Geum.ru

В. И. Шабалин доктор экономических наук, главный научный сотрудник идв ран, Чрезвычайный и Полномочный Посол ( в отставке) материал к интервью

Вид материалаИнтервью

Содержание


Я сделал вывод
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6
действуют и «свои» вековечные связи и взаимозависимости явлений объективной действительности, образуя в изумительно специфических условиях особый мир на земле. Вновь звучат слова ректора Народного университета У Юйчжана: «Нельзя ничего понять в Китае без учета специфики страны. Мы – особенное государство, мы и люди особенные. Общие законы можно изучать и в Москве, а в Пекине надо изучать, чем мы отличаемся от всех других».

Китай не только имеет право на свой собственный путь развития, но и исторически обязан идти по такому пути. Я сделал вывод, что наиболее соответствующим условиям КНР был путь создания так называемого новодемократического общества.

В сентябре 1956 г. – спустя 11 лет после предыдущего съезда – состоялся VIII съезд Компартии Китая. Политики и ученые нашей страны, как правило, дают высокую положительную оценку этому форуму. Действительно, в своих декларациях съезд затормозил гонку преобразований, подчеркнув значение постепенности реформ; высказался против культа личности; принял в целом взвешенную программу развития страны; призвал партию покончить с субъективизмом и бюрократизмом, укреплять «вечную и нерушимую братскую дружбу с великим Советским Союзом».

Однако съезд совершил крупную, на мой взгляд, стратегическую ошибку. Он преждевременно объявил о победе социализма в стране и догматически воспринял советскую модель развития. Резолюция VIII съезда КПК утверждала: «в Китае «создан социалистический общественный строй». Между тем, историческим условиям Китая, конкретной экономической ситуации, традициям политической борьбы за обновление страны более соответствовала концепция новодемократической революции и строительства новодемократического общества. Это был один из основных моих выводов в результате пребывания в Китае. Я писал об этом в ряде своих публикаций.

Эта концепция, истоки которой можно найти у «отца нации» Сунь Ятсена (1924 г.) и которую Мао Цзэдун обосновывал еще в 1939-1949 гг. в своих работах «Китайская революция и КПК», «О новой демократии» и др., была принята в качестве программной установки на VII съезде КПК в апреле 1945 г. Концепция предусматривала создание на длительный исторический срок переходного к социализму классового общества, объединенного на общенациональной, общенародной основе во имя строительства «богатого и могучего» Китая; подчеркивалось, что в едином фронте во главе с КПК «может участвовать всякий», кто разделяет эту цель. Речь шла о союзе нескольких «революционных классов», включая патриотическую национальную буржуазию. Республика новой демократии, - отмечал Мао Цзэдун, - это не буржуазная, но и не социалистическая республика типа СССР, не диктатура пролетариата, а «третья форма». Доктрина новой демократии предусматривала долговременное существование многоукладной экономики. Таким образом, при благоприятной международной обстановке закладывались бы основы наиболее эффективного, на мой взгляд, способа производства – смешанной экономики. Государство овладевает только «командными высотами» экономики, крупным капиталом; на добровольной основе развиваются кооперативы; земля помещиков передается в собственность крестьянам; частная собственность, «кулацкие» хозяйства сохраняются, развиваются под контролем государства капиталистические предприятия национальной буржуазии. Новодемократическая программа фактически успешно осуществлялась первые три года после образования КНР в 1949 г.; ее ростки явно пробивались в периоды «урегулирований». Экономическая часть программы новой демократии похожа на ленинский НЭП. Но еще в большей мере эта программа совпадает с платформой осуществляемых ныне в КНР реформ, ее основные принципы возродились из пепла «большого скачка» и «культурной революции» и трансформировались в концепцию реформ и открытости. Архитектором современных реформ считается Дэн Сяопин. В этом большая доля истины, но по существу он повторяет в новые условиях многие основные положения теории новой демократии Мао Цзэдуна.

