Федор Страхов искание истины

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

Религия, согласно которой Сам Бог позволяет людям ради их личного пристрастия к ближним своим совершать дурные поступки, т.е. окончательно пренебрегать высшим мерилом добра, только и придающим человеческим деяниям вполне безусловную и потому нравственную ценность, смело можно сказать, не только стоит по своему уровню еще ниже дохристианской религии, но уже не есть религия. И это потому, что не признавать безусловного мерила добра, собственно, и значит не признавать Бога. Религия же без Бога уже не есть религия.

Но ужаснее всего то, что за эту мнимую религию, искусно скрывающую свое отрицание Бога под личиной якобы высшего и тончайшего Его понимания, нашим "верующим" образованным людям с некоторым успехом удается выдавать христианство, то самое христианство, которое достаточно ясно и определенно превознесло заповедь о любви к Богу над любовью к человеку.

Но мало того, что христианство оказало предпочтете заповеди о любви к Богу, — это предпочтете существовало еще и в ветхом завете, — главная его заслуга еще не в этом, а в том, что благодаря ему одному стало невозможным из любви к Богу причинять зло не только любимому человеку, но и посторонним людям, даже врагам нашим, которым мы так склонны бываем вредить из пристрастия к ближним своим. Невозможность же причинять зло кому бы то ни было уже сама собой уничтожаёт надобность "быть дурным, чтобы поступать хорошо".

И всего этого христианство достигло только тем, что признало Бога любовью.

И действительно, раз Бог есть сама любовь, та совершенная любовь, как сущность жизни, в которой, как сказано выше, коренится духовное единство всех существ мира, то не может человек, любящий живущего в нем Бога любви, сознательно делать зло, т.е. нечто такое, что как раз и представляет из себя отсутствие добра, т.е. любви.

Тем, что христианство, не скажу определило, — определить нельзя Беспредельного, — а просто назвало Бога именем высшего и благороднейшего из человеческих чувств, дающего, так сказать, наибольшей просвет для лицезрения Незримого и Необъятного, оно поднялось на огромную высоту над уровнем ветхозаветного богопонимания.

IX.

"Милости нет без справедливости".

Джон Рёскин.

Позволю себе еще на некоторое время задержать внимание читателя на пресловутом требовании "стать дурным, чтобы поступить хорошо".

Кроме того, что попросить человека сделаться дурным ради хорошего поступка все равно, что сказать: пригаси лампу, чтобы она светлее горела, просить человека об этом значить еще сказать: верь в одно, — в добро, в идеал, в Бога, а сам делай совсем другое, противоположное своей вере! И тогда, мол, выйдет так, что, делая второе, ты не нарушишь и первого, служа маммоне, вместе с тем исполнишь и волю Бога.

Исполнять всякое желание любимого человека легко тому, кто или сам нерелигиозен, или если религиозен, то не видит разноглася между волей этого человека и волей Бога, как он ее понимает.

Но, насколько трудно религиозному человеку исполнить волю ближнего при условии, если она противоречить воле Божьей, видно, между прочим, из того, как взволновался и вознегодовал Христос, когда ученик его Петр попросил его не идти туда, откуда ему грозила опасность, т.е. не делать того, что он считал нужным делать по своему жизнепониманию.

"Отойди от меня, сатана! ты мне соблазн! потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое, — заметил Христос Петру, вздумавшему прекословить ему в словах: "будь милостив к Себе, Господи! да не будет этого с Тобою!" (Матф. XVI, 21 — 23).

Исполнять волю ближнего из слепой любви к нему нехорошо не только потому, что этим нарушаешь волю Божью в ее требованиях к себе самому, но еще и потому, что нарушаешь ее в ее требованиях и к данному ближнему.

Согласовать свои действия только с любовью к ближнему, пренебрегая соображениями о самостоятельной и безусловной ценности этих действий, это все равно, что, служа на фабрике, исполнять волю товарищей своих, которых любишь, в ущерб воле хозяина.

Вообще же говоря, пренебрежете безусловной ценностью своих поступков ведет к тем же ошибкам, к которым пришли иезуиты, утилитаристы и политические и экономические деятели всех времен.

Но, может быть, — скажут мне, — ближний твой, требующий от тебя услуг, кажущихся тебе противными воле Бога, лучше тебя знает волю Божью?

