Данпиге Гюнтера Грасса была весьма характерная для юноши его возраста биография

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 25 26 27 28 29 30 31 32 ... 61

себе одиннадцатый палец, поскольку уже имевшиеся десять тоже не справлялись.

Вот так Оскар обзавелся третьей барабанной палочкой -- по возрасту она была

ему уже в самый раз. Только барабанил я не по жести, а по моховой подушке,

барабанил и сам не знал, я ли там барабаню или Мария. Мой это мох или ее?

Может, и мох, и одиннадцатый палец принадлежат кому-то другому, а лисички

только мне? А этот тип внизу, у него что, свой разум, своя воля? Кто

зачинает дитя, Оскар, он или я?

А Мария, которая наверху спала, а внизу принимала живое участие,

безобидная ваниль, а под мхом -- пряные лисички, которая хоть и хотела

шипучки, но не хотела того, кого не хотел и я, кто начал вести

самостоятельный образ жизни, кто доказал наличие собственного ума, кто

выдавал то, чего я в него не вкладывал, кто встал, когда я лег, кто видел

другие сны, чем видел их я, кто не умел ни читать, ни писать, однако же

расписывался за меня, кто и по сей день идет собственным путем, кто

отделился от меня в тот самый день, когда я впервые ощутил его, кто мой

враг, с которым я то и дело должен заключать союз, кто предает меня и

бросает в беде, кого я сам готов предать и продать, кого я стыжусь, кому я

надоел, кого я мою, кто меня грязнит, кто ничего не видит и все чует, кто

настолько мне чужд, что я готов обращаться к нему на "вы", у кого и память

совсем не такая, как у Оскара: ибо, если сегодня Мария заходит ко мне, а

Бруно деликатно исчезает в коридоре, он явнв не узнает Марию, не хочет, не

может, флегматично лоботрясничает, тогда как взволнованное сердце Оскара

заставляет мои губы лепетать:

"Выслушай, Мария, слова нежности: я мог бы купить циркуль, обвести нас

обоих кругом, мог бы тем же циркулем измерить угол наклона твоей шеи, когда

ты читаешь, шьешь или, вот как теперь, возишься с моим транзистором. Оставь

транзистор в покое, выслушай любовное предложение: я мог бы пустить капли

себе в глаза, чтобы снова обрести способность к слезам, я мог бы отдать

первому же мяснику свое сердце для мясорубки, если ты сделаешь то же самое

со своей душой. Мы могли бы купить плюшевую зверушку, чтобы между нами все

оставалось спокойным. Когда я соглашусь на червей, а ты -- на терпение, мы

могли бы отправиться на рыбалку и стать счастливее, А тогдашний порошок для

шипучки -- ты еще помнишь?

Ты называешь меня ясменником, я начинаю шипеть и бурлить, ты хочешь еще

и еще, я отдаю тебе все без остатка -- Мария, шипучка, нежные предложения!"

Ну чего ты все время крутишь радио, слушаешь только радио, словно тобой

овладела безумная страсть к чрезвычайным сообщениям?

ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЕ СООБЩЕНИЯ

На белой окружности моего барабана трудно экспе риментировать. И мне

это следовало учесть. Моя жесть требует, чтоб дерево все время было одно и

то же. Она хочет выслушивать вопросы в барабанном бое и в бое давать ответы

либо барабанной дробью, непринужденно стрекоча, оставлять открытыми и вопрос

и ответ. Итак, мой барабан -- это вам не сковорода, которая после

искусственного подогрева заставляет румяниться сырое мясо, это и не

танцплощадка для парочек, которые еще не знают, парочка они или покамест

нет. Вот почему Оскар никогда, даже в часы полнейшего одиночества, не

посыпал поверхность своего барабана порошком для шипучки, не примешивал к

порошку свою слюну и не устраивал представление, которого не видел уже много

лет и которого мне очень недостает. Правда, Оскар не мог так уж

безоговорочно отказаться от опытов с вышеуказанным порошком, но тут он шел

прямым путем и барабан к делу не примешивал, -- иными словами, я выставил

себя на посрамление, ибо без своего барабана пребуду посрамленным вовек.

Поначалу добывать порошок было весьма затруднительно. Я посылал Бруно

по всем графенберговским лавкам колониальных товаров, заставлял его ездить

на трамвае в Герресхайм. Просил я его также попытать счастья в городе, но

даже в тех киосках прохладительных напитков, что можно найти на конечной

остановке любого маршрута, Бруно не мог приобрести для меня шипучий порошок.