Теперь о другом весьма важном выводе – настоящий китаевед должен стремиться понять, уловить «дух Китая» или хотя бы основные черты китайского менталитета, без чего невозможно стать профессиональным специалистом, ученым по Китаю. Я остановлюсь на этом подробнее, потому что менталитет народа, хотя и зыбкое понятие, но является исключительно важным фактором в деятельности населения и, следовательно, государства. В характере народа отражается совокупность условий жизни на протяжении его истории, духовно-нравственный и «земной» опыт предшествующих поколений, опыт борьбы за государственную независимость и свободу и вместе с тем особенности климата и природы, социально-экономические условия жизни, культурное, философское и эстетическое влияние элиты общества, а также других народов. Не просто понять типичные и устойчивые черты, реально определяющие общественный стиль, образ жизни той или иной национальности, черты, на основе которых происходит самоидентификация человеческой общности и кристаллизуются – что особенно важно – исторические и иные условия жизни в виде неписанных социальных законов, склада ума, привычек, этических и поведенческих норм, типа психологии, наследуемых поколениями. Не просто, но надо.

За годы учебы и работы в Китае я «прикипел» к этой стране. В начале XIX века русский ученый, историк, филолог, археограф Р.Ф.Тимковский писал: «Судьба украсила жизнь событием редким, незабываемым: я видел Китай». Для меня Китай стал значительной частью жизни. Чувство сопричастности к Востоку усилилось после пребывания на Филиппинах и в Бирме. Восток уже при первом соприкосновении привлекает необычностью своей культуры, большей близостью своего мировоззрения к космическим началам, глубокими незабытыми связями с природой и древностью, традициями, ощущением непрерывности бытия и духа. Я посетил более 30 стран. Каждая из них своеобразная и интересна, но ни одна не затронула так душу, не заставила задуматься о веках прошлого и будущего, не поразила колоритом, как Восток, а на Востоке – Китай.

Уже на курсах китайского языка мы фактически начинали понимать смысл иероглифа и в какой-то мере иероглифического мышления как части специфической китайской цивилизации.

Один из столпов нынешней китайской литературы Ван Мэн подчеркивает: иероглифика – «это жизненный нерв китайцев, наша душа, наша «корневая основа». Иероглиф имеет не только прямой смысл, но и, пусть не всегда четкое, философское, ценностное значение, он как бы изображение идеи, а также содержит эстетический образ. Великие каллиграфы страны, изображая иероглифом понятие, создавали художественное микрополотно, экспрессивную декорацию своих скрытых чувств и мыслей. Не зря профессиональная каллиграфия в Китае приравнивается к живописи. Иероглифы в Китае сыграли огромную социальную роль. Они объединяют китайцев в пространстве, являются государственным оружием культуры в борьбе против сепаратизма. Существуют северный и южный диалекты китайского языка, а также диалекты гань, минь, сян и др. Пекинец плохо понимает шанхайца, не всегда разберется в том, что говорит гуандунец. Когда в 1958 г. я первый раз поехал в Гуанчжоу, меня сопровождал переводчик с китайского (южного диалекта) на китайский (пекинский диалект). Иероглиф цементирует нацию. Он связывает китайцев и исторически, во времени. Вся колоссальная письменная история, литература тысячелетий – это иероглиф. В условиях глобализации иероглифика приобретает для китайской элиты особое значение как одно из специфических средств культуры в противодействии стиранию национальной идентичности, подавлению китайской цивилизации, как преграда на пути агрессии вульгарной поп-культуры и плебейского «искусства» Запада.

Я с изумлением ознакомился с дворцами Пекина: «Ихэюань», «Гугун», «Бэйхай» - классика и символы Китая и китайского духа. Я проехал КНР вдоль и поперек, и почти везде возвышаются отличающиеся, но близкие по архитектурному типу и художественному стилю дворцы, пагоды, павильоны, парки, храмы, львы-близнецы, черепахи-близнецы и т.п. Для либерального ума иностранца это, возможно, тысячелетний консерватизм, однообразие. Для китайца – это единство государства, величие традиций, единое восприятие монументальных ценностей, источник формирования единого взгляда на мир, в конечном счете – единство нации.

Вместе с тем, «Ихэюань», «Гугун», «Бэйхай» - памятники насилия иностранцев над Китаем. В 1900 г. объединенные войска 8 держав (Англия, Франция, Германия, США, Австро-Венгрия, Италия, Япония и Россия), подавлявшие восстание «ихэтуаней», захватили Пекин и разграбили город, храмы «Ихэюаня» и «Бэйхая», истерзали «Гугун». Обида и ненависть к интервентам надолго оставались в глубине души китайской нации. Это сейчас можно прочесть в китайских учебниках истории о дворцах Пекина.