Если ближний мой действительно окажется более сведущим в воле Божьей, чем я, то и из этого не будет следовать, чтобы я должен был жить не по своему, а по его разумению.

Пусть всякий, не переставая, совершенствуется в добре, пользуясь мудростью всего человечества; но пусть живет в меру собственного, а не чужого совершенства.

Конечно, нельзя любить Бога, не любя ближнего, как справедливо заметил апостол Иоанн Богослов (I посл. IV, 20). Но одинаково нельзя истинно, беспристрастно, нелицеприятно любить и ближнего, не любя Бога. Если этот ближний — ребенок, то, любя его, не руководствуясь любовью к Богу, вы испортите его окончательно. Если это взрослый, то, любя его, не сообразуясь с волей Бога, вы будете потворствовать его страстям в ущерб и своему, и его благу, и, наконец, благу тех людей, с интересами которых если не сейчас, то скоро неминуемо столкнутся личные интересы любимого вами ближнего.

Требование Христа, чтобы люди руководствовались в жизни не одною только любовью к ближнему, а непременно двумя упомянутыми заповедями, так же важно людям, как важно для каменщиков, строящих дом, чтобы камни были пригнаны, прилажены не столько к неровностям и формам друг друга, которым нет числа, сколько прежде всего к прямоугольнику. Вытесав камни по прямоугольнику, каменотес придает всем им ту правильную форму, обладая которою, они легко придутся и друг к другу.

Несочувствие Христа к взаимной угодливости людей в ущерб угождению воле Божьей видно между прочим из слов его: "Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо. Ибо так поступали с лжепророками"1 (Лука VI, 26).

1 Истинных же пророков убивали (Mф. XXIII, 35 — 37).

X.

"Бог повелвает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми, и посылает дождь на праведных и неправедных" (Mф. V, 45).

Но, — скажут, — задавшись одновременно двумя целями, можешь не достигнуть ни одной. Решив любить и Бога и ближнего, рискуешь не осуществить ни того, ни другого.

Совершенно правильно мнение о невозможности задаваться двумя противоположными целями. Сочувствие этому мнению

Христос выразил в словах своих: "нельзя служить и Богу и маммоне".

Но здесь, принимая две коренные заповеди Христа, мы задаемся не двумя противоположными, а лишь одной двусторонней целью: с одной стороны, подчинить конечное бесконечному, — человека Богу, а с другой — воплотить бесконечное в конечном, — Бога в человеке.

Если же из совместного действия обеих заповедей выйдет только то, что мы, как говорится, от одного отстанем, а к другому не пристанем, то в этом нет ничего дурного для нас. Как лодка, одновременно подверженная действию двух сил, — силе гребца, направляющего ее к противоположному берегу реки, и силе воды, относящей ее, например, вдоль по течению реки, пойдет не по направлению одной из этих сил, действующих наискоски друг дружке, а по линии, которая займет среднее положение между этими двумя направлениями, — так и человек, подчиненный влиянию двух евангельских заповедей, — о любви к Богу и ближнему, — исполнить не одну только из них, а, так сказать,. равнодействующую, получающуюся из совместного действия их обеих. Причем, чем сильнее будет действие заповеди о любви к Богу, которого предписывается любить всем сердцем, разумением и помышлением, тем меньше пристрастия, лицеприятия будет вложено нами в наше чувство любви к ближнему.

Одним словом, свойство любви божеской — это, как уже сказано выше, облагораживать любовь к ближнему. Облагораживая же свою любовь к ближнему любовью к Богу, мы как бы делаем прививку любви божеской на дичке любви к ближнему, обыкновенно выражающейся в пристрастии, предпочтении, привязанности, жалости, влюбленности и т. д. А Бог, как сказано в Евангелии, настолько нелицеприятен, что "повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми, и посылает дождь на праведных и неправедных".

XI.

"Исполняй долг свой, a последствия предоставь Возложившему его на тебя".

Талмуд.

"Но послушание заповеди о любви к Богу, — к добру, к истине, — так часто влечет за собой в нашей жизни страдания наших братьев, что, право, бывают случаи, когда греховно не пренебрежете волей Божьей, а, как раз наоборот; исполнение ее!"

