1. Кчитателю Конечно, эту исповедь можно было бы оставить при себе

Вид материала

Документы

Содержание Пропущена стр. 93

Подобный материал:

• Неорелигии в украинском социуме, 235.51kb.
• Программа тура 31 декабря. Самостоятельный заезд в гостиницу. Расселение после 14 часов., 59.27kb.
• Борис пребывал в хорошем расположении духа. Утром завершилась очередная отличная сделка, 502.58kb.
• Опубликовано 15. 02. 2012 Мы уже поднимали вопросы о воспитательной работе с молодежью, 129.67kb.
• «Великая отечественная война», 18.28kb.
• Рассказ Эллины был записан на диктофон, и читатель познакомится с ним ниже. Однако, 49.57kb.
• Еще совсем недавно о брачном договоре можно было говорить только при характеристике, 58.07kb.
• Предисловие, 4936.46kb.
• Московского Государственного Университета, под названием «Методология социологии»., 681.97kb.
• I: Тот, кому можно доверять, 469.66kb.

свое (подчеркнуто авто­ром ответа) прочтение... Уходишь с концерта не только с чувст­вом благодарности, но и раздумьями, с роем мыслей и чувств, охвативших тебя. Знаю, чувствую, еще долго буду жить под этим впечатлением…" - Феликс Мальцев - кандидат филологических наук, г. Москва, Концертный зал г. Сочи, 4 августа 1979 г."

И последнее:

"…Л.Т, на своем литературном вечере, показал, что он, верный ученик великого мастера слова Д.Н.Журавлева, сам являет­ся таким мастером, несет народу широкую звучность русского язы­ка, русского искусства. Встреча с Л.А., которого я первый раз увидел в Москве почти 20 лет назад, узнал о нем от Дмитрия Ни­колаевича, что этот "владивостокский мастер - будущее словесного творчества", была для меня неожиданной и радостной. Радостной вдвойне - и как старому знакомому и как новому явлению в лите­ратурном творчестве, предсказанному самим Д.Н.Журавлевым." - Профессор Ф.А.Водопьянов, доктор физико-математических наук, Лауреат Ленинской премии. г. Кисловодск, санаторий им.Горького, 1 марта 1981 г."

Сидя на литературном концерте, вы, наверное, замечали, что из зала чтецу иногда посылают записки. Обычно в них заключены просьбы исполнить то или иное произведение. Такие записки-просьбы получаю и я. Но однажды, спустя несколько дней после одного из своих концертов, в филармонию на мое имя пришло письмо. Его автор - главный режиссер драматическо­го театра Краснознаменного Дальневосточного военного округа, Народный артист РСФСР Николай Тимофеевич Белоусов.

Приведу его полностью. И, прочтя его, вы поймете - поче­му.

"Уважаемый Лев Александрович! Когда слушаешь хорошего чтеца, как будто сам видишь все, о чем он рассказывает. Жи­вое слово заставляет радоваться и горевать, пробуждает любовь и ненависть, проникает в глубочайшие тайники души, вызывает к жизни дотоле дремавшие мысли и чувства. Именно такое воз­действие оказало на меня Ваше выступление - концерт по произ­ведениям С.Есенина.

Но наиболее глубокое впечатление осталось у меня от исполнения поэмы "Черный человек". С трагической искренностью поведали Вы эту поэтическую исповедь поэта, о том "черном", что было в его душе, что все больше и больше омрачало и терзало его сердце. Любовь к людям и вместе с тем тревога об их настоящем и будущем прозвучали ясно в Вашем исполнении. "Черный человек" у Есенина - это не только его личный враг. Нет, он враг всего прекрасного, враг Человека. В Вашем испол­нении особенно ярко встал перед нами этот страшный образ. Вы безжалостно обнажили перед нами его "черную душу" и показали необходимость суровой беспощадной борьбы с ним. Удиви­тельно современно прозвучала эта поэма, как обличение тех черных сил, которые мешают жить и творить, которые и сейчас наши идеологические враги используют в своих корыстных целях.

