Державин – Пушкин – Тютчев и русская государственность
Сочинение - Литература
Другие сочинения по предмету Литература
ся над своею деятельностью пустынного сеятеля свободы Пушкину не приходило в голову [17]. Специфический пушкинский яд, особая горечь, которой пропитан Памятнике, заключается вовсе не в том, что торжественное всенародное признание поэта основано на недоразумении, как толкует Гершензон, что его слава у глупцов основана на чем-то ином, нежели его слава у пиитов, но в том, что и этой славы ему не нужно.
Это не мешает ему выдвинуть свой титул на бессмертие с такой же убежденностью, как это сделали Гораций и Державин. И в том, как он это сделал, заключается опять ответ и притом весьма принципиального свойства Державину:
... Первый я дерзнул, заявляет Державин, в забавном русском слоге,
о добродетелях Фелицы возгласить,
в сердечной простоте беседовать о Боге
и истину царям с улыбкой говорить.
Речь идет, конечно, далеко не об одной лишь стилистической реформе, но и о том, что улыбка прикрывала подчас у него истины, царям мало приятные. Пушкин идет дальше. Весьма вероятно, что как догадываются некоторые исследователи, чувства добрые, это те bons sentiments, выраженные в Деревне, за которые велел его благодарить Александр I. Но о царях в Памягнике нет уже речи. Пушкин гордится тем, что эти чувства добрые он возбуждал в народе. Более того: несомненно с умыслом горацианско-державинские, чисто риторические пирамиды заменены александрийским столпом. Поэт перерос своего венценосного преследователя. Так, парафразируя Державина, намеренно удерживая его построение, следуя за Державиным стих за стихом, внося лишь незначительные изменения, Пушкин бесконечно углубляет содержание своего образца [18].
Пушкин знал, что делал, когда, подводя итог своего поэтического пути, избрал для этого, в качестве формы, парафразу соответствующего произведения Державина. Медлительная эпопея личной жизни Державина уже как-то предвосхищает стремительно разыгравшуюся трагедию пушкинской судьбы. Первый был признанным российским Пиндаром, вторый, Овидий при одном Цезаре, искренно стремился к тому, чтобы явиться Горацием при его преемнике. Раньше Пушкина, Державин мечтал о благодетельной роли певца, приближенного к престолу, старался напоминать сильным мира о святой добродетели и священной справедливости (постоянные его выражения), о Всевышнем, судящем царей, как своих рабов; был, как поэт, таким же бельмом на глазу вельмож, каким он был в качестве сенатора и генерал-прокурора; пребывал хронически в том фальшивом положении, в которое попал при Николае Пушкин; подобно Пушкину, познакомился (при Павле) с приятностями высочайшей цензуры и, подобно Пушкину, был вынужден убедиться в неосуществимости своей попытки при помощи лиры облагородить суровую и бездушную русскую государственность. Его борьба за свои права божественного избранника и просто за свое достоинство человека трогательна. Его падения редки и несущественны, и он искупил их прямодушием, с каким он сознавался в них [19]. Он писал оды Зубову и Павлу Петровичу Пушкин не пел
Бенкендорфа, да последнего бы никакая ода не проняла; но после расправы с декабристами, убоявшись быть заподозренным в неблагодарности, которая хуже либерализма, он все-же выразил надежду славы и добра и уверил старался и себя уверить, что глядит вперед без боязни. В этом державинском положении он не случайно вспомнил о своем предшественнике, когда доказывал друзьям, что он не льстец и что он слагает царю свободные хвалы: языком сердца говорю повторил он стих из Лебедя.
Своей деятельности гражданина Державин не отделял от своего поэтического подвига. В первой ему рано пришлось разочароваться:
Что обо мне расскажет слава,
коль я безвестну жизнь веду?
Не спас от гибели я царства,
царей на трон не возводил. (как Минин и Пожарский).
И защитить не мог закона (как Долгоруков). [20]
Каждый раз, когда он пытался сделать последнее, он наталкивался на то, что с предельной символической выразительностью сказалось в одном случае, когда он уговаривал Александра отказаться от противозаконного распоряжения: ведь я самодержавен, возразил ему царь: Либералом Державин не был, конечно, никогда; но он пережил пугачевщину, столь приковывавшую к себе внимание Пушкина, и проблема русского бунта представлялась и его сознанию. В рукописи Колесницы, написанной по поводу французской революции (1793), есть такие, перечеркнутые им, заключительные стихи:
О вы, венчанные возницы,
бразды держащие в руках,
и вы, царств славных колесницы
носящи на своих плечах!
Учитесь из сего примеру
царями, подданными быть,
блюсти Законы, нравы, веру
и мудрости стезей ходить.
Учитесь, знайте: бунт народный,
как искра, чернь сперва горит,
потом лиет пожара волны,
которых берег небом скрыт.
В своей духовной власти российского Пиндара и Тиртея он разочаровался едва ли не еще раньше. Он начал с того, что в восторге пел Фелицу и, изображая ее совершенно искренно воплощением всех добродетелей, открывал себе возможность наставлять ее приближенных. Ободренный успехом у Фелицы своей первой оды к ней, он пытался укрыться за авторитет самой монархини: сама Фелица требует от Мурзы внять страшным истинам:
когда
поэзия не сумасбродство,
но вышний дар богов, тогда
сей вышний дар богов лишь к чести
и к ?/p>