Пятое поколение (продолжение)

Вид материалаДокументы

Содержание


«Благодарность от Сталина»
Алексей Иванович Юрин
Подобный материал:
1   ...   15   16   17   18   19   20   21   22   ...   36
^

«Благодарность от Сталина»


«Запомнилось такое событие. Это было время, когда начались всякие пожертвования для фронта. Был у нас главный специалист, такая русская фамилия: Киселев или Кузнецов. Уже не помню. Работал только он. Жена не работала. Они всегда в обед на рынке стояли с какими-то тряпками, воротничками меховыми. Вдруг, приходим на работу. Висит огромный аншлаг: «Благодарность от Сталина». Пришла от него телеграмма, и ее вывесили, что жена Киселева, которая так тряслась на рынке, чем-то мелочным торговала, внесла в Фонд обороны бриллиантов и драгоценностей на 250 тысяч рублей. Причем оценивал все банк. Можете себе представить, что бы это стоило на черном рынке. Часы, золотые кольца, браслеты, ожерелья, чёрт те что. За это и благодарность от Сталина. Все, конечно, поражены: «Ох и ах, откуда у нее это все?!» Не понятно. Мы не знали, чтобы она была из бывших, вроде не из них она. Они бездетные, и скромно, как все, жили. И уже злые языки: «Ах, если она столько отдала, сколько же у нее еще осталось?!». Через некоторое время в следующей стенной газете она поместила собственную статью о том, откуда эти средства. Она пишет, что ее отец был лакеем, половым. Был знаменитый ресторан в Москве, как «Яр», как «Максим». Там кутили офицеры, шла игра в карты, в рулетку, черт те что там творилось дни и ночи. Когда проигрывались в доску, то за сто рублей снимали с себя кольца, снимали ожерелья, снимали часы. И ее отец всю свою жизнь, всю революцию эти драгоценности тайно у себя держал. Мы, его две дочери ничего об этом не знали. Только перед смертью он отдал все нам: мне и сестре пополам с тем, чтобы мы держали это на черный день. Я считаю, что пришел черный день, и я жертвую с легким сердцем. Что тут началось! Все тоже жертвовали, у кого что было: кто серебряную ложку, кто облигации и так далее. У меня там выпала из кольца камея. Колечко недорогое. Я эту оправу отдала. Но, конечно же, ни у кого ценностей, подобных Киселевой, не было.

У нас была сотрудница инженер-металлист по фамилии Бауер. Она венгерская еврейка, очень хорошая женщина. Она с мужем и двумя детьми эмигрировали в Советский Союз после Венгерской революцииl. Мужа в 1937 году арестовали. Ребята, правда, у нее сорванцы были, муж в лагере. И когда пришла телеграмма от Сталина Бауэр, с двумя детьми (дура такая, вот коммунистка настоящая!), единственную свою ценную вещь, каракулевое манто, жертвует в Фонд обороны. Я говорю: “Ты с ума сошла! Как же так можно? Тебе менять-то нечего. Вас же трое”. – “Нет, я тоже должна внести свою лепту!”

Бауэр переписывалась с женой Рейнгарда Карловича Бартоломея, немца, в чьей группе в 1936 году я начала работать архитектором. Его жену в 1937 году не тронули. Их сын, родился, когда отец уже был в лагере, и ни разу отца не видел. Бауер мне сообщила, что Рейнгард Карлович умер в лагере. Так мы в Троицке мы узнали о его гибели. Он огромный, здоровяк, а умер в наших лагерях от туберкулеза. Ему, кажется, была разрешена переписка с женой. Она была эвакуирована в Свердловск. Там вышла замуж, когда узнала, что муж погиб. Она написала Бауэр о его смерти. Я очень расстроилась, узнав от нее об этом. Рейнгард Карлович, в сущности, пожертвовал жизнью ради жены, погиб без всякой вины. Его потом реабилитировали при Хрущове. Сын с нашей помощью получил потом пенсию за отца.

Бауэр, этот венгерский коммунист выжил в лагерях. После его реабилитации ему с женой предоставили право уехать из Советского Союза. Она, когда мужа ее выпустили, ужасно не хотела уезжать. Она здесь друзей завела. Хорошая женщина. Она говорила: “Я готова здесь жить. Конечно, жизнь трудная, но я привыкла, у меня здесь друзья, работа”. А муж сказал: “Ни за что! – он здесь столько испытал,   я здесь должен год работать, чтобы купить себе костюм. Не хочу, я здесь многое пережил и хочу вернуться на родину”. И они уехали в Венгрию»72.

