«Между Питером и Ленинградом»
| Вид материала | Интервью |
- Экономистом Питером Друкером как не имеющая закон, 393.11kb.
- Сочинение на тему: «Страшные годы войны- грозные годы блокады», 55.96kb.
- -, 1144.3kb.
- Конкурс знатоков истории Великой Отечественной войны. Цель, 73.21kb.
- Реферат на тему: “Изображение деревни в романе Ф. А. Абрамова, 64.13kb.
- Конкурс знатоков истории «Ленинград город герой», 292.57kb.
- Юрий Ротенфельд "На пороге третьей мировой, 51.32kb.
- Говори меньше. Скажи больше, 749.19kb.
- 1. Мотивация и стимулирование трудовой деятельности, 73.63kb.
- Имя собственное в поэтике яна сатуновского, 294.65kb.
Пианистка. Лет 60. Седая. Ни с кем не общается, никто о ней ничего не знает. Слышно только, как играет в музыкальной комнате на пианино.
Мила. Крашеная блондинка, лет 45–47. Кормит всех ничейных, бездомных кошек. Общительна, кокетлива, активна. Первая встречает вновь прибывших, вводит их в курс дела – то есть рассказывает, как всё здесь отчаянно плохо. Женщину, приехавшую на несколько часов раньше меня, застала в слезах – она уже с Милой познакомилась!
Ира. Русская немка из Казахстана, лет 30.
ОН-а. (Ольга Николаевна). Примерно ровесница Милы. Может быть, самое важное лицо в этой «пьесе». Филолог, в прежней жизни преподаватель ВУЗа. Наверное, талантливый преподаватель.
ОН. (Олег Николаевич) – ленинградец, бывший военный, лет 40. Где-то там семья, две или три дочери. Приехал на разведку: стоит ли выезжать.
Он и она. Кажется, любовь. Только он женат. И сопротивляется этой любви изо всех сил.
Белла. Москвичка, примерно ровесница Милы и Ольги.
Комната Иры. Появляется Белла с бутылкой в руках.
Белла. Стаканы давай, пить будем! Ещё одна проститутка родилась! (Видит, что не понимают.) Ну, внучка... А все женщины проститутки! И правильно, не голодать же... (Выпив, рассказывает не без удовольствия, как соседка вытащила её впервые «на панель» мужиков ловить.) Это Сонька, дочь, меня сюда заслала, я бы и в России спокойно жила. Мужики были. Квартиру как раз обменяла, двухкомнатная стала, только бы пожить. Обставила... (Смеётся.) Знаешь, я с мужиками как... Пойдём в магазин еду покупать, а я ему: ну, посмотрим, какой ты щедрый... И всё умела. Светку, сестру зятя, пристроила, так она не выдерживала, никак телевизор отработать не могла. А я запросто – не в тягость. Когда кому была нужна, чтоб не молоденькая и с большой грудью, – мне звонили...
Ира. А кого-нибудь любила?
Белла. Ой, я такая дура, во всех влюбляюсь... (о дочери.) Знаешь, как я её к жизни приспосабливала? На другой конец города пошлю, бывало, в больницу еду отвозить – они у меня как раз один за другим помирать начали: мать, отец, муж... Лет пять: ухаживала – хоронила, ухаживала – хоронила... Так пошлю её, она говорит: не доеду! А я: доедешь! Рука у меня тяжёлая, лупила знаешь как... И такая самостоятельная стала! А иначе нельзя, не выживешь. Отселила её. Она мне жить не давала. Мужика не привести. Я ей комнату выделила – живи!.. Она жестокая. Кота в окно выкинула, мешал ей, суке. И дочь не любит. Я ей говорила: не рожай! Вот увидишь, выбросит, как кота! Противная она... У неё же никаких подруг... И жадная... Виктор, ну любовник её, – он неплохой был, мне мать мыть помогал, а её бил вовсю... Она каждую тряпку жалела. А он отнимет у неё и мне отдаст: берите... Она-то у меня всё что-нибудь урвать норовила! Хоть денег полно... Так я хитрая! Как ей приходить – все новые вещи в чемодан и на антресоли, сама в таком сижу, что аж стыдно... А думаешь, почему скупая она? Нищету видела – не хочет. Боится нищеты... Я, бывало, с мужиком в ресторане сижу и не ем ничего, чтобы ей забрать... Или в санаторий её на всё лето, чтоб кормили. Она плачет, не хочет, а я: терпи, кормят... Теперь остановиться не может, гребёт и гребёт. Даже няньку к дочке не наймёт; денег жалко... Но, конечно, ещё не хочет, чтобы чужой человек в доме... Она же деловая, организовала бюро такое, ну, с девочками... Так одна прямо у неё в доме работает, три раза в неделю. Почему у неё? Замужняя, подработать хочет, да чтоб дома не знали. А моя! Мужу два дня в неделю выделила, и чтоб всё!.. Наспалась я уже, говорит, на всю оставшуюся жизнь...