Продавщицы помоложе вообще не знали, что это такое, пожилые хозяева киосков

многословно припоминали, о чем идет речь, задумчиво -- по рассказам Бруно --

терли лоб и отвечали: "Что вам надо-то? Порошок для шипучки? Так его с каких

уж пор не бывает. При Вильгельме он был и при Адольфе тоже, в самом начале.

Да, это были времена! Но если вы пожелаете лимонаду или, скажем, колу..."

Мой санитар выпил за мой счет много бутылок лимонада и кока- колы, но

так и не раздобыл для меня того, о чем я просил. И все же желание Оскара

исполнилось, ибо Бруно проявил в этом деле неутомимость: вчера он принес мне

белый ненадписанный пакетик. Лаборантка специального лечебного заведения,

некая фройляйн Кляйн, исполнившись понимания, изъявила готовность открыть

все свои коробочки, ящички и справочники, взяла несколько граммов того,

несколько граммов этого и наконец, после множества попыток, намешала

порошок, описанный в рассказах Бруно: по рошок умел шипеть, пениться,

зеленеть и даже слегка пахнуть ясменником. А сегодня как раз был день

посещений. Пришла Мария. Но сперва пришел Клепп. Мы вместе с ним просмеялись

три четверти часа над какой-та чепухой, недостойной упоминания. Я щадил

Клеппа и ленинист-ские чувства Клеппа, не поднимал в разговоре злободневных

тем, -- короче, ни слова не сказал об экстренном сообщении, которое с

помощью маленького тран зистора -- Мария подарила мне его несколько недель

назад -- поведало о смерти Сталина. Однако Клепп, судя по всему, был в

курсе, потому что на рукаве его коричневого в клеточку пальто топорщился

неумело пришитый траурный креп. Потом Клепп встал, а Вит-лар вошел. Оба

друга, очевидно, снова перессорились, ибо Витлар со смехом приветствовал

Клеппа и сделал ему пальцами рожки.

-- Смерть Сталина сокрушила меня сегодня утром, когда я брился, --

ерничал Витлар, помогая Клеппу надеть пальто.

С сальным блеском благоговения на широком лице Клепп приподнял черную

ткань у себя на рукаве.

-- Вот поэтому я и ношу траур, -- вздохнул он и, подражая Армсгронговой

трубе, изобразил первые погребальные такты в духе Нью-Орлеанского диксиленда

-- тра-та-ра-ра-та-ра-ра-ра- ра, после чего протиснулся в дверь.

А Витлар остался, садиться не пожелал, более того, начал приплясывать

перед зеркалом, и мы с четверть часа обменивались понимающими улыбками,

отнюдь не подразумевая Сталина.

Уж и не помню, хотел ли я сделать Витлара своим поверенным либо,

напротив, ставил себе целью поскорей его выжить. Я подманил Витлара к своей

кровати, я подманил его ухо к своим губам и зашептал в эту разлапистую

раковину:

-- Порошок для шипучки? Скажи, Готфрид, ты знаешь, что это такое?

Он в ужасе отскочил от решеток моей кровати, он прибег к патетике и

присущей ему театральности, он выставил навстречу мне указательный палец и

зашипел:

-- О Сатана, почему ты вознамерился совлечь меня с пути истинного своим

порошком? Неужто ты до сих пор не знаешь, что я ангел?

И, подобно ангелу, Витлар улетел на своих крыльях, не отказав себе в

удовольствии еще раз допросить <свет мой, зеркальце" над раковиной. Право

же, молодые люди за стенами специального лечебного учреждения -- престранный

народ и тяготеют к манерности.

А тут пришла Мария. На ней был новый весенний костюм от портного,

элегантная мышино-серая шляпка с изысканно скромной соломенно-желтой

отделкой, и сооружение это она даже у меня в комнате снимать не стала. Она

рассеянно меня приветствовала, подставила мне щеку и немедля включила тот

самый приемник, который хоть и подарила мне, но, судя по всему, считает

предназначенным для собственного употребления, ибо этот гадкий пластмассовый

коробок призван заменять часть наших разговоров по приемным дням.

-- Ты сегодня утром слушал радио? Здорово, верно? Как ты думаешь?

