Историческое произведение

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 20

Арно Сурво^{^*}

Финское наследие

Г.В.Ф. Гегель присутствовал на авторитетном диспуте, где два физиолога сравнивали преимущества обезьян и свиней: «Один объявил себя сторонником филантропизма, рядом с собой имел велеречивого и могучего телом патрона по имени Пиппель и высказал известный физиологический тезис о том, что из всех животных у свиней наибольшее сходство с людьми со стороны органов пищеварения и прочих внутренностей. Другой провозгласил себя сторонником гуманизма, всячески принижал сходство со стороны органов пищеварения и, напротив того, возвышал обезьян ввиду их ужимок, человеческого облика, манер, способности к подражанию и т.д. Патрон Пиппель все хотел пустить в ход и совсем другие вещи, даже юридические – о правах человека, конституции и т.п. Но председательствующий, который на сем торжественном акте как бы играл роль судьбы, на все такое смотрел как на emballage [пустую оболочку] и отклонение, не давал по-настоящему говорить о них и все время держался того, что речь идет исключительно о преимуществе обоих названных видов. Один сверхумник, сидевший в углу и больше бормотавший себе под нос, спросил председательствующего и тут, как мне показалось, попал в точку: не хочет ли он сказать так, что когда этого самого Пиппеля затронут и он загорится – он готов, как известно, постоять своими штанами и камзолом, – что аристократы этим воспользуются и Пиппелю при этом достанется роль шута, что да и совершится, черт возьми, ныне и присно. Всем им перебежал тут дорогу историк Цшокке с воплем, что бернцам все же ответили из Цюриха, по крайней мере на словах, но что имеется еще много других соображений – и часть их еще выйдет в скором времени наружу, – на которые пока нет ответа; испанская инквизиция, португальская, монахи и бесконечно много всего испанского и португальского поднимет оружие в его защиту и т.п.»^¹ В этот момент повествователь проснулся и с тяжёлыми мыслями отправился читать курс права в Нюрнбергской гимназии, директором которой он тогда был. Наступало время просвещенческой масскультуры, основанной на конвейерном производстве готовых представлений^². Описывая сон в письме своему другу Ф.И. Нитхаммеру, мюнхенскому советнику по школьным и церковным делам, Г.В.Ф. Гегель, помыслил будущее, точно уловив перспективу в образе «перебежавшего всем дорогу историка Цшокке».

Иоганн Генрих Даниил Цшокке (ссылка скрыта-ссылка скрыта) особенно известен своей общественно-политической деятельностью. После учёбы во франкфуртском университете, первых литературных опытов и странствий, он занимал различные высокие посты, будучи депутатом Гельветической республики в Аарау, начальником департамента по школьному образованию, правительственным комиссаром, и в итоге – одним из основателей Швейцарского государства. После выхода в отставку писатель заведовал лесным и горным делом в кантоне Аарау. Там же он основал масонскую ложу и лично разработал её устав^³. Мировоззрение Г. Цшокке нашло отражение в повести «Das Goldmacherdorf»^⁴ (в русскоязычном переводе: «Делатели золота»). Русскоязычный перевод текста несколько адаптирован, имена героев изменены, что обеспечивало легкость восприятия читательской аудиторией пропагандировавшихся писателем идеологем. Главный герой повести Данила (в оригинале Osvald) после семнадцатилетнего отсутствия возвращается с войны в родную деревню и вместо некогда имевшей место идиллии видит разруху и полное падение нравов. Потерпев неудачу в попытках изменить ситуацию, он лишь нажил себе множество врагов, и, прежде всего, среди деревенских старшин, понявших, какая угроза появилась для их трактирного бизнеса. Одним из немногих сторонников Данилы стал мельник, на дочери которой он женится. Данила соглашается бесплатно работать учителем, получая возможность влиять на происходящее через своих воспитанников. Селяне находят объяснение странному поведению главного героя в колдовстве, подозревая, что он обладает секретом делания золота, и, наверняка, расправились бы с ним, но Данилу неожиданно посещает «сын короля». Агрессия окружения сменяется страхом и уважением. Односельчане просят научить их ремеслу делания золота. Данила берёт с избранных им адептов клятву в течение семи лет следовать определённым правилам, проявляя усердие в работе и сдержанность в повседневной жизни. Лишь по прошествии семилетнего срока Данила объясняет причины своего обогащения: «Спасибо нашему старому школьному учителю, покойному отцу моему, что научил он меня многому полезному и между прочим межеванию. Потому что, когда я пошёл в солдаты, то это знание, при честном поведении, отличило меня перед товарищами. Строго исполнял я свою службу и был произведён в офицеры. Раз в сражении, увидя наследного принца, окружённого неприятелем, навёл я быстро на них свой отряд и спас принца от смерти. Вот отчего у меня этот шрам на лбу и этот орден на груди, а при отставке, по случаю заключения мира, дали мне пенсию на всю жизнь; проезжая наши края, наследный принц не забыл меня и посетил сам, как вы помните»^¹.