Посылаю это краткое письмо о Вашем концерте в знак признательности за то большое удовольствие, которое мне до­ставило Ваше исполнение".

Поэзию Сергея Есенина я читаю с эстрады давно. И надо сказать, что со временем идет бесконечное переосмысление трактовок его произведений. Сегодня многие его стихи звучат уже не так, как звучали они, скажем, пять-шесть лет тому назад. "Черный человек" - крепкий орешек. Возможно, одно из самых противоречивых и сложных произведений в советской литературе. И если сказку Горького "Девушка и Смерть" посчастливилось репетировать в содружестве с режиссером, то поэму Есенина уже пришлось "делать" самому. Воплощению предшествовала большая аналитическая, литературоведческая работа. Что положить в основу замысла? Под каким диалектическим углом трактовать эту поэму?

Я слышал "Черного человека" в исполнении нескольких ар­тистов. А это всегда ужасно мешает.

У одних - то был призрак, опустошенный и безвольный, жа­лующийся другу на бесцельно прожитую жизнь, - тогда в голосе чтеца ясно звучали нотки обреченности, безысходности своего положения. У других на первый план врывались мистические мо­тивы: "Чур, Чур, - ох, как страшно". И тогда, в конце концов, заканчивая поэму, чтец впадал чуть ли не в истерическую мистику.

У третьих (и это наиболее часто встречалось) черный человек рисовался опустошенным пьяницей, для которого уже не существует ничего святого. Позади - разбитая жизнь, растоптанные идеалы, впереди - смерть от алкогольной горячки. В сверхзадаче звучал призыв: не пейте беспробудно, вот что мо­жет статься с человеком, если он теряет свой светлый облик. Я слышу в интонациях чтеца надрыв, сюсюканье, нотки слюнтявой жалости, мелодраматизма.

Такая трактовка и воплощение замысла может показаться верной только с первого взгляда. И если, с точки зрения ак­туальности, антиалкогольный призыв звучит, возможно, и сов­ременно, то, ей богу же, решать эту тему на таком прекрасном литературном материале, полном истинно трагедийных челове­ческих страстей, по-моему кощунственно, мелко и даже пошло.

Слов нет: актер всегда должен стараться, прежде всего, по­нять, что хотел сказать автор, и найти в тексте строки, соз­вучные его собственным размышлениям о жизни. Ведь без умения понять проблемы - нет, не те, что лежат на поверхности и всем известны, а глубинные конфликты,- нет художника. Я еще раз подчеркиваю: чтец не размышляющий, не ищущий превращается из творца в простого исполнителя, не больше, чем автомат-про­игрыватель.

Для верного прочтения поэмы, прежде всего, необходимо зна­ть истоки ее возникновения, внимательно еще и еще раз пройти по линии жизни и творчества поэта, изучить его литературные привязанности и вкусы. Из воспоминаний современников извест­но, что Есенин проявил горячий интерес к Лермонтову, Гоголю, выделял писателя крестьянской темы А.Кольцова. Он любил поэзию А.К.Толстого, Фета, цитировал на память Шекспира, читал Флобера, Эдгара По, Джека Лондона, был знаком с твор­чеством Гомера, Данте. "У меня ирония есть. Знаешь, кто мой учитель? Если по совести... Гейне - мой учитель! Вот кто!" - вспоминает Вольф Эрлих слова, как-то оброненные Есениным.

Особая, трепетная любовь у него была к А.С.Пушкину: "В смысле формального развития меня все больше тянет к Пушкину", - пишет Есенин в автобиографии в октябре 1925 го­да, т.е. за месяц до окончательного завершения поэмы "Чер­ный человек" и за два - до смерти.