Ира. А сколько стоит?.. Ну, в бюро этом? Час? Ночь?
Белла. Какая ночь, ты что? 15 минут, ну полчаса... За ночь знаешь сколько... И твёрдо: за полчаса не успел, плати снова. Сестра зятя 12 тысяч набрала... Потом попалась. Выдворили. Из страны. Пошла по вызову, а там... А может, плохо обслужила... Слабачка, я тебе говорила...
***
Мила и Ольга Николаевна. Казалось бы, ничего общего, кроме возраста. Но в чужой стране люди на первых порах цепляются друг за друга, как тонущие, не вникая... Хотя...
Мила (продолжая разговор). Ты этого не знаешь, ты же как русская жила! У тебя в документах что? Русская. То-то. И внешность... А я полной мерой хлебнула. Больше всего боялась выйти замуж за еврея. А больше никто не взял. Домой боялась приводить. Как придёт – считай всё. И морды, и бабушка на идише... Сколько раз просила!.. (Вдруг смеётся.) Слушай, однажды случай был! Из электрички выходила, нога застряла – ни туда ни сюда... Мужик какой-то сзади (лица не видел – а я стройненькая, ножки там, всё как надо) меня обхватил и вытащил. Сильный такой... А потом в лицо заглянул и плюнул: морда-то жидовская!
ОН-а. Как плюнул?
Мила. Да не на меня, в сторону. Пожалел, что вытащил. На тебя, небось, не плевали. И замуж за русского вышла.
ОН-а. Я за кого любила вышла.
Мила. Так взял же! А меня не брали! Я что, хуже тебя? Всю жизнь волосы светлила, чтобы подальше... Я вот военных любила, к ним на танцы... Слушай, ты кого любила?
ОН-а. Не знаю... Может, умных. Не знаю.
Мила. Учёных, небось! Может, и правильно. Военным – им нельзя было на еврейках, у них служба сразу – швах!.. Слушай, а как тебе Гриша?
ОН-а. Кто это?
Мила. Ну, в спортивном костюме, с третьего этажа... Немец... Как там у них: цвайтен шток! Учусь! Я в школе самая лучшая по языку была... На все олимпиады... И стихи писала. Хотела в литературный... Отец не дал. Сказал: это не хлеб. Командовал. В «политех» пошла... Потом в торговлю... Так как тебе Гриша?
ОН-а. Злой, по-моему.
Мила. И правильно! Если все сволочи... Ладно, пошла кошек кормить. Мне за это, между прочим, Господь Бог должен бы что-нибудь выдать, за животных. Уж сколько лет кормлю, то тут, то там... Эх, устроиться бы работать в какой-нибудь кошачий приют... Ладно, подруга, у самой муж пьяница...(Смеётся.) Это поговорка такая.
***
Уже полтора месяца, как я здесь. Привыкла, почти прижилась. Что делаю? Читаю, думаю, пишу вот. Пианино есть! Ах, музыка, моё спасение... Тысячу лет не играла, и теперь, закрыв глаза, то, что полвека назад... Удивительно – руки сами вспоминают. А когда открываю глаза – ниточка рвётся. Ниточка, протянутая в прошлое, в детство... Хочу ноты. Какие? Всё равно! Но-ты!!!