До «культурной революции» я посещал Всекитайские художественные выставки, побывал в музеях замечательных художников Ци Байши, Сюй Бэйхуна. Китайская классическая живопись существенно отличается от европейской, русской. Разительны и различия в восприятии живописи. Мы обычно смотрим на картину в поиске настроения и прекрасного, в поиске «любования» и рационального содержания. Как говорили мне мои коллеги в КНР, китаец ищет в живописи не только настроение, но и дух космологии, элементы просветления, в символике ощущает то, что недосказано, то ли конфуцианские, то ли даосско-буддийские мотивы. Посетил я также истинно китайские спектакли Пекинской оперы: спектакли о царе обезьян Сунь Укуне, танец Большой и Малой медведицы, пантомиму «Санчакоу», классический «Скандал в небесном дворце», героическую «Хитрость с пустой крепостью»… Китайский классический театр составляет одну из мощных основ культуры страны и явился для меня еще одним подтверждением, что Китай – это другая цивилизация, иной мир, который не спешит поддаваться глобализации, мировому нивелированию и долго будет возвышаться особой глыбой, ограждаемой своей историей и традициями.

Большое значение имело для меня ознакомление с духовным, пожалуй, культовым содержанием культуры и исторического наследия. За годы пребывания в КНР я посетил конфуцианские храмы, даосские и буддийские святилища и монастыри, беседовал с монахами. В последний раз в 2003 г. такая встреча состоялась в величественном даосском храме-монастыре, полностью высеченном в каменной горе более 2 тыс. лет тому назад. Постепенно сложилось представление, что и в этой сфере Китай – особая страна. Наиболее характерной чертой традиционной религиозной атмосферы в Китае является синкретизм – смешение разнородных религиозных и культовых систем без слияния их в одну одноцветную органическую систему, религию. Это многоцветный коктейль конфуцианства, даосизма, буддизма, с преобладанием – особенно в элите – строгого цвета конфуцианства.

Я не занимался научным анализом исторических, философских, социальных и других важных сторон этого переплетения великих религий и учений и обращаю внимание на некоторые моменты, но они все же показывают специфику страны. Так, во многих храмах можно увидеть синкретическое сочетание, «перекрестное опыление» разных религий и вер (кроме ислама и христианства), толерантное сожительство сонма «богов». Может показаться, что это какой-то хаос религиозной практики, но за ним прослеживается определенная платформа: приобщить к священнодействию как можно больше прихожан и объединить их прежде всего как китайцев, а не делить по камерам отдельных религий и сект. Подобная «всеядность» связана, как мне представляется, с прагматизмом и рационализмом – воспринимается то, что выгодно, она освобождает от религиозного фанатизма, от противопоставления китайца китайцу.

Л.Эйдлин, М.Басманов – исследователи классической поэзии – подаренными мне книгами своих переводов питали интерес к стихам Цюй Юаня, Бо Цзюйи, Тао Юаньмина, Ли Бо. Поэзия древнего Китая весьма своеобразна прежде всего не экзотикой, а сильными и тонкими образами, требующими от читателя сотворчества, «сонастроения», умения соединить и продлить философскую мысль, космическое настроение и изящное чувство – «строка кончается, а мысль безгранична». Я знакомился с классикой древнекитайской литературы – романами «Сон в красном тереме», «Троецарствие», «Речные заводи», «Сунь Укун – царь обезьян». Эти произведения XIV, XVI, XVIII веков уважающий себя китайский интеллигент знает в подробностях. Нужно хорошо знать детали китайской истории, быта, менталитета, смысл канонов и церемоний, чтобы увлечься сложными взаимосвязями действующих лиц. Правда, переводы на русский язык этих работ сделаны нередко тяжеловесно, консервативно. Произведения писателей ХХ века, Лу Синя, Лао Шэ и других несравненно более доступны и проза авторов периода после «культурной революции» весьма интересна. Знание исторической литературы имеет особенное значение в Китае, где крупнейшие политические кампании нередко начинались с невинных и странных для иностранца дискуссий вокруг древних пьес и романов.

