Учебного пособия для высших учебных заведений

Вид материала

Документы

Содержание 2. Философские вопросы, — о чем они? 3. Из чего и как «рождается» философия? 4. Философия — это наука? 5. Чем отличается философское мировоззрение от религиозного? 6. Кто же такой философ? 7. Что стоит за плюрализмом (многообразием) философских систем и учений? 8. Есть ли прогресс в истории философии? 9. Как и почему возможна национальная философия? 10. Как, в чем объективируется (или «воплощается») философское знание? 11. Какому обществу нужна и какому не нужна философия? Исторические типы философии и философствования 2. Каковы критерии периодизации истории философии? 5. В чем отличительные особенности античной философии и каковы ее фундаментальные проблемы? Этапы античной философии. 6. Кто такие «Досократики» и в чем особенности их философствования? 7. Кто зке открыл «проблему человека» в философии: Софисты или Сократ? 8. Какие аспекты учения Платона обусловили его значение для западной философии? 9. В чем главное отличие философии Аристотеля от философии Платона? 10. В чем сущность эпикуреизма? 11. В чем сущность стоицизма? ... Полное содержание

Подобный материал:

• А. И. Кравченко Рекомендовано Министерством образования Российской Федерации в качестве, 7078.97kb.
• А. И. Кравченко Рекомендовано Министерством образования Российской Федерации в качестве, 6956.31kb.
• Практикум по курсу политология, 4815.55kb.
• Хрестоматия, 7637.69kb.
• А. В. Дмитриев, 4525.71kb.
• Учебное пособие допущен о министерством образования и науки Российской Федерации, 3988.52kb.
• Готовимся к экзамену, 4739.54kb.
• Теория и история, 4838.66kb.
• Методика чтения лекции 107 Практические, семинарские и лабораторные занятия в учебных, 5383.58kb.
• Учебное пособие для вузов, 7834.87kb.

РАЗДЕЛЫ ИЗ УЧЕБНОГО ПОСОБИЯ

ДЛЯ ВЫСШИХ УЧЕБНЫХ ЗАВЕДЕНИЙ

«ОСНОВЫ ФИЛОСОФИИ В ВОПРОСАХ И ОТВЕТАХ»

ИЗДАТЕЛЬСТВО «ФЕНИКС», 1997

Научный редактор: д.ф.н., проф. Несмеянов Е.Е.

Редакционная коллегия: д.ф.н., проф. Волков Ю.Г.; д.ф.н., проф. Матяш Т.П.


Раздел I

РОЛЬ ФИЛОСОФИИ В ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА И ОБЩЕСТВА

(Вопросы 1—11)

1. Почему, зачем человек философствует?

Господин Журден, герои комедии Мольера «Ме­щанин во дворянстве», с удивлением узнал (уже в доста­точно зрелом возрасте), что, оказывается, всю жизнь гово­рил прозой. «Феномен Журдена» еще больше применим к философии: философствуют все люди — даже те, кто ни­когда не слышал этого слова.

Великий философ Кант (XVIII в.) считал философию «естественной склонностью души». Ибо «не хлебом единым» живет человек: он стремится иногда и посмотреть на звез­ды, приподняться над обыденностью, взглянуть на мир и на себя как бы со стороны, задуматься о смысле, о конеч­ных целях происходящего. Каждый человек «немножко» философ, как и «немножко» поэт, «немножко» музыкант — что-то про себя сочиняет, что-то сам себе напевает. И если бы это было не так, не было бы ни стихов Пушкина, ни звуков Моцарта.

Если бы философия (философствование) не затраги­вали сокровенные струны души, не выражали высочайшие общественные интересы, не было бы ни Платона, ни Арис­тотеля, ни Гегеля, не могла бы возникнуть и развиться философия как теоретическая форма сознания, как само­сознание культуры. Профессиональная (литературно офор­мленная) философия, в отличие от стихийного, любитель­ского, «домашнего» философствования, опирается на со­бственные вековые традиции, хранит и постоянно переос­мысливает свою историю. На протяжении веков она разра­батывала определенный, только ей присущий способ аргу­ментации, принципы и приемы концептуального построе­ния и развития своего содержания, своих идей.

Древнегреческий философ Аристотель (IV век до н. э.) подчеркивал, что от философии не нужно ждать практи­ческой «пользы», т. е. решения частных, прикладных за­дач. Мы могли бы сказать так: философия — это не такти­ка, а стратегия человеческой жизни, она есть удел сво­бодного человека, она есть взгляд в вечность.

Л. Фейербах (XIX в.) полагал, что, философствуя, че­ловек выступает от имени всего своего рода, т. е. реализу­ет свою родовую, общественную сущность.

^ 2. Философские вопросы, — о чем они?