Мой безмолвный вопль услышан! У меня есть вальсы Шопена! Ещё потяну ли... Да это и не важно. Постучалась в дверь незнакомая молодая женщина из Казахстана – и протянула ноты: «У вас ничего нет, а мне это не по силам...» Удивительно. Про себя рассказала: окончила всего три класса музыкальной школы, какой-то зачёт по гаммам не сдала... И всю жизнь к инструменту тянется – хотя и дети уже, и профессия... А сестра её – пятёрочница – как на эти самые пятёрки школу кончила, так к пианино больше никогда не подошла. Вот так.
Интересно, как чужой язык постепенно впитывается сознанием. Пока, до курсов, иду по своей системе – на ощупь. Сначала в общей тёмной массе высвечиваются слова, ассоциативно с чем-то связанные. Свежий – фриш (Макс Фриш – драматург), красный – рот(!), спокойный – штиль(!). Многие фамилии, бывшие до того безликими, вдруг наполнились смыслом. Оказывается, Гольдин – «золотой», Штерн – «звезда», Эйдельман – «благородный человек», а бывший одноклас-сник Шварцман – «чёрный человек». Ах, как интересно!
Английский и помогает, и мешает. То к немецким глаголам как-то сами подскакивают английские местоимения, и такая презабавная мешанина получается... То вдруг ощущаю языковое сходство – вижу, как из одного истока текут в разные стороны реки... Как будто немцы и англичане в какой-то момент просто «не расслышали» друг друга! То совпадают начальные буквы слов по написанию (местоимение «я», например), то сам принцип основных и вспомогательных глаголов (только в немецком два глагола так красиво «обнимают» фразу!).
Не этим, конечно, надо заниматься. Нужно зубрить склонения артиклей (вот морока!) и т.д. Но так не умею, мне надо, чтобы было интересно, и я это интересное откапываю. Обнаружила, например (не вычитала!), что все вопросительные слова в немецком (или почти все) – на букву «W». Почему? Да и само слово «почему» (warum?) – тоже. Кстати, Анжелика Варум, наша российская певичка, – так у неё немецкая фамилия? А если вспомнить, что в прошлом она из Саратова (немецкое Поволжье)...
Самое непостижимое для меня в немецком – род существительных. И не потому, что не совпадает с нашими, просто не могу увидеть в этом делении логики. Как ни стараюсь! Например: «ложка», «нож», «вилка». В немецком все эти слова кончаются на согласную, но «ложка» – мужского рода, «вилка» – женского, а «нож» – среднего. По-че-му? Или «юбка» – мужского рода, а «брюки» – женского... Слабо разобраться? Мне говорят: не пытайся понять, зубри. А я не верю! Не верю, что нет логики, тем более у немцев. Просто она мне неизвестна. Так почему «лоб» – женского рода, «рот» – мужского, а «глаз» – среднего? Все же на одной физиономии! Зато большинство сущностных понятий и явлений природы – мужского рода: ветер, гора, звезда, дождь, молния, мороз... И Бог, и космос... Но солнце – женского. И ад, и мучение – тоже. Эмоционально понятно...
***
На следующий же день после прибытия в Германию и хайм я должна была официально зафиксировать своё появление здесь. Для этого нужно было добраться до города (поездом или автобусом – общежитие находилось в деревушке) и посетить там два «соответствующих» учреждения: в одном –встать на учёт, в другом – получить прописку.
До сих пор не понимаю, как рискнул социальный работник хайма отправить меня одну в это путешествие. Мой языковой багаж состоял из одного-единственного слова «капут», в естественном для меня сочетании его со словом «Гитлер», – согласитесь, не самое необходимое и подходящее в данной ситуации.
Так что руководило моим «социальщиком»? Развлекался? Решил выяснить, кто я и на что способна? Или это было жёсткое воспитательное мероприятие: учи язык?!