Не менее впечатляющими были встречи и беседы с китайскими коллегами, людьми различных профессий, возрастов, уровней образования и т.д. Эти встречи и беседы создавали живые микрообразы, которые становились частью общей картины жизни страны, позволяли составить представление о китайском менталитете. Особенное впечатление оставляло самовосприятие китайскими собеседниками своей гражданской сущности, основывающееся, по моим впечатлениям, прежде всего не на принадлежности к каком-то общественному строю или политическому режиму и не на общечеловеческих, космополитических ценностях, а на более прочной базе – принадлежности к великому Китаю, многовековому, тысячелетнему государству, его истории, культуре, цивилизации. Патриотизм китайцев, кажется мне, имеет прежде всего не социальную (классовую) основу, а цивилизационную, он глубже, не колеблется от ветров революций, политических кампаний и случайных перемен. Если проникнуть сквозь толщу иероглифического мышления, странных форм и внешних явлений и условностей, то обнаружатся не только общечеловеческие ценности, но и стержень гордой самобытности, выделяющий китайцев в особый народ Великого Срединного Государства.

Особенное значение в менталитете китайцев имеет глубокое уважение своих традиций и сильная историческая память. Это сказывается и в общественной жизни, и в характере семейных связей, и в отношении ко всему иностранному.

В 1970-х годах преподавала мне китайский язык Линь Лин, дочь видного деятеля КНР Линь Боцюя, члена Политбюро ЦК КПК. Она долгое время жила в Москве, стала советской гражданкой, но сохраняла в себе китайский дух. На одном из уроков, рассказывая об обычаях Китая, не без гордости заметила: «Наша семья не принадлежала к аристократии, отец – из семьи сельского учителя, но мы знаем историю своего рода за последние 400-450 лет». Домашний алтарь, который традиционно имелся почти в каждой китайской семье, хранил эту память. В алтаре помещались изображения особо почитаемых богов, а также бамбуковые таблички предков по мужской линии. Такие таблички составляли семейную хронику за века. «Знание истории семьи, почитание предков, - подчеркнула Линь Лин, - одна из основ менталитета и сильной исторической памяти китайского народа».

Испокон веков в Китае существует понятие «100 фамилий» (лаобайсинь) – родовых знаков и вместе с тем миллионы имен. Если Ван встречается с Ваном, а Чжан с Чжаном, они могут догадываться, что принадлежат к двум родам, истоки которых скрываются во тьме веков, но все же они единородцы. Китаец знает, что хотя по имени он уникален, но принадлежит к определенному роду, которому, может быть, многие сотни лет. Это ли не основание для исторической гордости и чувства единства?

В перечне отпрысков великого китайского мыслителя Конфуция, хранящемся в г. Цюйфу провинции Шаньдун, числятся около полумиллиона его потомков – мужчин, представляющих 80 поколений; генеалогическое древо охватывает 2,5 тыс. лет!

Во время поездки по Китаю в 2006 г. нас сопровождал вице-президент Академии общественных наук, директор Института современного Китая академик Чжу Цзяму. В уездном центре Цзиань, основанном еще до н.э., в провинции Цзянси мы посетили местный колледж. В «галерее почета» на настенных мраморных плитах высечены портреты ученых и общественных деятелей древности. Китайские коллеги остановились у изображения выдающегося энциклопедиста, философа и литература XII века Чжу Си. Замерли в легком поклоне. Они отдавали дань уважения Чжу Си и, вместе с тем, Чжу Цзяму, который, оказывается, прямой потомок древнего философа по мужской линии в 25 поколении! Два Чжу через века смотрели друг на друга.

Конечно, нельзя мчаться вперед только по рельсам традиций, так как они содержат элементы консерватизма. Конфуций учил, лелея старое, постигать новое. Тогда традиции – не оковы, а одна из основ стабильности жизни, не охрана пепла с могил предков, а поддержание жизненного огня. В КНР хорошо понимают, что в мире идет колоссальная схватка цивилизаций, государств, транснациональных корпораций, религий, национальностей. И та цивилизация, которая прежде всего угрожает и России, и Китаю – цивилизация Запада – основывается не только на концепциях власти и силы, прикрываемых лозунгами демократии, рынка, свободы личности, но и на рационализме, подчинении знаний и интеллекта своим целям. В конкуренции с ней надо быть современным. Следует овладевать всем новым, идти навстречу современным опасным реальностям и преодолевать их.

Весьма важным компонентом культурной, духовной специфики Китая является то, что жители страны прочно стоят на своей национальной основе, не растворяют себя в иностранщине, напротив, прагматично, рационально китаизируют, «национализируют» то, что приходит к ним с других концов света. За тысячу лет с этнической карты страны исчезли десятки крупных этносов, многое переплавлено в едином котле. Китаецентризм обусловил политику, практику, идеологию и концепцию китаизации чужеродного, «переваривания» и поглощения. Это испытали такие народы, как кидани, бохайцы, чжурчжэни, маньчжуры, религии (буддизм), социальные учения. В начале ХХ века западные либеральные идеи модернизма и популистские идеи социализма были переработаны, китаизированы и слились в политическую доктрину Сунь Ятсена. Приспособлен к условиям страны, китаизирован и марксизм-ленинизм. Китайская цивилизация оказалась самодостаточной, пронесла себя через тысячелетия, продемонстрировала жизнестойкость, способность, впитывая и поглощая чужеземное, консолидироваться и сохранять свою «особенность».