"В 1924 году, в связи с пушкинским юбилеем, редакция одного из журналов обратилась к писателям со специальной анкетой, на которую ответил и Есенин. "Как Вы теперь воспри­нимаете Пушкина?" - спрашивал журналист. Есенин ответил: "Пушкин - самый любимый мною поэт. С каждым годом я воспри­нимаю его все больше и больше, как гения страны, в которой я живу". Отвечая на вопрос о влиянии Пушкина на современную поэзию, Есенин писал: "Постичь Пушкина - это уже нужно име­ть талант. Думаю, только сейчас мы начинаем осознавать сти­ль его словесной походки" (Е. Наумов. "Сергей Есенин. Жизнь и творчество". Изд. "Просвещение", М.-Л,, 1965, с.241. Слова Есенина взяты из "Книги о книгах" № 5-6, 1924, с.18, 20).

Эта любовь Есенина к Пушкину подсказала в начале моих поисков прообраз поэмы, а затем как следствие и решение логико-психологической ее трактовки. Откуда у Есенина возник образ черного человека? Помните, в предпоследней строфе: "Черный человек! Ты прескверный гость. Эта слава давно про тебя разносится?

Вот прямая связь с поэзией А.С.Пушкина. В его трагедии "Моцарт и Сальери" "человек одетый в черном, учтиво покло­нившись", заказывает Моцарту реквием, но не приходит за ним. Это наводит Моцарта на мрачные мысли. Черный человек, как предвестник несчастья, предвестник смерти, стоит перед его глазами, он неотвязно, как в последствии и Есенин, думает о нем: "Мне день и ночь покоя не дает Мой черный человек. За мною всюду как тень он гонится..."

Кстати, перед исполнением поэмы Есенина, я цитирую этот монолог Моцарта как своеобразный эпиграф, постепенно прибли­жая его к проблеме есенинского черного человека. Поэтому заключительные слова Моцарта, которые я привел уже, звучат как бы от моего и есенинского лирического героя, логически выде­ляя местоимение "Мой".

Важно знать, что писал свою поэму Есенин не в пьяном угаре, как предполагают некоторые исполнители. Замысел ее возник в результате ностальгии по России.

В 1922 году вместе с Айседорой Дункан поэт долгое время колесил по заграницам. Там он чувствовал себя оторванным от родного края, одиноким и потерянным. Послушайте, как звучит первая строфа поэмы, говорящая о том мрачном состоянии поэта, которое иногда отступало, а временами овладевало им с новой силой. Это черновой автограф, проба пера. Обратите внимание на последние четыре строчки.

Друг мой, друг мой,

Я знаю, что это бред,

Боль пройдет,

Бред погаснет, забудется.

Но лишь только от месяца

Брызнет серебряный свет,

Мне другое синеет,

Другое в тумане мне чудится.

Вернувшись на родину, Есенин вновь обрел бодрое и опти­мистическое настроение, и работа над "Черным человеком" отош­ла на второй план. Но образ этого "прескверного гостя" не покидал сознания поэта, он время от времени преследовал его. Последний вариант поэмы Есенин закончил в 1925 году, за полто­ра месяца до смерти, когда в жизни поэта начался очередной неблагоприятный виток.

