Станислав золотцев
| Вид материала | Документы |
- Морской Корпус Героев Севастополя г. Москва Дуэт Подольский Дмитрий, Махонин Станислав, 48.35kb.
- Смирнов Станислав Алексеевич, регистрационный номер в реестре адвокатов Владимирской, 178.85kb.
- Петрухин Станислав Михайлович, Жеребцов Алексей Юрьевич, Комогорцев Игорь Борисович,, 37.1kb.
- Станислав Гроф "Путешествие в поисках себя", 4810.26kb.
- Станислав Гроф "Путешествие в поисках себя", 4809.93kb.
- Станислав Харин, 560.1kb.
- Орская навигация, 48.92kb.
- Станислав Хромов, 1980.26kb.
- Станислав Гроф, 3939.88kb.
- Станислав Куняев, 4451.14kb.
Этим языком она и поведала мне, что трудницу, которая минувшей осенью прибыла в обитель из Талабска, я увидеть не смогу: её уже нет в Толге. «А жаль, – вздохнула настоятельница. – Ваша землячка труждалась тут истово. Знаете, здесь у нас ленивым делать нечего, все работают в поте лица, но она удивила нас всех трудолюбием своим, и терпением, выносливостью. Поверьте, иногда я даже должна была немного охлаждать её, просить, чтобы поберегла себя, не надорвалась, а она в ответ одно: на мне такие грехи, что и самым тяжким трудом, и вечной молитвой мне от них не очиститься. Хотя… поверьте, не столь уж велики грехи-то её: среди наших сестёр есть гораздо большие грешницы… Все мы грешны перед Ним, и Ему единому судить, кто грешен больше, кто менее. …Причём ведь пришла она к нам с огромным денежным вкладом, её дар в казну нашей обители нас ой как выручил! И, признаюсь, поначалу я опасалась, не станет ли она считать себя достойной некоего снисхождения за сей дар, просить скидок для себя в трудах, молитвах, бдениях и пощениях, – знаете ли, к несчастью, бывало у нас и такое. Разочаруется какая-либо дама из «новых русских» в своей жизни, захочет «очиститься» и придёт к нам, – а уж через день ясно: не очищения она желает, но – самоутверждения. Вот, мол, я какая: вознеслась над вами, грешными, я теперь очень чистенькая… А посему буду сидеть в келье и семечки щелкать… Ох, прости, Господи!.. С такими мы прощаемся, не мешкая. И не надо нам их денег никаких…
Но ваша землячка – совсем иное дело. Признаюсь вам, среди трудниц, являющихся к нам из этого нового социального круга (да и из любых кругов), столь истовых и усердных в молитве и в посте я тоже ещё не видела… Словом, – тут настоятельница ещё раз вздохнула, – это была бы примернейшая инокиня. И мы уже решили готовить её к пострижению…»
Но не суждено было вдове Юрчика стать монахиней, – пробыв в святых стенах примерно полгода, она ушла из Толги. «Будь она человеком иного склада, другого, не столь твёрдого характера, – говорила мне настоятельница, – я, вернее всего попыталась бы отговорить её. Но знаю: когда такие люди, как вдова вашего друга, принимают решения, то отговаривать их не просто бесполезно, но и – грешно. А жаль, очень жаль!»
По словам настоятельницы, Галя Зехова не сказала ей ничего определённого о том, куда она дальше направит свои стопы. Определённо она сказала мне лишь одно: никаким иноческим подвижничеством, ни даже схимничеством и затворничеством в монастырских стенах ей не искупить своих грехов, – для этого ей надобно иное поприще…
«Кстати, – добавила, завершая наш с нею разговор, мать-игуменья Толгской обители, – когда ваша землячка нас покидала, за нею приехал её сын. Я его видела: очень серьёзный молодой человек. Таких, знаете ли, среди нынешней молодёжи весьма немного… Да, и, прощаясь с нами, она сделала ещё один, очень весомый вклад в нашу казну, – я так полагаю, это сын привёз ей деньги, здесь она не могла их иметь согласно уставу. …Молюсь я, молюсь за спасение её души, – да и просто за её жизнь! Знаете, что-то боязно просто по-человечески мне за неё…» – вздохнула ещё раз глава Толгских сестёр.