Я полагаю, что без уважительного отношения и понимания этих важных черт китайского менталитета вряд ли может сформироваться китаевед, всесторонне воспринимающий Китай. Этот урок может быть усвоен только в Китае, а не за столом в московской библиотеке.

Колоссальный исторический и культурный фундамент великой многотысячелетней империи, покорившей окрестные территории, являвшейся колыбелью древнейшей цивилизации, дает китайцам, во-первых, основания для национальной гордости, рождает настроения исторического превосходства, чувство самоутверждения и «особенности» Китая; во-вторых, служит базой страстного желания возродить былое могущество страны, особенно после десятилетий полуколониального гонения в конце XIX и начале ХХ века под гнетом империалистических, иностранных государств; наконец, порождает надежды на «возвышение» Китая, на геополитический реванш, которые сделают его первой державой на земле. Эта триада, в конечном счете, и является, пожалуй, главным компонентом китайского менталитета, основой общественного мировоззрения.

* * *

В конце 1967 г. после возвращения из Китая меня приняли референтом в отдел ЦК КПСС по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран, в сектор Китая, где я проработал четыре года. Это был период завершения разбойной фазы «культурной революции» в КНР и наивысшего обострения советско-китайских отношений.

Отдел ЦК представлял собою центр, где в комплексе сходились государственные, политические и экономические, идеологические и организационные, другие линии международной деятельности страны. Аппарат отдела выступал как рабочий орган селекции, согласования интересов различных ведомств и выработки надведомственной государственной линии. Правда, во взаимосвязях с Китаем идеологический привкус был довольно сильным. КПК – такая же партия во власти, как и КПСС, и обе прикрывали государственные интересы идеологической пудрой, социалистической и марксистской фразеологией. Видимо, не в большей степени, чем прикрывают США свои гегемонистские, своекорыстные интересы идеологией всеобщей демократии. От нас требовалось прежде всего определение политической сути проблемы или явления, а не их места в марксизме-ленинизме. Фактически в отделе ЦК КПСС мы партийной работой не занимались, а совместно с другими ведомствами разрабатывали основы оценок и предложений, касающихся в конечном итоге государственных отношений Советского Союза с КНР.

Мне вновь повезло. Коллектив наш был дружным, работоспособным, многое строилось на взаимовыручке. Это был творческий мир любознательных людей, я бы сказал, оперативный научно-исследовательский центр китаеведов, результаты работы которого были востребованы, предназначались не для «грызущей критики мышей», а касались реальных жгучих проблем, главное – делались, как мы считали, во имя интересов государства. Я мог бы привести примеры того, как в аппарате ЦК КПСС служили выдающиеся интеллектуалы, но будет вернее и понятнее, если изложу сухую справку о китаистах, с которыми пришлось работать много лет.

В международных отделах ЦК КПСС (наш отдел, отдел по связям с компартиями капиталистических и развивающихся стран, отдел информации и отдел загранкадров) насчитывалось 17 китаистов. Все профессионалы, имели опыт практической работы в различных ведомствах, служили или учились в Китае, знали китайский язык. Среди них было 4 доктора и 7 кандидатов наук. Из этой группы до и после ликвидации КПСС вышли 6 послов СССР и РФ, представлявших нашу страну в 9 государствах, 2 старших советника МИД, 2 заместителя министра иностранных дел Российской Федерации – А.И.Денисов и С.С.Разов (оба кандидаты наук) и, наконец, академик РАН. Большинство из тех, кто по возрасту отошел от оперативной политической деятельности, стали ведущими сотрудниками научно-исследовательских институтов. Мои товарищи по работе в отделе ЦК, специалисты от древнекитайской философии до современных проблем глобализации, к настоящему времени опубликовали более 60 книг, не считая брошюр и сотен статей.

