Данпиге Гюнтера Грасса была весьма характерная для юноши его возраста биография

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 23 24 25 26 27 28 29 30 ... 61

которое пережил Оскар, обнаруживший под елкой пакеты с рождественскими

подарками, где наличествовало решительно все -- все, кроме барабана.

Там лежала коробка с конструктором, которую я так никогда и не открыл.

Лебедь-качалка был призван изображать подарок совсем особого рода,

превращавший меня в Лоэнгрина. Не иначе чтобы окончательно меня разозлить,

на столик для подарков выложили целых три книжки с картинками. Мало-мальски

годными к употреблению я счел лишь перчатки, башмаки со шнуровкой и красный

пуловер, который связала для меня Гретхен Шефлер. Обескураженный Оскар

переводил взгляд с конструктора на лебедя, внимательно разглядывал на

страницах книги задуманных как весьма забавные медвежат, которые держали в

лапах всевозможные музыкальные инструменты. И представьте себе, одна такая

очаровательно лживая тварь держала барабан и делала вид, будто умеет

барабанить, будто вот-вот выдаст рас катистую дробь, будто уже приступила к

делу, а у меня был лебедь, но не было барабана, у меня было, может, больше

тысячи строительных кубиков, но не было ни единого барабана, у меня были

варежки на случай особенно холодных зимних ночей, но ничего в этих варежках,

такого круглого, гладкого, жестяного, под ледяной корочкой лака, что я мог

бы прихватить с собой в морозную ночь, дабы и мороз услышал нечто белое!

Помнится, Оскар еще подумал: Мацерат, верно, прячет жестянку. Или не

он, а Гретхен Шефлер, заявившаяся со своим пекарем для уничтожения нашего

рождественского гуся, сидит на нем. Сперва они хотят получить удовольствие,

глядя, как я радуюсь лебедю, строительным кубикам и книжкам с картинками,

прежде чем выдать мне истинное сокровище. Я принял условие, я как дурак

листал книжки, я уселся верхом на спину лебедю, с чувством глубокого

отвращения я прокачался целых полчаса, не меньше. Потом, хоть у нас стояла

несусветная жара, я позволил примерить на себя пуловер, с помощью Гретхен

Шефлер засунул ноги в шнурованные ботинки; тем временем подоспели Греффы,

потому как гусь был рассчитан на шесть персон, а после уничтожения

начиненного сухофруктами и мастерски приготовленного Мацератом гуся, уже за

десертом -- мирабель и груши, -- он в отчаянии перелистал книгу с

картинками, которую Грефф приложил к остальным четырем книжкам, после супа,

гуся, красной капусты, картофеля, мирабели и груш, под теплым дыханием

изразцовой печи, а печка у нас была не простая, мы все запели -- и Оскар

тоже подпевал -- рождественскую песню, и еще одну строку из "Дево, радуйся",

и "Оелочкаоелочкасзеленымиветвямидинь- диньдиньдиньдиньзвенитколокольчик", и

хотел -- на улице уже взялись за дело колокола -- получить наконец барабан

-- пьяная духовая капелла, к которой некогда принадлежал и музыкант Мейн,

трубила так, что сосульки с карнизов... но я хотел, хотел получить, а они

мне его не давали, не выкладывали свой подарок, Оскар: "да!" -- все прочие:

"нет!" -- и тут я закричал, я давно уже не кричал, но тут после длительного

перерыва я снова наточил свой голос до уровня острого, режущего стекло

инструмента, только я убивал не вазы, и не пивные кружки, и не лампочки, я

не взрезал ни одной витрины, не лишил зрительной силы ни одни очки -- нет и

нет, мой голос почему-то устремился против рассиявшихся на оелочкеоелочке,

распространявших праздничное настроение шаров, колокольчшсов, хрупких

надутых пузырей из серебристого стекла, елочных верхушек; делая трень-брень,

украшения рассыпались в пыль, и -- что уж совсем лишнее -- обрушились горы

-- если считать на совки для мусора -- горы еловых иголок, от свечи, те по-

прежнему горели, тихо и свято, но Оскар так и не получил ба рабана.

