Книги, научные публикации Pages:     | 1 |   ...   | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 |   ...   | 15 |

ПАМЯТНИКИ ЛИТЕРАТУРЫ ПАМЯТНИКИ ЛИТЕРАТУРЫ.М. Достоевскiй.М. Достоевскiй БРАТЬЯ БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ КАРАМАЗОВЫ Р О М А Н Ъ Р О М А Н Ъ ImWerdenVerlag Mnchen Ч Москва 2007 Истинно, ...

-- [ Страница 7 ] --

"Какъ я стану глядть на него если не донесу на себя?" И хотя бы ты былъ за тридевять земель, но живъ, все равно, невыносима эта мысль что ты живъ и все знаешь, и меня судишь. Возненавидлъ я тебя, будто ты всему причиной и всему виноватъ. Воротился я къ теб тогда, помню что у тебя на стол лежитъ кинжалъ. Я слъ и тебя ссть попросилъ, и цлую минуту думалъ. Еслибъ я убилъ тебя, то все равно бы погибъ за это убiйство, хотя бы и не объявилъ о прежнемъ преступленiи. Но о семъ я не думалъ вовсе и думать не хотлъ въ ту минуту. Я только тебя ненавидлъ и отомстить теб желалъ изо всхъ силъ за все. Но Господь мой поборолъ дiавола въ моемъ сердц. Знай однако что никогда ты не былъ ближе отъ смерти.

Черезъ недлю онъ померъ. Гробъ его до могилы провожалъ весь городъ. Протоiерей сказалъ прочувствованное слово. Оплакивали страшную болзнь прекратившую дни его. Но весь городъ возсталъ на меня когда похоронили его и даже принимать меня перестали. Правда, нкоторые, въ начал немногiе, а потомъ все больше и больше стали вровать въ истину его показанiй и очень начали посщать меня и раз спрашивать съ большимъ любопытствомъ и радостью: ибо любитъ человкъ паденiе праведнаго и позоръ его. Но я замолчалъ и въ скоро сти изъ города совсмъ выбылъ, а черезъ пять мсяцевъ удостоился Господомъ Богомъ стать на путь твердый и благолпный, благославляя перстъ невидимый мн столь явно сей путь указавшiй. А многостра дальнаго раба Божiя Михаила памятую въ молитвахъ моихъ и до сего дня на каждый день.

III.

ИЗЪ БЕСДЪ И ПОУЧЕНIЙ СТАРЦА ЗОСИМЫ.

д) Нчто объ инок русскомъ и о возможномъ значенiи его.

Отцы и учители, что есть инокъ? Въ просвщенномъ мiр слово сiе произносится въ наши дни у иныхъ уже съ насмшкой, а у нкоторыхъ и какъ бранное. И чмъ дальше тмъ больше. Правда, охъ правда, мно го и въ монашеств тунеядцевъ, плотоугодниковъ, сластолюбцевъ и на глыхъ бродягъ. На сiе указываютъ образованные свтскiе люди: "Вы дескать нтяи и безполезные члены общества, живете чужимъ трудомъ, безстыдные нищiе." А между тмъ, сколь много въ монашеств смирен ныхъ и кроткихъ, жаждущихъ уединенiя и пламенной въ тишин молит вы. На сихъ меньше указываютъ и даже обходятъ молчанiемъ вовсе, и сколь подивились бы, если скажу что отъ сихъ кроткихъ и жаждущихъ уединенной молитвы выйдетъ можетъ-быть еще разъ спасенiе земли Русской! Ибо воистину приготовлены въ тишин "на день и часъ, и мсяцъ, и годъ". Образъ Христовъ хранятъ пока въ уединенiи своемъ благолпно и неискаженно, въ чистот правды Божiей, отъ древнй шихъ отцовъ, апостоловъ и мучениковъ, и когда надо будетъ, явятъ его поколебавшейся правд мiра. Сiя мысль великая. Отъ востока звзда сiя возсiяетъ.

Такъ мыслю объ инок и неужели ложно, неужели надменно? По смотрите у мiрскихъ и во всемъ превозносящемся надъ народомъ Божiимъ мiр, не исказился ли въ немъ ликъ Божiй и правда Его? У нихъ наука, а въ наук лишь то что подвержено чувствамъ. Мiръ же ду ховный, высшая половина существа человческаго отвергнута вовсе, изгнана съ нкiимъ торжествомъ, даже съ ненавистью. Провозгласилъ мiръ свободу, въ послднее время особенно, и что же видимъ въ этой свобод ихней: одно лишь рабство и самоубiйство! Ибо мiръ говоритъ:

"Имешь потребности, а потому насыщай ихъ, ибо имешь права такiя же какъ и у знатнйшихъ и богатйшихъ людей. Не бойся насыщать ихъ, но даже прiумножай, Ч вотъ ныншнее ученiе мiра. Въ этомъ и видятъ свободу. И что же выходитъ изъ сего права на прiумноженiе по требностей? У богатыхъ уединенiе и духовное самоубiйство, а у бдныхъ Ч зависть и убiйство, ибо права-то дали, а средствъ насытить потребности еще не указали. Увряютъ что мiръ чмъ дале тмъ боле единится, слагается въ братское общенiе, тмъ что сокращаетъ разстоянiя, передаетъ по воздуху мысли. Увы, не врьте таковому единенiю людей. Понимая свободу какъ прiумноженiе и скорое утоленiе потребностей, искажаютъ природу свою, ибо зарождаютъ въ себ много безсмысленныхъ и глупыхъ желанiй, привычекъ и нелпйшихъ выду мокъ. Живутъ лишь для зависти другъ къ другу, для плотоугодiя и чванства. Имть обды, вызды, экипажи, чины и рабовъ-прислуж никовъ считается уже такою необходимостью для которой жертвуютъ даже жизнью, честью и человколюбiемъ чтобъ утолить эту необходи мость и даже убиваютъ себя если не могутъ утолить ее. У тхъ которые не богаты то же самое видимъ, а у бдныхъ неутоленiе потребностей и зависть пока заглушаются пьянствомъ. Но вскор вмсто вина упьются и кровью, къ тому ихъ ведутъ. Спрашиваю я васъ: Свободенъ ли такой человкъ? Я зналъ одного "борца за идею", который самъ разказывалъ мн что когда лишили его въ тюрьм табаку, то онъ до того былъ изму ченъ лишенiемъ симъ что чуть не пошелъ и не предалъ свою "идею" что бы только дали ему табаку. А вдь этакой говоритъ: "за человчество бороться иду". Ну куда такой пойдетъ и на что онъ способенъ? На ско рый поступокъ разв, а долго не вытерпитъ. И не дивно что вмсто сво боды впали въ рабство, а вмсто служенiя братолюбiю и человческому единенiю впали напротивъ въ отъединенiе и уединенiе, какъ говорилъ мн въ юности моей таинственный гость и учитель мой. А потому въ мiр все боле и боле угасаетъ мысль о служенiи человчеству, о братств и цлостности людей и воистину встрчается мысль сiя даже уже съ насмшкой, ибо какъ отстать отъ привычекъ своихъ, куда пой детъ сей невольникъ если столь привыкъ утолять безчисленныя потреб ности свои, которыя самъ же навыдумалъ? Въ уединенiи онъ и какое ему дло до цлаго. И достигли того что вещей накопили больше, а ра дости стало меньше.

Другое дло путь иноческiй. Надъ послушанiемъ, постомъ и молит вой даже смются, а между тмъ лишь въ нихъ заключается путь къ на стоящей, истинной уже свобод: отскаю отъ себя потребности лишнiя и ненужныя, самолюбивую и гордую волю мою смиряю и бичую послушанiемъ, и достигаю тмъ, съ помощiю Божьей, свободы духа, а съ нею и веселья духовнаго! Кто же изъ нихъ способне вознести великую мысль и пойти ей служить, Ч уединенный ли богачъ или сей освобож денный отъ тиранства вещей и привычекъ? Инока корятъ его уедине нiемъ: "Уединился ты чтобы себя спасти въ монастырскихъ стнахъ, а братское служенiе человчеству забылъ." Но посмотримъ еще кто боле братолюбiю поусердствуетъ? Ибо уединенiе не у насъ, а у нихъ, но не видятъ сего. А отъ насъ и издревле дятели народные выходили, отчего же не можетъ ихъ быть и теперь? Т же смиренные и кроткiе постники и молчальники возстанутъ и пойдутъ на великое дло. Отъ народа спасенiе Руси. Русскiй же монастырь искони былъ съ народомъ. Если же народъ въ уединенiи, то и мы въ уединенiи. Народъ вритъ по нашему, а не врующiй дятель у насъ въ Россiи ничего не сдлаетъ, даже будь онъ искрененъ сердцемъ и умомъ генiаленъ. Это помните. Народъ встртитъ атеиста и поборетъ его, и станетъ единая православная Русь.

Берегите же народъ и оберегайте сердце его. Въ тишин воспитайте его.

Вотъ вашъ иноческiй подвигъ, ибо сей народъ богоносецъ.

е) Нчто о господахъ и слугахъ и о томъ возможно ли господамъ и слугамъ стать взаимно по духу братьями.

Боже, кто говоритъ, и въ народ грхъ. А пламень растлнiя ум ножается даже видимо, ежечасно, сверху идетъ. Наступаетъ и въ народ уединенiе: начинаются кулаки и мiроды;

уже купецъ все больше и больше желаетъ почестей, стремится показать себя образованнымъ, образованiя не имя ни мало, а для сего гнусно пренебрегаетъ древнимъ обычаемъ и стыдится даже вры отцовъ. здитъ ко князьямъ, а всего-то самъ мужикъ порченый. Народъ загноился отъ пьянства и не можетъ уже отстать отъ него. А сколько жестокости къ семь, къ жен, къ дтямъ даже;

отъ пьянства все. Видалъ я на фабрикахъ девятилтнихъ даже дтей: хилыхъ, чахлыхъ, согбенныхъ и уже развратныхъ. Душная палата, стучащая машина, весь Божiй день работы, развратныя слова и вино, вино, а то-ли надо душ такого малаго еще дитяти? Ему надо солнце, дтскiя игры и всюду свтлый примръ и хоть каплю любви къ нему. Да не будетъ же сего, иноки, да не будетъ истязанiя дтей, воз станьте и проповдуйте сiе скоре, скоре. Но спасетъ Богъ Россiю, ибо хоть и развратенъ простолюдинъ и не можетъ уже отказать себ во смрадномъ грх, но все же знаетъ что проклятъ Богомъ его смрадный грхъ и что поступаетъ онъ худо грша. Такъ что неустанно еще вруетъ народъ нашъ въ правду, Бога признаетъ, умилительно плачетъ.

Не то у высшихъ. Т во слдъ наук хотятъ устроиться справедливо однимъ умомъ своимъ, но уже безъ Христа, какъ прежде, и уже провоз гласили что нтъ преступленiя, нтъ уже грха. Да оно и правильно по ихнему: ибо если нтъ у тебя Бога, то какое же тогда преступленiе? Въ Европ возстаетъ народъ на богатыхъ уже силой, и народные вожаки повсемстно ведутъ его къ крови и учатъ что правъ гнвъ его. Но "про клятъ гнвъ ихъ, ибо жестокъ". А Россiю спасетъ Господь какъ спасалъ уже много разъ. Изъ народа спасенiе выйдетъ, изъ вры и смиренiя его.

Отцы и учители, берегите вру народа, и не мечта сiе: поражало меня всю жизнь въ великомъ народ нашемъ его достоинство благолпное и истинное, самъ видлъ, самъ свидтельствовать могу, видлъ и удив лялся, видлъ несмотря даже на смрадъ грховъ и нищiй видъ народа нашего. Не раболпенъ онъ и это посл рабства двухъ вковъ. Свобо денъ видомъ и обращенiемъ, но безо всякой обиды. И не мстителенъ, и не завистливъ. "Ты знатенъ, ты богатъ, ты уменъ и талантливъ, Ч и пусть, благослови тебя Богъ. Чту тебя, но знаю что и я человкъ. Тмъ что безъ зависти чту тебя, тмъ-то и достоинство мое являю предъ тобой человческое." Воистину если не говорятъ сего (ибо не умютъ еще ска зать сего), то такъ поступаютъ, самъ видлъ, самъ испытывалъ, и врите ли: чмъ бдне и ниже человкъ нашъ русскiй, тмъ и боле въ немъ сей благолпной правды замтно, ибо богатые изъ нихъ кулаки и мiроды во множеств уже развращены, и много, много тутъ отъ нераднiя и несмотрнiя нашего вышло! Но спасетъ Богъ людей своихъ, ибо велика Россiя смиренiемъ своимъ. Мечтаю видть и какъ бы уже вижу ясно наше грядущее: ибо будетъ такъ что даже самый развращен ный богачъ нашъ кончитъ тмъ что устыдится богатства своего предъ бднымъ, а бдный, видя смиренiе сiе, пойметъ и уступитъ ему съ радо стью и лаской отвтитъ на благолпный стыдъ его. Врьте что кончится симъ: на то идетъ. Лишь въ человческомъ духовномъ достоинств ра венство и сiе поймутъ лишь у насъ. Были бы братья, будетъ и братство, а раньше братства никогда не раздлятся. Образъ Христовъ хранимъ, и возсiяетъ какъ драгоцнный алмазъ всему мiру... Бди, бди!

Отцы и учители, произошло разъ со мною умилительное дло.

Странствуя встртилъ я однажды, въ губернскомъ город К., бывшаго моего деньщика Аанасiя, а съ тхъ поръ какъ я разстался съ нимъ прошло уже тогда восемь тъ. Нечаянно увидлъ меня на базар, уз налъ, подбжалъ ко мн, и Боже, сколь обрадовался, такъ и кинулся ко мн: "Батюшка, баринъ, вы ли это? Да неужто васъ вижу?" Повелъ меня къ себ. Былъ уже онъ въ отставк, женился, двухъ дтей младенцевъ уже прижилъ. Проживалъ съ супругой своею мелкимъ торгомъ на рынк съ лотка. Комнатка у него бдная, но чистенькая, радостная. Усадилъ меня, самоваръ поставилъ, за женой послалъ, точно я праздникъ какой ему сдлалъ у него появившись. Подвелъ ко мн дтокъ: "благословите батюшка". "Мн ли благословлять, отвчаю ему, инокъ я простой и сми ренный, Бога о нихъ помолю, а о теб Аанасiй Павловичъ и всегда, на всякъ день, съ того самаго дня Бога молю, ибо съ тебя говорю все и вы шло." И объяснилъ ему я это какъ умлъ. Такъ что же человкъ: смот ритъ на меня и все не можетъ представить что я, прежнiй баринъ его, офицеръ, предъ нимъ теперь въ такомъ вид и въ такой одежд: запла калъ даже. "Чего же ты плачешь, говорю ему, незабвенный ты человкъ, лучше повеселись за меня душой, милый, ибо радостенъ и свтелъ путь мой." Многаго не говорилъ, а все охалъ и качалъ на меня головой уми ленно. "Гд же ваше, спрашиваетъ, богатство?" Отвчаю ему: "Въ мона стырь отдалъ, а живемъ мы въ общежитiи." Посл чаю сталъ я прощать ся съ ними и вдругъ вынесъ онъ мн полтину, жертву на монастырь, а другую полтину, смотрю, суетъ мн въ руку торопится: "это ужь вамъ, говоритъ, странному, путешествующему, пригодится вамъ можетъ ба тюшка." Принялъ я его полтину, поклонился ему и супруг его и ушелъ обрадованный и думаю дорогой: "вотъ мы теперь оба, и онъ у себя, и я идущiй, охаемъ должно-быть да усмхаемся радостно, въ веселiи сердца нашего, покивая головой и вспоминая какъ Богъ привелъ встртиться."

И больше я ужь съ тхъ поръ никогда не видалъ его. Былъ я ему госпо динъ, а онъ мн слуга, а теперь какъ облобызались мы съ нимъ любовно и въ духовномъ умиленiи, межь нами великое человческое единенiе произошло. Думалъ я о семъ много, а теперь мыслю такъ: неужели такъ недоступно уму что сiе великое и простодушное единенiе могло бы въ свой срокъ и повсемстно произойти межь нашихъ русскихъ людей?

Врую что произойдетъ и сроки близки.

А про слугъ прибавлю слдующее: сердился я прежде, юношею, на слугъ много: "кухарка горячо подала, деньщикъ платье не вычистилъ".

Но озарила меня тогда вдругъ мысль моего милаго брата, которую слы шалъ отъ него въ дтств моемъ: "стою ли я того и весь-то чтобы мн другой служилъ, а чтобъ я, за нищету и темноту его, имъ помыкалъ?" И подивился я тогда же сколь самыя простыя мысли воочiю ясныя, поздно появляются въ ум нашемъ. Безъ слугъ невозможно въ мiру, но такъ сдлай чтобы былъ у тебя твой слуга свободне духомъ чмъ еслибы былъ не слугой. И почему я не могу быть слугою слуг моему и такъ чтобъ онъ даже видлъ это, и ужь безо всякой гордости съ моей стороны, а съ его, неврiя? Почему не быть слуг моему какъ бы мн роднымъ, такъ что приму его наконецъ въ семью свою и возрадуюсь сему? Даже и теперь еще это такъ исполнимо, но послужитъ основанiемъ къ будущему уже великолпному единенiю людей, когда не слугъ будетъ искать себ человкъ и не въ слугъ пожелаетъ обращать себ подобныхъ людей какъ нын, а напротивъ изо всхъ силъ пожелаетъ стать самъ всмъ слугой по Евангелiю. И неужели сiе мечта чтобы подъ конецъ человкъ находилъ свои радости лишь въ подвигахъ просвщенiя и милосердiя, а не въ радостяхъ жестокихъ какъ нын, Ч въ объяденiи, блуд, чванств, хвастовств и завистливомъ превышенiи одного надъ дру гимъ? Твердо врую что нтъ и что время близко. Смются и спраши ваютъ: когда же сiе время наступитъ и похоже ли на то что наступитъ?

Я же мыслю что мы со Христомъ это великое дло ршимъ. И сколько же было идей на земл, въ исторiи человческой, которыя даже за де сять тъ немыслимы были и которыя вдругъ появлялись когда прихо дилъ для нихъ таинственный срокъ ихъ и проносились по всей земл?

Такъ и у насъ будетъ и возсiяетъ мiру народъ нашъ и скажутъ вс лю ди: "камень который отвергли зиждущiе сталъ главою угла". А насмшниковъ вопросить бы самихъ: если у насъ мечта, то когда же вы то воздвигните зданiе свое и устроитесь справедливо лишь умомъ своимъ, безъ Христа? Если же и утверждаютъ сами что они-то напротивъ и идутъ къ единенiю, то воистину вруютъ въ сiе лишь самые изъ нихъ простодушные, такъ что удивиться даже можно сему простодушiю. Во истину у нихъ мечтательной фантазiи боле чмъ у насъ. Мыслятъ уст роиться справедливо, но отвергнувъ Христа кончатъ тмъ что зальютъ мiръ кровью, ибо кровь зоветъ кровь, а извлекшiй мечъ погибнетъ ме чомъ. И еслибы не обтованiе Христово, то такъ и истребили бы другъ друга даже до послднихъ двухъ человкъ на земл. Да и сiи два послднiе не сумли бы въ гордости своей удержать другъ друга, такъ что послднiй истребилъ бы предпослдняго, а потомъ и себя самого. И сбылось бы, еслибы не обтованiе Христово что ради кроткихъ и сми ренныхъ сократится дло сiе. Сталъ я тогда, еще въ офицерскомъ мундир, посл поединка моего, говорить про слугъ въ обществ, и вс то, помню, на меня дивились: "что же намъ, говорятъ, посадить слугу на диванъ да ему чай подносить?" А я тогда имъ въ отвтъ: "почему же и не такъ, хотя бы только иногда." Вс тогда засмялись. Вопросъ ихъ былъ легкомысленный, а отвтъ мой неясный, но мыслю что была въ немъ и нкая правда.