…И весь обратный путь в электричке от Ярославля до Москвы я снова размышлял над странной и причудливой судьбой моего покойного приятеля и спасителя, – вернее, над тем, как странность и причудливость этой судьбы перешли в судьбу его вдовы и в планиду его младшего сына, – в сущности, его единственного, его кровного сына. Каким путём, каким образом произошло превращение этого «дискотечно-тусовочного» любителя молодёжных плясок и выпивок в человека, который показался очень серьёзным даже настоятельнице монастыря? И какое поприще могла избрать себе моя неугомонная односельчанка, покинув стены сей обители? На каком таком костре она решила сжечь груз своих грехов?
Эти вопросы не давали мне покоя и тогда, когда я с вокзала ехал домой. А потому я ничуть не удивился, когда их разрешение осуществилось – точней, «вочеловечилось» прямо у моего подъезда. Когда я подходил к своей парадной, со скамейки навстречу мне поднялся действительно очень серьёзный молодой человек. В последний раз я видел его совсем малышом лет пятнадцать назад. Но, даже если бы он и не называл своё имя и фамилию, мне с первого взгляда стало бы безошибочно ясно: это – младший сын Юрчика и Галки…
…Если Юрчик в лучшие свои молодые годы был просто неплох собой, не более того, то его сын был действительно красив – строгой севернорусской мужской красотой. Причём, что мне было видно с первого взгляда, облик его был обликом не мальчика, но мужа, человека, побывавшего в пороховом дыму, принявшего огненное крещение…
Но я не успел ни о чём спросить этого молодого земляка моего (который, вдобавок, оказался головы на полторы выше своего отца и шире его в плечах). Поздоровавшись со мной и назвав себя, он протянул мне конверт, добавив: «Это мама просила вам передать».
В конверте оказались цветные фотографии на плотной бумаге, снятые «Полароидом». На одной из них – на фоне южных гор и субтропической зелени – были запечатлены несколько человек. Все – одетые в камуфляжную боевую форму и увешаны оружием. Нет… вглядевшись в снимок, заметил я, не все: у одного в руках был всего лишь какой-то ящичек. И лицо владельца ящичка мне показалось очень знакомым… Но, видит Бог, никогда бы я не смог понять, кто именно из знакомых мне людей держит в руках сей сундучок, – так сильно меняет военная форма людские лица, – если б не второй снимок. На нём с тем же ящичком, но уже крупным планом была увековечена вдова Юрчика, Галка Зехова…
«Посмотрите на обороте, там написано», – сказал мне мой молодой земляк. Я посмотрел.
«Рыжик, приветствую тебя из Сербской Краины! Дай Бог, ещё увидимся в нашем родном Талабске. Но, наверное, только когда свободными будут и Сербия, и Россия наша. Целую – Зешка!»
…Осенью минувшего года, через неделю после нашего с ним телефонного разговора с Талабске сын Юрчика и Галки был «забрит» в армию. Поскольку его мать в то время уже пребывала в Толге, «отмазывать» его от воинской службы некому было, – он остался в Талабске предоставленным самому себе. «…Правда, братец мой старший, единоутробный, предлагал мне свои услуги. Он вообще-то сейчас больше в Швеции живёт, чем у нас, но по всяким делам часто в Талабск заявляется. Он мне так сказал: Жора, мне тебя «отмазать» – раз плюнуть, я всех военкомов с потрохами купить могу. Но – только с условием: будешь работать под моим крылом… Мне, говорит, такие крепкие ребята нужны, тем более, что ты мне брат, я тебе хоть малость, но могу доверять, хоть ты и раздолбай. Так вот, кончай раздолбайство, а то загремишь и вскорости будешь за каких-нибудь чурок воевать, погибать где-нибудь на афганской границе… Так вот мне братец мой старший сказал. Ну, а я почему-то не согласился. Почему, спрашиваете, – а и сам не знаю… Обрыдло мне всё это. Знаете, отец ведь меня в последние-то годы совсем никак не воспитывал, не до того ему было. Но вот незадолго до смерти, когда уж совсем больной был, как-то мы с ним разговорились. И мне вот что из его слов запомнилось: «Упаси тебя Боже с молодых лет болтаться, как дерьмо в проруби, – прибивайся-ка ты к своему берегу, а то дойдёшь до той кондиции, в какой я сейчас!» Примерно так он мне говорил. Ну, а поскольку батька мой мне никогда никаких наставлений не читал, то это мне очень запомнилось…»
Так и оказался младший сын Юрчика и Галки в рядах защитников Отечества. Его старший брат оказался прав лишь наполовину, – служить пришлось и воевать пришлось действительно на южной горной земле, но не афганской границе, а – в Чечне. В самую рождественскую ночь, штурмуя «президентский дворец» в Грозном, юный талабец «поймал» сразу несколько осколков…
«Вы ведь с Виктором М. знакомы?» – вдруг спросил меня мой нежданный гость.