Я приняла испытание с готовностью и почти с азартом. Любопытство часто вело и выручало меня в жизни. Вот и сейчас мне было интересно, как я сумею выкрутиться. Подумала-подумала, написала на листочке адреса и названия искомых учреждений – и поехала. Сначала пробовала общаться на английском – не понимают (в Восточной Германии на английском мало кто говорит, там же все русский учили). Тогда стала совать свой листочек с адресами в нос каждому встречному, улыбаясь при этом радостно и беспомощно – как в игру играла! И получилось в конце концов! Какой-то добрый человек (подозреваю, тоже эмигрант) взял меня за руку, привёл в нужное учреждение и втолкнул в желанную комнату – а уж там... «Социальщик» мой, надо сказать, зауважал меня за находчивость и потом не раз помогал в сложных случаях.
Через несколько лет я оказалась в сходной языковой ситуации уже в Италии. Не смогла отказать себе в удовольствии увидеть прекрасную Флоренцию, незапланированно сошла с поезда, вышла в город и – потерялась... И всё повторилось – с вариациями, конечно. Снова в моём лексиконе было одно-единственное слово – на этот раз «ариведерчи» (помните песенку «ариведерчи, Рома»?). Английский, на котором говорят практически все в Италии, был к этому времени прочно забыт. Немецкий я ощущала в данной ситуации почти родным и была бы счастлива, если бы кто-нибудь... Но общаться пришлось в результате средствами, так сказать, пантомимы – изображать идущий поезд, чтобы выяснить, в какой стороне вокзал...
***
Страсти по языку пока отодвигаются. В тихом течении хаймовской жизни, почти курортной для тех, кто люто вкалывал ТАМ, назревают события, могущие оживить пьесу.
Началось с того, что на внутренней стене хайма появилась надпись, унижающая евреев. Приводить её не буду – мерзкая и оскорбительная. Затем ещё несколько выпадов того же рода: одной женщине не дали говорить по телефону – демонстративно шумели, другую – попугали, третью – чуть не сбили с ног, когда она шла с «кипящей» кастрюлей... Ну и немного покидали камнями в еврейскую пару, вышедшую вечером прогуляться – но, видно, уже на излёте агрессивной активности, иначе бы травм не миновать.
Инициаторы забав – хаймовские подростки. Маясь в рождественские каникулы от праздничного безделья, они наглели с каждым днём. Досталось, кстати, не только евреям. Изнывающие от «нечего делать» мальчики посетили школьную дискотеку и так «разобрались» там с местными ребятами, что полицию и скорую помощь пришлось вызывать! Родители перепугались: депортировать могут! – но как-то обошлось.
Говорят, подобное было и раньше. Года два назад, рассказывает девочка-немка, когда общежитие было чисто еврейским, его вообще пытались поджечь. Потому, мол, и сделали смешанным, теперь, мол, всё в порядке. То есть дерутся между собой, внутри. Иногда – индивидуально, иногда – массово, но всегда – истово! До полиции, до реанимации... А начинается обычно почти невинно... (Для пьесы: человек, живший всегда как русский, обретает опыт вечно гонимых...).
Итак, начало вполне невинное... Двое у окна в коридоре – курят, выпивают, матерятся... Нет, не ругаются, они «на ём» разговаривают. Снизу, с первого этажа, женский голос: Может, хватит, а? Ребёнок заснуть не может...(Не реагируют.) Эй, вы там! Очумели? А ну прекращайте!
Курящий. Кто там? (Выглядывает из окна.) А, жидовочка! (Весело.) Молчать, жиды! ТИ-ХО!
По лестнице снизу вбегает муж женщины.
Муж. Ты что сказал? Ты что сказал?! Повтори!
Курящий. Чего прыгаешь? Запыхался... (беззлобно) «Жиды» сказал. Ну? Жиды они и есть жиды...
Муж (кидается его бить). Тварь...Фашист...
Курящий (взорвался). Да, фашист! Фашист! С пяти лет «фашист»... Сколько себя помню – фашист... (Драка.) Проходящие мимо присоединяются к своим. И вот уже групповая потасовка. Бегут вахтёры общежития с дубинками...
