Путевые заметки и рассказы английских писателей о России начала ХХ века (на материале произведений Л. Кэрролла и С. Моэма)
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
?дского, интеллект себе подобных особого почтения ему не внушал: человеку всегда легче пожертвовать жизнью, чем выучить таблицу умножения[36]. Путь из Владивостока в Петроград описывается Моэмом отнюдь не как цепь приключений, а скорее как контемплятивный диалог с самим собой. Это замечательный фрагмент психологической прозы. И все же в унылый распорядок вагонных будней вплетается какая-то приключенческая интрига.
Однажды пассажирам сообщили, что была попытка взорвать мост впереди, и что на станции за рекой какие-то беспорядки, и не исключено, что поезд остановят, и все, кто едет в нем, будут выброшены из вагонов или арестованы. Приключения на трассе, соединяющей Москву с Владивостоком, всегда волновали умы писателей и кинематографистов, а в частности, тот факт, что внешнее бытовое благополучие экспресса, налаженная жизнь пассажиров, не исключают интриги, приключенческих поворотов сюжета.
Этот этап путешествия Моэма прошел без приключений. Однако Транссибирский экспресс идет только до Москвы, а это означает, что в Петербург Моэм добирался по Николаевской железной дороге. Таким образом, Николаевский (ныне Московский) вокзал стал для него первой петроградской достопримечательностью. На масштабность здания обращали внимание многие зарубежные писатели. Например, Кнут Гамсун зашел в вокзальную часовню, описал ее в своих мемуарах. А немецкий художник Генрих Фогелер назвал Николаевский вокзал самым тихим в Европе. Известно, что Герберт Уэллс жил в Петербурге в "Астории", но Моэм выбрал другой отель. Он остановился скорее всего в "Гранд отель д'Юроп" и сразу же начал знакомиться с городом. Ведь до этого он знал Петербург лишь как место действия некоторых знаменитых русских романов. Гостиница "Гранд отель д'Юроп" (в советское время она называлась "Европейская") традиционно считалась одним из самых богатых отелей города. В разные годы в ней останавливались Клод Дебюсси, шведский король Густав Пятый, Герберт Уэллс, Бернард Шоу. Позднее, в послевоенное время - Элизабет Тэйлор [37] . В начале ХХ века в Петербурге было принято следовать так называемой нордической моде. Она охватывала широкие круги аристократии и интеллигенции и вошла в историю как одно из самых интересных модных поветрий. Оно проявлялось в разных формах, но главным образом в интересе читателей к скандинавской литературе. Россию буквально наводнили произведения Стриндберга, Гамсуна, Ибсена. Издавались прекрасно оформленные альманахи Фьорды и Северные сборники. Пьесы драматургов Скандинавских стран ставили лучшие театры.
Русские художники создавали полотна в манере крупнейшего шведского художника Андерса Цорна. Все это были разнообразные проявления русской нордомании - страсти ко всему северному [37]. Понятие "северное" чаще всего связывали с понятием "скандинавское". В Петербурге и Москве ставились пьесы Гамсуна и Стриндберга, в журналах печаталась графика норвежца Веренскьольда и датчанина Виллюмсена, женщины носили прически в стиле героинь шведского символизма и модерна. Туристы посылали в Россию почтовые карточки с видами стран Скандинавии. Отметим, что при этом в других странах не было такой всепоглощающей страсти к культуре Скандинавии и к той части своего собственного искусства, которая связана с Севером. Нордомании не было ни в США, ни в Великобритании, а в России она была. Ученые и публицисты написали горы статей об этом явлении и все же почти мистическая тяга к Северу, охватившая русский художественный мир, а затем и русскую публику, так и не нашла объяснения. В Великобритании не было понятия нордомания, но очень широкое распространение имело понятие ибсенизм. Процитируем еще несколько строк из рассказа Белье мистера Харрингтона:Эшендену вспомнился "Росмерхольм". В свое время он был пылким ибсенистом и даже кокетничал с мыслью, не выучить ли норвежский, чтобы, читая мэтра в оригинале, проникнуть в тайную суть его мыслей. Однажды он видел Ибсена во плоти, тот допивал кружку мюнхенского пива [36]. Итак, нордомания надолго поселилась в сердцах российской читающей публики. Россия словно вписывала себя в романтичный мир Скандинавии, стремясь слиться с северными народами. В этой атмосфере и протекала жизнь британского агента Сомерсета Моэма.
Мы не знаем, кого он приглашал к себе в гостиницу, а с кем виделся на рабочем месте, то есть в Британском посольстве. Однако до нас все же дошли сведения о том, какие задания было поручено выполнять прототипу Эшендена. Эти задания предполагали знакомство с английскими шпионами, которых в столице России было множество. Агенты Брюс Локарт и Сидней Рейли впоследствии стали героями легенд. Местом их встреч был ресторан "Вена" на углу Малой Морской и Гороховой улиц. Для Моэма общение с этими асами разведки было повседневностью. Итак, в августе семнадцатого писатель прибыл в Петроград и приступил к выполнению "разового" задания: исследовать общественные настроения. Он был проинструктирован, что важным источником информации являются уличные разговоры. Кто и как фиксировал эти разговоры, мы не знаем. Известно лишь, что Моэм начал анализировать случайные высказывания, но языковой барьер помешал "подслушиванию".
Тем не менее, информация собиралась и направлялась в "центр". Моэм не пользовался модной телефонной связью. Он увлекся шифровальным делом (к тому же в Швейцарии он прослушал курс по этой дисциплине) и с интересом наблюдал, как кодируются сообщения. Донесения были письменными: писа