Философские вопросы — это вопросы не об объектах (природных или сотворенных людьми), а об от­ношении к ним человека. Не мир (сам по себе), а мир как обитель человеческой жизни — вот исходная точка зре­ния философского сознания.

Что я могу знать? Что должен делать? На что могу надеяться — именно в этих вопросах заключены, по Канту, высшие интересы человеческого разума. Философские во­просы — это вопросы о судьбе, предназначении человека в человечества.

Не философы придумывают эти вопросы. Их «приду­мывает» жизнь. Философы — в меру своих сил и способ­ностей — решают эти вечные, смысложизненные вопросы. Сам характер философских проблем таков, что простой, однозначный, окончательный результат их разрешения не возможен. Философские выводы всегда гипотетичны, но каждый шаг человеческой истории, каждый новый рубеж обретенного социального опыта открывают перед философ­ским разумом неведомые ранее грани действительности, дают возможность найти все более и более весомые аргу­менты в философских спорах.

Вопрос об отношении мышления к бытию является основным (высшим) вопросом философии, потому что жизнь, творчество как каждого человека, так и общества в целом есть диалектическое взаимодействие, взаимопереход противоположностей: материального и идеального, общес­твенного бытия и общественного сознания. Человек — ре­альный носитель и этого единства, и этого постоянно про­изводящегося противоречия (антиномии). На первый взгляд может показаться, что речь здесь идет о вещах сугубо отвлеченных (абстрактно-гносеологических). Но эти абстракции обретают весьма конкретное содержание в реальном процессе социальной жизни, в истории: могут ли люди изменить свою жизнь к лучшему? С чего начать — с изме­нения, преобразования внешних, материальных условий жизни или с перестройки духовной, с ломки и переделки собственного сознания? Или же то и другое должно осу­ществляться одновременно? Но как возможно это?

Философии (философских споров) нет там, где нет человеческих целей, человеческого присутствия. Или где люди не осознают ни свободы, ни ответственности. Фило­софские вопросы — это мировоззренческие вопросы, ответ на которые человек ищет не в преданиях предков (миф), не в вере в авторитет (религия), а в доводах и умозаключениях разума. Даже когда философ критикует разум, он делает это с помощью разума! Всякая философия (иррационалистическая в том числе) есть рациональность.


^ 3. Из чего и как «рождается» философия?

Уже древние философы указали на два таких источника. Важно подчеркнуть, что они отнюдь не исклю­чают, а дополняют друг друга. Один из них назвал Аристо­тель, другой — Сократ.

Все наше знание, считал Стагирит (Аристотель родился в г. Стагире), а философское зна­ние в особенности, обязано своим происхождением такой счастливой способности человека, как способность удив­ляться. Чем богаче, сложнее духовный мир личности, тем сильнее развита у ней эта способность: искренне, ес­тественно переживать радостное волнение от встречи с еще не познанным, не разгаданным. Словами Аристотеля вы­ражен оптимистический, рационалистический «дух Афин» — убежденность, глубокая вера человека в собствен­ные силы, в разумность мира и в возможность его позна­ния. Способность удивляться (любознательность) — драго­ценное свойство человека, наполняющее его жизнь высо­ким смыслом, ожиданием все больших и больших радос­тей от самой свободной игры ума, сближающей мысляще­го человека с Богом.

Так же, как здоровому, физически развитому челове­ку приятна игра мускулов, так и человеку умственно, нрав­ственно развитому приятна и даже жизненно необходима постоянная, непрерывная работа мысли. «Мыслю, — следовательно, существую», — говорит великий философ и уче­ный Декарт (XVII в.). Об интеллектуальном наслаждении как высшем благе, не сравнимом ни с какими другими бла­гами мира, говорили по-своему Спиноза и Гегель, Маркс и Эйнштейн. Маркс добавлял: духовно богатый человек — всегда нуждающийся человек, ибо он всегда жаждет эти богатства умножить. А Эйнштейн считал, что самой боль­шой и удивительной загадкой мира является то, что он пос­тижим разумом, познаваем.

Но человек не только познает мир. Он живет в нем. Человеческое отношение к миру (и к себе самому) есть переживание, а самым глубоким и сильным в нем яв­ляется переживание времени, т. е. конечности собствен­ного бытия, переживание неизбежности смерти. Именно смерть называет Сократ (V в. до н. э.) вдохновляющим ге­нием философии. Только человек (даже когда он молод и здоров) знает о неизбежности собственной смерти, и это знание заставляет его думать о смысле жизни — а это и есть философствование.

Все это придает философскому сознанию трагическую, но и возвышенную тональность. Трагизм философского со­знания (особенно ярко выраженный в философии Востока) не следует относить только к откровенно пессимистическим этическим и антропологическим учениям (А. Шопенгауэр, Э. Гартман). Трагичен и философский оптимизм, ибо он тоже открывает перед человеком суровую истину без прикрас:

жизнь есть борьба, а в борьбе неизбежны жертвы. Реализм философии рассчитан на мужественное принятие любого обоснованного разумом вывода, на полный отказ от иллюзий.