О китаеведении в период обострения отношений между СССР и КНР написано немного. Может даже сложиться впечатление, что это был период застоя в этой сфере. Понятно, что китаеведение – как и изучение Советского Союза в КНР – длительное время было в значительной мере подчинено задачам политического противостояния двух государств. Отличительной чертой момента было то, что по существу решающее влияние на научно-исследовательскую работу по Китаю оказывала не Академия наук СССР, а отдел ЦК КПСС. В своеобразной и сложной обстановке советско-китайского раскола китаеведение в СССР активно развивалось, хотя порою однобоко и противоречиво. Главное, на мой взгляд, состояло в том, что это развитие было нацелено на перспективу сотрудничества с великим соседом – Китаем.

В это время сформировалось несколько не имевших порою достаточно четких границ групп китаеведов.

Можно выделить ведущую группу ученых, которые оказывали в той или иной мере влияние на политику СССР не только путем предоставления систематизированной информации для ЦК КПСС, но и формируя предложения о нашей тактике для руководства страны. Сюда входили С.Тихвинский, О.Рахманин, М.Капица, М.Титаренко, Б.Кулик и еще несколько человек. «Их влияние проистекало не только из того, что многие из них занимали высокие посты в партийно-административном аппарате и в академических учреждениях, но и благодаря их интеллектуальному потенциалу», - отмечал один из американских исследователей советского китаеведения.

Другую группу ученых составляли сотрудники Института Дальнего Востока АН СССР во главе с М.Сладковским. По преимуществу они обслуживали политическую линию Советского Союза в отношении Китая. Здесь в основном собрались активные ученые, которых отличало наличие практического опыта.

Многих я знал близко по совместной работе. Добрые воспоминания сохранились о сотрудничестве в эти сложные времена с Г.В.Астафьевым – «аксакалом» советского китаеведения. С В.Акимовым, И.Коркуновым, Е.Коноваловым, В.Потаповым я трудился в редколлегиях по выпуску ряда крупных книг по экономике Китая. Вместе с докторами наук Л.М.Гудошниковым, В.Ф.Сорокиным, С.А.Манежевым работал на конференциях Европейской ассоциации китаеведов.

Определенной автономии в исследовании Китая придерживался Институт востоковедения АН СССР, а также видные китаеведы Л.Делюсин, В.Гельбрас, А.Меликсетов и др., не связанные непосредственно с практикой политических отношений СССР и КНР. Институт востоковедения сосредоточился в основном на изучении проблем истории и культуры Китая, проводил научные конференции «Традиции, государство и общество в Китае». В институте работали известные ученые Л.Васильев, А.Бокщанин, О.Непомнин, Л.Эйдлин, редкие специалисты со знанием старокитайского языка. Под руководством профессора И.Ошанина велась подготовка пятитомного Большого китайско-русского словаря.

Группа китаеведов работала в Ленинградском отделении Института востоковедения. Они в основном изучали древнюю и средневековую историю, философию и филологию на базе фундаментального собрания китайской литературы (рукописные памятники буддийской культуры, литературы и документы из пещер Дуньхуана, тибетские рукописи и ксилографы, памятники тангутского и киданьского письма).

Подготовкой китаеведов и исследованием проблем Китая занимались в Институте стран Азии и Африки при МГУ, МГИМО МИД СССР, некоторых других НИИ в Москве, а также Восточный факультет Санкт-Петербургского университета (профессора Е.Серебряков, Н.Спешнев) и ряд институтов и научных центров во Владивостоке, Хабаровске, других городах.

Руководство отдела ЦК КПСС стремилось привлечь потенциал науки прежде всего для создания более основательной базы знаний о Китае. Правда, кое-кто мечтал построить китаеведов в одну колонну, чтобы обеспечить единообразие политической платформы, не допустить идеологической смуты с китайского угла. В этих целях проводились Всесоюзные конференции китаеведов и другие многолюдные совещания, на которых в выступлениях вице-президента АН СССР П.Федосеева, О.Рахманина, М.Капицы, М.Сладковского излагались партийно-политические требования к китаеведению.

Основная часть подготовленных к публикации книг и статей по Китаю (порой пустых и никчемных) направлялась в отделы ЦК КПСС «для просмотра». Приходилось прочитывать массу материалов, готовиться к выступлениям, вникать в существо научных проблем. Это было хлопотно, но интересно. Общение с учеными, интеллектуалами, как правило, людьми своеобразными, с широким кругозором, освежало мозги.

Сотрудники аппарата ЦК, имевшие научные степени и звания, входили на