Мацерат же, как и всегда, проявил тупое непонимание. Уж и не знаю, то

ли он хотел таким образом меня воспитать, то ли просто-напросто не подумал о

том, что надо своевременно и в изобилии снабжать меня барабанами.

Дело неотвратимо шло к катастрофе; лишь то обстоятельство, что наряду с

грозящей мне гибелью" и в самой лавке колониальных товаров тоже с большим

трудом удавалось скрывать все крепнущий беспорядок, ниспослало мне, а заодно

и нашей торговле -- как принято рассуждать в годину испытаний --

своевременное спасение.

Поскольку и ростом Оскар не вышел, и желания не имел стоять за

прилавком, продавая хрустящие хлебцы, маргарин и искусственный мед, Мацерат,

которого я для простоты снова буду называть отцом, взял на подмогу Марию

Тручински, младшую сестру моего бедного друга Герберта.

Марию не просто так звали, она и была Мария. Не говоря уже о том, что

менее чем за две недели ей удалось вернуть нашей лавке былую славу, она

наряду с дружественно строгим ведением дела -- чему Мацерат подчинился с

большой охотой -- проявила изрядную проницательность в оценке моей ситуации.

Еще прежде, чем занять свое место за прилавком, Мария многократно

предлагала мне, который, держа на животе кучу металлолома, с видом немого

укора топал по лестнице, больше ста ступеней вверх, больше ста вниз, старый

таз для стирки в качестве замены. Оскар замены не пожелал, он упорно

отказывался барабанить по дну таза. Но, едва освоившись в магазине, она

сумела против воли Мацерата сделать так, чтобы с моими желаниями

посчитались. Правда, Оскар ни за что не соглашался ходить в ее обществе по

игрушечным лавкам. Обстановка этих пестро обильных лавок наверняка заставила

бы меня делать мучительные сравнения с разгромленной лавкой Сигизмунда

Маркуса. Мария, нежная и покорная, оставляла меня дожидаться снаружи или

вовсе делала покупки одна и приносила мне каждые четыре-пять недель, смотря

по потребностям, новый барабан, а в последние годы войны, когда даже

барабаны стали редким товаром и подлежали распределению, Марии приходилось

подсовывать продавцам сахар либо пол-осьмушки кофе в зернах, чтобы те из-под

прилавка, так сказать по блату, достали ба рабан для меня. И все это она

делала без вздохов, не покачивая сокрушенно головой, не закатывая глаза, а

со внимательной серьезностью, с той же естественностью, с какой она надевала

на меня свежевыстиранные, аккуратно залатанные штанишки, чулки и курточки. И

хотя отношения между мной и Марией в последующие годы постоянно менялись,

хотя они и по сей день остаются не до конца проясненными, та манера, с ка

кой она вручала мне каждый очередной барабан, оставалась неизменной, пусть

даже цена на детские жестяные барабаны сегодня значительно выше, чем в

сороковом году. Сегодня Мария выписывает модный журнал. С каждым очередным

визитом она делается все элегантней. А как тогда? Была ли Мария хороша

собой? Круглое свежевымытое личико, прохладный, но не холодный взгляд серых

чуть навыкате глаз с короткими, но пушистыми ресницами под густыми, темными,

сросшимися на переносице бровями. Отчетливо выступающие скулы -- кожа на них

синела в сильный мороз и болезненно трескалась -- придавали лицу вид

успокоительно воздействующей плоскости, и вид этот не нарушал маленький,

хотя отнюдь не некрасивый и тем паче не смешной, а главное -- при всей своей

мелкости четко вырезанный нос. Лоб у нее был округлый, невысокий и рано

покрылся горизонтальными складками над заросшей переносицей. Русые волосы,

что и по сей день блестят, как мокрые стволы деревьев, столь же округло и

чуть кудряво начинались от висков, чтобы затем гладко обтянуть маленькую,

аккуратную и -- как у матушки Тручински -- почти лишенную затылка голову.