Вот почему чисто рационалистический, просветительс­кий взгляд на философию как на удовлетворение человечес­кой любознательности явно недостаточен. Он должен быть дополнен: философия – это ответ человека на вызов судьбы, поставившей его – смертное, но единственное в мире мыслящее существо – в положение «один на один» с бесконечной, безразличной по отношению к нему вселенной.

Чисто интеллектуальный источник философской мудрости – аристотелевское «удивление» – составил, развившись, научно-теоретическую компоненту философского знания. Второй источник (назовем его эмоционально-ценностным переживанием человеком себя и мира) роднит философию с религией и искусством, т.е. уже не с теоретическим, а с принципиально иным – духовно-практическим – способом, видом освоения человеком действительности. Специфика, уникальность философии состоит в том, что в ней (и только в ней) оба эти способа человеческой жизнеориентации — научно-теоретический и ценностный, практи­чески-духовный — объединены. Но каждый из них, как мы увидим ниже, сохраняет в этом единстве свою относитель­ную самостоятельность: теоретический вектор философии устремлен, по законам диалектической логики, к все более полному и всестороннему знанию; вектор эмоционально-ценностный (духовно-практический) сосредотачивает в себе нравственный, социальный опыт культуры народа, нации. Его выводы в каком-то смысле не зависят от времени, они вечны, как вечны, например, творения искусства.

Говоря словами Канта, в соотношении теоретического и практического разума первенство, примат принадлежит последнему. Это значит, что философские истины мало понять (и принять) умом. Их нужно еще и выстрадать сер­дцем. Тогда они становятся убеждением — такой цен­ностью, за которую люди готовы отдать жизнь. «Никто не умирал из-за онтологических проблем», — говорил фран­цузский философ и писатель А. Камю. За философские же истины (за убеждения) — умирают! Если бы философские истины были истинами отвлеченного знания, они бы рас­пространялись в мире чисто «книжным» путем (так и пред­ставляли себе дело просветители, считавшие, что смысл жизни можно так же объяснить человеку, как и математи­ческую теорему). Опыт, однако, свидетельствует о другом:

из одной социальной среды в другую возможен лишь эк­спорт философской информации, но не философских идей (убеждений). Чтобы это произошло, нужно, чтобы срав­нялся, сблизился социальный опыт этих культур, чтобы люди по обе стороны рубежа стали мучиться одними и теми же болями, теми же или похожими страданиями.

Говоря о специфике и характере философского знания, мы уже не один раз обращались к понятиям социального и духовного опыта. Это неизбежно, так как все наше знание (а не только знание философское) имеет в конечном счете один универсальный источник — человеческий опыт. Од­нако опыт, на который опирается философия — особого рода. Он отнюдь не есть та эмпирия, которая составляет материал для повседневной работы наших чувств. Он не есть ни наблюдение, ни эксперимент ученого (естествоис­пытателя). Никакая эмпирия, никакой эксперимент не мо­гут служить основой для всеохватывающих, предельно широких философских обобщений, что нередко истолко­вывается (скептиками, позитивистами) как аргумент про­тив самой возможности объективного, достоверного фило­софского знания, которое низводится тем самым на уро­вень только субъективных, необщезначимых мнений и предположений.

Не спасает положение и другой (тоже позитивистский) взгляд на философское знание как на простое «обобщение науки». Во-первых, такой взгляд неверен по чисто истори­ческим соображениям, так как философия намного старше науки (античная и средневековая философия не могла обоб­щать науку, которой тогда еще не было). Во-вторых, если бы философия могла только что-то обобщать, она бы не несла в себе нового знания, ценность ее в культуре была бы тогда минимальной. В действительности же философия, напротив, не отстает, а опережает науку. Как это возможно?

Ответить на этот вопрос — это значит ответить и на I вопрос: как возможно знание о всеобщем? Эмпирический опыт такое знание дать не может: сбор и накопление фак­тов всегда оставит процесс неполным, не завершенным. Но есть другой путь — диалектический. Он возможен потому, что в мире есть развитие, есть движение от простого к слож­ному, от низшего к высшему. Познавая высшие, развивающиеся формы, диалектический разум познает, тем самым, общую логику, общие законы движения, присущие не толь­ко самой этой форме, но и формам, ей предшествующим. Высшее есть «закон» для низшего, из которого это выро­сло, развилось. Законы, действующие на самом высоком уровне эволюции, являются общими для эволюции и охва­ченного ею мира в целом.