ж) О молитв, о любви и о соприкосновенiи мiрамъ инымъ.

Юноша, не забывай молитвы. Каждый разъ въ молитв твоей, если искренна, мелькнетъ новое чувство, а въ немъ и новая мысль, которую ты прежде не зналъ и которая вновь ободритъ тебя;

и поймешь что мо литва есть воспитанiе. Запомни еще: на каждый день и когда лишь мо жешь тверди про себя: "Господи, помилуй всхъ днесь предъ Тобою представшихъ." Ибо въ каждый часъ и каждое мгновенiе тысячи людей покидаютъ жизнь свою на сей земл и души ихъ становятся предъ Гос подомъ, Ч и сколь многiе изъ нихъ разстались съ землею отъединенно, никому невдомо, въ грусти и тоск что никто-то не пожалетъ о нихъ и даже не знаетъ о нихъ вовсе: жили ль они или нтъ. И вотъ, можетъ быть съ другаго конца земли вознесется ко Господу за упокой его и твоя молитва, хотя бы ты и не зналъ его вовсе, а онъ тебя. Сколь умилитель но душ его ставшей въ страх предъ Господомъ почувствовать въ тотъ мигъ что есть и за него молельщикъ, что осталось на земл человческое существо и его любящее. Да и Богъ милостиве воззритъ на обоихъ васъ;

ибо если уже ты столь пожаллъ его, то кольми паче пожалетъ Онъ, безконечно боле милосердый и любовный чмъ ты. И проститъ его тебя ради.

Братья, не бойтесь грха людей, любите человка и во грх его, ибо сiе ужь подобiе Божеской любви и есть верхъ любви на земл. Люби те все созданiе Божiе, и цлое и каждую песчинку. Каждый листикъ, каждый лучъ Божiй любите. Любите животныхъ, любите растенiя, люби те всякую вещь. Будешь любить всякую вещь и тайну Божiю постигнешь въ вещахъ. Постигнешь однажды и уже неустанно начнешь ее позна вать все дале и боле, на всякъ день. И полюбишь наконецъ весь мiръ уже всецлою, всемiрною любовью. Животныхъ любите: имъ Богъ далъ начало мысли и радость безмятежную. Не возмущайте же ее не мучьте ихъ, не отнимайте у нихъ радости, не противьтесь мысли Божiей.

Человкъ, не возносись надъ животными: они безгршны, а ты со сво имъ величiемъ гноишь землю своимъ появленiемъ на ней и слдъ свой гнойный оставляешь посл себя, Ч увы, почти всякъ изъ насъ! Ч Дтокъ любите особенно, ибо они тоже безгршны, яко ангелы, и жи вутъ для умиленiя нашего, для очищенiя сердецъ нашихъ и какъ нкое указанiе намъ. Горе оскорбившему младенца. А меня отецъ Анимъ училъ дтокъ любить: онъ милый и молчащiй въ странствiяхъ нашихъ, на подаянные грошики имъ пряничковъ и леденцу бывало купитъ и раз дастъ;

проходить не могъ мимо дтокъ безъ сотрясенiя душевнаго: та ковъ человкъ.

Предъ иною мыслью станешь въ недоумнiи, особенно видя грхъ людей, и спросишь себя: "взять ли силой, али смиренною любовью?" Все гда ршай: "возьму смиренною любовью". Ршишься такъ разъ навсегда и весь мiръ покорить возможешь. Смиренiе любовное Ч страшная сила, изо всхъ сильнйшая, подобной которой и нтъ ничего. На всякъ день и часъ, на всякую минуту ходи около себя и смотри за собой чтобъ об разъ твой былъ благолпенъ. Вотъ ты прошелъ мимо малаго ребенка, прошелъ злобный со сквернымъ словомъ, съ гнвливою душой;

ты и не примтилъ, можетъ, ребенка-то, а онъ видлъ тебя и образъ твой, не приглядный и нечестивый, можетъ, въ его беззащитномъ сердечк ос тался. Ты и не зналъ сего, а можетъ-быть ты уже тмъ въ него смя бросилъ дурное, и возрастетъ оно пожалуй, а все потому что ты не убе регся предъ дитятей, потому что любви осмотрительной, дятельной не воспиталъ въ себ. Братья, любовь учительница, но нужно умть ее прiобрсти, ибо она трудно прiобртается, дорого покупается, долгою работой и черезъ долгiй срокъ, ибо не на мгновенiе лишь случайное надо любить, а на весь срокъ. А случайно-то и всякъ полюбить можетъ, и злодй полюбитъ. Юноша братъ мой у птичекъ прощенiя просилъ: оно какъ бы и безсмысленно, а вдь правда, ибо все какъ океанъ, все течетъ и соприкасается, въ одномъ мст тронешь, въ другомъ конц мiра от дается. Пусть безумiе у птичекъ прощенiя просить, но вдь и птичкамъ было бы легче и ребенку и всякому животному около тебя, еслибы ты самъ былъ благолпне чмъ ты есть теперь, хоть на одну каплю да бы ло бы. Все какъ океанъ, говорю вамъ. Тогда и птичкамъ сталъ бы мо литься, всецлою любовiю мучимый, какъ бы въ восторг какомъ, и мо лить чтобъ и он грхъ твой отпустили теб. Восторгомъ же симъ до рожи, какъ бы ни казался онъ людямъ безсмысленнымъ.

Други мои, просите у Бога веселья. Будьте веселы какъ дти, какъ птички небесныя. И да не смущаетъ васъ грхъ людей въ вашемъ дланiи, не бойтесь что затретъ онъ дло ваше и не дастъ ему совер шиться, не говорите: "силенъ грхъ, сильно нечестiе, сильна среда скверная, а мы одиноки и безсильны, затретъ насъ скверная среда и не дастъ совершиться благому дланiю." Бгите дти сего унынiя! Одно тутъ спасенiе себ: возьми себя и сдлай себя же отвтчикомъ за весь грхъ людской. Другъ, да вдь это и въ правду такъ, ибо чуть только сдлаешь себя за все и за всхъ отвтчикомъ искренно, то тотчасъ же увидишь что оно такъ и есть въ самомъ дл и что ты-то и есть за всхъ и за вся виноватъ. А скидывая свою же нь и свое безсилiе на людей, кончишь тмъ что гордости сатанинской прiобщишься и на Бога воз ропщешь. О гордости же сатанинской мыслю такъ: трудно намъ на земл ее и постичь, а потому сколь легко впасть въ ошибку и прiобщиться ей, да еще полагая что нчто великое и прекрасное длаемъ. Да и многое изъ самыхъ сильныхъ чувствъ и движенiй приро ды нашей мы пока на земл не можемъ постичь, не соблазняйся и симъ и не думай что сiе въ чемъ-либо можетъ теб служить оправданiемъ, ибо спроситъ съ тебя Судiя вчный то что ты могъ постичь, а не то чего не могъ, самъ убдишься въ томъ, ибо тогда все узришь правильно и спо рить уже не станешь. На земл же воистину мы какъ бы блуждаемъ, и не было бы драгоцннаго Христова образа предъ нами, то погибли бы мы и заблудились совсмъ, какъ родъ человческiй предъ потопомъ.

Многое на земл отъ насъ скрыто, но взамнъ того даровано намъ тай ное сокровенное ощущенiе живой связи нашей съ мiромъ инымъ, съ мiромъ горнимъ и высшимъ, да и корни нашихъ мыслей и чувствъ не здсь, а въ мiрахъ иныхъ. Вотъ почему и говорятъ философы что сущ ности вещей нельзя постичь на земл. Богъ взялъ смена изъ мiровъ иныхъ и посялъ на сей земл и взрастилъ садъ Свой, и взошло все что могло взойти, но взращенное живетъ и живо лишь чувствомъ соприкосновенiя своего таинственнымъ мiрамъ инымъ, если ослабваетъ или уничтожается въ теб сiе чувство, то умираетъ и взращенное въ теб. Тогда станешь къ жизни равнодушенъ и даже возненавидишь ее.

Мыслю такъ.

з) Можно ли быть судiею себ подобныхъ?

О вр до конца.

Помни особенно что не можешь ничьимъ судiею быти. Ибо не мо жетъ быть на земл судья преступника, прежде чмъ самъ сей судья не познаетъ что и онъ такой же точно преступникъ какъ и стоящiй предъ нимъ, и что онъ-то за преступленiе стоящаго предъ нимъ можетъ преж де всхъ и виноватъ. Когда же постигнетъ сiе, то возможетъ стать и судiею. Какъ ни безумно на видъ, но правда сiе. Ибо былъ бы я самъ праведенъ, можетъ и преступника стоящаго предо мною не было бы. Ес ли возможешь принять на себя преступленiе стоящаго предъ тобою и судимаго сердцемъ твоимъ преступника, то немедленно прiими и постра дай за него самъ, его же безъ укора отпусти. И даже еслибъ и самый за конъ поставилъ тебя его судiею, то сколь лишь возможно будетъ теб, сотвори и тогда въ дух семъ, ибо уйдетъ и осудитъ себя самъ еще гор ше суда твоего. Если же отойдетъ съ цлованiемъ твоимъ безчувствен ный и смясь надъ тобою же, то не соблазняйся и симъ: значитъ срокъ его еще не пришелъ, но придетъ въ свое время;

а не придетъ, все равно:

не онъ такъ другой за него познаетъ и пострадаетъ, и осудитъ, и обви нитъ себя самъ и правда будетъ восполнена. Врь сему, несомннно врь, ибо въ семъ самомъ и лежитъ все упованiе и вся вра святыхъ.

Длай неустанно. Если вспомнишь въ нощи, отходя ко сну: "я не исполнилъ что надо было", то немедленно возстань и исполни. Если кру гомъ тебя люди злобные и безчувственные и не захотятъ тебя слушать, то пади предъ ними и у нихъ прощенiя проси, ибо воистину и ты въ томъ виноватъ что не хотятъ тебя слушать. А если уже не можешь говорить съ озлобленными, то служи имъ молча и въ уничиженiи, никогда не те ряя надежды. Если же вс оставятъ тебя и уже изгонятъ тебя силой, то оставшись одинъ, пади на землю и цлуй ее, омочи ее слезами твоими и дастъ плодъ отъ слезъ твоихъ земля, хотя бы и не видалъ и не слыхалъ тебя никто въ уединенiи твоемъ. Врь до конца, хотя бы даже и случи лось такъ что вс бы на земл совратились, а ты лишь единый вренъ остался: принеси и тогда жертву и восхвали Бога ты, единый оставшiйся.

А если васъ такихъ двое сойдутся, Ч то вотъ ужь и весь мiръ, мiръ жи вой любви, обнимите другъ друга въ умиленiи и восхвалите Господа: ибо хотя и въ васъ двоихъ, но восполнилась правда Его.

Если самъ согршишь и будешь скорбенъ даже до смерти о грхахъ твоихъ, или о грх твоемъ внезапномъ, то возрадуйся за другаго, воз радуйся за праведнаго, возрадуйся тому что если ты согршилъ, то онъ за то праведенъ и не согршилъ.

Если же злодйство людей возмутитъ тебя негодованiемъ и скорбью уже необоримою, даже до желанiя отомщенiя злодямъ, то боле всего страшись сего чувства;

тотчасъ же иди и ищи себ мукъ такъ какъ бы самъ былъ виновенъ въ семъ злодйств людей. Прiими сiи муки и вы терпи и утолится сердце твое и поймешь что и самъ виновенъ, ибо могъ свтить злодямъ даже какъ единый безгршный и не свтилъ. Еслибы свтилъ, то свтомъ своимъ озарилъ бы и другимъ путь, и тотъ который совершилъ злодйство можетъ-быть не совершилъ бы его при свт тво емъ. И даже если ты и свтилъ, но увидишь что не спасаются люди даже и при свт твоемъ, то пребудь твердъ и не усомнись въ сил свта не беснаго;

врь тому что если теперь не спаслись, то потомъ спасутся. А не спасутся и потомъ, то сыны ихъ спасутся, ибо не умретъ свтъ твой, хотя бы и ты уже умеръ. Праведникъ отходитъ, а свтъ его остается.

Спасаются же и всегда по смерти спасающаго. Не принимаетъ родъ люд ской пророковъ своихъ и избиваетъ ихъ, но любятъ люди мучениковъ своихъ и чтятъ тхъ коихъ замучили. Ты же для цлаго работаешь, для грядущаго длаешь. Награды же никогда не ищи, ибо и безъ того уже велика теб награда на сей земл: духовная радость твоя, которую лишь праведный обртаетъ. Не бойся ни знатныхъ, ни сильныхъ, но будь премудръ и всегда благолпенъ. Знай мру, знай сроки, научись сему.

Въ уединенiи же оставаясь молись. Люби повергаться на землю и лобы зать ее. Землю цлуй и неустанно, ненасытимо люби, всхъ люби, все люби, ищи восторга и изступленiя сего. Омочи землю слезами радости твоея и люби сiи слезы твои. Изступленiя же сего не стыдись, дорожи имъ, ибо есть даръ Божiй, великiй да и не многимъ дается, а избран нымъ.

и) О ад и адскомъ огн, разсужденiе мистическое.

Отцы и учители, мыслю: "что есть адъ?" Разсуждаю такъ:

"Страданiе о томъ что нельзя уже боле любить". Разъ, въ безконечномъ бытiи, неизмримомъ ни временемъ ни пространствомъ, дана была нкоему духовному существу, появленiемъ его на земл, способность сказать себ: "я есмь и я люблю". Разъ, только разъ, дано было ему мгновенiе любви дятельной, живой, а для того дана была земная жизнь, а съ нею времена и сроки, и что же: отвергло сiе счастливое существо даръ безцнный, не оцнило его, не возлюбило, взглянуло насмшливо и осталось безчувственнымъ. Таковой уже отшедшiй съ земли видитъ, и лоно Авраамово, и бесдуетъ съ Авраамомъ какъ въ притч о богатомъ и Лазар намъ указано, и рай созерцаетъ, и ко Господу восходить мо жетъ, но именно тмъ-то и мучается что ко Господу взойдетъ онъ не любившiй, соприкоснется съ любившими любовью ихъ пренебрегшiй. Ибо зритъ ясно и говоритъ себ уже самъ: "нын уже знанiе имю и хоть возжаждалъ любить, но уже подвига не будетъ въ любви моей, не будетъ и жертвы, ибо кончена жизнь земная и не придетъ Авраамъ хоть каплею воды живой (то-есть вновь даромъ земной жизни, прежней и дятельной) прохладить пламень жажды любви духовной, которою пламеню теперь, на земл ее пренебрегши;

нтъ уже жизни и времени боле не будетъ! Хотя бы и жизнь свою радъ былъ отдать за другихъ, но уже нельзя, ибо прошла та жизнь которую возможно было въ жертву любви принесть, и теперь бездна между тою жизнью и симъ бытiемъ."

Говорятъ о пламени адскомъ матерiальномъ: не изслдую тайну сiю и страшусь, но мыслю что еслибъ и былъ пламень матерiальный, то воис тину обрадовались бы ему, ибо, мечтаю такъ, въ мученiи матерiальномъ хоть на мигъ позабылась бы ими страшнйшая сего мука духовная. Да и отнять у нихъ эту муку духовную невозможно, ибо мученiе сiе не вншнее, а внутри ихъ. А еслибъ и возможно было отнять то, мыслю, стали бы оттого еще горше несчастными. Ибо хоть и простили бы ихъ праведные изъ рая, созерцая муки ихъ, и призвали бы ихъ къ себ, любя безконечно, но тмъ самымъ имъ еще боле бы прiумножили мукъ, ибо возбудили бы въ нихъ еще сильне пламень жажды отвтной, дятельной и благодарной любви, которая уже невозможна. Въ робости сердца моего мыслю однакоже что самое сознанiе сей невозможности по служило бы имъ, наконецъ, и къ облегченiю, ибо принявъ любовь пра ведныхъ съ невозможностью воздать за нее, въ покорности сей и въ дйствiи смиренiя сего, обрящутъ наконецъ какъ бы нкiй образъ той дятельной любви которою пренебрегли на земл и какъ бы нкое дйствiе съ нею сходное... Сожалю, братья и други мои, что не умю сказать сего ясно. Но горе самимъ истребившимъ себя на земл, горе самоубiйцамъ! Мыслю что уже несчастне сихъ и не можетъ быть никого.

Грхъ, рекутъ намъ, о сихъ Бога молить и церковь наружно ихъ какъ бы и отвергаетъ, но мыслю въ тайн души моей что можно бы и за сихъ помолиться. За любовь не осердится вдь Христосъ. О таковыхъ я внут ренно во всю жизнь молился, исповдуюсь вамъ въ томъ, отцы и учители, да и нын на всякъ день молюсь.

О, есть и во ад пребывшiе гордыми и свирпыми, несмотря уже на знанiе безспорное и на созерцанiе правды неотразимой;

есть страшные, прiобщившiеся сатан и гордому духу его всецло. Для тхъ адъ уже добровольный и ненасытимый;

т уже доброхотные мученики. Ибо сами прокляли себя проклявъ Бога и жизнь. Злобною гордостью своею пита ются, какъ еслибы голодный въ пустын кровь собственную свою сосать изъ своего же тла началъ. Но ненасытимы во вки вковъ и прощенiе отвергаютъ, Бога зовущаго ихъ проклинаютъ. Бога живаго безъ нена висти созерцать не могутъ и требуютъ чтобы не было Бога жизни, чтобъ уничтожилъ Себя Богъ и все созданiе Свое. И будутъ горть въ огн гнва своего вчно, жаждать смерти и небытiя. Но не получатъ смерти...

Здсь оканчивается рукопись Алекся едоровича Карамазова.

Повторяю: она не полна и отрывочна. Бiографическiя свднiя, напримръ, обнимаютъ лишь первую молодость старца. Изъ поученiй же его и мннiй сведено вмст, какъ бы въ единое цлое, сказанное оче видно въ разные сроки и вслдствiе побужденiй различныхъ. Все же то что изречено было старцемъ собственно въ сiи послднiе часы жизни его, не опредлено въ точности, а дано лишь понятiе о дух и характер и сей бесды, если сопоставить съ тмъ что приведено въ рукописи Алекся едоровича изъ прежнихъ поученiй. Кончина же старца про изошла воистину совсмъ неожиданно. Ибо хотя вс собравшiеся къ не му въ тотъ послднiй вечеръ и понимали вполн что смерть его близка, но все же нельзя было представить что наступитъ она столь внезапно;

напротивъ, друзья его, какъ уже и замтилъ я выше, видя его въ ту ночь столь, казалось бы, бодрымъ и словоохотливымъ, убждены были даже что въ здоровь его произошло замтное улучшенiе, хотя бы и на малое лишь время. Даже за пять минутъ до кончины, какъ съ удивле нiемъ передавали потомъ, нельзя было еще ничего предвидть. Онъ вдругъ почувствовалъ какъ бы сильнйшую боль въ груди, поблднлъ, и крпко прижалъ руки къ сердцу. Вс тогда встали съ мстъ своихъ и устремились къ нему;

но онъ, хоть и страдающiй, но все еще съ улыбкой взирая на нихъ, тихо опустился съ креселъ на полъ и сталъ на колни, затмъ склонился лицомъ ницъ къ земл, распростеръ свои руки и, какъ бы въ радостномъ восторг, цлуя землю и молясь (какъ самъ училъ), тихо и радостно отдалъ душу Богу. Извстiе о кончин его немедленно пронеслось въ скит и достигло монастыря. Ближайшiе къ новопрестав ленному и кому слдовало по чину стали убирать по древлему обряду тло его, а вся братiя собралась въ соборную церковь. И еще до разсвта, какъ передавалось потомъ по слухамъ, всть о новопрестав ленномъ достигла города. Къ утру чуть не весь городъ говорилъ о событiи, и множество гражданъ потекло въ монастырь. Но о семъ ска жемъ въ слдующей книг, а теперь лишь прибавимъ впередъ что не прошелъ еще и день какъ совершилось нчто до того для всхъ неожи данное, а по впечатлнiю произведенному въ сред монастыря и въ город, до того какъ бы странное, тревожное и сбивчивое, что и до сихъ поръ, посл столькихъ тъ, сохраняется въ город нашемъ самое жи вое воспоминанiе о томъ столь для многихъ тревожномъ дн...

