Современное искусство и учение Лессинга о границах живописи и поэзии
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
омент нужен и ей, в основе литературного произведения также лежит единая и как бы одновременно данная ситуация.
Со своей стороны, живопись обладает некоторыми гармонизирующими чертами, заимствованными из последовательности явлений, как бы чертами времени. Так, даль, изображаемая художником, скрывает прозу вещей, и потому пленительна для нашего глаза. Импрессионизм, столкнувшийся с банальностью мещанского мира девятнадцатого столетия, был, если можно так выразиться, поэзией дали, обращенной на первый план. Достигается это ценою некоторой искусственной близорукости, как верно заметил Сизеран.
Разумеется, есть мера допустимого примиряющего начала. Живопись и пластика не должны примирять нас с жизнью посредством ложной красивости и сентиментального надрыва. Хотя некоторая односторонность системы Лессинга, требующей для изобразительного искусства совершенства самого предмета, делает ему честь, более современный вкус не может принять полное изгнание из живописи и даже из скульптуры горького элемента безобразия. Если нужны исторические примеры, достаточно вспомнить маски древних, их мелкую пластику или превосходные, можно сказать классические, гримасы такого великого мастера скульптуры, как Пюже. Однако Лессинг и здесь не устарел - в пластическом искусстве само безобразие прекрасно. Как есть эстетика благоприятного момента, так есть и эстетика неблагоприятного момента. И тем не менее особенный, значительный или, как сказано у Лессинга, "прегнантный" момент должен все-таки быть. Прекрасное безобразие есть парадокс, но он никем не выдуман, он есть; ведь даже гримасы скульптора передают бытие существ, "довлеющих себе". Они не нуждаются в Марке Аврелии, чтобы оправдать кривизну своего бытия из дальнего далека.
На первый взгляд отрицание формального реализма как чистого мастерства субъекта, безразличного к тому, что он изображает, кажется остатком академической метафизики в мировоззрении Лессинга. Действительно, расширение прав художника на всю область безобразного и низкого принесло искусству много важных завоеваний. Да, много прекрасного заключено и в бамбошадах, и в сценах крестьянского разгула и даже в картинах мещанского быта эпохи бидермайер. Но не вполне прав великий Аристотель. Удовольствие, получаемое от сознания того, что художник изобразил все это очень похоже,- слишком незначительный мотив, чтобы оправдать наше восхищение его искусством. Момент познания изображаемого здесь, разумеется, налицо, и все же анатомический атлас дает более точное знание мускулатуры, чем кисть художника. Но только кисть художника может дать нашей душе внутреннее убеждение в том, что силы человеческие, развивая возможности самой природы, способны торжествовать над любым противоречием и победить любое зло, устранить, исправить, искупить самый болезненный недостаток. Именно это сознание могущества абсолютного начала, заключенного в человеческом мире, есть истина, открываемая искусством, будь это искусство Тенирса или Бальзака.
Вот почему в своем несогласии с Аристотелем Лессинг отчасти прав. Это опасная игра, когда общественный субъект заключает союз с демоном безобразия и зла. Разрыв между прекрасно изображенным стариком и прекрасным стариком в европейском реализме последних столетий, бесстрастное внимание ко всем мастодонтам и крокодилам, провозглашенное замечательным реалистом прошлого века Флобером в его стремлении следовать примеру естественных наук, - все это привело в конце концов к перевесу субъективности художника над предметом его изображения. Вслед за отрицанием красоты возникло так называемое обнажение приема, формальный эксперимент мастерской, а следующим шагом обезумевшей субъективной техники стала полная деформация предметного мира, потом отрицание реальности и, наконец, замена картины самим художником, его артистическим образом жизни.
Сознание живет теплом, извлеченным из пламенного сердца природы. Как только это тепло начинает ослабевать, формальный мир цивилизации становится мертвым, автоматическим. Когда живые образы искусства уже погасли, естественные знаки весны народов превращаются в простой набор искусственных форм, которыми торжествующее во всем общественном мире начало техники и администрации пользуется для выражения своих холодных условностей. Таковы аллегории в живописи барокко и классицизма, против которых вооружается Лессинг.
Как же вернуть человеческому миру его первоначальную жизненность? В этом пункте нужен диалектический поворот, и Лессинг ищет его. Он ищет лекарство от болезни в самом зле. Если человечество зашло слишком далеко, следуя дерзкой абстракции, бросающей вызов природе, нужно искать выход на почве совершившихся фактов, то есть идти дальше в сторону второго, духовного полюса общественной жизни. Хуже всего дурное смешение старого и нового зла, варварство прогресса, новая вещественность умственной жизни.
С точки зрения Лессинга, выходом может быть развитие наиболее духовного вида художественной деятельности - поэзии. Правда, поэт пользуется искусственными или произвольными знаками слов, он не может как живописец сразу схватить предмет во всей его спонтанной актуальности. Но поэзия способна компенсировать недостающий ей элемент жизни, если будет следовать своему собственному пути - через закономерность формы к более конкретному содержанию. Ведь существует не только совершенство тела, но и совершенство действия. Мы уже знаем, что идеал распадается на два начала,