Такие слова часто приходится выслушивать от людей, не вдумывающихся в причинную связь окружающих их явлений и вследствие этого склонных считать всякое предшествующее явление за причину последующего.

Люди же, понимающие, что не всякое предшествующее явление есть причина последующего, — иначе пришлось бы считать ночь за причину дня или наоборот, — поймут и то, что, во-1-х, добро ничуть не порождает зла, а имеет только свойство вызывать наружу старое зло, пребывавшее до того в скрытом состоянии, и что, во-2-х, если уж искать благих последствий добрых поступков, то одно из них, в данном случае, в том именно и будет состоять, что зло будет переведено из скрытого состояния в явное, — в такое, в каком ему, при невозможности долго продержаться, придется погибнуть — рассеяться, как тьме перед светом.

Кроме того, люди с правильным пониманием причинности, должны постигнуть и первостепенную важность указанной уже истины о безусловной ценности добрых деяний, по которой совсем непозволительно оценивать поступки по их внешним последствиям. Непозволительно это потому, что, во-1-х, не будучи в состоянии видеть все эти последствия, так как они скрываются от нас во тьме будущего, мы видим только ближайшие их них, по большей части дурные, и что, во-2-х, мы не в состоянии, как только что выяснено, оценить истинное значение даже тех последствий, которые мы видим.

Одним словом, нам остается только следовать мудрому изречению из Талмуда: "Исполняй долг свой, а последствия предоставь Возложившему его на тебя, и вместе с тем твердо верить, что в конце концов из любви к Богу любви мы не можем причинить ближнему зла в истинном значении этого слова, а можем только косвенно способствовать тому, что ему будет больно, мучительно.

Хорошо объясняет причину такой боли Влас Паскаль в следующих словах:

"Мать вырывает ребенка своего из пасти зверя. Ребенку больно, но он, конечно, должен приписать свое страдание не матери своей, спасающей его, а зверю, желающему удержать его".

Несколько переиначивая дальнейшие слова Паскаля, я скажу:

Так же точно и человек должен относиться к боли, вызываемой в нем поступком ближнего, совершаемым этим последним из любви к Богу, к правде.

Бог через угодный Ему, а потому чуждый всякой ненависти и насилия поступок одного из сынов своих, как любящий Отец, способствует освобождению души другого сына своего из пасти зла и лжи и тем заставляет его страдать. Но страдания эти необходимы и доставляют ему благо.

Поэтому он должен не порицать поступок ближнего своего, не мучить его своими попреками и не соблазнять, подобно известному моменту в истории с Петром, требованиями пренебречь волей Божьей, — таким поведением он уже наверное нарушает заповедь о любви к Богу и совершает дело сатаны по мнению Христа, — а должен смиренно переносить, терпеть свою боль до конца, как того и требует Христос!

Ведь хватает же у нас терпения переносить всевозможные, несравненно сильнейшие и притом, так сказать, хронические (постоянные) страдания, вытекающие из тех патриотических, политических и всяких иных внешних целей, которыми мы то и дело задаемся в нашей жизни.

Отчего же мы не хотим претерпеть сравнительно легкие, смягченные нашим временем страдания чисто переходного характера, долженствующие вытекать из нашей любви к безусловному добру, к высшей правде, к Богу?

В качестве оправдания на последнее обвинение имеют обыкновение выставлять слова Христа о том, что от доброго дерева, т.е. учения Христа, не могут произойти дурные плоды, т.е. страдания людские, и что, следовательно, присутствие дурных плодов, — страданий, — изобличает дурное дерево, т.е. якобы неправильно понятое учение Христа, а в частности, взаимоотношение его двух заповедей.

Если это оправдание верно, то тогда нам невозможно принять другие слова Христа:

"Не мир пришел я принесть на землю, но меч". Но так как эти слова тоже были произнесены Христом, который, очевидно, понимал их не в прямом смысле, а в переносном, в смысле разногласия, разделения (Лк. XII, 51), ибо сам же запретил "поднимать меч", — то, стало быть, не могут быть приняты нами ни в каком ином значении, как только в том, что самые безукоризненные в нравственном отношении поступки могут вызывать наружу зло, причиняющее людям страдания. Принимать же эти страдания за плод, упавши с доброго дерева, так же ошибочно, как смешивать прикосновение пасти лютого зверя с прикосновением рук нежно любящей матери.