К Н И Г А С Е Д Ь М А Я.

К Н И Г А С Е Д Ь М А Я.

А Л Е Ш А.

А Л Е Ш А.

I.

Тлетворный духъ.

Тло усопшаго iеросхимонаха отца Зосимы приготовили къ по гребенiю по установленному чину. Умершихъ монаховъ и схимниковъ, какъ извстно, не омываютъ. "Егда кто отъ монаховъ ко Господу оты детъ (сказано въ Большомъ Требник), то учиненный монахъ (то-есть для сего назначенный) отираетъ тло его теплою водой, творя прежде губою (то-есть греческою губкой) крестъ на чел скончавшагося, на персхъ, на рукахъ и на ногахъ и на колнахъ, вящше же ничто-же."

Все это и исполнилъ надъ усопшимъ самъ отецъ Паисiй. Посл отиранiя одлъ его въ монашеское одянiе и обвилъ мантiею;

для чего по правилу, нсколько разрзалъ ее чтобъ обвить крестообразно. На голову надлъ ему куколь съ осьмиконечнымъ крестомъ. Куколь оставленъ былъ от крытымъ, ликъ же усопшаго закрыли чернымъ воздфхомъ. Въ руки ему положили икону Спасителя. Въ такомъ вид къ утру переложили его во гробъ (уже прежде давно заготовленный). Гробъ же вознамрились ос тавить въ кельи (въ первой большой комнат, въ той самой въ которой покойный старецъ принималъ братiю и мiрскихъ) на весь день. Такъ какъ усопшiй по чину былъ iеросхимонахомъ, то надъ нимъ слдовало iеромонахамъ же и iеродiаконамъ читать не Псалтирь а Евангелiе. На чалъ чтенiе, сейчасъ посл паннихиды, отецъ Iосифъ;

отецъ же Паисiй, самъ пожелавшiй читать потомъ весь день и всю ночь, пока еще былъ очень занятъ и озабоченъ, вмст съ отцомъ настоятелемъ скита, ибо вдругъ стало обнаруживаться, и чмъ дале тмъ боле, и въ монастыр ской братiи и въ прибывавшихъ изъ монастырскихъ гостиницъ и изъ го рода толпами мiрскихъ нчто необычайное, какое-то неслыханное и "не подобающее" даже волненiе и нетерпливое ожиданiе. И настоятель и отецъ Паисiй прилагали вс старанiя по возможности успокоить столь суетливо волнующихся. Когда уже достаточно ободняло, то изъ города начали прибывать нкоторые даже такiе кои захватили съ собою боль ныхъ своихъ, особенно дтей, Ч точно ждали для сего нарочно сей ми нуты, видимо уповая на немедленную силу исцленiя, какая, по вр ихъ, не могла замедлить обнаружиться. И вотъ тутъ только обнаружи лось до какой степени вс у насъ прiобыкли считать усопшаго старца еще при жизни его за несомнннаго и великаго святаго. И между при бывающими были далеко не изъ одного лишь простонародья. Это вели кое ожиданiе врующихъ, столь поспшно и обнаженно выказываемое и даже съ нетерпнiемъ и чуть не съ требованiемъ, казалось отцу Паисiю несомнннымъ соблазномъ, и хотя еще и задолго имъ предчувствован нымъ, но на самомъ дл превысившимъ его ожиданiя. Встрчаясь со взволнованными изъ иноковъ отецъ Паисiй сталъ даже выговаривать имъ: "Таковое и столь немедленное ожиданiе чего-то великаго", гово рилъ онъ, "есть легкомыслiе, возможное лишь между свтскими, намъ же неподобающее". Но его мало слушали, и отецъ Паисiй съ безпокойст вомъ замчалъ это, несмотря на то что даже и самъ (если ужь все вспо минать правдиво), хотя и возмущался слишкомъ нетерпливыми ожиданiями и находилъ въ нихъ легкомыслiе и суету, но потаенно про себя, въ глубин души своей, ждалъ почти того же чего и сiи взволно ванные, въ чемъ самъ себ не могъ не сознаться. Тмъ не мене ему особенно непрiятны были иныя встрчи, возбуждавшiя въ немъ, по нкоему предчувствiю, большiя сомннiя. Въ тснившейся въ кельи усопшаго толп замтилъ онъ съ отвращенiемъ душевнымъ (за которое самъ себя тутъ же и попрекнулъ) присутствiе, напримръ, Ракитина, или далекаго гостя обдорскаго инока, все еще пребывавшаго въ монастыр, и обоихъ ихъ отецъ Паисiй вдругъ почему-то счелъ подоз рительными, Ч хотя и не ихъ однихъ можно было замтить въ этомъ же смысл. Инокъ обдорскiй изо всхъ волновавшихся выдавался наиболе суетящимся;

замтить его можно было всюду, во всхъ мстахъ: везд онъ разспрашивалъ, везд прислушивался, везд шептался съ какимъ то особеннымъ таинственнымъ видомъ. Выраженiе же лица имлъ самое нетерпливое и какъ бы уже раздраженное тмъ что ожидаемое столь долго не совершается. А что до Ракитина, то тотъ, какъ оказалось по томъ, очутился столь рано въ скит по особливому порученiю госпожи Хохлаковой. Сiя добрая, но безхарактерная женщина, которая сама не могла быть допущена въ скитъ, чуть лишь проснулась и узнала о пре ставившемся, вдругъ прониклась столь стремительнымъ любопытствомъ что немедленно отрядила вмсто себя въ скитъ Ракитина, съ тмъ чтобы тотъ все наблюдалъ и немедленно доносилъ ей письменно, примрно въ каждые полчаса, о всемъ что произойдетъ. Ракитина же считала она за самаго благочестиваго и врующаго молодаго человка Ч до того онъ умлъ со всми обойтись и каждому представиться сообразно съ желанiемъ того, если только усматривалъ въ семъ малйшую для себя выгоду. День былъ ясный и свтлый и изъ прибывшихъ богомольцевъ многiе толпились около скитскихъ могилъ, наиболе скученныхъ кру гомъ храма, равно какъ и разсыпанныхъ по всему скиту. Обходя скитъ отецъ Паисiй вдругъ вспомянулъ объ Алеш и о томъ что давно онъ его не видлъ, съ самой почти ночи. И только что вспомнилъ о немъ какъ тотчасъ же и примтилъ его въ самомъ отдаленномъ углу скита, у огра ды, сидящаго на могильномъ камн одного древле почившаго и знамени таго по подвигамъ своимъ инока. Онъ сидлъ спиной къ скиту, лицомъ къ оград и какъ бы прятался за памятникъ. Подойдя вплоть отецъ Паисiй увидлъ что онъ закрывъ обими ладонями лицо, хотя и без гласно но горько плачетъ, сотрясаясь всмъ тломъ своимъ отъ рыданiй.

Отецъ Паисiй постоялъ надъ нимъ нсколько.

Ч Полно, сыне милый, полно другъ, прочувствованно произнесъ онъ наконецъ, Ч чего ты? Радуйся, а не плачь. Или не знаешь что сей день есть величайшiй изъ дней его? Гд онъ теперь, въ минуту сiю, вспомни-ка лишь о томъ!

Алеша взглянулъ было на него, открывъ свое распухшее отъ слезъ какъ у малаго ребенка лицо, но тотчасъ же, ни слова не вымолвивъ, от вернулся и снова закрылся обими ладонями.

Ч А пожалуй что и такъ, произнесъ отецъ Паисiй вдумчиво, Ч пожалуй и плачь, Христосъ теб эти слезы послалъ. "Умилительныя слезки твои лишь отдыхъ душевный и къ веселiю сердца твоего милаго послужатъ", прибавилъ онъ уже про себя, отходя отъ Алеши и любовно о немъ думая. Отошелъ онъ впрочемъ поскоре ибо почувствовалъ что и самъ пожалуй глядя на него заплачетъ. Время между тмъ шло, монастырскiя службы и паннихиды по усопшемъ продолжались въ порядк. Отецъ Паисiй снова замтилъ отца Iосифа у гроба и снова принялъ отъ него чтенiе Евангелiя. Но еще не минуло и трехъ часовъ пополудни какъ совершилось нчто, о чемъ упомянулъ я еще въ конц прошлой книги, нчто до того никмъ у насъ неожиданное и до того въ разрзъ всеобщему упованiю что, повторяю, подробная и суетная по всть о семъ происшествiи даже до сихъ поръ съ чрезвычайною живостiю вспоминается въ нашемъ город и по всей нашей окрестности.

Тутъ, прибавлю еще разъ отъ себя лично: мн почти противно вспоми нать объ этомъ суетномъ и соблазнительномъ событiи, въ сущности же самомъ пустомъ и естественномъ, и я конечно выпустилъ бы его въ разказ моемъ вовсе безъ упоминовенiя, еслибы не повлiяло оно сильнйшимъ и извстнымъ образомъ на душу и сердце главнаго, хотя и будущаго героя разказа моего, Алеши, составивъ въ душ его какъ бы переломъ и переворотъ, потрясшiй но и укрпившiй его разумъ уже окончательно, на всю жизнь и къ извстной цли.

Итакъ къ разказу: Когда еще до свту положили уготованное къ погребенiю тло старца во гробъ и вынесли его въ первую, бывшую прiемную комнату, то возникъ было между находившимися у гроба во просъ: надо ли отворить въ комнат окна? Но вопросъ сей, высказанный кмъ-то мимоходомъ и мелькомъ, остался безъ отвта и почти незамченнымъ, Ч разв лишь замтили его, да и то про себя, нкоторые изъ присутствующихъ лишь въ томъ смысл что ожиданiе тлнiя и тлетворнаго духа отъ тла такого почившаго есть сущая нелпость, достойная даже сожалнiя (если не усмшки), относительно малой вры и легкомыслiя изрекшаго вопросъ сей. Ибо ждали совер шенно противоположнаго. И вотъ, въ скорости посл полудня началось нчто, сначала принимаемое входившими и выходившими лишь молча и про себя, и даже съ видимою боязнью каждаго сообщить кому-либо на чинающуюся мысль свою, но къ тремъ часамъ пополудни обнаружившее ся уже столь ясно и неопровержимо что извстiе о семъ мигомъ облетло весь скитъ и всхъ богомольцевъ-постителей скита, тотчасъ же проникло и въ монастырь и повергло въ удивленiе всхъ монастыр скихъ, а наконецъ, чрезъ самый малый срокъ, достигло и города и взволновало въ немъ всхъ, и врующихъ и неврующихъ. Неврующiе возрадовались, а что до врующихъ, то нашлись иные изъ нихъ возрадовавшiеся даже боле самихъ неврующихъ, ибо "любятъ люди паденiе праведнаго и позоръ его", какъ изрекъ самъ покойный старецъ въ одномъ изъ поученiй своихъ. Дло въ томъ что отъ гроба сталъ исхо дить мало-по-малу, но чмъ дале, тмъ боле замчаемый тлетворный духъ, къ тремъ же часамъ пополудни уже слишкомъ явственно обнаружившiйся и все постепенно усиливавшiйся. И давно уже не быва ло и даже припомнить невозможно было изъ всей прошлой жизни мона стыря нашего такого соблазна, грубо разнузданнаго, а въ другомъ ка комъ случа такъ даже и невозможнаго, какой обнаружился тотчасъ же вслдъ за симъ событiемъ между самими даже иноками. Потомъ уже, и посл многихъ даже тъ, иные разумные иноки наши, припоминая весь тотъ день въ подробности, удивлялись и ужасались тому какимъ это об разомъ соблазнъ могъ достигнуть тогда такой степени. Ибо и прежде сего случалось что умирали иноки весьма праведной жизни и правед ность коихъ была у всхъ на виду, старцы богобоязненные, а между тмъ и отъ ихъ смиренныхъ гробовъ исходилъ духъ тлетворный, естест венно какъ и у всхъ мертвецовъ появившiйся, но сiе не производило же соблазна и даже малйшаго какого-либо волненiя. Конечно, были нкiе и у насъ изъ древле преставившихся, воспоминанiе о коихъ сохранилось еще живо въ монастыр и останки коихъ, по преданiю, не обнаружили тлнiя, что умилительно и таинственно повлiяло на братiю и сохрани лось въ памяти ея какъ нчто благолпное и чудесное и какъ обтованiе въ будущемъ еще большей славы отъ ихъ гробницъ, если только волею Божiей придетъ тому время. Изъ таковыхъ особенно сохранялась па мять о дожившемъ до ста пяти тъ старц Iов, знаменитомъ подвижник, великомъ постник и молчальник, преставившемся уже давно, еще въ десятыхъ годахъ ныншняго столтiя, и могилу котораго съ особымъ и чрезвычайнымъ уваженiемъ показывали всмъ впервые прибывающимъ богомольцамъ, таинственно упоминая при семъ о нкiихъ великихъ надеждахъ. (Это та самая могила на которой отецъ Паисiй засталъ утромъ сидящимъ Алешу.) Кром сего древле почивша го старца жива была таковая же память и о преставившемся сравни тельно уже недавно великомъ отц iеросхимонах, старц Варсонофiи, Ч томъ самомъ отъ котораго отецъ Зосима и принялъ старчество и ко тораго, при жизни его, вс приходившiе въ монастырь богомольцы счи тали прямо за юродиваго. О сихъ обоихъ сохранилось въ преданiи что лежали они въ гробахъ своихъ какъ живые и погребены были совсмъ нетлнными и что даже лики ихъ какъ бы просвтлли въ гробу. А нкiе такъ даже вспоминали настоятельно что отъ тлесъ ихъ осязалось явственно благоуханiе. Но несмотря даже и на столь внушительныя воспоминанiя сiи, все же трудно было бы объяснить ту прямую причину по которой у гроба старца Зосимы могло произойти столь легкомыслен ное, нелпое и злобное явленiе. Что до меня лично, то полагаю что тутъ одновременно сошлось и много другаго, много разныхъ причинъ заодно повлiявшихъ. Изъ таковыхъ, напримръ, была даже самая эта закоренлая вражда къ старчеству, какъ къ зловредному новшеству, глубоко таившаяся въ монастыр въ умахъ еще многихъ иноковъ. А по томъ, конечно, и главное, была зависть къ святости усопшаго, столь сильно установившейся при жизни его что и возражать какъ будто было воспрещено. Ибо хотя покойный старецъ и привлекъ къ себ многихъ, и не столько чудесами сколько любовью, и воздвигъ кругомъ себя какъ бы цлый мiръ его любящихъ, тмъ не мене, и даже тмъ боле, симъ же самымъ породилъ къ себ и завистниковъ, а вслдъ затмъ и ожесто ченныхъ враговъ, и явныхъ, и тайныхъ, и не только между монастыр скими, но даже и между свтскими. Никому-то, напримръ, онъ не сдлалъ вреда, но вотъ: "Зачмъ де его считаютъ столь святымъ?" И одинъ лишь сей вопросъ, повторяясь постепенно, породилъ наконецъ цлую бездну самой ненасытимой злобы. Вотъ почему и думаю я что многiе, заслышавъ тлетворный духъ отъ тла его, да еще въ такой ско рости, Ч ибо не прошло еще и дня со смерти его, Ч были безмрно об радованы;

равно какъ изъ преданныхъ старцу и досел чтившихъ его нашлись тотчасъ же таковые что были симъ событiемъ чуть не оскорбле ны и обижены лично. Постепенность же дла происходила слдующимъ образомъ.

Лишь только начало обнаруживаться тлнiе, то уже по одному виду входившихъ въ келью усопшаго иноковъ можно было заключить зачмъ они приходятъ. Войдетъ, постоитъ недолго и выходитъ подтвердить скоре всть другимъ, толпою ожидающимъ извн. Иные изъ сихъ ожи давшихъ скорбно покивали главами, но другiе даже и скрывать уже не хотли своей радости, явно сiявшей въ озлобленныхъ взорахъ ихъ. И никто-то ихъ не укорялъ боле, никто-то добраго гласа не подымалъ, что было даже и чудно, ибо преданныхъ усопшему старцу было въ монастыр все же большинство;

но ужь такъ видно самъ Господь допус тилъ чтобы на сей разъ меньшинство временно одержало верхъ. Въ ско рости стали являться въ келью такими же соглядатаями и свтскiе, боле изъ образованныхъ постителей. Простаго же народу входило ма ло, хотя и столпилось много его у вратъ скитскихъ. Несомннно то что именно посл трехъ часовъ приливъ постителей свтскихъ весьма уси лился, и именно вслдствiе соблазнительнаго извстiя. Т кои бы мо жетъ и не прибыли въ сей день вовсе, и не располагали прибыть, теперь нарочно прiхали, между ними нкоторыя значительнаго чина особы.

Впрочемъ благочинiе наружно еще не нарушалось, и отецъ Паисiй твер до и раздльно, съ лицомъ строгимъ, продолжалъ читать Евангелiе въ голосъ, какъ бы не замчая совершавшагося, хотя давно уже замтилъ нчто необычайное. Но вотъ и до него стали достигать голоса, сперва весьма тихiе, но постепенно твердвшiе и ободрявшiеся. "Знать судъ-то Божiй не то что человческiй!" заслышалъ вдругъ отецъ Паисiй. Вымол вилъ сiе перве всхъ одинъ свтскiй, городской чиновникъ, человкъ уже пожилой и сколь извстно было о немъ весьма набожный, но вымол вивъ вслухъ повторилъ лишь то что уже давно промежь себя повторяли иноки другъ другу на ухо. Т давно уже вымолвили сiе безнадежное слово, и хуже всего было то что съ каждою почти минутой обнаружива лось и возрастало при этомъ слов нкое торжество. Вскор однако и самое даже благочинiе начало нарушаться и вотъ точно вс почувство вали себя въ какомъ-то даже прав его нарушить. "И почему бы сiе мог ло случиться", говорили нкоторые изъ иноковъ сначала какъ бы и сожаля, Ч "тло имлъ не великое, сухое, къ костямъ присохшее, от куда бы тутъ духу быть?" "Значитъ нарочно хотлъ Богъ указать", поспшно прибавляли другiе и мннiе ихъ принималось безспорно и тотчасъ же, ибо опять-таки указывали что еслибъ и быть духу естест венно, какъ отъ всякаго усопшаго гршнаго, то все же изошелъ бы поздне, не съ такою столь явною поспшностью, по крайности чрезъ сутки бы, а "этотъ естество предупредилъ", стало быть тутъ никто какъ Богъ и нарочитый перстъ Его. Указать хотлъ. Сужденiе сiе поражало неотразимо. Кроткiй отецъ iеромонахъ Iосифъ, библiотекарь, любимецъ покойнаго, сталъ было возражать нкоторымъ изъ злословниковъ что "не везд вдь это и такъ" и что не догматъ же какой въ православiи сiя необходимость нетлнiя тлесъ праведниковъ, а лишь мннiе, и что въ самыхъ даже православныхъ странахъ, на Аон напримръ, духомъ тлетворнымъ не столь смущаются, и не нетлнiе тлесное считается тамъ главнымъ признакомъ прославленiя спасенныхъ, а цвтъ костей ихъ, когда тлеса ихъ полежатъ уже многiе годы въ земл и даже истлютъ въ ней, "и если обрящутся кости желты какъ воскъ, то вотъ и главнйшiй знакъ что прославилъ Господь усопшаго праведнаго;

если же не желты, а черны обрящутся, то значитъ не удостоилъ такого Гос подь славы, Ч вотъ какъ на Аон, мст великомъ, гд издревле не рушимо и въ свтлйшей чистот сохраняется православiе", заключилъ отецъ Iосифъ. Но рчи смиреннаго отца пронеслись безъ внушенiя и даже вызвали отпоръ насмшливый: "это все ученость и новшества, не чего и слушать" Ч поршили про себя иноки. "У насъ по старому;

мало ли новшествъ теперь выходитъ, всмъ и подражать?" прибавляли другiе.