Но пессимистическое настроение Есенина, внутренний разлад я вижу не на фоне его душевной болезни. Для понимания тогдаш­него настроения поэта достаточно прочитать его стихи, напи­санные хотя бы за год до смерти. Одна из основных мыслей, ко­торая точила его разум, была мысль о ненужности его поэзии. В 1924 году Есенин пишет подряд три стихотворения: "Русь советская", "Русь бесприютная", "Русь уходящая". В них - отправная точка для чтеца к замыслу поэмы "Черный человек", одна из раз­гадок его мучительнейших исканий и психологического спада: "…Какой скандал? Какой большой скандал! Я очутился в узком промежутке. Ведь я мог дать Не то, что дал, что мне давалось ради шутки... Я знаю, грусть не утопить в вине, Не вылечить души Пустыней и отколом..." ("Русь уходящая"). "...Я знаю будущее. Это их... Их календарь... И вся земная слава. Не потому ль Мой горький буйный стих Для всех других - Как смертная отрава..." ("Русь бесприютная"). "...Ах, роди­на! Какой я стал смешной. На щеки впалые летит сухой румя­нец. Язык сограждан стал мне как чужой, В своей стране я словно иностранец... Вот так страна! Какого ж я рожна Орал в стихах, что я с народом дружен? Моя поэзия здесь больше не нужна, Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен. Ну что ж! Прости, родной приют. Чем сослужил тебе - и тем уж я до­волен. Пускай меня сегодня не поют - Я пел тогда, когда был край мой болен..."

А поэтические письма Есенина? "Письмо от матери", "От­вет", "Письмо к деду", "Письмо к сестре", стихотворение "Мой путь", написанное за несколько месяцев до смерти? "...Тогда я понял, что такое Русь. Я понял, что такое слава. И потому мне В душу грусть Вошла, как горькая отрава. На кой мне черт, Что я поэт!.. И без меня в достатке дряни, Пускай я сдохну, Только... Нет, Не ставьте памятник в Рязани! Рос­сия... Царщина... Тоска... И снисходительность дворянства. Ну что ж! Так принимай, Москва, отпаянное хулиганство…"

Даже в этих строках для меня Есенин не слизняк, не жа­лующийся капризный "повеса", а бунтарь, жизнелюб, крылатый ищущий мыслитель, открытый, эмоциональный, порой мучительно беспокойный, полный печальных и грустных раздумий.

Для более убедительного подтверждения своих размышлений, возникших по поводу "Черного человека" еще много лет назад, мне ничего не остается как привести почти целиком отрывок из статьи кандидата искусствоведения, Лауреата Государственной премии, писателя Юрия Прикушева - лучшего исследователя творчества Сергея Есенина, опубликованной в предисловии к последнему шеститомному изданию произведений поэта.

"Черный человек" - это своеобразный реквием поэта.

С трагической искренностью поведал нам Есенин в своей поэтической исповеди о том "черном", что омрачало его душу, что все больше волновало его сердце. Но - это только одна грань, одна сторона "Черного человека", ибо ныне особенно очевидно, что его художественно-философское и социальное со­держание несомненно глубже и значительнее.

"Прескверный гость" у Есенина - это не только и не столько его личный враг. Нет, он враг всего прекрасного на земле, враг Человека. В поэме он олицетворение тех сил, которые достались новому миру в наследство от старого, где "черный человек" с его "философией" смердяковщины постоянно растле­вает и убивает мирские души.

Еще в конце 1955 года жена поэта Софья Андреевна Толстая-Есенина показывала мне, - продолжает Юрий Прокушев, - сохра­нившийся у нее автограф заключительных строк поэмы... "Как ни страшно, - говорила во время встречи Софья Андреевна, - но мне приходилось слышать и даже у кого-то читать, что "Чер­ный человек" писался в состоянии опьянения, чуть ли не в бреду. Какой это вздор! Взгляните еще раз на этот черновой автограф. Как жаль, что он не сохранился полностью. Ведь "Черному человеку" Есенин уделял так много сил! Написал несколько вариантов поэмы. Последний создавался на моих гла­зах, в ноябре двадцать пятого года. Два дня напряженной ра­боты. Есенин почти не спал. Закончил - сразу прочитал мне. Было страшно. Казалось, разорвется сердце. И как досадно, что критикой "Черный человек" не раскрыт... А между тем я писала об этом в своих комментариях. Замысел поэмы возник у Есенина в Америке. Его потряс цинизм, бесчеловечность увиден­ного, незащищенность человека от черных сил зла. "Ты знаешь, Соня, это ужасно. Все эти биржевые дельцы - это не люди, это какие-то могильные черви".