Г. Цшокке оказал определённое влияние и на русскую литературу^², и на широкие читательские массы. Если Л.Н. Толстой стал «зеркалом русской революции», то Г. Цшокке можно считать одним из персонажей зазеркалья. Начиная с 1862 г., повесть многократно издавалась по-русски «Обществом распространения полезной книги». В более поздних и параллельных публикациях других издательств подзаголовок имеет отстранённое звучание «Быль из жизни немецких крестьян»^³. В изданиях же «Общества» она обозначена как «Народная повесть Цшокке». Определение «народная» усиливало метаязыковое значение текста для российского общественно-полити-ческого пространства, где только что было упразднено крепостное право, и деревня переживала коренной перелом^¹. В период с 1862-го по 1909-й гг. «Делатели золота» издавались более полутора десятков раз^².

В серии «Издания Общества Финской Литературы», основанной «Обществом» в 1834 г. в качестве фундамента будущей культуры и финского литературного языка, эпос «Калевала» стоит вторым номером. Начинает серию повесть Г. Цшокке^³. «Калевала» 1835 года вышла в 500 экземплярах, чего хватило для распространения вплоть до 1849 года, когда появился окончательный вариант эпоса. Первое финноязычное издание цшоккеского «Kultala» (букв. «Золотово», совр. «рай», «эльдорадо») вышло в количестве двух с половиной тысяч экземпляров. Тираж не задержался на полках книжных лавок. В последние десятилетия XIX в. повесть была включена в школьный курс обучения^⁴. Текст имел важное значение в формировании дискурсивной действительности Финляндии XIX века, когда представления о финнах и Финляндии подвергались очередной внутрикультурной перекодировке. В «стадном» дискурсе философа и просветителя Й.В. Снелльмана была использована форма диалогов между «Другом Соотечественника» и «Матти нашенским», в которых в снисходительном и полушутливом тоне один объяснял другому – говоря словами советского классика – «что такое хорошо и что такое плохо». Долгое время население Финляндии не подозревало о кипевших вокруг него дискурсивных баталиях. Реальной снелльмановской аудиторией являлись представители высших сословий. К ним просветитель обращался со скептическими и критическими высказываниями по поводу общественного устройства и будущего нации. Народная же среда была для Снелльмана идеальной аудиторией, которой он высказывал авторитетное мнение посредством газетных публикаций, нередко проводя аналогии между человеком и животным миром. Лишь с доминированием в школьном образовании топелианских и снелльмановских конструкций наметилась обратная связь во взаимоотношениях между элитой и народом^⁵.

До реформы школьного образования грамотность большей части финляндского населения означала способность читать при минимальном умении писать. В финском, как и в других языках Северных стран, грамотность делится на две информационные сферы: lukutaito ’умение читать’ и kirjoitustaito ’умение писать’^¹. Ещё в начале XIX столетия рядовые прихожане даже не имели возможности самостоятельно читать Библию, которая, как правило, была только у церковных служащих. Появлению полноценной грамотности способствовали пиетистские просветители и Санкт-Петербургское Библейское общество, занимавшееся распространением Библии^².

В 1835 г., сразу после прочтения повести Г. Цшокке, пиетист Й. Лагус (1798–1857) планирует, а в 1836 или 1836 годах – пишет ответ-продолжение «Kultala. Hyödyttäväinen ja Huvittavainen Historia Jälkimmäinen osa» («Золотово. Полезная и Занимательная История Вторая часть»), где нашли отражение культурные и культовые противоречия финляндской действительности. Логикой описываемых событий Й. Лагус даёт понять, что мироустройство, основанное на человеческом естестве и стремлении к обогащению, ведёт к духовной гибели^³. Повествование начинается с описания общества материальной выгоды и благоденствия, сконструированного щвейцарским писателем^⁴. Деревенская молодёжь, испытывая равнодушие к морализаторству учителя (в финском варианте: Toivonen ’Надеждин’), перенимает сословные привычки соседних селений^¹. В итоге Тойвонен под впечатлением от встречи с «пробудившимися» верующими приходит к покаянию. Жизнь сообщества преображается: селяне трудятся с ещё бóльшим усердием, скромны в одежде и быте, но, в отличие от персонажей цшоккеского сюжета, первостепенное значение придают вопросам веры^².