"У насъ не мене ихняго святыхъ отцовъ было. Они тамъ подъ Туркой сидятъ и все перезабыли. У нихъ и православiе давно замутилось, да и колоколовъ у нихъ нтъ", присоединяли самые насмшливые. Отецъ Iосифъ отошелъ съ горестiю, тмъ боле что и самъ-то высказалъ свое мннiе не весьма твердо, а какъ бы и самъ ему мало вруя. Но со смущенiемъ провидлъ что начинается нчто очень неблаговидное и что возвышаетъ главу даже самое непослушанiе. Мало-по-малу, вслдъ за отцомъ Iосифомъ, затихли и вс голоса разсудительные. И какъ-то такъ сошлось что вс любившiе покойнаго старца и съ умиленнымъ послушанiемъ принимавшiе установленiе старчества страшно чего-то вдругъ испугались и встрчаясь другъ съ другомъ робко лишь загляды вали одинъ другому въ лицо. Враги же старчества, яко новшества, гордо подняли голову. "Отъ покойнаго старца Варсонофiя не только духу не было, но точилось благоуханiе", злорадно напоминали они, "но не стар чествомъ заслужилъ, а тмъ что и самъ праведенъ былъ." А вслдъ за симъ на новопреставившагося старца посыпались уже осужденiя и са мыя даже обвиненiя: "несправедливо училъ;

училъ что жизнь есть вели кая радость, а не смиренiе слезное", говорили одни, изъ наиболе без толковыхъ. "По модному вровалъ, огня матерiальнаго во ад не при знавалъ" Ч присоединяли другiе еще тхъ безтолкове. "Къ посту былъ не строгъ, сладости себ разршалъ, варенiе вишневое лъ съ чаемъ, очень любилъ, барыни ему присылали. Схимнику ли чаи распивать?" слышалось отъ иныхъ завиствующихъ. "Возгордясь сидлъ, съ жестоко стью припоминали самые злорадные, за святаго себя почиталъ, на колнки предъ нимъ повергались, яко должное ему принималъ." "Таин ствомъ исповди злоупотреблялъ", злобнымъ шепотомъ прибавляли са мые ярые противники старчества, и это даже изъ самыхъ старйшихъ и суровыхъ въ богомольи своемъ иноковъ, истинныхъ постниковъ и мол чальниковъ, замолчавшихъ при жизни усопшаго, но вдругъ теперь от верзшихъ уста свои, что было уже ужасно, ибо сильно влiяли словеса ихъ на молодыхъ и еще не установившихся иноковъ. Весьма выслуши валъ все сiе и обдорскiй гость монашекъ отъ святаго Сильвестра, глубо ко воздыхая и покивая главою: "Нтъ, видно отецъ-то ерапонтъ спра ведливо вчера судилъ", подумывалъ онъ про себя, а тутъ какъ-разъ и показался отецъ ерапонтъ;

какъ бы именно чтобъ усугубить потрясенiе вышелъ.

Упомянулъ уже я прежде что выходилъ онъ изъ своей деревянной келiйки на паск рдко, даже въ церковь по долгу не являлся и что по пущали ему это якобы юродивому, не связывая его правиломъ общимъ для всхъ. Но если сказать по всей правд, то попущалось ему все сiе даже и по нкоторой необходимости. Ибо столь великаго постника и молчальника, дни и ночи молящагося (даже и засыпалъ на колнкахъ стоя), какъ-то даже и зазорно было настоятельно обременять общимъ уставомъ, если онъ самъ не хотлъ подчиниться. Онъ и всхъ-то насъ святе и исполняетъ труднйшее чмъ по уставу" Ч сказали бы тогда иноки, "а что въ церковь не ходитъ, то значитъ самъ знаетъ когда ему ходить, у него свой уставъ." Ради сего-то вроятнаго ропота и соблазна и оставляли отца ерапонта въ поко. Старца Зосиму, какъ уже и всмъ извстно было сiе, не любилъ отецъ ерапонтъ чрезвычайно;

и вотъ и къ нему въ его келiйку донеслась вдругъ всть о томъ что "судъ то Божiй значитъ не тотъ что у человковъ и что естество даже преду предилъ". Надо полагать что изъ первыхъ сбгалъ ему передать извстiе обдорскiй гость, вчера посщавшiй его и во ужас отъ него вчера отшедшiй. Упомянулъ я тоже что отецъ Паисiй, твердо и незыб лемо стоявшiй и читавшiй надъ гробомъ, хотя и не могъ слышать и видть что происходило вн кельи, но въ сердц своемъ все главное без ошибочно предугадалъ, ибо зналъ среду свою насквозь. Смущенъ же не былъ, а ожидалъ всего что еще могло произойти безъ страха, пронзаю щимъ взглядомъ слдя за будущимъ исходомъ волненiя уже представ лявшимся умственному взору его. Какъ вдругъ необычайный и уже явно нарушавшiй благочинiе шумъ въ сняхъ поразилъ слухъ его. Дверь от ворилась настежъ и на порог показался отецъ ерапонтъ. За нимъ, какъ примчалось, и даже ясно было видно изъ кельи, столпилось внизу у крылечка много монаховъ сопровождавшихъ его, а между ними и свтскихъ. Сопровождавшiе однако не вошли и на крылечко не подня лись, но остановясь ждали что скажетъ и сдлаетъ отецъ ерапонтъ дале, ибо предчувствовали они, и даже съ нкоторымъ страхомъ, не смотря на все дерзновенiе свое, что пришелъ онъ не даромъ. Остановясь на порог отецъ ерапонтъ воздлъ руки и изъ-подъ правой руки его выглянули острые и любопытные глазки обдорскаго гостя, единаго не утерпвшаго и взбжавшаго во слдъ отцу ерапонту по сенк изъ за превеликаго своего любопытства. Прочiе же кром него, только что съ шумомъ отворилась настежъ дверь, напротивъ потснились еще боле назадъ отъ внезапнаго страха. Поднявъ руки гор отецъ ерапонтъ вдругъ завопилъ:

Ч Извергая извергну! и тотчасъ же началъ, обращаясь во вс че тыре стороны поперемнно, крестить стны и вс четыре угла кельи ру кой. Это дйствiе отца ерапонта тотчасъ же поняли сопровождавшiе его;

ибо знали что и всегда такъ длалъ куда ни входилъ, и что и не ся детъ и слова не скажетъ прежде чмъ не изгонитъ нечистую силу.

Ч Сатана изыди, сатана изыди! повторялъ онъ съ каждымъ кре стомъ. Ч Извергая извергну! возопилъ онъ опять. Былъ онъ въ своей грубой ряс, подпоясанной вервiемъ. Изъ-подъ посконной рубахи вы глядывала обнаженная грудь его, обросшая сдыми волосами. Ноги же совсмъ были босы. Какъ только сталъ онъ махать руками, стали сотря саться и звенть жестокiя вериги которыя носилъ онъ подъ рясой.

Отецъ Паисiй прервалъ чтенiе, выступилъ впередъ и сталъ предъ нимъ въ ожиданiи.

Ч Почто пришелъ, честный отче? Почто благочинiе нарушаешь?

Почто стадо смиренное возмущаешь? проговорилъ онъ наконецъ строго смотря на него.

Ч Чесо ради пришелъ еси? Чесо просиши? Како вруеши? про кричалъ отецъ ерапонтъ юродствуя, Ч притекъ здшнихъ вашихъ гостей изгонять, чертей поганыхъ. Смотрю много-ль ихъ безъ меня на копили. Вникомъ ихъ березовымъ выметать хочу.

Ч Нечистаго изгоняешь, а можетъ самъ ему же и служишь, безбо язненно продолжалъ отецъ Паисiй, Ч и кто про себя сказать можетъ:

"святъ есть"? Не ты ли отче?

Ч Поганъ есмь, а не святъ. Въ кресла не сяду и не восхощу себ аки идолу поклоненiя! загремлъ отецъ ерапонтъ. Ч Нын людiе вру святую губятъ. Покойникъ, святой-то вашъ, Ч обернулся онъ къ толп, указывая перстомъ на гробъ, Ч чертей отвергалъ. Пурганцу отъ чертей давалъ. Вотъ они и развелись у васъ какъ пауки по угламъ. А днесь и самъ провонялъ. Въ семъ указанiе Господне великое видимъ.

А это и дйствительно однажды такъ случилось при жизни отца Зо симы. Единому отъ иноковъ стала сниться, а подъ конецъ и на яву пред ставляться нечистая сила. Когда же онъ, въ величайшемъ страх, от крылъ сiе старцу, тотъ посовтовалъ ему непрерывную молитву и уси ленный постъ. Но когда и это не помогло, посовтовалъ, не оставляя поста и молитвы, принять одного карства. О семъ многiе тогда со блазнялись и говорили межь собой покивая главами, Ч пуще же всхъ отецъ ерапонтъ, которому тотчасъ же тогда поспшили передать нкоторые хулители о семъ "необычайномъ" въ такомъ особливомъ случа распоряженiи старца.

Ч Изыди отче! повелительно произнесъ отецъ Паисiй, Ч не человки судятъ, а Богъ. Можетъ здсь "указанiе" видимъ такое, коего не въ силахъ понять ни ты, ни я и никто. Изыди отче и стадо не возму щай! повторилъ онъ настойчиво.

Ч Постовъ не содержалъ по чину схимы своей, потому и указанiе вышло. Сiе ясно есть, а скрывать грхъ! не унимался расходившiйся во рвенiи своемъ не по разуму изувръ. Ч Канфетою прельщался, барыни ему въ карманахъ привозили, чаемъ сладобился, чреву жертвовалъ, сла достями его наполняя, а умъ помышленiемъ надменнымъ.... Посему и срамъ претерплъ...

Ч Легкомысленны словеса твои отче! возвысилъ голосъ и отецъ Паисiй, Ч посту и подвижничеству твоему удивляюсь, но легкомыслен ны словеса твои, якобы изрекъ юноша въ мiру, непостоянный и младо умный. Изыди же отче, повелваю теб, прогремлъ въ заключенiе отецъ Паисiй.

Ч Я-то изыду! проговорилъ отецъ ерапонтъ, какъ бы нсколько и смутившись, но не покидая озлобленiя своего, Ч ученые вы! Отъ большаго разума вознеслись надъ моимъ ничтожествомъ. Притекъ я сю да малограмотенъ, а здсь что и зналъ забылъ, самъ Господь Богъ отъ премудрости вашей меня маленькаго защитилъ...

Отецъ Паисiй стоялъ надъ нимъ и ждалъ съ твердостью. Отецъ ерапонтъ помолчалъ и вдругъ, пригорюнившись и приложивъ правую ладонь къ щек, произнесъ нараспвъ, взирая на гробъ усопшаго стар ца:

Ч Надъ нимъ заутра "Помощника и Покровителя" станутъ пть Ч канонъ преславный, а надо мною, когда подохну, всего-то лишь "Кая житейская сладость" Ч стихирчикъ малый, 22 проговорилъ онъ слезно и сожалительно. Ч Возгордились и вознеслись, пусто мсто сiе! завопилъ онъ вдругъ какъ безумный и, махнувъ рукой, быстро повернулся и бы стро сошелъ по ступенькамъ съ крылечка внизъ. Ожидавшая внизу тол па заколебалась;

иные пошли за нимъ тотчасъ же, но иные замедлили, ибо келья все еще была отперта, а отецъ Паисiй, выйдя вслдъ за от цомъ ерапонтомъ на крылечко, стоя наблюдалъ. Но расходившiйся старикъ еще не окончилъ всего: отойдя шаговъ двадцать онъ вдругъ об ратился въ сторону заходящаго солнца, воздлъ надъ собою об руки и, Ч какъ бы кто подкосилъ его, Ч рухнулся на землю съ превеликимъ крикомъ:

Ч Мой Господь побдилъ! Христосъ побдилъ заходящу солнцу!

неистово прокричалъ онъ воздвая къ солнцу руки и павъ лицомъ ницъ на землю, зарыдалъ въ голосъ какъ малое дитя, весь сотрясаясь отъ слезъ своихъ и распростирая по земл руки. Тутъ ужь вс бросились къ нему, раздались восклицанiя, отвтное рыданiе.... Изступленiе какое-то всхъ обуяло.

Ч Вотъ кто святъ! вотъ кто праведенъ! раздавались возгласы уже не боязненно, Ч вотъ кому въ старцахъ сидть, прибавляли другiе уже озлобленно.

Ч Не сядетъ онъ въ старцахъ.... Самъ отвергнетъ.... не послужитъ проклятому новшеству... не станетъ ихнимъ дурачествамъ подражать, тотчасъ же подхватили другiе голоса, и до чего бы это дошло трудно и представить себ, но какъ-разъ ударилъ въ ту минуту колоколъ, призы вая къ служб. Вс вдругъ стали креститься. Поднялся и отецъ ерапонтъ и ограждая себя крестнымъ знаменiемъ пошелъ къ своей кель не оглядываясь, все еще продолжая восклицать, но уже нчто совсмъ несвязное. За нимъ потекли было нкоторые, въ маломъ числ, но большинство стало расходиться поспшая къ служб. Отецъ Паисiй передалъ чтенiе отцу Iосифу и сошелъ внизъ. Изступленными кликами изувровъ онъ поколебаться не могъ, но сердце его вдругъ загрустило и затосковало о чемъ-то особливо, и онъ почувствовалъ это. Онъ остано вился и вдругъ спросилъ себя: "Отъ чего сiя грусть моя даже до упадка духа?" и съ удивленiемъ постигъ тотчасъ же что сiя внезапная грусть его происходитъ повидимому отъ самой малой и особливой причины:

дло въ томъ что въ толп, тснившейся сейчасъ у входа въ келью, запримтилъ онъ между прочими волнующимися и Алешу, и вспомнилъ онъ что увидавъ его тотчасъ же почувствовалъ тогда въ сердц своемъ какъ бы нкую боль. "Да неужто же сей младый столь много значитъ нын въ сердц моемъ?" вдругъ съ удивленiемъ вопросилъ онъ себя. Въ эту минуту Алеша какъ разъ проходилъ мимо него, какъ бы поспшая куда-то, но не въ сторону храма. Взоры ихъ встртились. Алеша быстро отвелъ свои глаза и опустилъ ихъ въ землю, и уже по одному виду юно ши отецъ Паисiй догадался, какая въ минуту сiю происходитъ въ немъ сильная перемна.

Ч Или и ты соблазнился? воскликнулъ вдругъ отецъ Паисiй, Ч да неужто же и ты съ маловрными! прибавилъ онъ горестно.

Алеша остановился и какъ-то неопредленно взглянулъ на отца Паисiя, но снова быстро отвелъ глаза и снова опустилъ ихъ къ земл.

Стоялъ же бокомъ и не повернулся лицомъ къ вопрошавшему. Отецъ Паисiй наблюдалъ внимательно.

Ч Куда же поспшаешь? Къ служб благовстятъ, вопросилъ онъ вновь, но Алеша опять отвта не далъ.

Ч Али изъ скита уходишь? Какъ же не спросясь-то, не благосло вясь?

Алеша вдругъ криво усмхнулся, странно, очень странно вскинулъ на вопрошавшаго отца свои очи, на того кому вврилъ его умирая бывшiй руководитель его, бывшiй владыка сердца и ума его, возлюблен ный старецъ его, и вдругъ, все попрежнему безъ отвта, махнулъ рукой, какъ бы не заботясь даже и о почтительности, и быстрыми шагами по шелъ къ выходнымъ вратамъ вонъ изъ скита.

Ч Возвратишься еще! прошепталъ отецъ Паисiй, смотря во слдъ ему съ горестнымъ удивленiемъ.

II.

Такая минутка.

Отецъ Паисiй, конечно, не ошибся, ршивъ что его "милый маль чикъ" снова воротится, и даже можетъ-быть (хотя и не вполн, но все же прозорливо) проникъ въ истинный смыслъ душевнаго настроенiя Алеши. Тмъ не мене признаюсь откровенно что самому мн очень бы ло бы трудно теперь передать ясно точный смыслъ этой странной и неопредленной минуты въ жизни столь излюбленнаго мною и столь еще юнаго героя моего разказа. На горестный вопросъ отца Паисiя, устрем ленный къ Алеш: "Или и ты съ маловрными?" Ч я, конечно, могъ бы съ твердостью отвтить за Алешу: "Нтъ, онъ не съ маловрными." Ма ло того, тутъ было даже совсмъ противоположное: все смущенiе его произошло именно отъ того что онъ много вровалъ. Но смущенiе все же было, все же произошло и было столь мучительно что даже и потомъ, уже долго спустя, Алеша считалъ этотъ горестный день однимъ изъ са мыхъ тягостныхъ и роковыхъ дней своей жизни. Если же спросятъ пря мо: "Неужели же вся эта тоска и такая тревога могли въ немъ произойти лишь потому что тло его старца, вмсто того чтобы немедленно начать производить исцленiя, подверглось напротивъ того раннему тлнiю", Ч то отвчу на это не обинуясь: "Да, дйствительно было такъ." По просилъ бы только читателя не спшить еще слишкомъ смяться надъ чистымъ сердцемъ моего юноши. Самъ же я не только не намренъ про сить за него прощенья, или извинять и оправдывать простодушную его вру его юнымъ возрастомъ, напримръ, или малыми успхами въ прой денныхъ имъ прежде наукахъ и пр. и пр., но сдлаю даже напротивъ и твердо заявлю что чувствую искреннее уваженiе къ природ сердца его.

Безъ сомннiя иной юноша, принимающiй впечатлнiя сердечныя осто рожно, уже умющiй любить не горячо, а лишь тепло, съ умомъ хотя и врнымъ, но слишкомъ ужь, судя по возрасту, разсудительнымъ (а по тому дешевымъ), такой юноша, говорю я, избгъ бы того что случилось съ моимъ юношей, но въ иныхъ случаяхъ право почтенне поддаться иному увлеченiю, хотя бы и неразумному, но все же отъ великой любви происшедшему, чмъ вовсе не поддаться ему. А въ юности тмъ паче, ибо неблагонадеженъ слишкомъ ужь постоянно разсудительный юноша и дешева цна ему Ч вотъ мое мннiе! "Но, Ч воскликнутъ тутъ, пожа луй, разумные люди, Ч нельзя же всякому юнош вровать въ такой предразсудокъ и вашъ юноша не указъ остальнымъ." На это я отвчу опять-таки: да, мой юноша вровалъ, вровалъ свято и нерушимо, но я все-таки не прошу за него прощенiя.

