Изучение жанра антиутопии на уроках литературы в школе
Дипломная работа - Педагогика
Другие дипломы по предмету Педагогика
?аботу как таковую. Тоталитаризм ведь не выдумка, навязанная какой-то одной зловредной личностью или группой: он возможен только при содействии масс, народа.
Войновича давно интересовало возникающее между ведущими и ведомыми психологическое, эмоциональное пространство, на котором происходят любопытнейшие вещи. В давней своей повести-притче Владычица (1968) писатель показал и потребность человеческого сообщества в ведущем и, что не менее важно, зависимость ведущего от массы. Пафос притчи был трагическим: как бы помимо воли героиня ее становилась Владычицей в своей деревне, но нарушала, будучи не в силах нести бремя власти, правила игры и погибала. И вот ходит глашатай и созывает народ новую Владычицу выбирать, а все бояться. Но потихоньку одна дверь приотворяется, потом другая: не думая, повинуясь инстинкту сообщества (или толпы), кто-то готовится принести себя в жертву на алтарь власти. И тогда, в конце 60-х, это казалось все правдой.
Но там все-таки речь шла не то о тринадцатом, не то о четырнадцатом веке. А вот повесть о Вере Фигнер и народовольцах - Степень доверия (1972) обращена уже к иной исторической реальности. Здесь возникает принципиально новый вопрос - о приготовлении к власти, заложенном в работе революционеров, оппозиции, подполья. И о том, что для того, чтобы перекраивать мир, надо слишком хорошо о себе думать, надо верить в свои силы и в то, что ты имеешь право навязывать другим тот образ жизни, который считаешь правильным [Шохина, 1992:200].
В начале 1980-х, когда власть в нашей стране окончательно воплотилась в карикатурном образе Брежнева, а альтернатива ей - в куда более привлекательном образе борца с коммунизмом Солженицына, писатель вышел на тему ведущего и ведомых. Сим Симыча Карнавалова отслежен, как говорят разведчики, в романе с самого начала своей политической карьеры до ее высшей точки. Непримиримый враг заглотных коммунистов и прихлебных плюралистов, бывший зэк был чужд всякой суетности: его не волновали ни гонорары, ни известность, ни быт. Подвижничество, самоотречения, аскеза - качества в русской жизни чрезвычайно ценимые. Таков был Чернышевский, таковы были русские террористы, которые шли, сотворив молитву, на убийство и потом гибли сами. Таковы были - до революции - все наши революционеры: и Ленин, и Сталин, и Дзержинский... Их любили за то, что они ничего из того, что они ничего не хотели для себя (вернее, ничего из того, что хотят для себя обычные люди), ставили общее благо выше личного, а, кроме того, будучи мучениками идей (привет Валерии Новгородской!), сохраняли верность своим убеждениям. Вопрос о том, хороши ли убеждения, оказывался второстепенным.
В романе Москва 2042 этому типу личности отдано должное. Положительными героями (насколько они возможны в ироническом повествовании) выступают здесь в первую очередь, конечно, тот же Сим Симыч, и юный террорист, не сломившийся под пытками в прекрасном будущем, и отец Звездоний, который так и погиб, не перестроившись, в отличие от подавляющего большинства своих соратников, и генерал Букашев, с благородным достоинством принявший крайне невыгодные для себя результаты своего эксперимента. Нам сегодня трудно сочувствовать их взглядам, но невозможно не признать их человеческого достоинства и высоты духа.
Карнавалов - личность харизматическая, а значит, заставляющая подчиняться себе на иррациональном уровне. Повествователь Карцев пытается иронизировать над пророком в изгнании, отыскивает его слабые, уязвимые места, но выпасть из сферы его влияния не может. Эта сила меня каким-то образом гипнотизировала, выводила из состояния равновесия, никакие реальные причины не вынуждали меня ей подчиняться, но не подчиняться ей я мог, только оказав отчаянное внутреннее сопротивление [Войнович, 1993:37], - вот классическое описание действия харизмы, качества, которым раньше обладали колдуны, пророки, предводители на охоте и в походах за военной добычей, а в более поздние время - политические и государственные мужи, главы партий.
Из-за образа Карнавалова выглядывал сам Александр Исаевич, поэтому Москву 2042 и журналы печатать не спешили и критики как-то вниманием обходили. А если и писали, то с оговорками: дескать, эволюция образа... не позволяет все-таки отождествить Карновалов с Солженицыным [Шохина, 1992:199]. Ну, не позволяет и не позволяет, у автора-то вообще другие задачи... Но здесь ведь вся мера нашей несвободы видна. И какая, в сущности, разница, где находится источник этой несвободы - на Старой площади или в Вермонтском обкоме? И где она отзывается, в Нью-Йорке ли, в Москве ли...
Демократия нам не личит, считает Сим Симыч, и он, к сожалению, прав. Особая приготовленность создания к кумиру, пассивно-инфантильная зависимость от него (царь-батюшка, отец народов, властитель дум) - свойство, которое мы сами должны хотя бы осознавать, если пока не способны от него избавиться. И, может быть, православная Россия так легко в 17-м году перечеркнула христианство потому, что в ее подростковом менталитете не было еще изжито языческое поклонение кумирам, - а кумиры в отличие от единого и неделимого Бога вполне взаимозаменяемы. Не изжито оно и сегодня, о чем свидетельствует выдвинутое после путча предложение поставить на место снесенного в демократическом экстазе железного Феликса Эдмундовича фигуру - кого бы, думаете? - Александра Исаевича!
Никто, кажется, не заметил, испугавшись за Солженицына, что согласно роману Сим Симыч оказывается прав во всем - с его-то утопи