Самая высшая в мире реальность — это, человек и мир человека: социальный и духовный. В нем диалектика жизни достигла самого глубокого и полного выражения. Зако­ны этого мира — ключ ко всей диалектике действительнос­ти, как анатомия человека — ключ к анатомии обезьяны. Это и дает философии, как человекознанию, право быть категориальным, методологическим орудием познания, освоения, постижения всей бесконечной вселенной, всех ее возможных форм и перевоплощений. Категории филосо­фии — это «узелки на память», оставленные в наследство новым поколениям их предшественниками. В них сжат и сконцентрирован весь исторический опыт человечества, за­шифрован социогенетический код культуры. Только на этой основе возникает, работает человеческая мысль, в том чис­ле и мысль философская.

^ 4. Философия — это наука?

Философия возникла раньше науки. По свое­му происхождению она — донаучная форма сознания. С возникновением науки, в особенности науки опытной и математической (XVII в.), встал и реальный вопрос о вза­имоотношении этих двух основных форм рациональности. В самой философии выявились две тенденции, два подхо­да и взгляда на характер такого взаимоотношения. Один — сциентистский. стремящийся придать философии все признаки строгого и точного научного знания: доказатель­ность, обязательность выводов, принципиальную возмож­ность их проверки (верифицируемость). Для Спинозы (XVII в.) идеалом строгости, общеобязательности и апо­диктической силы доказательности была геометрия Эвклида. Главный свой труд — «Этику» — голландский фи­лософ построил так, как построены «Начала» Эвклида: в основу трактата о свободе, счастье, блаженстве и высших ценностях человеческой жизни положены постулаты — самоочевидные, с точки зрения автора, философские положения. Из постулатов дедуцируются положения, тре­бующие доказательства (теоремы) и предлагается доказа­тельство последних, доказанные теоремы являются посыл­ками следующих и т. д.

Гегель, хотя и не принял спинозовского плана — из­ложить философское учение языком математики — согла­сился со своим предшественником в главном: «Энцикло­педия философских наук» (так называется свод трудов ве­ликого мыслителя) должна быть не произвольным, а стро­го последовательным, логически обоснованным построе­нием. Более того: каждая специальная отрасль научного знания рассматривалась Гегелем как «прикладная логика», философия же — как «наука наук». «Наукоучением» на­звал свою философскую систему непосредственный пред­шественник Гегеля — Фихте, а через сто лет после Фихте Гуссерль вновь возвращается к идеалу философии как «строгой науки».

Среди философов были, однако, сторонники и совсем других представлений: как можно больше и резче отда­лить философию от науки или даже противопоставить эти две формы духа. На этом особенно настаивал философс­кий иррационализм (философы XIX века — Шопенгауэр, Ницше), для которых наука была скорее признаком упад­ка культуры, нежели выражением ее прогресса. По Ницще, идеал науки (идеал объективного знания) есть само по себе явление декаданса (упадка), так как действитель­ным регулятивом человеческой жизни является не поиск истины, а миф, из лона которого в свое время и вышла философия. В концепции всеединства и цельного знания Вл. Соловьева (вторая половина XIX века) была предпри­нята интересная, оригинальная попытка подняться над односторонностями (отвлеченными началами) двух опи­санных выше тенденций, превзойти их, соединив, синте­зировав веру и знание — опытную науку, умозрительную философию и религиозную веру.

Теперь мы знаем, что однозначно ответить на вопрос: является ли философия наукой — нельзя. Философия не противоположна науке, но и не сводима к ней. Философия опирается на совокупный духовный опыт человечества. Наука — только часть такого опыта. В конечном счете, фи­лософия и наука делают общее дело, но делают его по-раз­ному. Их взаимодействие можно представить образно как встречное движение проходчиков, ведущих прорытие тун­неля с двух сторон. Это будет более понятно, если и на науку, и на философию взглянуть исторически. История науки такова: сначала возникает механика, затем физика, за ними химия, биология, позже других — социология. Научное освоение мира идет от низших, простых форм движения материального мира к формам все более слож­ным и высшим. (От неживой природы к живой и от нее к человеку). Путь философии, история ее — противополож­ны. «Человек, познай самого себя» — эти слова (они при­надлежат Сократу) сказаны уже на заре философии. Фило­софия неизбежно антропоцентрична — это не недостаток, а естественное состояние ее, позволяющее на весь окружа­ющий мир перенести проекцию человеческих отношений. О философском знании можно сказать, что оно «челове­ческое, слишком человеческое». Но если для Ницше по­добная оценка выражала укор и скепсис, то в настоящее время есть все больше оснований признать за ними, напро­тив, высокую похвалу философии, объективную констатацию ее исключительной роли в гуманизации мира.

^ 5. Чем отличается философское мировоззрение от религиозного?

