Державин – Пушкин – Тютчев и русская государственность
Сочинение - Литература
Другие сочинения по предмету Литература
?оученью их путей
быть должен обращен ...
Пушкин, снова скрыто полемизируя с Державиным, уже влагает подобное требование в уста черни и дает свой ответ, по пессимизму оставляющий далеко за собою державинское разочарование.
Но не в бичевании пороков полагал Державин свое главное поэтическое назначение. Основным двигателем его поэзии был восторг. И вот тут-то его постигло самое горькое разочарование. Познакомившись лично с Екатериной, он пришел к убеждению, что сия мудрая и сильная государыня... в суждении строгого потомства не удержит на вечность имя Великой... (Записки, Ак. Изд. 1876 г., VI, стр. 669). Восторг сразу же покинул его: ибо издалека те предметы, которые ему казались божественными, и приводили дух его в воспламенение, явились ему, при приближении ко двору, весьма человеческими и недостойными великой Екатерины, то и охладел так его дух, что он почти ничего не мог написать горячим чистым сердцем в похвалу ее (ibid. 626). Екатерина неоднократно прашивала его, чтобы он писал вроде оды Фелицы. Он ей обещал и несколько раз принимался, запираясь по неделе дома; но ничего написать не мог, не будучи возбужден каким-либо патриотическим славным подвигом (ibid. 606).
Здоровая натура Державина не терпела пессимизма. И отказаться от поэзии было не в его силах. Но в то же время и свойство его поэтического дара и его поэтическая подготовка были таковы, что петь он мог только будучи в восторге. Выход был найден без труда. Если была утрачена Фелица, то оставались Пленира, Милена, Жизнь Званская. Лиру Пиндара он сменил на анакреонтову и эта эволюция совершилась без судорог и без горечи. В новом своем мире он обрел и счастье, и новые предметы восторга, душевного восхищения. Издалека, отраженный в Вестнике, и покинутый мир казался прекрасен:
порой
дивлюся в Вестнике, в газетах иль журналах,
Россиян храбрости, как всяк из них герой,
где есть Суворов в генералах.
Творческий путь Пушкина вел его в направлении, обратном державинскому. В начале его Пушкин лишь редко обращался к большому искусству. Всегда точный в своей терминологии, он не случайно снабжает Музу дней первоначальных не лирой, но пастушеской свирелью, семиствольной цевницей. Чем дальше, тем реже звучит в его устах этот инструмент. Отход от чистой лирики был как раз тем, что современники приняли за упадок его поэтического гения. Он становится мастером ставшей уже чуждой читателям большой формы. Из Анакреона или Овидия он обратился не в Пиндара, конечно, скорее в Вергилия. Личное, космическое и историческое сливается в его поэзии воедино, тогда как для наивного реалиста Державина эти сферы всегда оставались разобщенными, и он переходил от одной к другой, связуя их лишь посредством уподобленнй, сосредоточиваясь на каждой из них поочередно и отходя от них по мере того, как каждая давала, или переставала давать ему поводы для восхищения. Восторг перед личной жизнью Пушкин в юности еще по временам способен был испытывать. Но трагизм русской исторической действительности всегда был для него очевиден. С возрастом наивное разграничение субъективного и объективного им преодолевается всецело. В Анчаре он олицетворяет закон Зла, тяготеющий безразлично над всеми сферами бытия. С мужеством безнадежности он отказывается от попытки уйти, подобно Державину, от ужаса истории. Побег, который он замыслил, относится к житейскому плану, не к творческому. Его творческие искания обращены не на положительные предметы для поэзии, но на преодоление жизненной трагедии посредством поэзии. Его Петр ужасен в Полтаве (чем не исключается то, что он и прекрасен: в ужасном для Пушкина есть своя красота); и ужасен его истукан в Медном Всаднике. Прияв мир целиком, каков он есть, Пушкин претворил его в другой, свой мир, и подчинил его закону меры и ритма, царящему в этом последнем. Таков сокровенный смысл его аполлинического ответа Державину:
He для житейского волненья,
не для корысти, не для битв,
мы рождены для вдохновенья,
для звуков сладких и молитв.
V
Поймали птичку голосисту,
и ну сжимать ее рукой.
Пищит бедняжка вместо свисту,
а ей твердят все: пой да пой.
Для Державина все дело сводилось к этому. Пушкин смотрел дальше и глубже. В Поэте, в Поэте и Черни, в Свободы сеятель пустынный, в Памятнике он уже подходил к вопросу о вечном и роковом конфликте общего значения конфликте поэзии и жизни, культуры и политики. Его собственный конфликт со Двором и с Властью был он уже понимал это только частной формой проявления этого общего конфликта. Из этого, однако, не следует, что те специфические черты взаимоотношений поэзии и государственности, какие были характерны для России времени Державина и Пушкина, Екатерины и Павла, Александра и Николая, сами по себе маловажны и даже безразличны. Разлад между культурой и политикой существует всегда. Как и в чем он проявляется, к а к политика сжимает культуру этим и определяется сущность каждого данного исторического момента. Ак. П.Б. Струве недавно назвал лживой и хамской легенду о Николае I, мучителе Пушкина. Не Николай-ли, напоминает ак. Струве, назвал Пушкина умнейшим человеком в Р