Нет! Не случайно образ "Черного человека" возник у Есе­нина в пору пребывания за границей. Там особенно явственно встал перед ним его страшный облик, а "чужой и хохочущий сброд" нэпманско-кабацкой сферы помог до конца проникнуться презрением и гневом к "черному человеку". Правда в символи­ческой сцене, которой завершается поэма, летящая трость раз­бивает лишь зеркало.

Но самой поэмой Есенин так яростно "ударил" "черного че­ловека", так бесстрашно обнажил его душу, что для каждого настоящего человека необходимость суровой, беспощадной борьбы с черными силами зла стала еще более очевидной. Такова, на наш взгляд, вторая грань, вторая объективная сторона поэмы Есенина..."

Да, поэма - это разговор Есенина с мрачным пришельцем. Он смеется над ним, издевается над его стихами - никому не нужной "дохлой лирикой", гнусавит, "как над усопшим монах". Но гость этот страшен поэту только символически, он находит в себе силы поспорить с ним, он разбивает в дребезги своего двойника, посмевшего читать поэту свою проповедь. В этой поэме вся поэтическая суть Есенина, его философия звучит на высокой трагической ноте, в которой слышится призыв к борь­бе с черными силами зла.

Поэтому поэма начинается не с жалобы, не с просьбы о помощи далекому другу, как трактовали до недавнего времени многие литературные критики, а вслед за ними и чтецы. Первые две строфы должны читаться сдержанно и просто, почти бесст­растно, как бы констатируя факт: со мной произошло то-то и то-то:

Друг мой, друг мой,

Я очень и очень болен.

(И только)

Сам не знаю, откуда взялась эта боль.

То ли ветер свистит

Над пустым и безлюдным полем,

Толь, как рощу в сентябрь,

Осыпает мозги алкоголь.

(Ты понимаешь?! Я сам удивляюсь?!)

Голова моя машет ушами,

Как крыльями птица.

(! - удивительно).

Ей на шеи ночи

Маячить больше невмочь. Он здесь!

(Пойми ты это! Опять надоел он мне):

Черный человек,

Черный человек,

Черный человек

На кровать ко мне садится.

Черный человек

Спать не дает мне всю ночь.

(Как все нарастающее удивление: откуда, зачем он мне?)

Черный человек

(вот нахал!)

Водит пальцем по мерзкой книге

(мало того):

И, гнусавя надо мной,

Как над усопшим монах,

Читает мне жизнь

Какого-то прохвоста и забулдыги,

Нагоняя на душу тоску и страх.

Черный человек,

Черный, черный!

(Поэма состоит из двух, разных по воплощению, частей. Первая должна читаться в строгой академической манере. Ничего не играть, тем более не показывать и изображать. Словесное дей­ствие: хочу разобраться в том, что он - черный человек гово­рит мне. Про меня ли его речь? Интонация почти рациональная. Вы понимаете, что он говорит? Я пока нет):

"Слушай, слушай, -

Бормочет он мне, -

В книге много прекраснейших

Мыслей и планов.

Этот человек

Проживал в стране

Самых отвратительных

Громил и шарлатанов.

(Еще реальней):

В декабре в той стране

Снег до дьявола чист,

(Наверное, это о моей деревне):

И метели заводят

Веселые прялки.

Был человек тот авантюрист,

(О ком бы это?):

Но самой высокой

И лучшей марки.

Был он изящен,

К тому ж поэт,

Хоть с небольшой,

Но ухватистой силою,

(Странно): И какую-то женщину,

Сорока с лишним лет,

Называл скверной девочкой

И своею милой".

"Счастье, - говорил он, -

Есть ловкость ума и рук.

Все неловкие души

За несчастных всегда известны,

(какой ясновидец! Надо же!):

Это ничего,

Что много мук

Приносят изломанные

И лживые жесты.