Не менее сложно (противоречиво) взаимоотно­шение философии и религии — двух основных мировоз­зренческих форм сознания. Правда, одно из различий между ними в глаза бросается сразу. Это различие между элитар­ным сознанием, которым всегда была и в настоящее время

все еще остается философия, и сознанием массовым, како­вым тоже всегда была и есть религия. (Не нужно только смешивать религию с богословием — церковным учением о религиозных догматах). Говорят еще и так: философия познается умом, религия воспринимается «сердцем». Фи­лософских учений история знает много. Мировых религий (в наше время) — три: христианство, ислам и буддизм.

Для наших целей нет надобности рассматривать внутрирелигиозные различия. Будем говорить о религии в це­лом. Религия — это вера в высшие, абсолютные, непрехо­дящие ценности. Эта вера требует от человека, разделяю­щего ее, определенного образа жизни, определенного по­ведения. Но и философия стремится к тому же: не к «без­людной», чисто объективной (как наука) картине мира, а к ценностному, жизнеориентирующему самосознанию. Как и религия, философия настроена на проникновение в тран­сцендентный мир, лежащий за пределами обычно понима­емого человеческого опыта. Философию нередко называют даже светской религией. Иногда сближение религии и фи­лософии настолько глубоко и сильно, что результатом его становится их совместное образование — религиозная фи­лософия (хорошо известная в культурах многих духовно развитых народов).

Сближение это, однако, не всегда было добровольным. В средние века (и в Европе, и на мусульманском Востоке) философия дозволялась лишь как «служанка теологии». Господствовала теория «двойственной истины», по которой положения религии признавались не подвластными какой-либо критике разума, если даже они и противоречили эле­ментарному человеческому опыту. Большим дерзновени­ем Гегеля (отнюдь не атеиста) было то, что в своей филосо­фии духа он философию (понятийное мышление) поставил выше религиозного сознания, отведя последнему более скромную роль: функцию представления (а не познания) действительности. (Справедливости ради нужно сказать, что воинствующий атеизм тоже отнюдь не означал свободомыслия: фанатическое безбожие насаждалось методами, от которых содрогнулась бы и инквизиция).

До сих пор религия и философия больше похожи (по своему положению в обществе) на двух медведей в одной берлоге. Означает ли это, что так должно быть всегда? Думается, что нет, потому что мир (и человече­ский мир тоже) велик, бесконечен. Что же касается че­ловека, то ему нужны и знания, и вера. Ибо ему прису­ща еще и способность переживать, ощущать радость бы­тия, чудо любви, таинство собственной жизни. На место борьбе, соперничеству, конкуренции между наукой и ре­лигией, религией и философией может и должно прийти их созвучие и согласие, что пророчески предсказывали великие мыслители — от гуманистов Возрождения до таких ученых и писателей нашего времени как А. Эйн­штейн, Т. Манн, А. Швейцер.

^ 6. Кто же такой философ?

Каждая историческая эпоха, каждая культура знают свой тип производства, в том числе и производства духовного. Философское творчество — один из видов та­кого производства. История культуры знает много фило­софов «хороших и разных». Но есть и нечто общее, прису­щее философу как творческой личности вообще, как чело­веку определенного социально-психологического склада. Это общее нашло свое выражение в тех признаках, кото­рыми наделило философа массовое сознание: он немнож­ко «не от мира сего», безразличен к мелочам жизни, к быту, ведет какой-то особый образ жизни, не считается с общеп­ринятыми нормами и мнениями.

И такой коллективаый «портрет» философа близок к действительности! философский талант — это прежде все­го талант критика. Ничто так не чуждо философу, как чувство самодовольства, как и чувство конформизма (автоматического присоединения к мнению большинства). Для философа нет безусловных авторите­тов, его девиз — подвергать все сомнению. Назначение философа — быть не хранителем, а возмутителем спокой­ствия. Объект критики философа — и наличное бытие, и наличное сознание. Критикуя сознание, философ крити­кует, тем самым, породивший, оформивший его социаль­ный мир. Слово «критика» настолько близко сердцу фи­лософа, что именно с этого слова начинаются названия многих знаменитых, классических философских произве­дений («Критика чистого разума», «Критика критической критики», «Критика отвлеченных начал», «Критика фило­софских предубеждений...» и другие).

Не каждый человек, даже владеющий большими фи­лософскими познаниями, может быть творцом оригиналь­ных философских идей. (Так же, как не каждый знаток поэзии, знаток музыки сам пишет стихи и сочиняет опе­ры). Философское творчество глубоко личностно. Каждое философское произведение так же уникально, непо­вторимо, как и произведение искусства. (Этим оно отли­чается от научных открытий или технических изобрете­ний, где на первое место выступает все же объективная логика, преемственность профессиональной деятельнос­ти людей). Философское творчество требует от человека не только ума и таланта, но и большого интеллектуально­го и гражданского мужества. И жизнь великих филосо­фов подтверждает это. Судьба многих и многих из них трагична. Но она же является примером стойкости, твер­дости духа (судьба Сократа и Сенеки, Мора и Кампанел-лы, Радищева и Чернышевского, Шпета и Флоренского). Очень часто философ «неудобен» для власти, если он Дей­ствительно философ, а не идеолог, состоящий на государ­ственной службе.