-- Да, Мария, -- кротко ответил я, -- от меня тоже не захотели скрыть

смерть Сталина, а теперь прошу тебя, выключи радио.

Мария безмолвно повиновалась, села, все так же не снимая шляпку, и мы,

как обычно, поговорили о Курт-хене.

-- Ты только подумай, Оскар, этот негодник не желает носить длинные

чулки, а на дворе март, будут еще холода, они по радио предсказывали.

Я пропустил мимо ушей предсказание радио и принял сторону Куртхена в

вопросе о длинных чулках.

-- Мальчику двенадцать, -- сказал я, -- он стесняется из-за школьных

товарищей ходить в шерстяных чулках.

-- А мне его здоровье важней, и пусть носит чулки до Пасхи.

Срок был назначен столь решительным голосом, что я попытался осторожно

возразить:

-- Уж лучше купи ему тогда лыжные штаны, потому что длинные шерстяные

чулки и в самом деле выглядят ужасно. Ты только вспомни себя в его возрасте.

Вспомни наш двор на Лабесвег. Что они тогда сделали с маленьким Кесхеном,

которого тоже до самой Пасхи заставляли носить длинные чулки? Нухи Эйке,

который так и остался на Крите, Аксель Мишке, который незадолго до конца

гикнулся в Голландии, и Гарри Шлягер, что они все сделали с Кесхеном? Они

обмазали его длинные чулки дегтем, чулки пристали к ногам, и Кесхена

пришлось отправить в больницу. -- Это все Сузи Катер, это она виновата, а

никакие не чулки! -- Мария выкрикнула это с яростью. Хотя Сузи уже в самом

начале войны пособляла на телеграфе, а потом вроде бы вышла замуж в Баварии,

Мария испытывала к Сузи, бывшей всего несколькими годами ее старше, такой

стойкий гнев, как умеют одни только женщины, которые сохраняют свои

антипатии с молодых лет до глубокой старости. И все же напоминание о

намазанных дегтем чулках Кесхена не прошло для нее совсем бесследно. Мария

пообещала купить Куртхену лыжные шаровары, и мы вполне могли сменить тему

разговора. О Куртхене можно было, оказывается, сообщить много

положительного. Штудиенрат Кенне-манн на последнем родительском собрании

отозвался о нем с похвалой.

-- Ты только подумай, он по успеваемости второй в классе. А уж в

лавке-то он мне помогает, прямо слов нет как.

Я одобрительно кивнул и изъявил готовность выслушать отчет о новейших

приобретениях в деликатесной лавке. Я подбивал Марию открыть филиал в

Обер-касселе. Сказал ей, что ситуация благоприятная, что конъюнктура

устойчивая -- последнее я, кстати, услышал по радио, -- после чего решил,

что уже самое время вызвать звонком Бруно. Бруно явился и протянул мне белый

пакетик с порошком.

План Оскара был хорошо продуман. Без всяких объяснений я попросил у

Марии ее левую руку. Сперва она протянула мне правую, потом исправила

ошибку, качая головой и посмеиваясь, подставила мне тыльную сторону левой

ладони, ожидая, возможно, что я поцелую ей ручку. Удивление она выказала

лишь тогда, когда я развернул ее руку ладонью вверх и между Ве нериным и

лунным бугром всыпал порошок из пакетика. Она и это позволила, а испугалась,

лишь когда Оскар склонился над ее ладонью и щедро сдобрил слюной холмик

шипучего порошка.

-- Брось эти глупости, Оскар! -- возмутилась она, вскочила, отпрянула и

с ужасом воззрилась на шипящие пузырьки зеленого порошка. Потом она начала

заливаться краской от лба и вниз. Я уже начал испытывать некоторую надежду,

но она тремя прыжками достигла раковины, пустила на наш порошок воду, от

вратительную воду, сперва холодную, потом теплую, после чего вымыла руки

моим мылом.

-- Ты иногда бываешь и в самом деле несносен, Оскар! Что подумает о нас

господин Мюнстерберг?

Прося о снисходительном ко мне отношении, она взглянула на Бруно,

который наблюдал за моим опытом, заняв позицию в ногах кровати. Чтобы

избавить Марию от смущения, я попросил Бруно выйти и, едва за ним

захлопнулась дверь, еще раз подозвал Марию к своей кровати.