Снова Мила и Ольга Николаевна.
Мила. ...Ты этого не знаешь, ты как русская жила... Я бы вообще тем, которые не евреи настоящие, половину пособия давала. Или совсем не давала. А то повывозили... На одного еврея – пять русских... Всю жизнь боялась. Что уволят боялась, дрожала. И все видели, что дрожу! Как в колхоз или мыть что, убирать – первая была. Как сокращение – хоть под стол залезай... А тут прошёл слух, что погром... Мы брата отдельно держали: отец говорил, хоть один уцелеет, если что... А мне соседка: ты не бойся, я тебя за кошек спрячу... Тебя не прятали? Тебя не увольняли? Спать не надо было со всеми подряд, чтобы не уволили?
ОН-а. Ладно. Думаешь, только ты хлебнула? Каждый хлебнул. У меня родители репрессированные, всю жизнь в лагерях. Отец так и погиб, я в лагерях родилась. За мной это всю жизнь тянулось... В КГБ каждый мой шаг... Среди студентов – стукачи... Фразу не так сказала – к ректору...
Мила. Ты что сравниваешь! Ты всё равно русская была. Понимаешь? Да не поймёшь ты! Вот прошло время, тебе за родителей льготы какие-то...
ОН-а. Господи, что ты говоришь!
Мила. Что надо говорю! Время другое, и ты уже гордиться можешь, что родители репрессированные, и ты вроде как героиня – в лагерях родилась, да? А еврей – он всегда еврей! Я всю жизнь скрыть хотела, отчество изменила, фамилию на белорусскую переделала, чтобы не понять... Теряла сколько раз документы, чтобы понемногу, по чуточке вытравить... Дочь из школы приходила, плакала. Говорит: делай что хочешь, чтобы я русская была... С мужиком жила – алкоголик, зато русский. Замуж за него хотела, только чтобы он Машку удочерил, национальность ей дал, а ей уже 15 было... Ты, подруга, еврейкой не была... А потом, когда выезд разрешили, а я уже всё из документов вытравила, теперь обратно надо было! Знаешь, сколько натерпелась! То – не еврейка, а то – опять еврейка! Прямо как на толкучке: поглядите, какой у меня нос да как я картавлю... Дочь почти плясала перед ними в консульстве – посмотрите, у меня фигура еврейская!.. Они смеялись... Согласились, пустили вот... А теперь не может, назад хочет... Замуж за русского вышла, и девчонку, говорит, убью, а за еврея не отдам... Всё, устала, к кошкам пошла. Вчера вот на помойках рылась, еду им искала. Должен мне за это Бог что-нибудь?..
ОН-а. Взял же русский... Ну дочь...
Мила. А! Это чтобы вывезла!.. Зачем рожали меня? Уже трое детей было! После блокады, больные все, отец – туберкулёзник... Преступники они, сволочи. Разве можно было таким больным, старым, да ещё евреям – детей рожать?
ОН-а. Да не было б тебя...
Мила. И пусть бы не было! А что хорошего, а? Всю жизнь боялась спутать, туберкулёзную чашку или ложку взять. Да я вся больная, вся складная. Внутри – вырезано, снаружи – вставлено. Думаешь, мои зубы? И всё так. Замуж не выйти, прятаться придётся. А на раз – пожалуйста, хоть сейчас. Слушай, подруга, мне вчера книжку дали. Ну, про знаки Зодиака. Близнец она, правда Близнец, потому и двойная. Мне гадалка говорила: Близнецов не подпускай! А куда я их дену? Они все вокруг меня расположились. Муж – Близнец был, брат – Близнец, дочь должна была быть Близнец, но раньше родилась. А всё равно Близнец. И этот Вовка со второго этажа, ну который гвоздя забить не может... Слушай, у меня там, в России, две кошки остались, ласковые такие... Как думаешь, смогу сюда кошек привезти?..