Мечта Платона — поставить философов у руля госу­дарственной власти — имеет мало шансов на осуществле­ние, так как исторический опыт пока свидетельствует о другом — о том, что воля к власти (и тут Ницше прав) сильнее аргументов, доводов разума. Вместе с тем общес­твенная и политическая реальность XX века существенно изменила положение философа в обществе: он стал бли­же, понятнее широким массам людей, к его голосу нача­ли прислушиваться. А значит и ответственность филосо­фа перед обществом возрастает.

^ 7. Что стоит за плюрализмом (многообразием) философских систем и учений?

Многообразие философских систем и учений (не только сменяющих друг друга во времени, но и однов­ременно существующих) давно было замечено самими фи­лософами. Но оценивалось это многообразие по-разному. Одних оно настраивало на скептицизм, т. е. на недоверие к любой философской идее. философия, по мнению скеп­тиков, объективного знания дать не может, все ее поло­жения произвольны, а потому и равно вероятны. Другие философы не отрицали объективности философской ис­тины, но признавали, что истинной может быть только одна философия — их собственная. Такая позиция утвер­ждала догматизм.

Принципиально иную точку зрения выдвинул и от­стаивал Гегель. Великий диалектик в многообразии фи­лософских поисков и решений увидел их единство. В дей­ствительности, писал Гегель, существовала и существует одна философия, но она раскрывает себя не сразу, а исто­рически, в процессе, восходя от односторонних, абстракт­ных определений к все более полному, более конкретно­му содержанию. Каждая новая, более зрелая философс­кая теория не отбрасывает, не отвергает ей предшествую­щую, а диалектически «снимает», т. е. преодолевает ограниченность, узость ее, включает прошлое в настоящее как его частный момент или случай.

Эта идея легла в основу гегелевских «Лекций по ис­тории философии» и гегелевской «Науки логики». Оба про­изведения излагают, обосновывают принципиальное со­впадение теории и истории (логического и историческо­го): в «Лекциях...» эта мысль проиллюстрирована на жи­вых страницах прошлого, в «Науке логики» упор сделан на имманентное развитие, связь категорий, тогда как имена философов могут даже и не упоминаться.

Открытие Гегелем тождества, совпадения логики и истории мысли показало, что различные философские учения находятся не в случайной, а в необходимой связи друг с другом. Но Гегель эту связь понял, представил лишь как связь линейную (субординационную). И это не могло быть иначе, поскольку для автора «Науки логики» философия была только Логикой, только наукой. Духов­но-практическая составляющая философского знания им фактически во внимание не принималась. Не принима­лось во внимание то, что философские построения фор­мируются не только по законам логики, но и по законам жизни, которая к логике не сводится. Неисчерпаемое богатство, многогранность жизни находят свое философ­ское осмысление и выражение отнюдь не единственно возможным способом. Разве не так обстоит дело в ис­кусстве? Многообразие художественного опыта не толь­ко не вредит поэзии или музыке, но и является просто необходимым для них. Поэзия Пушкина не делает «лиш­ней» поэзию Лермонтова и Блока. Любящий музыку Чайковского будет любить и музыку Шопена, и музыку Грига.

Перефразируя Маяковского, можно было бы сказать: «Больше философов — хороших и разных!» Но тогда воз­никает следующий вопрос: есть ли прогресс в истории фи­лософии? Если да, то каковы его критерии?


^ 8. Есть ли прогресс в истории философии?

На первый взгляд может показаться, что от­вет на поставленный вопрос вряд ли требует обсуждения: философия открывает, постигает новое, ранее неизвест­ное. Философы, как и ученые, стоят «на плечах» своих предшественников. Но философы (как уже говорилось) — не только ученые, а философия — не только наука.

Философия — еще и область духовно-практического, сфера ценностного сознания. А творчество в этой сфере духа обладает иным характером преемственности, чем творчество в сфере науки. Наука XX века превзошла на­уку XIX века: современные ученые знают то, чего их пред­шественники не знали. Но можно ли то же самое сказать об искусстве? Или морали? Или религии? К этим сферам понятия «выше — ниже», «больше — меньше», а следова­тельно и понятие «прогресс» едва ли применимы. Эсхил, Шекспир, Гете — поэты разных веков — на равных при­надлежат вечности.