— "Как хотите объясняйте мое поведение, но раз я вижу, что поступок мой, — хотя бы он был чисто пассивного характера1 и непосредственно вытекал из любви к Богу, — вызывает страдания ближнего моего, я не в состоянии его совершить", — сказал мне NN, — человек, которого я в высшей степени уважаю и люблю.

1 Под поступком пассивного характера я в данном случае подразумеваю отказ от совершения такого дела, которое мы признаем противным нашей совести, воле Божьей.

Это последнее признание так и напрашивается на сравнение с вышеприведенными словами: "бывают случаи, когда греховно не пренебрежение волей Божьей, а как раз наоборот, исполнение ее", а также с подвигом Христа, вызвавшего своими крестными страданиями нравственные страдания матери своей.

Христос в состоянии был из любви к Богу допустить страдания своей матери.

NN не в состоянии сделать ничего подобного.

Большинство же людей прямо таки не хотят исполнять волю Божью, считая такое исполнение греховным.

Вряд ли есть надобность объяснять разницу между словами: не могу и не хочу.

Человек, не могущий, но всею душой хотящий исполнять волю Божью, всею душою же будет искать причину своей "немощи", в конце концов "обрящет" ее либо в своем малодушии, либо в неумении действовать, либо в неправильном понимании самой воли Божьей и таким образом будет способствовать превращение "невозможного" в возможное, или же так и останется при смиренном сознании своей духовной нищеты.

Человек же, умышленно не захотевший исполнять волю Божью, не только заграждает перед собою путь для будущего самосовершенствования, даруемого любовью к Богу, но еще и в настоящем лишает себя почвы, на которой ему необходимо стоять.

2. Два рода любви.

Существует два рода любви.

По одному, я просто люблю людей, не зная любви к единому во всех людях духовному началу.

По другому, я во всех людях только одно и люблю — это единое во всех людях духовное начало.

Разница между тою и другою любовью в том, что в первом случае я буду любить людей только до тех пор, пока они будут приятны мне.

Во втором же случае, когда я буду любить в людях их сущность, единую во всех нас, я буду любить людей даже тогда, когда они будут неприятны мне.

В первом случае мы будем то и дело менять предметы своей любви, менять жен, мужей, друзей и т. д., так как люди, которых мы любим, постоянно изменяются, изменяются и наши чувства к ним.

Во втором случай, по мере собственного нашего нравственного роста, мы будем не менять людей (ибо сколько их ни меняй, — все равно не найдешь в них воплощенного совершенства), а будем, любя в них то божеское, духовное начало, которое мы все яснее и яснее будем прозревать во всех людях, тем самым способствовать их собственному изменению в смысле духовного и нравственного совершенствования, т.е. все большего и большего воплощения Бога в человеке.

3. О любви к Богу, человеку и человечеству.

Когда человек говорит мне, что ему легче любить человечество, нежели отдельного человека, то я понимаю это или так, что это холодная, черствая да еще лживая натура, которая никого как следует не любила и не любит, и поэтому прикрывает свое отсутствие любви к человеку якобы более значительным чувством любви к человечеству, или же объясняю это следующим образом:

Человек действительно может ощущать в себе помимо любви к человеку еще и смутную потребность любви к чему-то высшему, большему, несравненно благороднейшему и совершеннейшему, чем каждый отдельный человек, т.е. к бесконечному совершенству, к Богу, — чувство, весьма похожее на благоговение ребенка перед своим отцом; но так как эта потребность им хорошенько не сознана и потому заранее отвергнута, как невозможная любовь к чему-то отвлеченному, нереальному, то он и старается подставить под эту мнимую отвлеченность нечто такое, что ему кажется более реальным: он заменяет бесконечное очень большим, т.е. Бога человечеством, совершенно упуская из виду допускаемые им при этом две нелепости:

Первая нелепость состоит в том, что ему кажется, что очень большое число ближе к бесконечности, нежели очень малое; на самом же деле мы знаем. что очень большое число так же ничтожно перед бесконечностью, как и очень малое.

