Державин – Пушкин – Тютчев и русская государственность
Сочинение - Литература
Другие сочинения по предмету Литература
как Державин, и в противоположность Пушкину, связан с немецкой культурой. Автор не дал исчерпывающего объяснения этого явления, хотя и был близок к нему. Оно обусловлено особенностями тютчевского мировоззрения, хорошо выясненного автором. Как философ, Тютчев всецело стоит на почве немецкой романтической метафизики. Тютчев чистый, можно даже сказать, наивный метафизик. Чистая метафизика, приписывающая кантовской вещи в себе значение не просто предельного понятия, некоторой точки, в которую упирается критика чистого разума, но подлинной вещи, обладающей реальностью в таком же смысле, в каком, для наивного реализма реален видимый мир, метафизика, ищущая за скорлупою Природы ее ядро, или, как выражается Тютчев, ее самое такая метафизика обязательно тяготеет к тому, чтобы выродиться в своего рода двойную физику. Легкий, беззвучный, бескрасочный, зыбкий, непрестанно меняющийся, вечно движущийся мир Пушкина не пригодился бы к тому, чтобы служить блистательным, златотканным, покровом, наброшенным на Природу. Пушкинская оболочка слишком прозрачна и тонка. Скорлупа Природы должна соответствовать по своей плотности, вещественности, массивности ей самой. Таково угадываемое иррациональное видение мира, сопутствующее чистой метафизике. У Тютчева это видение мира было к тому же поддержано тем, что метафизика была для него бессознательно только методом, чтобы разобраться в себе самом. Лирик в нем вытесняет метафизика и вещь в себе подменивается у него хаосом, который он ощутил в собственной душе. Этому субъективному хаосу должно противопоставить объективный космос, представляющий во всем полную противоположность хаосу (руководящее методическое правило чистой, т. е. обязательно, и в силу определения, дуалистической метафизики отвечает у Тютчева повелительному внутреннему побуждению, составляющему источник его творчества: на то он и великий поэт), и, начав с отрицания видимого мира, Тютчев, в поэтическом плане, возвращается к тому его утверждению, которое так радует и так пленяет в наивном реалисте Державине. Но в Тютчеве оно уже не радует. Он ни на миг не забывает о том, что этот мир, столь стройный и столь осязаемо настоящий лишь видимость. Он всецело охвачен непосредственным ощущением двупланности бытия. И этот трагический разлад он не в силах преодолеть поэзией, что удалось бессознательному монисту, Пушкину. Поэтому поэзия и не могла стать для него тем, чем она была для Державина с одной стороны, для Пушкина с другой главным делом жизни. Для Державина поэзия была отражением мира, прекрасного сам по себе. Для Пушкина автономным средством преодоления его ужаса. Для Тютчева органом познания подлинной реальности Хаоса, Ночи, Смерти, Невыразимого. В поэзии он только проговаривался. Его величайшее произведение Silentium.
Для творчества Тютчева характерно то, что его политические стихотворения стоят особняком от его лирики. Их сразу же можно выделить из последней и притом по одному неизменному признаку они бесконечно слабее лирических. Как это объяснить? Спору нет: падения в этой области случались и с Державиным и даже с Пушкиным. Бородинская годовщина хуже Воспоминания и среди гимнов, которые вымучивал из себя Державин, искупая этим истины, которые он с улыбкой говорил царям немало хламу. Но Фелица и Видение Мурзы стоят на высоте Ласточки и Жизни Званской, а Медный Всадник венчает собою все пушкинское творчество. Почему не удалось Тютчеву представить и мир исторический в таком же великолепии, как Космос?
Потому, что в приложении к этому миру его общая форма постижения жизни, дуализм, имела особое применение. В противоположность зримой оболочке Природы, оболочка Истории Тютчеву далеко не представлялась ни прекрасной, ни обаятельной. Реальной русской государственности Тютчев не идеализировал, так же, как и Державин и как Пушкин. И Николаю I он знал цену. Но последовательный метафизик, т. е. дуалист, он вместе с прочими славянофилами нашел выход, который и в голову не мог бы притти ни наивному реалисту Державину, ни бессознательному монисту, духовному собрату Гете, Пушкину: Николай I это только оболочка, скорлупа. За нею кроется ядро, русская Идея. Соотношение между скорлупой и ядром в этом мире обратное тому, какое существует в мире Природы: В последнем Космос видимость, поверхность, за ним Хаос. В мире Истории Хаос бушует во вне. Но он только видимость, заволакивающая собою строй, гармонию, абсолютное Добро, присущие Идее. Это a priori и явилось для Тютчева камнем преткновения на его поэтическом пути. Хаос, родимый Хаос был ему так же хорошо знаком, как и мир, расстилавшийся перед его телесными очами. Он изображал Ночь с такой же пластической выразительностью, как и День. Но русская Идея была его построением. Он мог утверждать ее, он ее не созерцал. В сущности, эта идея оставалась и для него, как для прочих славянофилов, просто понятием, или своего рода постулатом практического разума.
Мироощущение Тютчева, как и мироощущение Пушкина, трагично. Сущность трагического мироощущения в том, что охваченного им влечет к трагедии. Недостаточно видеть вездесущее Зло: надо любить его. Люблю сей Божий г?/p>