Сочинение Й. Лагуса было реакцией на конфликт между сторонниками национального и духовного пробуждения. Обе стороны критически относились к сословным границам и предрассудкам, считали чрезвычайно важным развитие финского языка и искали обоснование своим идеям в наследии прошлого. Однако 1830-е годы ознаменовались расколом, основанным на различном понимании духовности и методов просвещения. В 1828 г. Э. Лённрот был крайне разочарован посещением собрания «пробудившихся», так как те отказались исполнять древние калевальские руны и осудили его собирательскую работу как пустячное занятие. Пиетизм стал также получать распространение у среднего сословия и в университетской среде, что ещё больше усугубило отрицательное отношение к нему либерально настроенных просветителей, делавших основную ставку на ту же аудиторию^¹.

Финноязычный перевод повести Г. Цшокке озаглавлен как «Kultala: hyödyllinen ja huwittawa historia, yhteiselle kansalle luettavaksi annettu» ’Золотово: полезная и занимательная история, общему/единому народу для прочтения данная’. На момент издания текста в 1834 г. литературный финский язык был в стадии становления, и поэтому в подзаголовке повести использовано слово yhteinen, видимо, воспринимавшееся в значении ’единый’, но в современном финском означающее ’общий’. Представление общий (для кого?) народ отражал точку зрения адресантов текста, использовавших его в качестве средства формирования однородной аудитории, народа, которого не существовало как единого.

Панфинская экспансия в Карелию на рубеже XIX-XX веков была оформлена прежде всего в виде культурно-религиозной работы^², безуспешные попытки реализации результатов которой были предприняты во время приграничных конфликтов первых лет финляндской независимости и в ходе Великой Отечественной войны. Использование религиозной и других форм просвещения в идеологической экспансии на территории России требует отдельного рассмотрения в контекстах развития религиозных движений в Финляндии. В последнее время стали появляться адекватные исследования, касающиеся этого аспекта^³. Дискредитация пиетизма сторонниками либеральной модели просвещения на рубеже XIX-XX веков сменилась его использованием в русофобской и антиправославной деятельности. Секуляризованная финляндская элита, напуганная пиетистким вызовом, перенацелила энергию религиозно-семиотической «периферии» на традиционно православные территории.

П. Каркама отмечает, что для традиционно-реалистичного литературного персонажа характерен внутренний монолог, раскрывающий его противоречия и переживания, и поэтому выглядит странным почти полное отсутствие «внутренней» речи у главного героя «Kultala». Исследователь проводит прямые аналогии между утопией и историческими примерами тоталитарного общественного устройства^⁴. Перенесение на действительность симулятивной цшоккеской модели провоцировало конструирование искусственной «внутренней речи». Нереализованный просвещенческий потенциал трансформировался и намеренно направлялся на новую аудиторию, в «интересах» которой было то освобождаться от русского ига, то строить «красную» Великую Финляндию под националистическим руководством коммунистов, то играть роль язычников и атеистов, спасаемых миссионерами.

Сегодня переиздана повесть Г. Цшокке^¹, идеологемы которой исследователи соотносят с современностью, появилось «продолжение» эпоса «Калевала»^², причём, уже в откровенно религиозной трактовке, и, наконец, пиетистская традиция обретает последователей в российской лютеранской среде^³. Положение напоминает ситуацию двухсотлетней давности, вплоть до буквального совпадения на уровне текстов. Принципиальное отличие в том, что произошло смещение коммуникативных акцентов в пользу «восточной» аудитории, трансформирующейся в адресанта культурно-религиозной идеи просвещения. Системный кризис либерально-просветительского проекта сопровождается актуализацией отторгнутых символов финского наследия.

Blog

Историческое произведение

Содержание

Арно Сурво*

Арно Сурво^{^*}