Вторая нелепость состоит в том, что будто бы большую совокупность людей легче любить, нежели какого-нибудь данного человека. Но это уже совершенная неправда, потому что, любя человека, т.е. желая ему блага, мы можем судить об его благе, догадываться о нем на основании того, что мы считаем за благо для себя; о благе же большой совокупности людей мы непосредственно судить не можем, а можем определять это благо Опять таки через посредство того, что мы признаем за благо для каждого отдельного человека.

Но меня могут еще спросить, — почему я, признавая реальность любви к человеку и вовсе отрицая эту реальность в любви к большой совокупности людей, тем не менее признаю реальность любви к Богу наравне с реальностью любви к человеку? Почему любовь к бесконечности, — к Богу возможна, любовь же к очень большому числу людей невозможна?

Причина этому та, что тогда как любовь к очень большому числу людей стоит, так сказать, позади любви к человеку, т.е. определяется ею, как бы составляется из любовных отношений к отдельным людям, — как это выяснено выше, — любовь к Богу в свою очередь стоит впереди любви к человеку, т.е. человека я только потому и люблю, что вижу или ожидаю в нем видеть хотя бы частичное проявление того высшего совершенства, которое люблю еще раньше встречи с ним. А эта-то, предшествующая любви к каждому данному человеку, любовь к любви, потребность любви ради любви и есть любовь к Богу.

4. Как мы любим Бога?

Любить того, кто один во всех, значить любить Бога, — говорить Л. Н. Толстой.

— Не знаем, как любить Бога, а вот знаем, как любить человека, данного человека: Ивана, Петра, Марью, — говорят обыкновенно на это.

— А почему же вы умиляетесь до слез, когда прочтете или увидите в театра что-нибудь трогательное про людей, которых вы совсем не знаете? Вот это-то общее во всех людях, вас трогающее во многих отношениях, — в отношении любви, самоотвержения, преданности, смирения, покаяния и т.д., это-то и есть Бог, которого вы любите прежде, чем любите тех людей, в которых Он проявляется. Вот Его-то проявление в людях и умиляет, и трогает вас. А без Него, — не видя проявления Его, — вы или равнодушны к людям, или смотрите на них как на предмет удовлетворения ваших страстей, или же враждебны к ним, — это тогда, когда их эгоизм сталкивается с вашим.

5. Сведение одного вопроса на другой.

Хотя я далек от принятия буквального смысла слов Христа о необходимости возненавидеть отца и мать (Лк. XIV, 26), однако как гиперболу1 той мысли, что мирские, личные наши привязанности мы должны отдавать как выкуп за высшее, духовное благо, — любовь к Богу, — принимаю.

1 Преувеличение.

Мирские же люди, как раз наоборот, по-видимому так высоко ставят любовь к ближним, что охотно жертвуют ради нее любовью к Богу. Оправдываются они в данном случае тем, что не хотят лицемерить, — не хотят во имя любви к Богу, которой еще нет, жертвовать любовью к ближнему, которая у них сейчас есть.

Да ведь никто от них и не требует менять действительное на фантастическое, на заоблачное. И тот, кто бы это сделал, сделал бы дурно. Точно так же, как и они делают дурно, что из нежелания решительно ответить на один вопрос, — следует ли вообще отдавать предпочтете любви к Богу перед любовью к ближнему, — сводят его на другой вопрос о том, следует ли действительную, реальную любовь к ближнему приносить в жертву отвлеченной, воображаемой любви к Богу.

Вот это-то не для каждого заметное сведение одного вопроса на другой, на такой, при котором становится смешным и нелепым ответь на первый вопрос, то же лицемеpие, лицемерие, к сожалению, весьма обычное и притом почище того, которое хотят заклеймить эти последние лицемеры.

6. "Люби" не есть приказание, заповедь.

"Люби" не есть приказание, заповедь, — приказать любить нельзя, — а коротко, сжато выраженное указание на существование закона освобождения человеком в себе любви путем устранения препятствий к ее проявлению.

7. Два рода деспотизма.

Нет сомнения, что отвратителен деспотизм, эксплуатирующий трусость; но еще отвратительнее деспотизм эксплуатирующий любовь. Первый мы наблюдаем больше у мужчин, второй — больше у женщин.

V. Р а з у м .

1. Разум у людей — один.

Blog

Федор Страхов искание истины