***
Столкнулись двое, приехавшие в хайм в один день, – ОН и ОН-а. С ней мы уже знакомы – Ольга Николаевна, лет 45-47, он – Олег Николаевич, лет на семь моложе. Из разных пластов жизни: он бывший военный, из тех, кто всё – «своим горбом», она – человек из литературы. У обоих ТАМ – и это объединяло – остались семьи, которые надо было сюда вывозить (или не вывозить?). Оба приехали на разведку, первопроходцами, так сказать. Оба полукровки. Он привлёк её внимание «лица необщим выражением» – смесь иронии и отчаяния. Это выражение лица потом можно будет принимать то за безмерное детское почти удивление, то за потрясённость, то за влюблённость... А может быть, просто такое строение мышц. И достигается кажущееся «необщим» нажатием какой-то банальной кнопки.
Их потянуло друг к другу. Труд и напряжённость общения. Иногда почти война в узнавании друг друга. Она – талантливый преподаватель, может быть, избалованная отношением студентов, не понимает, почему её «излучения» встречают яростное сопротивление – почти во всём, почти всегда.
ОН-а (продолжая разговор). Об этом у Стругацких есть (Думая, что это-то он, скорее всего, читал.)
ОН. Об этом в Библии есть.
ОН-а. Ну и в Библии...
ОН. Но вам Стругацкие, конечно, ближе Библии...
ОН-а. О Господи! (Не могла же она сказать ему, что про Библию не упомянула, так как была уверена, что он её в руках не держал! А она привезла с собой огромную, тяжёлую, на полчемодана. Комбинашку всего одну, домашние тапочки вообще не влезли. И на груди нательный крест, который она первое время прячет, боясь оскорбить религиозное чувство евреев. Это потом она узнает, что не у неё одной крест...) Да читала я Библию! Хватит!.. Что вы про меня знаете?! Слушайте, мы тут зачем собрались? Языком заниматься. Если мы будем всё время отношения выяснять...
ОН. Не кричите на меня! ( На её слова о том, что у неё был контакт со студентами.) А вот это неизвестно...
ОН-а. Почему? Почему неизвестно?
ОН. Вы судить об этом не можете. Они от вас зависят. Вот если лет через пять... подошёл к вам кто-то и говорит: спасибо, вы мне тогда...
ОН-а. Почему через пять лет? Они сейчас меня любят... (поправляется) Любили... (поправляется) Любят. Я уезжала – они шампанское...
ОН (смеётся). Празднуют!.. Радуются, что уезжаете...
ОН-а. Говорят: нам скучно без вас... А я их как люблю... Я им говорю: а мне-то как без вас... Кому же я то, что знаю – про Гоголя, про Чехова?.. Почему я должна перед вами всё время оправдываться?
ОН. Не давите на меня эмоционально...
Потом было и другое: доверие, чувство плеча и локтя. Общение, приносящее радость. Только он никогда ничего от неё не принимал. Если она говорила, что что-то любит в музыке, в литературе, и предлагала, делясь, кассету ли, книгу ли – он всегда говорил: «Нет. Не надо меня переделывать». Не входил в её мир, на её территорию. И на свою не пускал. Сам ей никогда ничего не предлагал, хотя вскользь говорил о каких-то книгах, которые его интересуют. В какой-то момент к просветляющейся музыке человеческих отношений прибавилось ещё что-то. Не подголосок мелодии даже, а призвук в аккомпанементе. У одного? У двоих? Она расслышала первая – и удивилась, и обрадовалась. Она всегда радовалась, вслушиваясь в биение непредсказуемого человеческого сердца...
ОН-а. Настоящий русский – всегда немного еврей!
ОН (смеётся). Не так. Лучшие русские – евреи!
ОН-а (вдруг). Меня Господь тебе как милостыню подал... (Сказала – и испугалась родившихся слов... Его лицо... Сейчас ударит. Нет, задушит... Господи, кому она такая нужна... И все поступки всегда несоразмерные, ненужные, глупые, а других совершать она не умеет... Забраться бы куда-нибудь в угол, завязаться в узелок, чтобы не видно и не слышно... И зачем-то вопреки всему повторила...) Меня Господь тебе как милостыню...