Две составляющие философского знания — научная и ценностная — в истории мысли и культуры живут как бы разной жизнью, ведут себя во времени неодинаково. Рассмотрим это на примере классической немецкой фи­лософии, или даже еще более конкретно, на отношении философии Гегеля к философии Канта. Гегелевская диа­лектика критически преодолевает агностицизм и дуализм диалектики и теории познания Канта. В этом смысле Ге­гель по отношению к Канту делает громадный шаг впе­ред. Но во многом другом он, как философ, «проигрыва­ет» Канту. Для Канта человеческая личность, индивидуаль­ность есть самоцель, самоценность. Для Гегеля единич­ное не имеет истинного смысла и значения, поэтому не только индивиды, но и отдельные страны и народы име­ют свое оправдание, право на жизнь лишь в той связи и в той мере, которые ставят их в связь с общим (родом). Перейдя из области отвлеченных идей в область филосо­фии истории и философии человека, гегелевский культ Абсолютной идеи (Всеобщего) стал, вольно или невольно для самого берлинского философа, выражением и оправ­данием идеологии тоталитаризма, антигуманизма.

Крупное философское построение, в силу его неиз­бежной противоречивости и неоднозначности, имеет всегда сложную, нелинейную родословную: не один, а несколь­ко источников; не одно, а множество возможных продол­жений. Так, философия Канта выросла и из идей Лейбни­ца, и из идей Юма; предшественниками Маркса были и Гегель, и Фейербах; каждый из них был по-своему пере­осмыслен последователями.

В каком-то смысле слова все великие философы мира — наши современники, их идеи и наследие не уста­ревают. Бели механику Ньютона не обязательно изучать по трудам самого Ньютона, или геометрию Эвклида по его «Началам» (они растворены, обезличены в по­следующем развитии научного знания), то Платона или Аристотеля можно изучить, понять только по их трудам. (Пересказать Платона — это все равно что пересказать сим­фонию).

Прогресс в истории философии есть в то же время про­гресс в актуализации прошлого. Вместе с тем каждая фи­лософия есть концентрированное выражение своего време­ни — «эпоха, схваченная в мысли» (Гегель).

^ 9. Как и почему возможна национальная философия?

Национальная философия (философия отдель­ного народа) — столь же естественное образование куль­туры, как национальное (русское, китайское, немецкое и т. п.) искусство. И этим она тоже отличается от науки (те­орема Пифагора или законы Ньютона одинаково действуют, одинаково справедливы для всех). Национальное свое­образие философии определяется национальными особен­ностями социального, исторического опыта, который при­обрел именно этот народ, а лучше сказать — который его выстрадал.

Что же такое — национальный опыт? И всякий ли опыт национальной истории интересен всему человечест­ву? Всякий ли такой опыт способен стать и предметом, и стимулом высокого философского творчества? Какой, на­пример, опыт запечатлен в идеях, обобщениях француза Руссо, англичанина Гоббса, русского философа Вл. Со­ловьева? На эти и подобные им вопросы можно ответить в самом общем виде так.

Национальный опыт есть условия, особенности быта и жизни поколений людей, сформировавшие как их пред­ставления об общественном идеале, так и о путях, сред­ствах его достижения. Эти представления являются ско­рее нравственно-психологическим, нежели идеологиче­ским образованием духа нации (народа), но они задают, определяют тональность, в которой работают все — вклю­чая и самые высшие — формы и уровни национального сознания. Чем более сложен и более решителен путь со­циальных и духовных обновлений, чем круче его изви­вы, тем больше в таком пути общечеловеческой судьбы, больше глобального, всеземного содержания. Но между национальными культурами может быть и определенное «разделение труда»: самое глубокое осмысление француз­ской революции XVIII века дали философы соседней стра­ны — Германии. Философия Канта, по словам Маркса, — есть немецкая теория французской революции. Это, ко­нечно же, относится и к философии Фихте, и к филосо­фии Гегеля.

Только на европейском социально-политическом опы­те Нового времени могла возникнуть и развиться теория естественного права и общественного договора (Гоббс, Спи­ноза, Монтескье, Руссо). Можно ли, однако, считать слу­чайностью, что в «английском варианте» этой теории, где более ярко выражен жестокий опыт ранних буржуазных преобразований и гражданской войны, естественное состо­яние общества рисуется как состояние войны всех против всех — в то время как французские социологи не оставля­ли еще надежду на возможность вернуться людям к ис­тинному, естественному состоянию общественных отно­шений — без столь разительного имущественного нера­венства, без частной собственности? Могла бы идея всее­динства русского философа Вл. Соловьева возникнуть, развиться в другой стране, у другого народа, не имевшего бы столь уникальной судьбы — связать собою два единых, но несхожих мира: Запад и Восток, христианскую и не­христианскую цивилизацию?

Вот почему национальная философия, убеждаемся мы, есть срез национальной культуры.

