали на дикарей, пришедших на экскурсию в Британский музей.

Я был не самым типичным учеником Е.А., ему пришлось со мной повозиться, особенно в начале. Он быстро убедился, что мне неинтересно заниматься систематикой, делать зоологические рисунки и обрабатывать бентосные пробы, которые мы собирали в летних и зимних экспедициях. Сначала отправил меня в школьный кружок на кафедру биохимии ЛГУ заниматься хроматографией. Ходить в университет было приятно, мне даже выписали пропуск, временный, конечно. Но хроматография оказалась скучнейшей наукой, даже не наукой, а собранием каких-то рутинных процедур. Я честно сказал Е.А., что биохимия, по крайней мере, в образе хроматографии, мне неинтересна. Е.А. возражать не стал, продолжал думать и искать. И, наконец, нашел: предложил мне и моему другу Генке Лёвину, который учился в химической половине нашего химико-биологического 9 «д» класса, заняться калорийностью мидий и маком. И это дело у нас пошло, до сих пор с удовольствием вспоминаю, как мы сидели с Генкой в задней комнате нашей юннатской («предбаннике») и проводили «мокрое сжигание». Генка больше отвечал за химию, а я за экологию и статистическую обработку, в меру своего понимания того и другого. Экологией и статистикой продолжаю заниматься до сих пор.

Есть такая расхожая фраза, что учитель растворяется в своих учениках. Хочу надеяться, что малая часть Евгения Александровича растворилась и во мне. Постараюсь соответствовать, дорогой Евгений Александрович.