Когда Мария, облачась в белый халат, встала за наш прилавок, она еще носила

косы позади быстро на ливающихся кровью, беспородно здоровых ушей, чьи

мочки, к сожалению, не висели свободно, а прямиком переходили в щеку над

нижней челюстью, и, хотя при этом возникала довольно красивая складка, это

наводило на мысль об известной дегенеративности и позволяло сделать

некоторые выводы о ее характере. Позднее Мацерат подбил Марию на перманент,

что закрыло уши. Сегодня из-под модной короткой стрижки на своей кудрявой

головке Мария выставляет напоказ приросшие мочки, но сглаживает этот

небольшой изъян при помощи больших и довольно безвкусных клипсов.

Подобно тому как обхватистая головка Марии демонстрировала пухлые щеки,

выступающие скулы, щедро прорезанные глаза по обе стороны глубоко сидящего,

почти незаметного носа, телу ее скорее маленького, нежели среднего роста

были даны слишком широкие плечи, начинающиеся прямо из-под мышек полные

груди и -- соответственно с размерами таза -- пышный зад, что в свою очередь

покоился на слишком тонких, однако же крепких ногах, между которыми виднелся

зазор пониже причинного места.

Не исключено, что в те времена Мария была самую малость кривонога. Вот

и руки, вечно тронутые краснотой, в отличие от вполне сформировавшейся и

пропорциональной фигуры казались детскими, а пальцы пухлыми, словно сосиски.

От этой расшлепанности рук она не сумела избавиться и по сей день. Зато

ступни ее, которые сперва мыкались в грубых походных баш маках, позднее же в

едва ли ей подходящих, старомодно элегантных туфельках бедной моей матушки,

несмотря на вредную для них и уже бывшую в употреблении обувь, постепенно

утратили детскую красноту и забавность, приспособившись к вполне современным

моделям западногерманского и даже итальянского производства.

Мария говорила немного, но охотно пела за мытьем посуды, а также

развешивая сахар -- фунт или полфунта -- по голубым пакетикам. Когда лавку

закрывали и Мацерат производил подсчеты, также и по воскресеньям, Мария,

если могла выкроить хоть полчаса отдыха, хваталась за губную гармошку,

подаренную братом Францем, когда того взяли в армию и отправили в Гросс-

Бошполь.

Мария играла на своей гармошке почти все. Песни туристов, которые

разучила на вечерах СНД, мелодии из оперетт, шлягеры, которые услышала по

радио либо от своего брата Фрица, -- того на Пасху сорокового служебная

поездка на несколько дней привела в Данциг. Оскар еще припоминает, что Мария

играла "Капли дождя", прищелкивая язычком, и умела также извлечь из своей

гармошки "Мне ветер песню рассказал", отнюдь не подражая при этом Заре

Леандер. Но ни разу Мария не извлекала свой инструмент когда лавка была

открыта. Даже если в лавке никого не было, она воздерживалась от музыки; она

выписывала по-детски круглыми буквами ценники и перечень товаров. И хотя

трудно было не заметить, что именно она ведет дело, что именно она сумела

вернуть ту часть покупателей, которые после смерти моей бедной матушки

перекинулись к конкурентам, она, даже сделав их нашими клиентами, сохраняла

по отношению к Мацерату уважение, граничащее с подобострастием, что у него,

всегда в себя верившего, не вызывало ни тени смущения.

"В конце концов, это я ее нанял и обучил" -- так звучали его доводы в

ответ на подковырки со стороны зеленщика Греффа либо Гретхен Шефлер. Столь

примитивно выглядел ход мыслей у этого человека, который, по сути лишь

занимаясь любимым делом -- стряпней, -- становился более чутким,

восприимчивым и поэтому достойным внимания. Ибо при всем желании Оскар не

может отрицать: его ребрышки по-кассельски с квашеной капустой, его свиные

почки в горчичном соусе, его панированный венский шницель и -- главное --

его карпа со сливками и под хреном стоило посмотреть, понюхать и отведать.

Пусть даже он мало чему мог научить Марию по части торговли, ибо, во-первых,

девушка обладала врожденным коммерческим чутьем для мелкорозничной торговли,

во-вторых, сам Мацерат не слишком разбирался в тонкостях продажи за

прилавком и годился лишь для оптовых закупок на рынке, зато он научил ее

варить, тушить и жарить, потому что она хоть и проходила два года в

служанках у одного чиновничьего семейства из Шидлица, но, придя к нам, даже

воду не умела вскипятить толком.