^ 10. Как, в чем объективируется (или «воплощается») философское знание?

Любое знание объективируется в деятельнос­ти, поступках людей, а через них — в вещном или знако­вом мире культуры. Инженерно-техническое знание во­площается в технике и технологии материального произ­водства, знание врача — в профилактике и лечении болез­ней, знание как идентификация (различение и узнавание) вещей, предметов, лиц и т. п. — в широчайшей практике личной и общественной жизни, в реальности бесконечно­го многообразия жизненных ситуаций. В чем же объекти­вируется мысль, слово философа?

Прежде всего поставим вопрос так: а какова «аудито­рия» у философа, кто «слышит» его? Каждый ли философ — трибун? Или он предпочитает оставаться «наедине с собой», никому из посторонних не доверяя свои заветные мысли, как не доверял их никому римский философ-стоик Марк Аврелий (II век)? Да и что, как изменилось в человеческом мире под влиянием, под воздействием идеи и речей фило­софов?

Долгое время, пока философия оставалась элитной формой знания, а фигура самого философа казалась зага­дочной и исключительной, граница между философским и массовым сознанием была достаточно видной и не на­рушалась ни одной из сторон. Философы писали для фи­лософов. Народ жил не философией, а мифами. Были, конечно, и опосредующие звенья между элитным и мас­совым знанием (религиозное реформаторство, художес­твенная литература, философская публицистика), но и они были доступны все еще меньшинству.

Первый «прорыв» философских идей на площадь, на улицу произошел во Франции конца XVIII века — в канун и разгар якобинской революции. Якобинская идеология — прямая наследница Просвещения. Идеи Просвещения (Ра­венства, Свободы и Братства) на практике обернулись мас­совым террором, жесточайшим истреблением — во имя светлых идеалов будущего — всех инакомыслящих.

Но настоящая «встреча» теоретического и массового сознания произошла у нас, в России, в начале нынешнего века: теоретическое учение Маркса, которое массы не зна­ли и знать не могли, было воспринято ими «на веру» как зов к свободе и социальной справедливости. Россия, до­лгое время вынашивавшая мессианскую идею освобожде­ния всех народов мира от зла и насилия, инстинктивно почувствовала в марксизме созвучие в главном — ведь мар­ксизм тоже утверждал особую роль нового исторического спасителя, хотя им был уже не народ, не страна, а соци­альный класс: пролетариат.

На деле, как показал уже русский философ Н. А. Бер­дяев (1874—1948), «смесь» философского и массового со­знания мало была похожа на науку. Она представляла со­бою в целом интернациональное (псевдорелигиозное) об­разование, для которого культ вождей был выше всякой логики, важнее объективной истины. Но было бы неверно, несправедливо свысока отно­ситься к глубоко самой по себе прогрессивной тенденции философского разума — войти в плоть и кровь самых широких масс людей, во все «уголки» их жизни. Но ста­новление в человеческом мире разумности происходит не так просто и легко, как представляли себе просветители. За каждый шаг своего прогресса человечество платит вы­сокую цену.

^ 11. Какому обществу нужна и какому не нужна философия?

Философия есть стратегия свободной человечес­кой жизнедеятельности. Она обосновывает и оправдывает выбор — и личности, и общества в целом. Но такое об­щество должно быть открытым, демократическим.

В «закрытом», тоталитарном обществе для его граж­дан «проблем нет» — каждый шаг человека там предписан «начальством». Где нет свободы, там нет и ответственнос­ти, а следовательно, нет места и для таких чувств как вина, раскаяние, сомнение. Последнее особенно важно. «Подвер­гай все сомнению»— это древний, девиз философии. Не сомневается же ни в чем только глупец. Но тоталитарному обществу и нужны такие глупцы: послушные «винтики» общественного и государственного строя, его «верноподдан­ные».

Могут, однако, спросить: разве не в таком обществе, не в деспотическом ли государстве жили, творили великие философы: Сенека и Лукреций, Бруно и Мор, Кант и Ге­гель, Хайдеггер и Флоренский? Разве Римская империя, средневековые монархии, гитлеровский рейх и сталинский «социализм» благоприятствовали философским исканиям? Режим не только не благоприятствовал большинству из них, но и был им просто враждебен, свидетельством чему является трагическая судьба многих и многих из них. В тюрь­мах и ссылках, у порога эшафота философы творили, мыс­лили, искали ответы на мучившие их мировые вопросы — вопреки, наперекор обстоятельствам. Канта и Гегеля ре­жим не преследовал (оба философа были на государствен­ной службе) - официальная власть их просто не понима­ла. Тех же, кого понимали (или полагали, что понимают), — не щадили.

Но и философы не щадили свое время. Они отверга­ли, критиковали его во имя будущего, обращались к суду потомков, глубоко веря в общечеловеческую значимость своего труда.