Е. Петровская. Антифотография.
Методическое пособие - Культура и искусство
Другие методички по предмету Культура и искусство
ее истинно, чем любое из моих собственных воспоминаний, ибо ему придана та мера объективности, которой отдельная память с ее аффективными провалами и искажениями попросту не обладает. Аргументация вполне ясна.
И все же: вместо утраченного воспоминания - рефлексивная работа и ее (обнадеживающий) результат. Результат, заметим, представленный не иначе как в условном наклонении: Какие возражения... можно предъявить к тому, что мне удается восстановить общую атмосферу и характер моего первого школьного дня путем размышлений о том, как это должно было быть? (курсив мой. - ЕП.)\". Таким образом, безоглядная вера в социум имеет своей обратной стороной признание фиктивности моих воспоминаний. И не только в возвышающем
* Ibid. м Ibid.
35 антифотография
смысле хранимой обществом памяти, более полной и точной, чем любой из индивидуальных образов прошлого. Такое согласуется с концепцией. Фиктивность моих воспоминаний связана еще и с тем, что забытый день реконструирован искусственно, усилием воли, благодаря обширной культурологической, работе понимания. Ведь я его по-прежнему не помню. Но это ложное узнавание, пришедшее извне, эта восполняющая анонимность - рассказы и свидетельства других - дарят мне не просто чисто познавательное удовольствие, когда я знаю, вернее, в конечном счете узнаю, как это должно было быть. И когда удовольствие от такой сознательной проекции как будто перекрывает и отчасти восполняет тогдашнее мое переживание. Необходимо признать, что в самих рассказах и свидетельствах, в этом шуме голосов, чей источник теряется, становясь все более неразличимым, поскольку он, строго говоря, всегда уже утерян, в этом гуле растворен, рассредоточен и забытый мною аффект. То, что возвращается ко мне и что мою память омывает, дополняет, есть и хор голосов, и сочетание образов. И если согласиться с тем, что объект воспоминания подвижен, что он постоянно видоизменяется и в этом смысле ускользает, а мое неуклонно замещается чужим, не только мне принадлежащим, тогда придется заявить уже со всей определенностью: вернуться туда невозможно, такого места не было и нет. Это не значит, что не было первого школьного дня или что мое переживание насквозь фантастично. Это значит лишь, что эмоциональной составляющей того самого дня является общая эмоция, диффузное поле некоторой совместной аффективное -ти. Что аффект, отобравший саму мою память, не возвращается один, сам по себе, даже под видом неподконтрольного симптома, но, напротив, есть коллективный, если угодно - разделяемый, симптом, если по-прежнему употреблять это слово.
Это можно понять и с помощью других подсказок. В своей недавней книге, посвященной виртуальному строю аффекта, Брайан Массуми приводит и комментирует замечательный
узнавание 39
психологический эксперимент. Речь идет о тестах, проводившихся Давидом Катцем в самом начале прошлого века и призванных установить влияние памяти на постоянство цветовых восприятий. Испытуемого просят подобрать такой голубой, чтобы он точно воспроизводил цвет глаз его отсутствующего друга. То же повторяется и в отношении черной шляпы испытуемого, алого цвета его собственных губ, коричневых кирпичей здания, где он когда-то жил. Слова, обозначающие цвет, используются как простые указатели. Однако там, где язык и устанавливаемые через него соответствия должны быть прозрачными, появляются неожиданные переменные: простые повседневные предметы пронизаны слоями заинтересованности и аффекта. В итоге то, что испытывается, - это сложное совместное функционирование аффекта, памяти и языка. Результат эксперимента: испытуемые почти всегда неверно подбирают цвет или оттенок — он оказывается более ярким, более темным или более насыщенным по сравнению с соответствующим объектом. Катц отмечает, что такое преувеличение цвета связано с абсолютным [и] поразительным характером некоторых цветовых особенностей. Следовательно, воспоминание о цвете есть не повторение какого-либо восприятия, но его преображение и становление. Массуми заключает: глаза друга в памяти всегда слишком голубые, и это избыток, эксцесс. Однако в язык такой избыток проникает, располагаясь между экспериментатором и испытуемым, и принадлежит он их совместной ситуации. Это есть то безличное опыта, которое превращается в личное тогда, когда испытуемый с помощью другого - в данном случае экспериментатора - удостоверяется в переживаемой им исключительной нехватке, которую он тут же, мгновенным присвоением, и восполняет. А это значит, что опыт становится личным социально\. Иными словами,
\ Brian Massumi. Parables for the Virtual. Movement, Affect, Sensation. Durham & London: Duke U.P., 2002, pp. 208-212.
40 антифотография \
еще до того как субъект сумеет переподтвердить себя в качестве субъекта, до того как опыт предстанет персонализируемым, своим, существует некое онтологически и логически исходное (со)участие, партиципация, при которой субъект и объект по-прежнему едины и неразличимы. Эта изначальная взаимосвязанность, когда отношение возникает не в результате интеллектуального усилия, но дано нам непосредственно и прямо - вспомним джеймсовский радикальный эмпиризм, -и есть присутствие в коллективном опыте того избытка, который позволяет опыту длиться и в этом смысле сам по себе уже обра?/p>