«Настроение до Сталинградской победы было ужасное. Поэтому, когда узнали о разгроме немцев под Сталинградом, это был великий праздник. Настроение в корне переменилось. Уже ясно было, что это поворот в войне. В общем, я уже перезимовала»73.
^

Алексей Иванович Юрин


«Дали нам весной 1943 года огороды. Картошку сажали. Наш главный Алексей Иванович Юрин на огород обычно ходил в старых рваных штанах. Он был очень талантливый инженер и знал в совершенстве немецкий язык. Но у была сонная болезнь. Поскольку в Троицке отдельных кабинетов не было, все сидели вместе в одном большом зале, то сотрудники видели и слышали все, что происходит рядом. Юрин, бывало, работает, работает и вдруг уснет. В основном, если совещание какое-нибудь у начальства. Уснет на минутку, а нить дискуссии уже потерял. Просыпается, начинает опять спрашивать о том же. Ему говорят: “Алексей Иванович, да, мы уже этот вопрос решили. Что ты опять к нему возвращаешься? Ты, наверное, спал”. Но он был еще крепкий человек, живой, симпатичный. У нас многие мужчины имели брониli. Видимо, пришло особое предписание. Поскольку у Юрина абсолютное знание языка и разговорной немецкой речи, с него местный военкомат вдруг снимает броню.

Меня в это время направили в командировку. Многие мои вещи остались еще в Сызрани. Я все просила разрешения за ними съездить. Меня долго не пускали. Наконец, меня вызывают и говорят: “Вы все рветесь в Сызрань за вещами. Если вы согласны привезти мальчика десяти лет, сына кого-то из высокого начальства, из Куйбышева в Свердловск, а потом из Свердловска вернетесь в Троицк, мы вас отпустим”. Сызрань рядом с Куйбышевым. Я говорю: “Ну, пожалуйста”. Приезжаю в Куйбышев. Остановилась у Бетти Львовны. Мне всего два-три дня надо было там быть. Иду по городу. Вдруг слышу кричат: “Циля! Циля!”. Оглядываюсь и глазам не верю: Юрин. Он в военной форме, весь блестит, портупея, серебряный пояс, козырек. Спрашиваю: «Алексей Иванович, что за маскарад?» Он отвечает: “Меня призвали в армию и направили в школу разведчиков. Я в восторге, такие условия, так кормят! Красота!” Все новое на нем. Сам в отличном настроении. Я говорю: “Но ведь опасно, все-таки. Вас пошлют на фронт”. – “Ну, когда еще? Буду пока тут учиться. А вы какими судьбами?” – “А я беру из Куйбышева мальчишку, отвожу его в Свердловск, потом в Троицк”. Юрин мне тогда еще записочку дал для оставшейся в Троицке жены.

Возвращаюсь я из командировки. Прошла какая-то неделя. Иду посмотреть, что на огороде с картошкой. Навстречу мне опять Юрин в рваных штанах. Я говорю: “Алексей Иванович, что за метаморфоза?!”   я его только что видела блестящим военным. Он с горечью объясняет: “Как учуяли, что у меня сонная болезнь, тут же разжаловали”. Конечно, какой это разведчик, если он на ходу засыпает. Все обмундирование с него сняли, все забрали и отправили его обратно в Троицк»74.

«Когда была в Троицке, вдруг получаю открытку от этой Беллочки Рахлин. Тогда в Бугуруслане было бюро, которое помогало разыскивать эвакуированных. Потом получаю письмо еще от Жени Дерилло со стихами Есенинаlii. Меня тогда ужасно удивило, что в беспорядке, который существовал, обе подруги смогли меня найти»75.

«Это была весна 1943 года, май месяц. Тогда вышла статья Симонова «Москва». Такая статья! Все наревелись женщины после нее. Мы так замучились в этом Троицке. Такая была тоска по Москве, по своему дому. Правда, у меня работа была очень, очень напряженная, потому что все электростанции в дереве делали. В тот день я тоже, помню, ревела. Вдруг встречает меня Юрин: “Циль, тебе вызов в Москву”. Я: “Алексей Иванович, не надо меня разыгрывать”. Он даже обиделся: “Ты что! Такими вещами не шутят”.