Видите ли: хоть я и заявилъ выше (и можетъ-быть слишкомъ поспшно) что объясняться, извиняться и оправдывать героя моего не стану, но вижу что нчто все же необходимо уяснить для дальнйшаго пониманiя разказа. Вотъ что скажу: тутъ не то чтобы чудеса. Не легко мысленное въ своемъ нетерпнiи было тутъ ожиданiе чудесъ. И не для торжества убжденiй какихъ-либо понадобились тогда чудеса Алеш (это-то уже вовсе нтъ), не для идеи какой-либо прежней, предвзятой, которая бы восторжествовала поскорй надъ другою, Ч о нтъ, совсмъ нтъ: тутъ во всемъ этомъ и прежде всего, на первомъ мст стояло предъ нимъ лицо, и только лицо, Ч лицо возлюбленнаго старца его, ли цо того праведника, котораго онъ до такого обожанiя чтилъ. То-то и есть что вся любовь, таившаяся въ молодомъ и чистомъ сердц его ко "всмъ и вся", въ то время и во весь предшествовавшiй тому годъ, какъ бы вся временами сосредоточивалась, и можетъ-быть даже неправильно, лишь на одномъ существ преимущественно, по крайней мр въ сильнйшихъ порывахъ сердца его, Ч на возлюбленномъ старц его, теперь почившемъ. Правда, это существо столь долго стояло предъ нимъ какъ идеалъ безспорный, что вс юныя силы его и все стремленiе ихъ и не могли уже не направиться къ этому идеалу исключительно, а минута ми, такъ даже и до забвенiя "всхъ и вся". (Онъ вспоминалъ потомъ самъ что въ тяжелый день этотъ забылъ совсмъ о брат Дмитрiи, о ко торомъ такъ заботился и тосковалъ наканун;

забылъ тоже снести отцу Илюшечки двсти рублей, что съ такимъ жаромъ намревался испол нить тоже наканун.) Но не чудесъ опять-таки ему нужно было, а лишь "высшей справедливости", которая была, по врованiю его, нарушена и чмъ такъ жестоко и внезапно было поранено сердце его. И что въ томъ что "справедливость" эта, въ ожиданiяхъ Алеши, самимъ даже ходомъ дла, приняла форму чудесъ, немедленно ожидаемыхъ отъ праха обо жаемаго имъ бывшаго руководителя его? Но вдь такъ мыслили и ожи дали и вс въ монастыр, т даже предъ умомъ которыхъ преклонялся Алеша, самъ отецъ Паисiй напримръ, и вотъ Алеша, не тревожа себя никакими сомннiями, облекъ и свои мечты въ ту же форму, въ какую и вс облекли. Да и давно уже это такъ устроилось въ сердц его, цлымъ годомъ монастырской жизни его, и сердце его взяло уже привычку такъ ожидать. Но справедливости жаждалъ, справедливости, а не токмо лишь чудесъ! И вотъ тотъ который долженъ бы былъ, по упованiямъ его, быть вознесенъ превыше всхъ въ цломъ мiр, Ч тотъ самый, вмсто славы ему подобавшей, вдругъ низверженъ и опозоренъ! За что? Кто судилъ?

Кто могъ такъ разсудить Ч вотъ вопросы которые тотчасъ же измучили неопытное и двственное сердце его. Не могъ онъ вынести безъ оскорбленiя, безъ озлобленiя даже сердечнаго что праведнйшiй изъ праведныхъ преданъ на такое насмшливое и злобное глумленiе столь легкомысленной и столь ниже его стоявшей толп. Ну, и пусть бы не было чудесъ вовсе, пусть бы ничего не объявилось чуднаго и не оправ далось немедленно ожидаемое, Ч но зачмъ же объявилось безславiе, зачмъ попустился позоръ, зачмъ это поспшное тлнiе, "предупре дившее естество", какъ говорили злобные монахи? Зачмъ это "указанiе", которое они съ такимъ торжествомъ выводятъ теперь вмст съ отцомъ ерапонтомъ и зачмъ они врятъ что получили даже право такъ выводить? Гд же Провиднiе и перстъ Его? Къ чему сокрыло оно свой перстъ "въ самую нужную минуту" (думалъ Алеша) и какъ бы само захотло подчинить себя слпымъ, нмымъ, безжалостнымъ законамъ естественнымъ?

Вотъ отъ чего точилось кровью сердце Алеши, и ужь конечно, какъ я сказалъ уже, прежде всего тутъ стояло лицо возлюбленное имъ боле всего въ мiр и оно же "опозоренное", оно же и "обезславленное"! Пусть этотъ ропотъ юноши моего былъ легкомысленъ и безразсуденъ, но опять-таки, въ третiй разъ повторяю (и согласенъ впередъ что можетъ быть тоже съ легкомыслiемъ): я радъ что мой юноша оказался не столь разсудительнымъ въ такую минуту, ибо разсудку всегда придетъ время у человка неглупаго, а если ужь и въ такую исключительную минуту не окажется любви въ сердц юноши, то когда же придетъ она? Не захочу однакоже умолчать при семъ случа и о нкоторомъ странномъ явленiи, хотя и мгновенно, но все же обнаружившемся въ эту роковую и сбивчи вую для Алеши минуту въ ум его. Это новое объявившееся и мельк нувшее нчто состояло въ нкоторомъ мучительномъ впечатлнiи отъ неустанно припоминавшагося теперь Алешей вчерашняго его разговора съ братомъ Иваномъ. Именно теперь. О, не то чтобы что-нибудь было поколеблено въ душ его изъ основныхъ, стихiйныхъ, такъ-сказать, ея врованiй. Бога своего онъ любилъ и вровалъ въ него незыблемо, хотя и возропталъ было на Него внезапно. Но все же какое-то смутное, но мучительное и злое впечатлнiе отъ припоминанiя вчерашняго разгово ра съ братомъ Иваномъ вдругъ теперь снова зашевелилось въ душ его и все боле и боле просилось выйти на верхъ ея. Когда уже стало силь но смеркаться, проходившiй сосновою рощей изъ скита къ монастырю Ракитинъ вдругъ замтилъ Алешу лежавшаго подъ деревомъ лицомъ къ земл, недвижимаго и какъ бы спящаго. Онъ подошелъ и окликнулъ его.

Ч Ты здсь, Алексй? Да неужто же ты... произнесъ было онъ удивленный, но не докончивъ остановился. Онъ хотлъ сказать: "Неу жто же ты до того дошелъ?" Алеша не взглянулъ на него, но по нкоторому движенiю его Ракитинъ сейчасъ догадался что онъ его слы шитъ и понимаетъ.

Ч Да что съ тобой? продолжалъ онъ удивляться, но удивленiе уже начало смняться въ лиц его улыбкой, принимавшею все боле и боле насмшливое выраженiе.

Ч Послушай, да вдь я тебя ищу уже больше двухъ часовъ. Ты вдругъ пропалъ оттудова. Да что ты тутъ длаешь? Какiя это съ тобой благоглупости? Да взгляни хоть на меня-то...

Алеша поднялъ голову, слъ и прислонился спиной къ дереву. Онъ не плакалъ, но лицо его выражало страданiе, а во взор виднлось раздраженiе. Смотрлъ онъ впрочемъ не на Ракитина, а куда-то въ сто рону.

Ч Знаешь, ты совсмъ перемнился въ лиц. Никакой этой крото сти прежней пресловутой твоей нтъ. Осердился на кого что ли?

Обидли?

Ч Отстань! проговорилъ вдругъ Алеша, все попрежнему не глядя на него и устало махнувъ рукой.

Ч Ого, вотъ мы какъ! Совсмъ какъ и прочiе смертные стали по крикивать. Это изъ ангеловъ-то! Ну, Алешка, удивилъ ты меня, знаешь ты это, искренно говорю. Давно я ничему здсь не удивляюсь. Вдь я все же тебя за образованнаго человка почиталъ...

Алеша наконецъ поглядлъ на него, но какъ-то разсянно, точно все еще мало его понимая.

Ч Да неужель ты только отъ того что твой старикъ провонялъ? Да неужели же ты врилъ серiозно что онъ чудеса отмачивать начнетъ?

воскликнулъ Ракитинъ, опять переходя въ самое искреннее изумленiе.

Ч Врилъ, врую и хочу вровать, и буду вровать, ну чего теб еще! раздражительно прокричалъ Алеша.

Ч Да ничего ровно, голубчикъ. Фу чортъ, да этому тринадцатилтнiй школьникъ теперь не вритъ. А впрочемъ чортъ...

Такъ ты вотъ и разсердился теперь на Бога-то своего, взбунтовался:

чиномъ дескать обошли, къ празднику ордена не дали! Эхъ вы!

Алеша длинно и какъ-то прищуривъ глаза посмотрлъ на Ракитина и въ глазахъ его что-то вдругъ сверкнуло... но не озлобленiе на Ракити на.

Ч Я противъ Бога моего не бунтуюсь, я только "мiра Его не при нимаю", криво усмхнулся вдругъ Алеша.

Ч Какъ это мiра не принимаешь? капельку подумалъ надъ его отвтомъ Ракитинъ. Ч Что за билиберда?

Алеша не отвтилъ.

Ч Ну довольно о пустякахъ-то, теперь къ длу: лъ ты сегодня?

Ч Не помню... лъ кажется.

Ч Теб надо подкрпиться, судя по лицу-то. Состраданiе вдь на тебя глядя беретъ. Вдь ты и ночь не спалъ, я слышалъ, засданiе у васъ тамъ было. А потомъ вся эта возня и мазня... Всего-то антидорцу кусочекъ надо-быть пожевалъ. Есть у меня съ собой въ карман колбаса, давеча изъ города захватилъ на всякiй случай, сюда направляясь, толь ко вдь ты колбасы не станешь....

Ч Давай колбасы.

Ч Эге! такъ ты вотъ какъ! Значитъ совсмъ ужь бунтъ, баррика ды! Ну братъ этимъ дломъ пренебрегать нечего. Зайдемъ ко мн... Я бы водочки самъ теперь тяпнулъ, смерть усталъ. Водки-то небось не ршишься... аль выпьешь?

Ч Давай и водки.

Ч Эвона! Чудно братъ! дико посмотрлъ Ракитинъ. Ч Ну да такъ или этакъ, водка иль колбаса, а дло это лихое, хорошее и упускать не возможно, идемъ!

Алеша молча поднялся съ земли и пошелъ за Ракитинымъ.

Ч Видлъ бы это братъ Ваничка, такъ какъ бы изумился! Кстати, братецъ твой Иванъ едоровичъ сегодня утромъ въ Москву укатилъ, знаешь ты это?

Ч Знаю, безучастно произнесъ Алеша, и вдругъ мелькнулъ у него въ ум образъ брата Дмитрiя, но только мелькнулъ, и хоть напомнилъ что-то, какое-то дло спшное котораго уже нельзя боле ни на минуту откладывать, какой-то долгъ, обязанность страшную, но и это воспоминанiе не произвело никакого на него впечатлнiя, не достигло сердца его, въ тотъ же мигъ вылетло изъ памяти и забылось. Но долго потомъ вспоминалъ объ этомъ Алеша.

Ч Братецъ твой Ваничка изрекъ про меня единожды что я "без дарный либеральный мшокъ". Ты же одинъ разикъ тоже не утерплъ и далъ мн понять что я "безчестенъ"... Пусть! Посмотрю-ка я теперь на вашу даровитость и честность (окончилъ это Ракитинъ уже про себя, шепотомъ). Тьфу, слушай! Ч заговорилъ онъ снова громко, Ч минуемъ ка монастырь, пойдемъ по тропинк прямо въ городъ... Гм. Мн бы кстати надо къ Хохлаковой зайти. Вообрази: я ей отписалъ о всемъ при ключившемся, и представь, она мн мигомъ отвчаетъ запиской, каран дашомъ (ужасно любитъ записки писать эта дама) что "никакъ она не ожидала отъ такого почтеннаго старца какъ отецъ Зосима Ч такого поступка!" Такъ вдь и написала: "поступка!" Тоже вдь озлилась;

эхъ вы вс! Постой! Ч внезапно прокричалъ онъ опять, вдругъ остановился и придержавъ Алешу за плечо, остановилъ и его:

Ч Знаешь Алешка, Ч пытливо глядлъ онъ ему въ глаза, весь подъ впечатлнiемъ внезапной новой мысли вдругъ его осiявшей, и хоть самъ и смялся наружно, но видимо боясь выговорить вслухъ эту новую внезапную мысль свою, до того онъ все еще не могъ поврить чудному для него и никакъ неожиданному настроенiю въ которомъ видлъ теперь Алешу, Ч Алешка, знаешь куда мы всего лучше бы теперь пошли? вы говорилъ онъ, наконецъ, робко и искательно.

Ч Все равно... куда хочешь.

Ч Пойдемъ-ка къ Грушеньк, а? Пойдешь? весь даже дрожа отъ робкаго ожиданiя, изрекъ наконецъ Ракитинъ.

Ч Пойдемъ къ Грушеньк, спокойно и тотчасъ же отвтилъ Але ша, и ужь это было до того неожиданно для Ракитина, то-есть такое скорое и спокойное согласiе, что онъ чуть было не отпрыгнулъ назадъ.

Ч Н-ну!.. вотъ! прокричалъ было онъ въ изумленiи, но вдругъ, крпко подхвативъ Алешу подъ руку, быстро повлекъ его по тропинк, все еще ужасно опасаясь что въ томъ исчезнетъ ршимость. Шли молча, Ракитинъ даже заговорить боялся.

Ч А рада-то какъ она будетъ, рада-то... пробормоталъ было онъ, но опять примолкъ. Да и вовсе не для радости Грушенькиной онъ влекъ къ ней Алешу;

былъ онъ человкъ серiозный и безъ выгодной для себя цли ничего не предпринималъ. Цль же у него теперь была двоякая, вопервыхъ, мстительная, то-есть увидть "позоръ праведнаго" и вроятное "паденiе" Алеши "изъ святыхъ во гршники", чмъ онъ уже заране упивался, а вовторыхъ, была у него тутъ въ виду и нкоторая матерiальная, весьма для него выгодная цль, о которой будетъ сказано ниже.

"Значитъ такая минутка вышла, думалъ онъ про себя весело и злобно, Ч вотъ мы стало-быть и изловимъ ее за шиворотъ, минутку-то эту, ибо она намъ весьма подобающая."

III.

Луковка.

Грушенька жила въ самомъ бойкомъ мст города, близь соборной площади, въ дом купеческой вдовы Морозовой, у которой нанимала на двор небольшой деревянный флигель. Домъ же Морозовой былъ боль шой, каменный, двухъэтажный, старый и очень неприглядный на видъ;

въ немъ проживала уединенно сама хозяйка, старая женщина съ двумя своими племянницами, тоже весьма пожилыми двицами. Отдавать въ наемъ свой флигель на двор она не нуждалась, но вс знали что пусти ла къ себ жилицей Грушеньку (еще года четыре назадъ) единственно въ угоду родственнику своему купцу Самсонову, Грушенькиному от крытому покровителю. Говорили что ревнивый старикъ, помщая къ Морозовой свою "фаворитку", имлъ первоначально въ виду зоркiй глазъ старухи чтобы наблюдать за поведенiемъ новой жилицы. Но зоркiй глазъ весьма скоро оказался ненужнымъ и кончилось тмъ что Морозова даже рдко встрчалась съ Грушенькой и совсмъ уже не надодала ей подъ конецъ никакимъ надзоромъ. Правда, прошло уже четыре года съ тхъ поръ какъ старикъ привезъ въ этотъ домъ изъ гу бернскаго города восемнадцатилтнюю двочку, робкую, застнчивую, тоненькую, худенькую, задумчивую и грустную, и съ тхъ поръ много утекло воды. Бiографiю этой двочки знали впрочемъ у насъ въ город мало и сбивчиво;

не узнали больше и въ послднее время, и это даже то гда когда уже очень многiе стали интересоваться такою "раскрасавицей" въ какую превратилась въ четыре года Аграфена Александровна. Были только слухи что семнадцатилтнею еще двочкой была она кмъ-то об манута, какимъ-то будто бы офицеромъ, и затмъ тотчасъ же имъ бро шена. Офицеръ де ухалъ и гд-то потомъ женился, а Грушенька оста лась въ позор и нищет. Говорили впрочемъ что хотя Грушенька и дйствительно была взята своимъ старикомъ изъ нищеты, но что семей ства была честнаго и происходила какъ-то изъ духовнаго званiя, была дочь какого-то заштатнаго дiакона или что-то въ этомъ род. И вотъ въ четыре года изъ чувствительной, обиженной и жалкой сироточки вышла румяная, полнотлая русская красавица, женщина съ характеромъ смлымъ и ршительнымъ, гордая и наглая, понимавшая толкъ въ день гахъ, прiобртательница, скупая и осторожная, правдами иль неправда ми, но уже успвшая, какъ говорили про нее, сколотить свой собствен ный капиталецъ. Въ одномъ только вс были убждены: что къ Грушеньк доступъ труденъ и что кром старика, ея покровителя, не было ни единаго еще человка, во вс четыре года, который бы могъ по хвалиться ея благосклонностью. Фактъ былъ твердый, потому что на прiобртенiе этой благосклонности выскакивало не мало охотниковъ, особливо въ послднiе два года. Но вс попытки оказались втун, а иные изъ искателей принуждены были отретироваться даже съ комиче скою и зазорною развязкой, благодаря твердому и насмшливому отпору со стороны характерной молодой особы. Знали еще что молодая особа, особенно въ послднiй годъ, пустилась въ то что называется "гешеф томъ", и что съ этой стороны она оказалась съ чрезвычайными способно стями, такъ что подъ конецъ многiе прозвали ее сущею Жидовкой. Не то чтобъ она давала деньги въ ростъ, но извстно было напримръ что въ компанiи съ едоромъ Павловичемъ Карамазовымъ она нкоторое вре мя дйствительно занималась скупкою векселей за безцнокъ, по гри веннику за рубль, а потомъ прiобрла на иныхъ изъ этихъ векселей по рублю на гривенникъ. Больной Самсоновъ, въ послднiй годъ лишившiйся употребленiя своихъ распухшихъ ногъ, вдовецъ, тиранъ своихъ взрослыхъ сыновей, большой стотысячникъ, человкъ скаредный и неумолимый, подпалъ однакоже подъ сильное влiянiе своей протеже, которую сначала было держалъ въ ежевыхъ рукавицахъ и въ черномъ тл, "на постномъ масл", какъ говорили тогда зубоскалы. Но Гру шенька успла эманципироваться, внушивъ однакоже ему безграничное доврiе касательно своей ему врности. Этотъ старикъ, большой длецъ (теперь давно покойникъ), былъ тоже характера замчательнаго, глав ное скупъ и твердъ какъ кремень, и хоть Грушенька поразила его, такъ что онъ и жить безъ нея не могъ (въ послднiе два года, напримръ, это такъ и было), но капиталу большаго, значительнаго онъ все-таки ей не отдлилъ, и даже еслибъ она пригрозила ему совсмъ его бросить, то и тогда бы остался неумолимъ. Но отдлилъ зато капиталъ малый, и когда узналось это, то и это стало всмъ на удивленiе. "Ты сама баба не про махъ, сказалъ онъ ей, отдляя ей тысячъ съ восемь, сама и орудуй, но знай что кром ежегоднаго содержанiя попрежнему, до самой смерти моей больше ничего отъ меня не получишь, да и въ завщанiи ничего больше теб не отдлю." Такъ и сдержалъ слово: умеръ и все оставилъ сыновьямъ, которыхъ всю жизнь держалъ при себ наравн какъ слугъ съ ихъ женами и дтьми, а о Грушеньк даже и не упомянулъ въ завщанiи вовсе. Все это стало извстно въ послдствiи. Совтами же какъ орудовать "своимъ собственнымъ капиталомъ" онъ Грушеньк по могалъ не мало и указывалъ ей "дла". Когда едоръ Павловичъ Кара мазовъ, связавшiйся первоначально съ Грушенькой по поводу одного случайнаго "гешефта", кончилъ совсмъ для себя неожиданно тмъ что влюбился въ нее безъ памяти и какъ бы даже умъ потерявъ, то старикъ Самсоновъ, уже дышавшiй въ то время на ладонъ, сильно подсмивался.

Замчательно что Грушенька была со своимъ старикомъ за все время ихъ знакомства вполн и даже какъ бы сердечно откровенна, и это ка жется съ единственнымъ человкомъ въ мiр. Въ самое послднее время, когда появился вдругъ съ своею любовью и Дмитрiй едоровичъ, ста рикъ пересталъ смяться. Напротивъ, однажды серiозно и строго посовтовалъ Грушеньк: "Если ужь выбирать изъ обоихъ, отца аль сы на, то выбирай старика, но съ тмъ однакоже чтобы старый подлецъ безпремнно на теб женился, а предварительно хоть нкоторый капи талъ отписалъ. А съ капитаномъ не якшайся, пути не будетъ". Вотъ бы ли собственныя слова Грушеньк стараго сластолюбца, предчувство вавшаго тогда уже близкую смерть свою, и впрямь чрезъ пять мсяцевъ посл совта сего умершаго. Замчу еще мелькомъ что хотя у насъ въ город даже многiе знали тогда про нелпое и уродливое соперничество Карамазовыхъ, отца съ сыномъ, предметомъ котораго была Грушенька, но настоящаго смысла ея отношенiй къ обоимъ изъ нихъ, къ старику и къ сыну, мало кто тогда понималъ. Даже об служанки Грушеньки (посл уже разразившейся катастрофы, о которой еще рчь впереди) показали потомъ на суд что Дмитрiя едоровича принимала Аграфена Александровна изъ одного лишь страху, потому будто бы что "убить грозился". Служанокъ у нея было дв, одна очень старая кухарка, еще изъ родительскаго семейства ея, больная и почти оглохшая, и внучка ея, молоденькая, бойкая двушка тъ двадцати, Грушенькина горничная.