-- Ты что, не помнишь? Умоляю, вспомни, порошок для шипучки, три

пфеннига пакетик! Вернись мыслями в прошлое: ясменник, малина, как он

прекрасно шипел и пенился, а чувство, Мария, а чувство!

Но Мария не желала вспоминать. Я внушал ей нелепый страх, она даже

немножко задрожала, спрятала свою левую руку, судорожно пыталась переменить

тему, еще раз поведала о школьных успехах Куртхена, о смерти Сталина, о

новом холодильнике в магазине деликатесов фрау Мацерат, о предполагаемом

открытии филиала в Касселе, но я сохранял верность шипучему порошку, я

говорил: шипучий порошок, она встала, шипучий порошок -- молил я, она

торопливо попрощалась, поправила шляпку, не знала, то ли ей уходить, то ли

нет, начала крутить ручку настройки, в аппарате затрещало, я заглушил этот

треск своим голосом:

-- Шипучий порошок, Мария, вспомни шипучий порошок.

Но она уже стояла в дверях, плакала, мотала головой и оставила меня

наедине с трескучим радио, притворив дверь до того осторожно, словно

оставила в комнате умирающего.

Итак, Мария не может больше вспомнить порошок. Для меня же, покуда я

готов дышать и барабанить, порошок не перестанет шипеть и пениться, ибо это

моя слюна в сороковом году на исходе лета оживляла ясменник и малину,

пробуждала чувства, пославшие мою плоть на поиски, научила меня собирать

лисички, сморчки и другие хоть и неведомые мне, но вполне съедобные грибы,

сделала меня отцом, да-да, отцом, совсем еще молодым отцом, от слюны -- в

отцы, пробуждая чувства, в отцы, собирая и оплодотворяя, ибо к началу ноября

уже не осталось сомнений: Мария беременна, она на втором месяце, а я, Оскар,

-- будущий отец.

В этом я убежден и по сей день, ибо история с Мацератом произошла лишь

много позже, спустя две недели, нет, спустя десять дней после того, как я

оплодотворил спящую Марию в постели ее покрытого шрамами брата Герберта,

среди открыток от ее младшего брата обер-ефрейтора Франца, в темной темноте,

между стенами и светонепроницаемой бумагой на окнах, я застал ее же, но уже

не спящую, а хватающую ртом воздух у нас на кушетке, она лежала под

Мацератом, а Мацерат лежал на ней.

Неся свой барабан, Оскар вошел в гостиную из подъезда, а туда он

спустился с чердака, где сидел и предавался размышлениям. Оба меня не

заметили. Головы у них были повернуты к печке. Они даже толком не

раздевались. Мацерат спустил подштанники до колеи, а брюки горбились на

полу. Платье и комбинация Марии закатились выше бюстгальтера, до самых

подмышек. Трусики болтались у нее на правой доге, ко торая свисала с

кушетки, уродливо вывернутая. А левая -- как будто она тут ни при чем --

надломленно лежала на спинке кушетки. Между ногами у ней и пребывал Мацерат.

Правой рукой отворачивая в сторону ее голову, он левой расширял отверстие,

чтобы сподручней туда влезть. Между растопыренными пальцами Мацерата Мария

глядела куда-то вбок, на ковер, словно бы изучая убегающий под стол узор. Он

закусил зубами бархатную обивку подушки и оставлял бархат в покое, лишь

когда они обменивались словами. Ибо время от времени они действительно

обменивались словами, не прерывая, однако, своего занятия. Лишь когда часы

начали бить три четверти, оба притормозили на то время, покуда звучал бой.

Начав снова -- как и до боя часов -- ее обрабатывать, Мацерат обронил:

-- Уже без четверти.

Затем он пожелал узнать, нравится ли ей, как он это делает. Она

несколько раз ответила утвердительно, но попросила его соблюдать

осторожность. Он пообещал ей быть предельно осторожным. Она приказала ему,

нет, она воззвала к нему с просьбой на сей раз проявить сугубую

осторожность. Тогда он поинтересовался, скоро ли она кончит. А она ответила:

сейчас- сейчас. А потом у нее, надо полагать, свело ногу, ту, которая

свисала с кушетки, потому что она помахала ею, но трусики так и болтались на

ноге. Тогда Мацерат снова закусил зубами бархат, а она закричала: хватит,

уходи, и он действительно хотел уйти, но уже не мог, потому что Оскар сверху

взгромоздился на обоих, прежде чем Мацерат ушел, потому что барабаном ударил

его по пояснице, а палочками -- по жести, потому что я больше не мог слышать

это "уйди" да "уйди", потому что моя жесть звучала громче, чем ее "уйди",

потому что я не желал, чтобы он уходил так же, как Ян Бронски всегда уходил

от матушки, потому что матушка тоже вечно твердила "уйди" да "уйди", и Яну

-- уйди, и Мацерату -- уйди. После чего они размыкались, а слизь свою

куда-нибудь сбрасывали, может в специально припасенную тряпочку, а если

тряпочки под рукой не было, тогда прямо на кушетку или на ковер. Я просто не

мог больше на это смотреть. В конце концов, я ведь тоже не ушел. Я был

первым, кто не ушел, вот почему я отец, а вовсе не тот самый Мацерат,

который неизменно и вплоть до конца своих дней был убежден, будто он и есть

мой отец. А отцом-то был Ян Бронски. И, подобно Яну, я еще до Мацерата не

пожелал уйти, остался в ней и все оставил в ней, и то, что из этого вышло,

-- то был мой сын, а не его сын. У него и вообще сыновей не было! И отец он

был не настоящий. Хоть он десять раз подряд женись на бедной матушке, а

потом на Марии, потому как Мария оказалась беременна. Он думал, что люди на

улице и в доме, конечно, уверены. Они и впрямь были уверены, что Мацерат

обрюхатил Марию, а теперь женится на ней, а Марии-то семнадцать с половиной,

ему же скоро стукнет сорок пять. Впрочем, для своего возраста она вполне

деловая, а что до маленького Оскара, то он может только поблагодарить Бога

за такую мачеху, потому что Мария относится к бедняжке не как мачеха, а как

родная мать, хотя, конечно, у Оскархена не все дома, и, вообще-то, всего бы

разумней отправить его в лечебницу в Зильберхаммер либо в Тапиау.

Мацерат, поддавшись на уговоры Гретхен Шефлер, решил жениться на моей

возлюбленной. Следовательно, если называть отцом моего предполагаемого отца,

картина получается следующая: мой отец женился на моей будущей жене, затем

назвал моего сына Курта своим сыном Куртом, -- короче, потребовал от меня,

чтобы я признал в его внуке моего единокровного брата и мирился с тем, что

моя возлюбленная, источающая запах ванили Мария, лежит на правах мачехи в

его постели, пропахшей рыбьими молоками. Если же я, напротив, сам себе

заявляю: Мацерат тебе не отец, даже и не предполагаемый отец, он совершенно

чужой человек, не симпатичный, но и не вызывающий антипатии, он умеет хорошо

готовить, и вот так, хорошо готовя, он до сих пор худо-бедно заботился о

тебе как отец, потому что твоя бедная матушка оставила его тебе, а теперь на

глазах у всего честного народа он уводит у тебя из- под носа лучшую в мире

жену, тебя же заставляет быть сперва свидетелем на свадьбе, а пять месяцев

спустя -- на крестинах, иными словами, гостем на двух семейных торжествах,

организовать которые скорей пристало бы тебе, ибо это ты должен был вести

Марию в магистрат, это тебе следовало выбирать крестных родителей; словом,

если, изучая главные ро ли в этой трагедии, я невольно прихожу к выводу, что

постановка весьма пострадала от ошибочного распределения главных ролей, мне

впору разочароваться в театре, ведь Оскару, истинно характерному актеру,

отвели роль статиста, которую с тем же успехом можно было вообще вычеркнуть

из текста.

Прежде чем дать своему сыну имя Курт, прежде чем наречь его так, как

ему зваться никоим образом не следовало -- ибо я нарек бы мальчика в честь

истинного дедушки Винцента Бронски, -- словом, прежде чем примириться с

именем Курт, Оскар не хочет скрывать, как он во время беременности Марии

противился предстоящим родам.

Уже вечером того самого дня, когда я застиг обоих на кушетке, барабаня,

оседлал мокрую от пота спину Мацерата и тем самым помешал ему соблюсти

необходимые меры предосторожности, как того требовала Мария, мною была

предпринята отчаянная попытка вновь отвоевать свою возлюбленную.

Blog

Данпиге Гюнтера Грасса была весьма характерная для юноши его возраста биография

Содержание