(Успокойся, Я еще не все сказал):

В грозы, в бури,

В житейскую стынь,

При тяжелых утратах

И когда тебе грустно,

(Вызывающие нотки гостя все нарастают):

Казаться улыбчивым и простым -

Самое высшее в мире искусство".

(Нет, "друг мой", ты слишком вызывающе ведешь себя. Оборвать):

"Черный человек!

Ты не смеешь этого!

Ты ведь не на службе

Живешь водолазовой.

(Ты ошибся. Это не я):

Что мне до жизни

Скандального поэта.

Пожалуйста, другим

Читай и рассказывай". (!)

Черный человек

(Не хочет меня слушать. Упрямый он. Сила его убеждения нарастает)

Глядит на меня в упор. (!)

(Глядит и не отстает).

И глаза покрываются (вдруг)

Голубою блевотой, -

Словно хочет сказать мне,

(Не может быть)

Что я жулик и вор, (никогда им не был)

Так бесстыдно и нагло

Обокравший кого-то.

(Здесь начинается вторая часть. В корне отличная от первой. Монолог усиливается. Появляются нотки жалобы: ищет спасения).

Друг мой, друг мой,

(Действительно поверь мне),

Я очень и очень болен.

(Артикуляция подчеркнуто четкая, как при болезненном состоянии, которое актер должен не показывать, а как бы пре­одолевать).

Сам не знаю, откуда взялась эта боль.

(Не пойму):

То ли ветер свистит

Над пустым и безлюдным полем,

То ль, как рощу в сентябрь,

Осыпает мозги алкоголь.

(Не уютно):

Ночь морозная.

Тих покой перекрестка.

Я один у окошка,

(Намеренно подчеркнуто, как бы скандируя):

Ни гостя,

Ни друга

Ни жду.

(Как символ одиночества - все мертво, и это удивитель­но. Почему?):

Вся равнина покрыта

Сыпучей и мягкой известкой,

И деревья, как всадники,

Съехались в нашем саду.

(Опять воспоминание о до­ме в родной деревне)

Где-то плачет

Ночная зловещая птица.

Деревянные всадники

Сеют копытливый стук.

(Так, наверное, заколачивают покойников крышкой гроба. И да­лее - без удивления, не как новый кусок, не пугаясь, а как давно жданное, знакомое - вот, пожалуйста, опять, как и было раньше):

Вот опять этот черный

На кресло мое садится,

(черт бы его побрал):

Приподняв мой цилиндр

И откинув небрежно сюртук.

(У меня при исполнении поэмы стоит на сцене кресло или стул. На этих словах, даже не взглянув на кресло - я знаю - он - черный человек - опять сидит в нем, я обхожу кресло сзади и сажусь в него, я рассказываю о нем, как бы передразнивая его. Авторские реплики помогают мне в этом):

"Слушай, слушай! -

Хрипит он, смотря мне в лицо.

Сам все ближе

И ближе клонится. -

Я не видел, чтоб кто-нибудь

Из подлецов

Так ненужно и глупо

Страдал бессонницей.

(Реальность, а значит и сила образа нарастает с каждой строч­кой. Мизансцена в кресле нарочито меняется после каждой оче­редной строфы).

Ах, положим, ошибся!

Ведь нынче луна.

Что же нужно еще

Напоенному дремой лирику?

Может с толстыми ляжками

Тайно придет "она",

И ты будешь читать

Свою дохлую томную лирику?

(вызов, задирается): -

Ах, люблю я поэтов!

Забавный народ.

В них всегда нахожу я

Историю, сердцу знакомую, -

Как прыщавой курсистке

Длинноволосый урод

Говорил о мирах,

Половой истекая истомою.