…Знаком ли я с Виктором М.?! С донским казаком, воевавшим в Приднестровье, затем вместе с абхазами защищавшим Сухум, затем почти на год махнувшим в Сербию – и оказавшимся в качестве командира казачьей сотни у Российского Дома Советов осенью девяносто третьего года… Знаком ли я с Виктором М.?! – да не будь я с ним знаком, не окажись я с ним рядом в то «расстрельное» октябрьское утро – вряд ли бы я сейчас вёл эту беседу с юным своим земляком…
«А что, Виктор разве в Чечне воевал?»
«Нет, он другое там делал, хотя пострелять-то ему и там пришлось. Он со своими казаками наших раненых подбирал в Грозном. Если б не он – меня бы тут не было, как пить дать. Мы ведь там, как собаки подыхающие, валялись на мостовых и в развалинах, никому до нас дела не было… Вот, а он и его ребята там прямо под огнём бегали и нас вытаскивали… Потом он меня в Ростовском госпитале навестил, я там полтора месяца провалялся. Там-то мы и выяснили, что вы – наш общий знакомый. Ну, я ему про всё рассказал, и про отца, и про маму. С ним она туда, в Югославию, в Краину Сербскую, то есть, и улетела… Скоро уже три месяца, как она там…»
«И… что? Что она там – воюет?»
«Ну, этого она мне не написала, да и не напишет… Наверно, больше-то по медицинской части, вот, взгляните, что в руках-то у неё…»
Я ещё раз взглянул на второй снимок, где Галина была изображена одна, с ящичком на коленях. И только теперь я заметил, что на его стенке краснел крест, – то был полевой чемоданчик медсестры-санитарки…
«Но вообще-то, – сказал сын моих друзей детства, – не исключаю, что матушка моя не только с этим чемоданчиком, но и с «калашом» там бегает: я ж её знаю… Ладно, скоро сам удостоверюсь, что там с ней…»
«Как это – удостоверишься? Ты что, туда собираешься?»
«Уже собрался… Сегодня вечером летим, если всё в норме будет со спецбортом. Сначала-то мы ведь в Белград, а там уж до Пале, в Краину, по земле будем добираться. Так что пора мне, извините, что не могу зайти к вам…»
«Дела!..» – только и мог я выдохнуть в ошеломлении. – «Ладно, Виктору там от меня поклон, а маму, Зешку нашу, поцелуй от меня. Да береги её там, парень!»
«Затем туда и двигаюсь, чтоб её беречь. Она ведь… такая: ей обязательно нужно какое-нибудь такое дело, где чёрт ногу сломит. Всегда такая была… Попадёт в какую-нибудь заваруху – кто её спасёт, кроме меня? Вот уж наградил меня Бог предками!» – улыбнулся мой молодой земляк, беря в одну руку баул, а другую протягивая мне для прощания.
«Ладно, сынок, не греши… Родители у тебя… – я не мог подобрать слов, которые были бы уместны в этот миг, которые были бы и правдивы, и не высокопарны. – Они у тебя… словом, наши они. Крестовские ребята они. Талабские. Русские, в общем… Постой-ка, а разве тебя Жорой зовут?»
«Нет, – ответил он. – Меня зовут Юрой. Георгием, вы ведь знаете. Поэтому – Юрой».
«Юрой… Георгием, да… в честь отца, значит?»
«И в честь его тоже. Но вообще-то он ведь меня сам так назвал, – в честь маршала Жукова».
1994-2000.