Место повестей "Рим" и "Коляска" в цикле "Петербургских повестей" Н.В. Гоголя
Информация - Литература
Другие материалы по предмету Литература
- и величия умирания.
Отношение между образной идеей Рима и петербургскими повестями - это обычное для Гоголя соотношение нормы человека и отклонения от этой нормы, чем такое отношение должно служить укором современной цивилизации, уклонившейся от нормы. Так, Рим, вовсе не будучи собственно Петербургом, включается в цикл петербургских повестей не без существенных оснований.
Однако есть два обстоятельства, одно внешнее, другое внутреннее, которые препятствуют органически полному включению Рима в цикл. Во-первых, Рим- это действительно отрывок, как он обозначен в подзаголовке. Незавершенность повести о Шпоньке фиктивна, повесть эта окончена, ее неоконченность есть особый тип построения, а обрыв изложения в конце ее - особый, острый, вид концовки. Несколько иначе обстоит дело с Римом. Следует признать, что Гоголь, приступая и созданию этого произведения (точнее, к созданию повествования об Аннунциате), собирался написать роман, в первый и последний раз в жизни. Роман не был написан, и готовую часть его Гоголь обработал в виде Отрывка с названием Рим - вероятно, для собрания сочинений. Таким же образом Гоголь обработал в виде отдельных драматических отрывков-сцен части ранее не издававшейся и не доведенной до конца комедии (Утро делового человека, Тяжба и др.).
Нет сомнения, что Гоголь хотел придать Риму законченность - именно в качестве отрывка, особенно в художественной композиции, своеобразного жанра, имеющего свою завершенность. Ведь и свои отрывки-сцены он мыслил как подлежащие постановке, и они на самом деле шли на театре, как при жизни Гоголя (Тяжба), так и после его смерти (Утро делового человека и др.). Тем не менее, следы происхождения Рима из настоящего отрывка, следы незавершенности замысла в этой вещи очевидны, и это довольно внушительно отделяет Рим от других повестей окружающего его цикла: здесь проступает различие, так же и в особенности жанра: отрывок романа среди рассказов.
Заметим, что и сам Гоголь, и уже после выхода в печать собрания сочинений, то есть после двукратного печатания Рима, назвал его в письме к Шевыреву повестью, даже не отрывком, а романом (письмо от 1 сентября 1843 года), причем тут же говорит и о том, что Рим - это только начало романа, незавершенное и даже не уясняющее замысла его: Идея романа вовсе была не дурна. Она состояла в том, чтобы показать значение нации отжившей, и отжившей прекрасно, относительно живущих наций. Хотя по началу, конечно, ничего нельзя заключить, но все можно видеть, что дело в том, какого рода впечатление производит строящийся вихорь нового общества на того, для которого уже почти не существует современность.... Таким образом, и сам Гоголь, видимо, ощущал Рим как вещь незавершенную, как кусок романа.
Другое отличие, отделяющее Рим от цикла петербургских повестей, - идейное, и как таковое оно весьма важно. Дело в том, что петербургские повести содержат тенденцию решительно отрицательную по отношению к общественному строю современной Гоголю России, да и Европы. Они явно и очевидно прогрессивны в прямом идейном, общественном, политическом смысле. Они полны негодования, гнева, страстного протеста против обиды наносимой человеку, и искажения его высокой сущности, причем обидчиком и злодеем оказываются лица современного государства, а орудиями злодейства - чин и золото, иерархия политическая и экономическая.
Правда, Шинель в этом отношении уже несколько отходит от повестей первой половины 30-х годов; здесь в Шинели, Гоголь уже не столько произносит гневную обвинительную речь, сколько просит о помиловании, обращается не столько к достоинству граждан, сколько к жалости господ. Но все же в Шинели сила протеста еще велика, и социально-моральный пафос этой великой повести по справедливости оценивался всей передовой Россией в течение десятилетий в самом сочувственном смысле.
Иное дело - Рим. Обработанный, а может быть и дописанный в 1842 году, уже в пору трагического перелома сознания Гоголя, уже в пору, когда он катастрофически срывался и в безумие и в реакцию, Рим невольно явственно несет следы этого начавшегося падения своего автора. Здесь - и культ покоя во что бы то ни стало, покоя в умирании, покоя в смерти, и любование застоем, отсутствием общественной жизни, идейная принципиальная антисоциальность и антиполитическая направленность и неодобрительное отношение к Парижу, средоточию передовой политической жизни тех лет. Не спасало отрывок и стремление к народности, стихийному демократизму, стремление в патриархальной народной среде увидеть основу и средоточие и красоты и мудрости, поскольку саму народность Гоголь толковал здесь как нечто неизменное, патриархально-традиционное, то есть толковал реакционно.
Белинский сразу же чутко уловил в Риме и фальшь и отзвуки реакционных взглядов и написал и о нем и о другом еще сдержанно, как бы вскользь, как бы колеблясь еще и не решаясь осудить любимого писателя, - и все же написал. Во всяком случае, Рим заключал в себе мысли, ставившие этот отрывок в несколько контрастное положение к петербургским повестям - уже не только как композиционный элемент единства книги, но и как вещь, вступавшую в элементарнoe противоречие с этими повестями.
Не совсем органично входит в цикл третьего тома и Коляска, хотя в ней нет тех внешних и внутренних отличий, которые отделяют о