Уже очень скоро Мацерат мог держаться как при жизни моей бедной

матушки: он царствовал на кухне, он с очередным воскресным жарким поднимался

на одну ступень выше, он мог часами блаженствовать на кухне за мытьем

посуды, он походя осуществлял закупки, что с каждым военным годом

становилось все затруднительнее, делал предварительные заказы и расчеты с

фирмами на оптовом рынке и в хозяйственном управлении, довольно лихо вел

переписку с управлением налоговым, каждые две недели оформлял -- и даже не

сказать чтобы примитивно, а проявляя изрядную долю фантазии и вкуса -- нашу

витрину, с чув ством глубокой ответственности выполнял свою партийную ерунду

и, поскольку Мария незыблемо стояла за прилавком, был загружен целиком и

полностью.

Вы можете задать вопрос: к чему все эти подходы, это подробнейшее

описание таза, бровей, ушных мочек, рук и ног молодой девушки? Будучи

совершенно одного с вами мнения, я так же, как и вы, осуждаю подобное

вхождение в детали. Недаром Оскар твердо убежден, что до сей поры ему

удалось исказить образ Марии, а то и вовсе очернить на все времена. Поэтому

еще одна, последняя и, надеюсь, все объясняющая, деталь: если отвлечься от

множества безымянных сестер, Мария была первой любовью Оскара.

Это обстоятельство я осознал, когда в один прекрасный день сделал то,

что делал нечасто, а именно сам вслушался в барабанный бой и не мог не

заметить, как по-новому, проникновенно и в то же время бережно, поверял

Оскар барабану свою страсть. Мария охотно слушала барабанный бой, но мне не

очень нравилось, когда она при этом вынимала свою губную гар мошку, уродливо

морщила лоб и считала своим долгом мне подыгрывать. Но часто, штопая чулки

или развешивая по кулькам сахар, она вдруг опускала руки, бросала на меня

серьезный и внимательный взгляд между палочками, причем лицо ее оставалось

совершенно безмятежным, и, прежде чем возобновить прерванную работу, вдруг

мягким, полусонным движением скользила по моим коротко остриженным волосам.

Оскар, вообще-то не терпевший ничьих прикосновений, даже и самых

ласковых, сносил руку Марии на своих волосах и до такой степени этому

отдавался, что порой часами уже вполне сознательно выбивал на жести

подстрекающие к поглаживанию ритмы, пока наконец рука Марии не откликнется и

не потешит его.

Вдобавок ко всему сказанному Мария каждый вечер укладывала меня в

постель. Она раздевала меня, мыла, помогала надеть пижамку, напоминала мне

перед сном, что надо еще раз отлить водичку, молилась со мной, хоть и была

протестантской веры, читала

ПОРОШОК ДЛЯ ШИПУЧКИ

Вы знаете, что это такое? Раньше его можно было купить в любое время

года в плоских пакетиках. Моя матушка продавала у нас пакетики со вкусом

ясменника такого до отвращения зеленого цвета. А пакетик, позаимствовавший

окраску у недозрелых апельсинов, именовался: порошок для шипучки с

апельсиновым вкусом, а еще был порошок с малиновым вкусом, а еще порошок,

который, если полить его чистой водой из крана, шипел, булькал, приходил в

волнение, а когда его пьешь, прежде чем успокоиться, отдаленно, очень

отдаленно пах лимоном и цвет принимал соответственный, даже больше того: это

была ведущая себя как яд искусственная желтизна.

Что еще было написано на пакетике, кроме того, какой у него вкус? А вот

что: натуральный продукт, защищен законом, беречь от сырости; а под

пунктиром стояло: надорвать здесь.

Где еще можно было купить такой порошок? Не только в лавке у моей

матушки, а в любой лавке колониальных товаров -- только не в кафе Кайзера и

в крупных продовольственных магазинах -- можно было приобрести описанный

выше пакетик. И там, и во всех киосках он продавался за три пфеннига.

Мы с Марией получали эти пакетики задаром. Только когда мы не могли

дотерпеть до дому, нам приходилось покупать их в лавках колониальных товаров

или в киосках с напитками, выкладывая за это три пфеннига, а то и вовсе

шесть, потому что одного пакетика нам было недостаточно, мы хотели получить

два.