(До сих пор в интонации звучала явная ирония, даже издевка. Далее действие резко меняется. Черный человек, сидящий в кресле говорит впрямую от лица поэта. В интонации и в гла­зах явное недоумение: как это могло случиться. Действие: хочу понять, разобраться. Протестую, хочу вырваться из тисков Черного человека):

Не знаю, не помню,

В одном селе,

(В обычном русском селе, подчеркнуть - в моем селе, в Рязани)

Может в Калуге,

А может в Рязани,

Жил мальчик (простак, обыкновенный).

В простой крестьянской семье,

Желтоволосый,

С голубыми глазами...

И вот стал он взрослым,

(Боль и протест усиливаются):

К тому ж поэт,

Хоть с небольшой,

(Нет, я не покорюсь ему):

Но ухватистой силою,

И какую-то женщину,

Сорока с лишним лет,

(Да, именно "женщину сорока с лишним лет". И я горжусь этим - не всем дано любить женщину старше себя почти вдвое):

Называл скверной девочкой

И своею милой"

(Хватит! Мне надоели твои бредни, Мне противен твой облик - ты слишком много позволяешь себе):

"Черный человек! (Чтец встает с кресла):

Ты прескверный гость.

(Ты - враг человека, враг всего чистого и прекрасного. Ты мешаешь жить всем, кто борется со злом):

Эта слава давно

Про тебя разносится.

(Явный адрес к моцартовскому Черному человеку):

Я взбешен! (Пунктуация моя - Л.Т.)

Разъярен

И летит моя трость!..

(Кресло остается чуть сзади чтеца. В нем - черный человек, как зеркало мятущейся души поэта. Жест чтеца, как бы бросающего трость не в зал, как это делают все чтецы, а назад, локтем пра­вой руки):

Прямо к морде его,

В переносицу...

(Большая пауза: оценка происходящего. Последняя строфа звучит, как вывод одиночества и в то же время облегчения):

......................

...Месяц умер,

Синеет в окошке рассвет.

Ах ты, ночь!

(Ночь в символическом смысле. Она - прошла):

Что ты ночь наковеркала?

(Как констатация факта: выжил, победил):


ПРОПУЩЕНА СТР. 93


Что это так мы не сомневались, А ведь было время, что греха таить, когда Есенина запрещали, и в наших школьных учеб­никах о нем не было ни слуху, ни духу. Целое поколение вырос­ло, не прикасаясь к лире Есенина. Читали лишь те сборники, которые сохранились в родительских домашних библиотеках.

Но время все ставит на свои места. Слава богу, одумались, воздали должное "певцу и гражданину" России, как сам того хо­тел поэт. Нет, не "певцу патриархальной Руси", каковым ярлыком его наградили деятели литературы, те самые, что помогли и Маяковскому безвременно сойти в могилу. Мы знаем, и Маяковский, и Блок, и Есенин, при всем их идейно-художественном своеобра­зии, едины в главном - в неподдельной тревоге за судьбы вос­ставшей России. Сначала "Двенадцать" Блока, потом "Анна Снегина" Есенина, Маяковского "Хорошо" - три поэмы одна за другой, три неповторимые страницы эпоса революции. А Есенинский "Сорокоуст", "Песнь о великом походе", "Русь советская", а десятки других удивительно звенящих высокой нотой боли и любви к родной земле стихов поэта?! Родина, Россия была для Есенина началом всех начал. Даже имя ее он произносил с восхищением: "Россия!.. Какое хорошее слово... и "роса", и "сила", и "синее" что-то..." Как-то Евгений Евтушенко написал в поэме о строителях КАМАЗа: "Поэта вне народа нет". Но ведь это Есениным было еще сказано: "Нет поэта без родины". Ею он жил. Для нее берег самые заветные эпитеты. Слово "Русь" было его любимой рифмой.

Тучи - как озера,

Месяц - рыжий гусь.

Пляшет перед взором

Буйственная Русь.

Дрогнул лес зеленый,

Закипел родник,

Здравствуй, обновленный,

Отчарь мой, мужик!

Довольно гнить и ноять,

И славить взлетом