Жила же Грушенька очень скупо и въ обстановк совсмъ небогатой.

Было у ней во флигел всего три комнаты, меблированныя отъ хозяйки древнею, краснаго дерева мебелью, фасона двадцатыхъ годовъ. Когда вошли къ ней Ракитинъ и Алеша были уже полныя сумерки, но комнаты еще не были освщены. Сама Грушенька лежала у себя въ гостиной, на своемъ большомъ, неуклюжемъ диван со спинкой подъ красное дерево, жесткомъ и обитомъ кожей, давно уже истершеюся и продырившеюся.

Подъ головой у ней были дв блыя пуховыя подушки съ ея постели.

Она лежала навзничь, неподвижно протянувшись, заложивъ об руки за голову. Была она прiодта будто ждала кого Ч въ шелковомъ черномъ плать и въ легкой кружевной на голов наколк, которая очень къ ней шла;

на плечи была наброшена кружевная косынка, приколотая массив ною золотою брошкой. Именно она кого-то ждала, лежала какъ бы въ тоск и въ нетерпнiи, съ нсколько поблднвшимъ лицомъ, съ горя чими губами и глазами, кончикомъ правой ноги нетерпливо постукивая по ручк дивана. Чуть только появились Ракитинъ и Алеша какъ про изошелъ было маленькiй переполохъ: слышно было изъ передней какъ Грушенька быстро вскочила съ дивана и вдругъ испуганно прокричала:

"Кто тамъ?" Но гостей встртила двушка и тотчасъ же откликнулась барын.

Ч Да не он-съ, это другiе, эти ничего.

"Что бы у ней такое?" пробормоталъ Ракитинъ, вводя Алешу за ру ку въ гостиную. Грушенька стояла у дивана какъ бы все еще въ испуг.

Густая прядь темнорусой косы ея выбилась вдругъ изъ-подъ наколки и упала на ея правое плечо, но она не замтила и не поправила пока не вглядлась въ гостей и не узнала ихъ.

Ч Ахъ, это ты, Ракитка? Испугалъ было меня всю. Съ кмъ ты это? Кто это съ тобой? Господи, вотъ кого привелъ! воскликнула она, разглядвъ Алешу.

Ч Да вели подать свчей-то! проговорилъ Ракитинъ съ развяз нымъ видомъ самаго короткаго знакомаго и близкаго человка, имющаго даже право распоряжаться въ дом.

Ч Испугалъ ты меня, Ракитка, вотъ что, обернулась Грушенька съ улыбкой къ Алеш. Ч Не бойся ты меня, голубчикъ Алеша, страхъ какъ я теб рада, гость ты мой неожиданный. А ты меня, Ракитка, испу галъ: я вдь думала Митя ломится. Видишь, я его давича надула и съ него честное слово взяла чтобы мн врилъ, а я налгала. Сказала ему что къ Кузьм Кузьмичу, къ старику моему, на весь вечеръ уйду и буду съ нимъ до ночи деньги считать. Я вдь каждую недлю къ нему ухожу на весь вечеръ счеты сводить. На замокъ запремся: онъ на счетахъ по стукиваетъ, а я сижу Ч въ книги вписываю Ч одной мн довряетъ.

Митя-то и поврилъ что я тамъ, а я вотъ дома заперлась Ч сижу, одной всти жду. Какъ это васъ еня впустила! еня, еня! бги къ воротамъ, отвори и огляди кругомъ, нтъ ли гд капитана-то? Можетъ спрятался и высматриваетъ, смерть боюсь!

Ч Никого нтъ, Аграфена Александровна, сейчасъ кругомъ огля нула, я и въ щелку подхожу гляжу поминутно, сама въ страх-трепет.

Ч Ставни заперты ли, еня, да занавсъ бы опустить Ч вотъ такъ! Она сама опустила тяжелыя занавсы, Ч а то на огонь-то онъ какъ разъ налетитъ. Мити, братца твоего, Алеша, сегодня боюсь. Гру шенька говорила громко, хотя и въ тревог, но и какъ будто въ какомъ то почти восторг.

Ч Почему такъ сегодня Митеньки боишься? освдомился Раки тинъ, Ч кажется съ нимъ не пуглива, по твоей дудк пляшетъ.

Ч Говорю теб всти жду, золотой одной такой всточки, такъ что Митеньки-то и не надо бы теперь вовсе. Да и не поврилъ онъ мн, это чувствую, что я къ Кузьм Кузьмичу пошла. Должно-быть сидитъ те перь тамъ у себя, у едора Павловича на задахъ въ саду, меня сторо житъ. А коли тамъ заслъ значитъ сюда не придетъ, тмъ и лучше! А вдь къ Кузьм Кузьмичу я и впрямь сбгала, Митя же меня и прово дилъ, сказала до полночи просижу и чтобъ онъ же меня безпремнно пришелъ въ полночь домой проводить. Онъ ушелъ, а я минутъ десять у старика посидла, да и опять сюда, ухъ боялась Ч бжала чтобъ его не повстрчать.

Ч А разрядилась-то куда? Ишь вдь какой чепецъ на теб любо пытный?

Ч И ужь какой же ты самъ любопытный, Ракитинъ! Говорю теб такой одной всточки жду. Придетъ всточка, вскачу Ч полечу, только вы меня здсь и видли. Для того и разрядиласъ чтобъ готовой сидть.

Ч А куда полетишь?

Ч Много знать будешь, скоро состаришься.

Ч Ишь вдь. Вся въ радости... Никогда еще я тебя не видлъ та кую. Разодлась какъ на балъ, оглядывалъ ее Ракитинъ.

Ч Много ты въ балахъ-то понимаешь.

Ч А ты много?

Ч Я-то видала балъ. Третьяго года Кузьма Кузьмичъ сына женилъ, такъ я съ хоръ смотрла. Что жь мн, Ракитка, съ тобой что ли разго варивать когда тутъ такой князь стоитъ. Вотъ такъ гость! Алеша, го лубчикъ, гляжу я на тебя и не врю;

Господи, какъ это ты у меня поя вился! По правд теб сказать, не ждала, не гадала, да и прежде нико гда тому не врила чтобы ты могъ придти. Хоть и не та минутка теперь, а страхъ я теб рада! Садись на диванъ, вотъ сюда, вотъ такъ, мсяцъ ты мой молодой. Право я еще какъ-будто и не соображусь... Эхъ ты, Ра китка, еслибы ты его вчера али третьяго дня привелъ!... Ну да рада и такъ. Можетъ и лучше что теперь, подъ такую минуту, а не третьяго дня...

Она рзво подсла къ Алеш на диванъ, съ нимъ рядомъ, и глядла на него ршительно съ восхищенiемъ. И дйствительно была рада, не гала говоря это. Глаза ея горли, губы смялись, но добродушно, весе ло смялись. Алеша даже и не ожидалъ отъ нея такого добраго выраженiя въ лиц... Онъ встрчалъ ее до вчерашняго дня мало, соста вилъ объ ней устрашающее понятiе, а вчера такъ страшно былъ потря сенъ ея злобною и коварною выходкой противъ Катерины Ивановны и былъ очень удивленъ что теперь вдругъ увидалъ въ ней совсмъ какъ бы иное и неожиданное существо. И какъ ни былъ онъ придавленъ своимъ собственнымъ горемъ, но глаза его невольно остановились на ней со вниманiемъ. Вс манеры ея какъ бы измнились тоже со вчерашняго дня совсмъ къ лучшему: не было этой вчерашней слащавости въ выговор почти вовсе, этихъ изнженныхъ и манерныхъ движенiй... все было про сто, простодушно, движенiя ея были скорыя, прямыя, доврчивыя, но была она очень возбуждена.

Ч Господи, экiя все вещи сегодня сбываются право, залепетала она опять. Ч И чего я теб такъ рада, Алеша, сама не знаю. Вотъ спроси, а я не знаю.

Ч Ну ужь и не знаешь чему рада? усмхнулся Ракитинъ. Ч Пре жде-то зачмъ-нибудь приставала же ко мн: приведи да приведи его, имла же цль.

Ч Прежде-то я другую цль имла, а теперь то прошло, не такая минута. Подчивать я васъ стану, вотъ что. Я теперь подобрла, Ракитка.

Да садись и ты, Ракитка, чего стоишь? Аль ты ужь слъ? Небось Раки тушка себя не забудетъ. Вотъ онъ теперь, Алеша, сидитъ тамъ противъ насъ да и обижается: зачмъ это я его прежде тебя не пригласила са диться. Ухъ обидчивъ у меня Ракитка, обидчивъ! засмялась Грушенька.

Ч Не злись Ракитка, нын я добрая. Да чего ты грустенъ сидишь, Але шечка, аль меня боишься? съ веселою насмшкой заглянула она ему въ глаза.

Ч У него горе. Чину не дали, пробасилъ Ракитинъ.

Ч Какого чину?

Ч Старецъ его пропахъ.

Ч Какъ пропахъ? Вздоръ ты какой-нибудь мелешь, скверность ка кую-нибудь хочешь сказать. Молчи дуракъ. Пустишь меня, Алеша, на колни къ себ посидть, вотъ такъ! И вдругъ она мигомъ привскочила и прыгнула смясь ему на колни, какъ ласкающаяся кошечка нжно правою рукой охвативъ ему шею: Ч Развеселю я тебя, мальчикъ ты мой богомольный! Нтъ въ самомъ дл, неужто позволишь мн на колнкахъ у тебя посидть, не осердишься? Прикажешь я соскочу.

Алеша молчалъ. Онъ сидлъ боясь шевельнуться, онъ слышалъ ея слова: "прикажешь Ч я соскочу", но не отвтилъ, какъ-будто замеръ.

Но не то въ немъ было чего могъ бы ждать и что могъ бы вообразить въ немъ теперь напримръ хоть Ракитинъ, плотоядно наблюдавшiй со сво его мста. Великое горе души его поглощало вс ощущенiя какiя только могли зародиться въ сердц его, и если только могъ бы онъ въ сiю мину ту дать себ полный отчетъ, то и самъ бы догадался что онъ теперь въ крпчайшей брон противъ всякаго соблазна и искушенiя. Тмъ не мене, несмотря на всю смутную безотчетность его душевнаго состоянiя и на все угнетавшее его горе, онъ все же дивился невольно одному но вому и странному ощущенiю раждавшемуся въ его сердц: эта женщина, эта "страшная" женщина не только не пугала его теперь прежнимъ страхомъ, страхомъ зарождавшимся въ немъ прежде при всякой мечт о женщин, если мелькала таковая въ его душ, но напротивъ эта жен щина, которую онъ боялся боле всхъ, сидвшая у него на колняхъ и его обнимавшая, возбуждала въ немъ вдругъ теперь совсмъ иное, не ожиданное и особливое чувство, чувство какого-то необыкновеннаго ве личайшаго и чистосердечнйшаго къ ней любопытства, и все это уже безо всякой боязни безъ малйшаго прежняго ужаса, Ч вотъ что было главное и что невольно удивляло его.

Ч Да полно вздоръ-то вамъ болтать, закричалъ Ракитинъ, Ч а лучше шампанскаго подавай, долгъ на теб, сама знаешь!

Ч Вправду долгъ. Вдь я, Алеша, ему за тебя шампанскаго сверхъ всего общала, коль тебя приведетъ. Катай шампанскаго, и я стану пить! еня, еня, неси намъ шампанскаго, ту бутылку которую Митя оставилъ, бги скоре. Я хоть и скупая, а бутылку подамъ, не теб Ра китка, ты грибъ, а онъ князь! И хоть не тмъ душа моя теперь полна, а такъ и быть выпью и я съ вами, дебоширить хочется!

Ч Да что это у тебя за минута, и какая такая тамъ "всть", можно спросить, аль секретъ? съ любопытствомъ ввернулъ опять Ракитинъ, изо всей силы длая видъ что и вниманiя не обращаетъ на щелчки кото рые въ него летли безпрерывно.

Ч Эхъ не секретъ, да и самъ ты знаешь, озабоченно проговорила вдругъ Грушенька, повернувъ голову къ Ракитину и отклонясь немного отъ Алеши, хотя все еще продолжая сидть у него на колняхъ, рукой обнявъ его шею, Ч офицеръ детъ, Ракитинъ, офицеръ мой детъ!

Ч Слышалъ я что детъ, да разв ужь такъ близко?

Ч Въ Мокромъ теперь, оттуда сюда естафетъ пришлетъ, такъ самъ написалъ, давеча письмо получила. Сижу и жду естафета.

Ч Вона! Почему въ Мокромъ?

Ч Долго разказывать, да и довольно съ тебя.

Ч То-то Митенька-то теперь, Ч уй, уй! Онъ-то знаетъ, аль не зна етъ?

Ч Чего знаетъ! Совсмъ не знаетъ! Кабы узналъ такъ убилъ бы.

Да я этого теперь совсмъ не боюсь, не боюсь я теперь его ножа. Молчи Ракитка, не поминай мн о Дмитрiи едорович: сердце онъ мн все размозжилъ. Да не хочу я ни о чемъ объ этомъ въ эту минуту и думать.

Вотъ объ Алешечк могу думать, я на Алешечку гляжу.... Да усмхнись ты на меня, голубчикъ, развеселись, на глупость-то мою, на радость-то мою усмхнись.... А вдь улыбнулся, улыбнулся! Ишь ласково какъ смотритъ. Я, знаешь, Алеша, все думала что ты на меня сердишься за третьеводнишнее, за барышню-то. Собака я была, вотъ что.... Только все-таки хорошо оно что такъ произошло. И дурно оно было и хорошо оно было, вдумчиво усмхнулась вдругъ Грушенька и какая-то жесто кая черточка мелькнула вдругъ въ ея усмшк. Ч Митя сказывалъ что кричала: "Плетьми ее надо!" Разобидла я тогда ее ужь очень. Зазвала меня, побдить хотла, шоколатомъ своимъ обольстить.... Нтъ, оно хо рошо что такъ произошло, усмхнулась она опять. Ч Да вотъ боюсь все что ты осердился...

Ч А вдь и впрямь, съ серiознымъ удивленiемъ ввернулъ вдругъ Ракитинъ. Ч Вдь она тебя, Алеша, въ самомъ дл боится, цыпленка этакаго.

Ч Это для тебя, Ракитка, онъ цыпленокъ, вотъ что.... потому что у тебя совсти нтъ, вотъ что! Я видишь, я люблю его душой, вотъ что!

Вришь Алеша что я люблю тебя всею душой?

Ч Ахъ ты безстыдница! Это она въ любви теб, Алексй, объясня ется!

Ч А что жь, и люблю.

Ч А офицеръ? А всточка золотая изъ Мокраго?

Ч То одно, а это другое.

Ч Вотъ какъ по бабьему выходитъ!

Ч Не зли меня, Ракитка, горячо подхватила Грушенька, Ч одно, а это другое. Я Алешу по иному люблю. Правда, Алеша, была у меня на тебя мысль хитрая прежде. Да вдь я низкая, я вдь неистовая, ну а въ другую минуту я бывало, Алеша, на тебя какъ на совсть мою смотрю.

Все думаю: "вдь ужь какъ такой меня скверную презирать теперь дол женъ." И третьяго дня это думала какъ отъ барышни сюда бжала. Дав но я тебя замтила такъ Алеша, и Митя знаетъ, ему говорила. Вотъ Ми тя такъ понимаетъ. Вришь-ли иной разъ право, Алеша, смотрю на тебя и стыжусь, всее себя стыжусь.... И какъ это я объ теб думать стала и съ которыхъ поръ, не знаю и не помню...

Вошла еня и поставила на столъ подносъ, на немъ откупоренную бутылку и три налитые бокала.

Ч Шампанское принесли! прокричилъ Ракитинъ, Ч возбуждена ты, Аграфена Александровна, и вн себя. Бокалъ выпьешь, танцовать пойдешь. Э-эхъ;

и того не сумли сдлать, прибавилъ онъ разглядывая шампанское. Ч Въ кухн старуха разлила, и бутылку безъ пробки при несли, и теплое. Ну давай хоть такъ...

Онъ подошелъ къ столу, взялъ бокалъ, выпилъ залпомъ и налилъ себ другой.

Ч На шампанское-то не часто нарвешься, проговорилъ онъ обли зываясь, Ч нутка Алеша, бери бокалъ, покажи себя. За что же намъ пить? за райскiя двери? Бери Груша бокалъ, пей и ты за райскiя двери.

Ч За какiя это райскiя двери?

Она взяла бокалъ, Алеша взялъ свой, отпилъ глотокъ и поставилъ бокалъ назадъ.

Ч Нтъ, ужь лучше не надо! улыбнулся онъ тихо.

Ч А хвалился! крикнулъ Ракитинъ.

Ч Ну и я коли такъ не буду, подхватила Грушенька, Ч да и не хо чется. Пей, Ракитка, одинъ всю бутылку. Выпьетъ Алеша, и я тогда вы пью.

Ч Телячьи нжности пошли! поддразнилъ Ракитинъ. Ч А сама на колнкахъ у него сидитъ! У него положимъ горе, а у тебя что? Онъ про тивъ Бога своего взбунтовался, колбасу собирался жрать...

Ч Что такъ?

Ч Старецъ его померъ сегодня, старецъ Зосима, святой.

Ч Такъ умеръ старецъ Зосима! воскликнула Грушенька, Ч Госпо ди, а я того и не знала! Ч Она набожно перекрестилась. Ч Господи, да что же я, а я то у него на колнкахъ теперь сижу! вскинулась она вдругъ какъ въ испуг, мигомъ соскочила съ колнъ и пересла на ди ванъ. Алеша длинно съ удивленiемъ поглядлъ на нее и на лиц его какъ-будто что засвтилось.

Ч Ракитинъ, проговорилъ онъ вдругъ громко и твердо, Ч не драз ни ты меня что я противъ Бога моего взбунтовался. Не хочу я злобы противъ тебя имть, а потому будь и ты добре. Я потерялъ такое со кровище какого ты никогда не имлъ, и ты теперь не можешь судить ме ня. Посмотри лучше сюда на нее: видлъ какъ она меня пощадила? Я шелъ сюда злую душу найти Ч такъ влекло меня самого къ тому, потому что я былъ подлъ и золъ, а нашелъ сестру искреннюю, нашелъ сокрови ще Ч душу любящую.... Она сейчасъ пощадила меня.... Аграфена Алек сандровна, я про тебя говорю. Ты мою душу сейчасъ возстановила.

У Алеши затряслись губы и стснилось дыханiе. Онъ остановился.

Ч Будто ужь такъ и спасла тебя! засмялся Ракитинъ злобно. Ч А она тебя проглотить хотла, знаешь ты это?

Ч Стой, Ракитка! вскочила вдругъ Грушенька, Ч молчите вы оба.

Теперь я все скажу: ты Алеша молчи, потому что отъ твоихъ такихъ словъ меня стыдъ беретъ, потому что я злая, а не добрая, Ч вотъ я ка кая. А ты Ракитка молчи потому что ты жешь. Была такая подлая мысль что хотла его проглотить, а теперь ты жешь, теперь вовсе не то... и чтобъ я тебя больше совсмъ не слыхала Ракитка! Все это Гру шенька проговорила съ необыкновеннымъ волненiемъ.

Ч Ишь вдь оба бсятся! прошиплъ Ракитинъ съ удивленiемъ разсматривая ихъ обоихъ, Ч какъ помшанные, точно я въ сумашедшiй домъ попалъ. Разслабли обоюдно, плакать сейчасъ начнутъ!