Кто из нас начал первым? Известный спор двух любящих сердец. Я говорю:

начала Мария, а вот Мария никогда не утверждала, что первым начал Оскар. Она

оставила вопрос открытым, а если б допросить ее с пристрастием, ответила:

<Это порошок сам начал". И конечно же, любой человек согласился бы с Марией.

Только Оскар не желал принять этот обвинительный приговор. Я ни разу так и

не смог признаться; пакетик порошка для шипучки по цене три пфеннига за

штуку сумел совратить Оскара. Мне было в ту пору шестнадцать лет, и я

придавал большое значение тому, чтобы вина легла на меня или хотя бы на

Марию, но уж никак не на порошок, который положено защищать от сырости.

Все началось через несколько дней после моего рождения. Согласно

календарю купальный сезон подходил к концу. Однако погода не желала

признавать приближение сентября. После сплошь дождливого августа лето выдало

все, на что оно способно, и его запоздалые достижения можно было перечесть

на доске возле плаката спасательной станции, прибитого к кабине смотрителя:

воздух двадцать девять -- вода двадцать -- ветер юго-восточный --

преимущественно ясно.

Покуда Фриц Тручински как обер-ефрейтор авиации посылал нам открытки из

Парижа, Копенгагена, Осло и Брюсселя -- его все время переводили с места на

место, -- мы с Марией недурно загорели. В июле у нас с ней было постоянное

место на солнечной стороне семейных купален. Но поскольку Марии там вечно

докучали плоские шуточки красноштанных семиклассников из гимназии Конрада и

занудно многословные излияния какого-то девятиклассника из Петришуле, мы к

середине августа отказались от семейных купален и перекочевали на более

спокойное местечко в детскую купальню почти у самой воды, где толстые и

одышли-вые, подобно балтийскому прибою, дамы заходили в воду до самых

венозных узлов в подколенных ямках, где малые дети, голые и дурно

воспитанные, боролись с судьбой, -- иными словами, воздвигали на песке

крепости, которые тут же неизбежно рушились.

Дамская купальня: когда женщины находятся в сугубо женском обществе и

уверены, что за ними никто не наблюдает, юноше, которого умело скрывал в

себе Оскар, остается только закрыть глаза, дабы не сделаться невольным

соглядатаем бесцеремонного женского естества.

Мы лежали на песке, Мария -- в зеленом купальнике с красной окантовкой,

я напялил свой синий. Песок уснул, море уснуло, раковины были растоптаны и

не могли нас слышать. Янтарь, который обычно отгоняет сон, пребывал, надо

полагать, в другом месте, ветер, который, если верить черной доске, приходил

к нам с юго-востока, тоже медленно уснул, и все про сторное, наверняка

утомленное небо не могло сдержать зевоту, да и мы с Марией что-то

притомились. Купаться мы уже купались, после купания, а не перед ним

подкрепились. Теперь вишни в виде еще влажных косточек лежали рядом с уже

высохшими до белизны косточками прошлого года.

Наблюдая подобную недолговечность, Оскар разрешил песку сочиться на

свой барабан вместе с годовалыми, тысячелетними и совсем еще свежими

вишневыми косточками, устроил таким манером песочные часы и пытался, играя с

костями, вообразить себя в роли смерти. Под теплой сонной плотью Марии я

представ лял себе части ее наверняка бодрствующего скелета, радовался

промежутку между локтевой и лучевой костью, затевал считалку, продвигаясь

вверх и вниз по ее позвоночнику, проникал через оба отверстия в ее тазу и

ликовал, созерцая мечевидный отросток. Но наперекор забаве, которую я

сотворил для самого себя в роли смерти с песочными часами, Мария

шевельнулась, вслепую, полагаясь только на свои пальцы, сунула руку в

пляжную сумку и что-то там поискала, покуда я пропускал остатки песка с

последними косточками на свой уже полузасыпанный барабан. А поскольку Мария

не отыскала того, что хотела, свою губную гармошку, надо полагать, она

опрокинула сумку, и тотчас на купальной простыне оказалась никакая не

Blog

Данпиге Гюнтера Грасса была весьма характерная для юноши его возраста биография

Содержание