Ч И начну плакать, и начну плакать! приговаривала Грушенька, Ч онъ меня сестрой своей назвалъ, и я никогда того впредь не забуду!

Только вотъ что, Ракитка, я хоть и злая, а все-таки я луковку подала.

Ч Каку таку луковку? Фу, чортъ, да и впрямь помшались!

Ракитинъ удивлялся на ихъ восторженность и обидчиво злился, хо тя и могъ бы сообразить что у обоихъ какъ разъ сошлось все что могло потрясти ихъ души такъ, какъ случается это не часто въ жизни. Но Ра китинъ, умвшiй весьма чувствительно понимать все что касалось его самого, былъ очень грубъ въ пониманiи чувствъ и ощущенiй ближнихъ своихъ, Ч отчасти по молодой неопытности своей, а отчасти и по вели кому своему эгоизму.

Ч Видишь, Алешечка, нервно разсмялась вдругъ Грушенька, об ращаясь къ нему, Ч это я Ракитк похвалилась что луковку подала, а теб не похвалюсь, я теб съ иной цлью это скажу. Это только басня, но она хорошая басня, я ее, еще дитей была, отъ моей Матрены, что те перь у меня въ кухаркахъ служитъ, слышала. Видишь какъ это: "Жила была одна баба злющая-презлющая, и померла. И не осталось посл нея ни одной добродтели. Схватили ее черти и кинули въ огненное озеро. А Ангелъ-Хранитель ея стоитъ да и думаетъ: какую бы мн такую добродтель ея припомнить чтобы Богу сказать. Вспомнилъ и говоритъ Богу: она, говоритъ, въ огород луковку выдернула и нищенк подала.

И отвчаетъ ему Богъ: возьми жь ты, говоритъ, эту самую луковку, про тяни ей въ озеро, пусть ухватится и тянется, и коли вытянешь ее вонъ изъ озера, то пусть въ рай идетъ, а оборвется луковка, то тамъ и оста ваться баб гд теперь. Побжалъ Ангелъ къ баб, протянулъ ей лу ковку: на, говоритъ, баба, схватись и тянись. И сталъ онъ ее осторожно тянуть, и ужь всю было вытянулъ, да гршники прочiе въ озер, какъ увидали что ее тянутъ вонъ, и стали вс за нее хвататься чтобъ и ихъ вмст съ нею вытянули. А баба-то была злющая презлющая, и почала она ихъ ногами брыкать: "Меня тянутъ, а не васъ, моя луковка, а не ва ша." Только что она это выговорила, луковка-то и порвалась. И упала баба въ озеро и горитъ по сей день. А Ангелъ заплакалъ и отошелъ.

Вотъ она эта басня, Алеша, наизусть запомнила, потому что сама я и есть эта самая баба злющая. Ракитк я похвалилась что луковку подала, а теб иначе скажу: всего-то я луковку какую-нибудь во всю жизнь мою подала, всего только на мн и есть добродтели. И не хвали ты меня посл того, Алеша, не почитай меня доброю, злая я, злющая-презлющая, а будешь хвалить, въ стыдъ введешь. Эхъ, да ужь покаюсь совсмъ.

Слушай Алеша: я тебя столь желала къ себ залучить и столь пристава ла къ Ракитк что ему двадцать пять рублей пообщала, если тебя ко мн приведетъ. Стой, Ракитка, жди! Она быстрыми шагами подошла къ столу, отворила ящикъ, вынула портмоне, а изъ него двадцатипятируб левую кредитку.

Ч Экой вздоръ! Экой вздоръ! восклицалъ озадаченный Ракитинъ.

Ч Принимай, Ракитка, долгъ, не бось не откажешься, самъ про силъ. Ч И швырнула ему кредитку.

Ч Еще-бъ отказаться, пробасилъ Ракитинъ, видимо сконфузив шись, но молодцовато прикрывая стыдъ, Ч это намъ вельми на руку бу детъ, дураки и существуютъ въ профитъ умному человку.

Ч А теперь молчи Ракитка, теперь все что буду говорить не для твоихъ ушей будетъ. Садись сюда въ уголъ и молчи, не любишь ты насъ и молчи.

Ч Да за что мн любить-то васъ? не скрывая уже злобы, огрыз нулся Ракитинъ. Ч Двадцатипятирублевую кредитку онъ сунулъ въ карманъ и предъ Алешей ему было ршительно стыдно. Онъ разчиты валъ получить плату посл, такъ чтобы тотъ и не узналъ, а теперь отъ стыда озлился. До сей минуты онъ находилъ весьма политичнымъ не очень противорчить Грушеньк несмотря на вс ея щелчки, ибо видно было что она имла надъ нимъ какую-то власть. Но теперь и онъ раз сердился:

Ч Любятъ за что нибудь, а вы что мн сдлали оба?

Ч А ты ни за что люби, вотъ какъ Алеша любитъ.

Ч А чмъ онъ тебя любитъ, и что онъ теб такого показалъ что ты носишься?

Грушенька стояла среди комнаты, говорила съ жаромъ и въ голос ея послышались истерическiя нотки.

Ч Молчи, Ракитка, не понимаешь ты ничего у насъ! И не смй ты мн впредь ты говорить, не хочу теб позволять, и съ чего ты такую смлость взялъ, вотъ что! Садись въ уголъ и молчи какъ мой лакей. А теперь Алеша всю правду чистую теб одному скажу чтобы ты видлъ какая я тварь! Не Ракитк, а теб говорю. Хотла я тебя погубить, Алеша, правда это великая, совсмъ положила;

до того хотла что Ра китку деньгами подкупила чтобы тебя привелъ. И изъ чего такого я такъ захотла? Ты, Алеша, и не зналъ ничего, отъ меня отворачивался, пройдешь Ч глаза опустишь, а я на тебя сто разъ до сего глядла, всхъ спрашивать объ теб начала. Лицо твое у меня въ сердц оста лось: "Презираетъ онъ меня, думаю, посмотрть даже на меня не захо четъ." И такое меня чувство взяло подъ конецъ что сама себ удивля юсь: чего я такого мальчика боюсь? Проглочу его всего и смяться буду.

Обозлилась совсмъ. Вришь ли тому: никто-то здсь не сметъ сказать и подумать чтобъ къ Аграфен Александровн за худымъ этимъ дломъ придти;

старикъ одинъ только тутъ у меня, связана я ему и продана, са тана насъ внчалъ, за то изъ другихъ Ч никто. Но на тебя глядя поло жила: его проглочу. Проглочу и смяться буду. Видишь какая я злая собака, которую ты сестрой своею назвалъ! Вотъ теперь прiхалъ этотъ обидчикъ мой, сижу теперь и жду всти. А знаешь чмъ былъ мн этотъ обидчикъ? Пять тъ тому какъ завезъ меня сюда Кузьма, Ч такъ я си жу бывало, отъ людей хоронюсь чтобъ меня не видали и не слыхали, то ненькая, глупенькая, сижу да рыдаю, ночей напролетъ не сплю Ч ду маю: "И ужь гд жь онъ теперь, мой обидчикъ? Смется должно-быть съ другою надо мной, и ужь я жь его, думаю, только бы увидть его, встртить когда: то ужь я жь ему отплачу, ужь я жь ему отплачу!" Но чью въ темнот рыдаю въ подушку и все это передумаю, сердце мое раз дираю нарочно, злобой его утоляю: "Ужь я жь ему, ужь я жь ему отпла чу!" Такъ бывало и закричу въ темнот. Да какъ вспомню вдругъ что ничего-то я ему не сдлаю, а онъ-то надо мной смется теперь, а можетъ и совсмъ забылъ и не помнитъ, такъ кинусь съ постели на полъ, заль юсь безсильною слезой и трясусь-трясусь до разсвта. Поутру встану зле собаки, рада весь свтъ проглотить. Потомъ что жь ты думаешь:

стала я капиталъ копить, безъ жалости сдлалась, растолстла, Ч поумнла ты думаешь, а? Такъ вотъ нтъ же, никто того не видитъ и не знаетъ во всей вселенной, а какъ сойдетъ мракъ ночной, все также какъ и двченкой, пять тъ тому, лежу иной разъ, скрежещу зубами и всю ночь плачу: "Ужь я жь ему, да ужь я жь ему," думаю! Слышалъ ты это все? Ну такъ какъ же ты теперь понимаешь меня: мсяцъ тому прихо дитъ ко мн вдругъ это самое письмо: детъ онъ, овдовлъ, со мной по видаться хочетъ. Духъ у меня тогда весь захватило, Господи, да вдругъ и подумала: а прiдетъ да свистнетъ мн, позоветъ меня, такъ я какъ собаченка къ нему поползу битая, виноватая! Думаю это я и сама себ не врю: "Подлая я аль не подлая, побгу я къ нему аль не побгу?" И такая меня злость взяла теперь на самое себя во весь этотъ мсяцъ что хуже еще чмъ пять тъ тому. Видишь ли теперь, Алеша, какая я не истовая, какая я яростная, всю теб правду выразила! Митей забавля лась чтобы къ тому не бжать. Молчи, Ракитка, не теб меня судить, не теб говорила. Я теперь до вашего прихода лежала здсь, ждала, дума ла, судьбу мою всю разршала, и никогда вамъ не узнать что у меня въ сердц было. Нтъ, Алеша, скажи своей барышн чтобъ она за третье воднишнее не сердилась!.. И не знаетъ никто во всемъ свт каково мн теперь, да и не можетъ знать... Потому я можетъ-быть сегодня туда съ собой ножъ возьму, я еще того не ршила...

И вымолвивъ это "жалкое" слово, Грушенька вдругъ не выдержала, не докончила, закрыла лицо руками, бросилась на диванъ въ подушки и зарыдала какъ малое дитя. Алеша всталъ съ мста и подошелъ къ Раки тину.

Ч Миша, проговорилъ онъ, Ч не сердись. Ты обиженъ ею, но не сердись. Слышалъ ты ее сейчасъ? Нельзя съ души человка столько спрашивать, надо быть милосердне...

Алеша проговорилъ это въ неудержимомъ порыв сердца. Ему надо было высказаться и онъ обратился къ Ракитину. Еслибъ не было Раки тина, онъ сталъ бы восклицать одинъ. Но Ракитинъ поглядлъ насмшливо и Алеша вдругъ остановился.

Ч Это тебя твоимъ старцемъ давеча зарядили и теперь ты своимъ старцемъ въ меня и выпалилъ, Алешенька Божiй человчекъ, съ нена вистною улыбкой проговорилъ Ракитинъ.

Ч Не смйся, Ракитинъ, не усмхайся, не говори про покойника:

онъ выше всхъ кто былъ на земл! съ плачемъ въ голос прокричалъ Алеша. Ч Я не какъ судья теб всталъ говорить, а самъ какъ послднiй изъ подсудимыхъ. Кто я предъ нею? Я шелъ сюда чтобы погибнуть и го ворилъ: "пусть, пусть!" и это изъ-за моего малодушiя, а она, черезъ пять тъ мфки, только-что кто-то первый пришелъ и ей искреннее слово сказалъ Ч все простила, все забыла и плачетъ! Обидчикъ ея воротился, зоветъ ее, и она все прощаетъ ему и спшитъ къ нему въ радости, и не возьметъ ножа, не возьметъ! нтъ, я не таковъ. Я не знаю таковъ ли ты, Миша, но я не таковъ! Я сегодня, сейчасъ этотъ урокъ получилъ... Она выше любовью чмъ мы... Слышалъ ли ты отъ нея прежде то что она разказала теперь? Нтъ, не слышалъ;

еслибы слышалъ, то давно бы все понялъ... и другая обиженная третьяго дня, и та пусть проститъ ее! И проститъ коль узнаетъ... и узнаетъ... Эта душа еще не примиренная, на до щадить ее... въ душ этой можетъ-быть сокровище...

Алеша замолкъ потому что ему перескло дыханiе. Ракитинъ, не смотря на всю свою злость, глядлъ съ удивленiемъ. Никогда не ожи далъ онъ отъ тихаго Алеши такой тирады.

Ч Вотъ адвокатъ проявился! Да ты влюбился въ нее что ли? Агра фена Александровна, вдь постникъ-то нашъ и впрямь въ тебя влюбился, побдила! прокричалъ онъ съ наглымъ смхомъ.

Грушенька подняла съ подушки голову и поглядла на Алешу съ умиленною улыбкой, засiявшею на ея какъ-то вдругъ распухшемъ отъ сейчашнихъ слезъ лиц.

Ч Оставь ты его, Алеша, херувимъ ты мой, видишь онъ какой, на шелъ кому говорить. Я, Михаилъ Осиповичъ, обратилась она къ Раки тину, Ч хотла было у тебя прощенiя попросить за то что обругала тебя, да теперь опять не хочу. Алеша, поди ко мн, сядь сюда, манила она его съ радостною улыбкой, вотъ такъ, вотъ садись сюда, скажи ты мн (она взяла его за руку и заглядывала ему улыбаясь въ лицо), Ч скажи ты мн: люблю я того или нтъ? Обидчика-то моего, люблю или нтъ? Ле жала я до васъ здсь въ темнот, все допрашивала сердце: люблю я того или нтъ? Разрши ты меня, Алеша, время пришло, что положишь такъ и будетъ. Простить мн его или нтъ?

Ч Да вдь ужь простила, улыбаясь проговорилъ Алеша.

Ч А и впрямь простила, вдумчиво произнесла Грушенька. Ч Экое вдь подлое сердце! За подлое сердце мое! схватила она вдругъ со стола бокалъ, разомъ выпила, подняла его и съ розмаха бросила на полъ. Бо калъ разбился и зазвенлъ. Какая-то жестокая черточка мелькнула въ ея улыбк.

Ч А вдь можетъ еще и не простила, какъ-то грозно проговорила она, опустивъ глаза въ землю, какъ будто одна сама съ собой говорила.

Ч Можетъ еще только собирается сердце простить. Поборюсь еще съ сердцемъ-то. Я, видишь Алеша, слезы мои пятилтнiя страхъ полюби ла... Я можетъ только обиду мою и полюбила, а не его вовсе!

Ч Ну не хотлъ бы я быть въ его кож! прошиплъ Ракитинъ.

Ч И не будешь, Ракитка, никогда въ его кож не будешь. Ты мн башмаки будешь шить, Ракитка, вотъ я тебя на какое дло употреблю, а такой какъ я теб никогда не видать... Да и ему можетъ не увидать...

Ч Ему-то? А нарядилась-то зачмъ? эхидно поддразнилъ Раки тинъ.

Ч Не кори меня нарядомъ, Ракитка, не знаешь еще ты всего моего сердца! Захочу и сорву нарядъ, сейчасъ сорву, сiю минуту, звонко про кричала она. Ч Не знаешь ты для чего этотъ нарядъ, Ракитка! Можетъ выйду къ нему и скажу: "Видалъ ты меня такую, аль нтъ еще?" Ч Вдь онъ меня семнадцатилтнюю, тоненькую, чахоточную плаксу оставилъ.

Да подсяду къ нему, да обольщу, да разожгу его: "Видалъ ты какова я теперь, скажу, ну такъ и оставайся при томъ, милостивый государь, по усамъ текло, а въ ротъ не попало!" Ч вотъ вдь къ чему можетъ этотъ нарядъ, Ракитка, закончила Грушенька со злобнымъ смшкомъ. Ч Не истовая я, Алеша, яростная. Сорву я мой нарядъ, изувчу я себя, мою красоту, обожгу себ лицо и разржу ножомъ, пойду милостыню про сить. Захочу и не пойду я теперь никуда и ни къ кому, захочу завтра же отошлю Кузьм все что онъ мн подарилъ и вс деньги его, а сама на всю жизнь работницей поденной пойду!.. Думаешь не сдлаю я того, Ра китка, не посмю сдлать? Сдлаю, сдлаю, сейчасъ могу сдлать, не раздражайте только меня... а того прогоню, тому шишъ покажу, тому меня не видать!

Послднiя слова она истерически прокричала, но не выдержала опять, закрыла руками лицо, бросилась въ подушку и опять затряслась отъ рыданiй. Ракитинъ всталъ съ мста:

Ч Пора, сказалъ онъ, Ч поздно, въ монастырь не пропустятъ.

Грушенька такъ и вскочила съ мста.

Ч Да неужто жь ты уходить, Алеша, хочешь! воскликнула она въ горестномъ изумленiи;

Ч да что жь ты надо мной теперь длаешь: всю воззвалъ, истерзалъ и опять теперь эта ночь, опять мн одной оставать ся!

Ч Не ночевать же ему у тебя? А коли хочетъ Ч пусть! Я и одинъ уйду! язвительно подшутилъ Ракитинъ.

Ч Молчи, злая душа, яростно крикнула ему Грушенька, Ч нико гда ты мн такихъ словъ не говорилъ какiя онъ мн пришелъ сказать.

Ч Что онъ такое теб сказалъ? раздражительно проворчалъ Раки тинъ.

Ч Не знаю я, не вдаю, ничего не вдаю что онъ мн такое ска залъ, сердцу сказалось, сердце онъ мн перевернулъ... Пожаллъ онъ меня первый, единый, вотъ что! Зачмъ ты, херувимъ, не приходилъ прежде, упала вдругъ она предъ нимъ на колни какъ бы въ изступленiи.

Ч Я всю жизнь такого какъ ты ждала, знала что кто-то такой придетъ и меня проститъ. Врила что и меня кто-то полюбитъ, гадкую, не за одинъ только срамъ!...

Ч Что я теб такого сдлалъ? умиленно улыбаясь отвчалъ Але ша, нагнувшись къ ней и нжно взявъ ее за руки, Ч луковку я теб по далъ, одну самую малую луковку, только только!...

И проговоривъ самъ заплакалъ. Въ эту минуту въ сняхъ вдругъ раздался шумъ, кто-то вошелъ въ переднюю;

Грушенька вскочила какъ бы въ страшномъ испуг. Въ комнату съ шумомъ и крикомъ вбжала еня.

Ч Барыня, голубушка, барыня, естафетъ прискакалъ! восклицала она весело и запыхавшись. Ч Тарантасъ изъ Мокраго за вами, Тимоей ямщикъ на тройк, сейчасъ новыхъ лошадей переложатъ... Письмо, письмо, барыня, вотъ письмо!

Письмо было въ ея рук и она все время пока кричала махала имъ по воздуху. Грушенька выхватила отъ нея письмо и поднесла къ свчк.

Это была только записочка, нсколько строкъ, въ одинъ мигъ она про чла ее.

Ч Кликнулъ! прокричала она вся блдная съ перекосившимся отъ болзненной улыбки лицомъ, Ч свистнулъ! Ползи собачонка!

Но только мигъ одинъ простояла какъ бы въ нершимости;

вдругъ кровь бросилась въ ея голову и залила ея щеки огнемъ.

Ч ду! воскликнула она вдругъ. Ч Пять моихъ тъ! Прощайте!

Прощай Алеша, ршена судьба... Ступайте, ступайте, ступайте отъ ме ня теперь вс, чтобъ я уже васъ не видала!... Полетла Грушенька въ новую жизнь... Не поминай меня лихомъ и ты, Ракитка. Можетъ на смерть иду! Ухъ! Словно пьяная!

Она вдругъ бросила ихъ и побжала въ свою спальню.

Ч Ну ей теперь не до насъ! проворчалъ Ракитинъ. Ч Идемъ, а то пожалуй опять этотъ бабiй крикъ пойдетъ, надоли ужь мн эти слез ные крики...

Алеша далъ себя машинально вывести. На двор стоялъ тарантасъ, выпрягали лошадей, ходили съ фонаремъ, суетились. Въ отворенныя во рота вводили свжую тройку. Но только что сошли Алеша и Ракитинъ съ крыльца какъ вдругъ отворилось окно изъ спальни Грушеньки и она звонкимъ голосомъ прокричала вслдъ Алеш:

Ч Алешечка, поклонись своему братцу Митеньк, да скажи ему чтобы не поминалъ меня, злодйку свою, лихомъ. Да передай ему тоже моими словами: "Подлецу досталась Грушенька, а не теб благородно му!" Да прибавь ему тоже что любила его Грушенька одинъ часокъ вре мени, только одинъ часокъ всего и любила, Ч такъ чтобъ онъ этотъ ча сокъ всю жизнь свою отселева помнилъ, такъ дескать Грушенька на всю жизнь теб заказала!...

Она закончила голосомъ полнымъ рыданiй. Окно захлопнулось.

Ч Гм, гм! промычалъ Ракитинъ смясь, Ч зарзала братца Ми теньку, да еще велитъ на всю жизнь свою помнить. Экое плотоядiе!

Алеша ничего не отвтилъ, точно и не слыхалъ;

онъ шелъ подл Ракитина скоро, какъ бы ужасно спша;

онъ былъ какъ бы въ забыть, шелъ машинально. Ракитина вдругъ что-то укололо, точно ранку его свжую тронули пальцемъ. Совсмъ не того ждалъ онъ давеча когда сводилъ Грушеньку съ Алешей;

совсмъ иное случилось, а не то чего бы ему очень хотлось.

Ч Полякъ онъ, ея офицеръ этотъ, заговорилъ онъ опять сдержи ваясь, Ч да и не офицеръ онъ вовсе теперь, онъ въ таможн чиновни комъ въ Сибири служилъ гд-то тамъ на Китайской границ, должно быть какой Поляченочекъ мозглявенькiй. Мсто говорятъ потерялъ.

Прослышалъ теперь что у Грушеньки капиталъ завелся, вотъ и вернул ся, Ч въ томъ и вс чудеса.

Алеша опять точно не слыхалъ. Ракитикъ не выдержалъ:

Ч Что жь, обратилъ гршницу? злобно засмялся онъ Алеш. Ч Блудницу на путь истины обратилъ? Семь бсовъ изгналъ, а? Вотъ они гд наши чудеса-то давешнiя, ожидаемыя, совершились!

Ч Перестань, Ракитинъ, со страданiемъ въ душ отозвался Алеша.

Ч Это ты теперь за двадцать пять рублей меня давешнихъ "прези раешь"? Продалъ дескать истиннаго друга. Да вдь ты не Христосъ, а я не Iуда.

Ч Ахъ, Ракитинъ, увряю тебя я и забылъ объ этомъ, воскликнулъ Алеша, Ч самъ ты сейчасъ напомнилъ...

Но Ракитинъ озлился уже окончательно.

Ч Да чортъ васъ дери всхъ и каждаго! завопилъ онъ вдругъ, Ч и зачмъ я, чортъ, съ тобою связался! Знать я тебя не хочу больше отсе лева. Пошелъ одинъ, вонъ твоя дорога!

И онъ круто повернулъ въ другую улицу, оставивъ Алешу одного во мрак. Алеша вышелъ изъ города и пошелъ полемъ къ монастырю.

IV.

Кана Галилейская.

Было уже очень поздно по монастырскому когда Алеша пришелъ въ скитъ;

его пропустилъ привратникъ особымъ путемъ. Пробило уже де вять часовъ, Ч часъ общаго отдыха и покоя посл столь тревожнаго для всхъ дня. Алеша робко отворилъ дверь и вступилъ въ келью старца, въ которой теперь стоялъ гробъ его. Кром отца Паисiя, уединенно читав шаго надъ гробомъ Евангелiе, и юноши послушника Порфирiя, утом леннаго вчерашнею ночною бесдой и сегодняшнею суетой, и спавшаго въ другой комнат на полу своимъ крпкимъ молодымъ сномъ, въ кельи никого не было. Отецъ Паисiй, хоть и слышалъ что вошелъ Алеша, но даже и не посмотрлъ въ его сторону. Алеша повернулъ вправо отъ двери въ уголъ, сталъ на колни и началъ молиться. Душа его была пе реполнена, но какъ-то смутно, и ни одно ощущенiе не выдлялось слиш комъ сказываясь, напротивъ одно вытсняло другое въ какомъ-то ти хомъ, ровномъ коловращенiи. Но сердцу было сладко и, странно, Алеша не удивлялся тому. Опять видлъ онъ предъ собою этотъ гробъ, этого закрытаго кругомъ драгоцннаго ему мертвеца, но плачущей, ноющей, мучительной жалости не было въ душ его какъ давеча утромъ. Предъ гробомъ, сейчасъ войдя, онъ палъ какъ предъ святыней, но радость, ра дость сiяла въ ум его и въ сердц его. Одно окно кельи было отперто, воздухъ стоялъ свжiй и холодноватый, Ч "значитъ духъ сталъ еще сильне коли ршились отворить окно", подумалъ Алеша. Но и эта мысль о тлетворномъ дух, казавшаяся ему еще только давеча столь ужасною и безславною, не подняла теперь въ немъ давешней тоски и да вешняго негодованiя. Онъ тихо началъ молиться, но вскор самъ почув ствовалъ что молится почти машинально. Обрывки мыслей мелькали въ душ его, загорались какъ звздочки и тутъ же гасли смняясь другими, но за то царило въ душ что-то цлое, твердое, утоляющее, и онъ созна валъ это самъ. Иногда онъ пламенно начиналъ молитву, ему такъ хотлось благодарить и любить... Но начавъ молитву переходилъ вдругъ на что нибудь другое, задумывался, забывалъ и молитву и то чмъ пре рвалъ ее. Сталъ было слушать что читалъ отецъ Паисiй, но утомленный очень мало-по-малу началъ дремать...

"И въ третiй день бракъ бысть въ ан Галiлейстй читалъ отецъ Паисiй, и б Мати Iисусова ту. Званъ же бысть Iисусъ и учени цы его на бракъ."

Ч Бракъ? Что это... бракъ... неслось какъ вихрь въ ум Алеши, Ч у ней тоже счастье... похала на пиръ... Нтъ, она не взяла ножа, не взяла ножа... Это было только "жалкое" слово... Ну... жалкiя слова надо прощать, непремнно. Жалкiя слова тшатъ душу... безъ нихъ горе бы ло бы слишкомъ тяжело у людей. Ракитинъ ушелъ въ переулокъ. Пока Ракитинъ будетъ думать о своихъ обидахъ онъ будетъ всегда уходить въ переулокъ... А дорога... дорога-то большая, прямая, свтлая, хрусталь ная и солнце въ конц ея... А?... что читаютъ?

".....И не доставшу вiну, глагола Мати Iисусова къ Нему: вiна не имутъ"... слышалось Алеш.

Ч Ахъ да, я тутъ пропустилъ, а не хотлъ пропускать, я это мсто люблю: Это Кана Галилейская, первое чудо... Ахъ это чудо, ахъ это ми лое чудо! Не горе, а радость людскую постилъ Христосъ въ первый разъ сотворяя чудо, радости людской помогъ... "Кто любитъ людей, тотъ и радость ихъ любитъ"... Это повторялъ покойникъ поминутно, это одна изъ главнйшихъ мыслей его была... Безъ радости жить нельзя, гово ритъ Митя... Да, Митя... Все что истинно и прекрасно всегда полно всепрощенiя, Ч это опять-таки онъ говорилъ...

".....Глагола ей Iисусъ: что есть Мн и теб жено;

не у прiиде часъ Мой. Глагола Мати Его слугамъ: еже аще глаголетъ вамъ, сотво рите".

Ч Сотворите... Радость, радость какихъ-нибудь бдныхъ, очень бдныхъ людей... Ужь конечно бдныхъ коли даже на свадьбу вина не достало... Вонъ пишутъ историки что около озера Генисаретскаго и во всхъ тхъ мстахъ разселено было тогда самое бднйшее населенiе какое только можно вообразить... И знало же другое великое сердце другаго великаго существа бывшаго тутъ же, Матери Его, что не для одного лишь великаго страшнаго подвига Своего сошелъ Онъ тогда, а что доступно сердцу Его и простодушное немудрое веселiе какихъ нибудь темныхъ, темныхъ и не хитрыхъ существъ, ласково позвавшихъ Его на убогiй бракъ ихъ. "Не пришелъ еще часъ Мой," онъ говоритъ съ тихою улыбкой (непремнно улыбнулся ей кротко)... Въ самомъ дл, неужто для того чтобъ умножать вино на бдныхъ свадьбахъ сошелъ Онъ на землю? А вотъ пошелъ же и сдлалъ же по Ея просьб... Ахъ онъ опять читаетъ:

".....Глагола имъ Iисусъ: наполните водоносы воды, и наполниша ихъ до верха.

" И глагола имъ: почерпите нын и принесите архiтрiклiнови, и принесоша.

"Якоже вкуси архiтрiклiнъ вiна бывшаго отъ воды, и не вдяше откуду есть: слуги же вдяху почерпшiи воду: пригласи жениха архiтрiклiнъ.

"И глагола ему: всякъ человкъ прежде доброе вiно полагаетъ, и егда упiются, тогда хуждшее: ты же соблюлъ еси доброе вiно досел."

Ч Но что это, что это? Почему раздвигается комната... Ахъ да...

вдь это бракъ, свадьба... да конечно. Вотъ и гости, вотъ и молодые си дятъ и веселая толпа и... гд же премудрый Архитриклинъ? Но кто это?

Кто? Опять раздвинулась комната... Кто встаетъ тамъ изъ-за большаго стола? Какъ... И онъ здсь? Да вдь онъ во гроб... Но онъ и здсь...

всталъ, увидалъ меня, идетъ сюда... Господи!...

Да, къ нему, къ нему подошелъ онъ, сухенькiй старичокъ, съ мел кими морщинками на лиц, радостный и тихо смющiйся. Гроба ужь нтъ, и онъ въ той же одежд какъ и вчера сидлъ съ ними когда собра лись къ нему гости. Лицо все открытое, глаза сiяютъ. Какъ же это, онъ стало-быть тоже на пир, тоже званый на бракъ въ Кан Галилейской...

Ч Тоже, милый, тоже званъ, званъ и призванъ, раздается надъ нимъ тихiй голосъ. Ч Зачмъ сюда схоронился что не видать тебя...

пойдемъ и ты къ намъ.

Голосъ его, голосъ старца Зосимы... Да и какъ же не онъ коль зо ветъ? Старецъ приподнялъ Алешу рукой, тотъ поднялся съ колнъ.

Ч Веселимся, продолжаетъ сухенькiй старичокъ, Ч пьемъ вино новое, вино радости новой, великой;

видишь сколько гостей? Вотъ и же нихъ и невста, вотъ и премудрый Архитриклинъ, вино новое пробуетъ.

Чего дивишься на меня? Я луковку подалъ вотъ и я здсь. И многiе здсь только по луковк подали, по одной только маленькой луковк...

Что наши дла? И ты тихiй и ты кроткiй мой мальчикъ и ты сегодня лу ковку сумлъ подать алчущей. Начинай милый, начинай кроткiй дло свое!... А видишь ли Солнце наше, видишь ли ты Его?

Ч Боюсь... не смю глядть... прошепталъ Алеша.

Ч Не бойся Его. Страшенъ величiемъ предъ нами, ужасенъ высо тою Своею, но милостивъ безконечно, намъ изъ любви уподобился и ве селится съ нами, воду въ вино превращаетъ чтобы не прескалась ра дость гостей, новыхъ гостей ждетъ, новыхъ безпрерывно зоветъ и уже на вки вковъ. Вонъ и вино несутъ новое, видишь сосуды несутъ...

Что-то горло въ сердц Алеши, что-то наполнило его вдругъ до боли, слезы восторга рвались изъ души его... Онъ простеръ руки, вскрикнулъ и проснулся...

Опять гробъ, отворенное окно и тихое, важное, раздльное чтенiе Евангелiя. Но Алеша уже не слушалъ что читаютъ. Странно, онъ за снулъ на колняхъ, а теперь стоялъ на ногахъ, и вдругъ, точно сорвав шись съ мста, тремя твердыми скорыми шагами подошелъ вплоть ко гробу. Даже задлъ плечомъ отца Паисiя и не замтилъ того. Тотъ на мгновенiе поднялъ было на него глаза отъ книги, но тотчасъ же отвелъ ихъ опять, понявъ что съ юношей что-то случилось странное. Алеша глядлъ съ полминуты на гробъ, на закрытаго, недвижимаго, протяну таго въ гробу мертвеца, съ иконой на груди и съ куколемъ съ восьмико нечнымъ крестомъ на голов. Сейчасъ только онъ слышалъ голосъ его и голосъ этотъ еще раздавался въ его ушахъ. Онъ еще прислушивался, онъ ждалъ еще звуковъ... но вдругъ круто повернувшись вышелъ изъ кельи.

Онъ не остановился и на крылечк, но быстро сошелъ внизъ. Пол ная восторгомъ душа его жаждала свободы, мста, широты. Надъ нимъ широко, необозримо опрокинулся небесный куполъ полный тихихъ сiяющихъ звздъ. Съ зенита до горизонта двоился еще неясный Млеч ный Путь. Свжая и тихая до неподвижности ночь облегла землю.

Блыя башни и золотыя главы собора сверкали на яхонтовомъ неб.

Осеннiе роскошные цвты въ клумбахъ около дома заснули до утра.

Тишина земная какъ бы сливалась съ небесною, тайна земная соприка салась со звздною... Алеша стоялъ, смотрлъ, и вдругъ, какъ подко шенный, повергся на землю.

Онъ не зналъ для чего обнималъ ее, онъ не давалъ себ отчета по чему ему такъ неудержимо хотлось цловать ее, цловать ее всю, но онъ цловалъ ее плача, рыдая и обливая своими слезами, и изступленно клялся любить ее, любить во вки вковъ. "Облей землю слезами радости твоея и люби сiи слезы твои..." прозвенло въ душ его. О чемъ плакалъ онъ? О, онъ плакалъ въ восторг своемъ даже и объ этихъ звздахъ ко торыя сiяли ему изъ бездны и "не стыдился изступленiя сего". Какъ буд то нити ото всхъ этихъ безчисленныхъ мiровъ Божiихъ сошлись разомъ въ душ его и она вся трепетала "соприкасаясь мiрамъ инымъ". Про стить хотлось ему всхъ и за все, и просить прощенiя, о! не себ, а за всхъ, за все и за вся, а "за меня и другiе просятъ", прозвенло опять въ душ его. Но съ каждымъ мгновенiемъ онъ чувствовалъ явно и какъ бы осязательно какъ что-то твердое и незыблемое, какъ этотъ сводъ небес ный, сходило въ душу его. Какая-то какъ бы идея воцарялась въ ум его Ч и уже на всю жизнь и на вки вковъ. Палъ онъ на землю слабымъ юношей, а всталъ твердымъ на всю жизнь бойцомъ, и созналъ и почувст вовалъ это вдругъ, въ ту же минуту своего восторга. И никогда, никогда не могъ забыть Алеша во всю жизнь свою потомъ этой минуты. "Кто-то постилъ мою душу въ тотъ часъ", говорилъ онъ потомъ съ твердою врой въ слова свои...

Черезъ три дня онъ вышелъ изъ монастыря, что согласовалось и со словомъ покойнаго старца его, повелвшаго ему "пребывать въ мiру".

К Н И Г А О С Ь М А Я.

К Н И Г А О С Ь М А Я.

М И Т Я.

М И Т Я.

I.

Кузьма Самсоновъ.

А Дмитрiй едоровичъ, которому Грушенька, улетая въ новую жизнь, "велла" передать свой послднiй привтъ и заказала помнить на вки часокъ ея любви, былъ въ эту минуту, ничего не вдая о проис шедшемъ съ нею, тоже въ страшномъ смятенiи и хлопотахъ. Въ послднiе два дня онъ былъ въ такомъ невообразимомъ состоянiи что дйствительно могъ заболть воспаленiемъ въ мозгу, какъ самъ потомъ говорилъ. Алеша наканун не могъ разыскать его утромъ, а братъ Иванъ въ тотъ же день не могъ устроить съ нимъ свиданiя въ трактир.

Хозяева квартирки въ которой онъ квартировалъ скрыли по его приказу слды его. Онъ же въ эти два дня буквально метался во вс стороны, "борясь со своею судьбой и спасая себя", какъ онъ самъ потомъ выразил ся, и даже на нсколько часовъ слеталъ по одному горячему длу вонъ изъ города, несмотря на то что страшно было ему узжать, оставляя Грушеньку хоть на минутку безъ глаза надъ нею. Все это въ послдствiи выяснилось въ самомъ подробномъ и документальномъ вид, но теперь мы намтимъ фактически лишь самое необходимое изъ исторiи этихъ ужасныхъ двухъ дней въ его жизни, предшествовавшихъ страш ной катастроф, такъ внезапно разразившейся надъ судьбой его.

Грушенька хоть и любила его часочекъ истинно и искренно, это правда, но и мучила же его въ то же время иной разъ дйствительно жестоко и безпощадно. Главное въ томъ что ничего-то онъ не могъ раз гадать изъ ея намренiй;

выманить же лаской или силой не было тоже возможности: не далась бы ни за что, а только бы разсердилась и отвер нулась отъ него вовсе, это онъ ясно тогда понималъ. Онъ подозрвалъ тогда весьма врно что она и сама находится въ какой-то борьб, въ ка кой-то необычайной нершительности, на что-то ршается и все ршиться не можетъ, а потому и не безъ основанiя предполагалъ, зами рая сердцемъ, что минутами она должна была просто ненавидть его съ его страстью. Такъ можетъ-быть и было, но объ чемъ именно тосковала Грушенька, того онъ все-таки не понималъ. Собственно для него весь вопросъ его мучившiй складывался лишь въ два опредленiя: "или онъ, Митя, или едоръ Павловичъ". Тутъ кстати нужно обозначить одинъ твердый фактъ: онъ вполн былъ увренъ что едоръ Павловичъ непремнно предложитъ (если ужь не предложилъ) Грушеньк закон ный бракъ, и не врилъ ни минуты что старый сластолюбецъ надется отдлаться лишь тремя тысячами. Это вывелъ Митя зная Грушеньку и ея характеръ. Вотъ почему ему и могло казаться временами что вся мука Грушеньки и вся ея нершимость происходитъ тоже лишь отъ того что она не знаетъ кого изъ нихъ выбрать и кто изъ нихъ будетъ ей выгодне.

О близкомъ же возвращенiи "офицера", то-есть того роковаго человка въ жизни Грушеньки, прибытiя котораго она ждала съ такимъ волненiемъ и страхомъ, онъ, странно это, въ т дни даже и не думалъ думать. Правда что Грушенька съ нимъ объ этомъ въ самые послднiе дни очень молчала. Однако ему было вполн извстно отъ нея же самой о письм полученномъ тою мсяцъ назадъ отъ этого бывшаго ея оболь стителя, было извстно отчасти и содержанiе письма. Тогда въ одну злую минутку Грушенька ему это письмо показала, но къ ея удивленiю письму этому онъ не придалъ почти никакой цны. И очень было бы трудно объяснить почему: можетъ-быть просто потому что самъ, угне тенный всмъ безобразiемъ и ужасомъ своей борьбы съ роднымъ отцомъ за эту женщину, онъ уже и предположить не могъ для себя ничего страшне и опасне, по крайней мр въ то время. Жениху же вдругъ выскочившему откуда-то посл пятилтняго исчезновенiя онъ просто даже не врилъ, и особенно тому что тотъ скоро прiдетъ. Да и въ са момъ этомъ первомъ письм "офицера", которое показали Митеньк, го ворилось о прiзд этого новаго соперника весьма неопредленно: пись мо было очень туманное, очень высокопарное и наполнено лишь чувст вительностью. Надо замтить что Грушенька въ тотъ разъ скрыла отъ него послднiя строчки письма, въ которыхъ говорилось нсколько опредленне о возвращенiи. Къ тому же Митенька вспоминалъ потомъ что въ ту минуту уловилъ какъ бы нкоторое невольное и гордое презрнiе къ этому посланiю изъ Сибири въ лиц самой Грушеньки.

Pages:     | 1 |   ...   | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 |   ...   | 15 |    Книги, научные публикации