Пятое поколение (продолжение)

Вид материалаДокументы

Содержание


Возвращение на работу
Леночка с двух годиков ходила в детский садик. Она очень рано начала говорить и у нее была прекрасная память, а Миша был с бабуш
Рисунок 7. Леночка Басис. 2 года 10 месяцев. Москва. Май 1949 года
В 1949 году Мальц был командирован на Штеровку
Подобный материал:
1   ...   23   24   25   26   27   28   29   30   ...   36
^

Возвращение на работу


«Я поступила опять в ТЭП, правда, к другому главному инженеру, к Раките. До войны работала у другого главного инженера, в другой бригаде. В эвакуации я тоже работала в другой бригаде. А пришла я уже в другой отдел. Но там было много сотрудников, которых я близко знала. И все очень хорошо ко мне относились».

«^ Леночка с двух годиков ходила в детский садик. Она очень рано начала говорить и у нее была прекрасная память, а Миша был с бабушкой»92.




^ Рисунок 7. Леночка Басис. 2 года 10 месяцев. Москва. Май 1949 года


«В 1949 году я работала уже с Мальцем. Это был очень приятный человек, совершенно мягкого характера. Его сестра была женой министра энергетики Первухина. Она кончала Плехановский институт, энергетик. Мальц   гражданский архитектор одесского стиля. Он очень хороший рисовальщик, человек с фантазией, влюбленный в свою профессию. Ваня Воденичаров как художник был гораздо слабее.

^ В 1949 году Мальц был командирован на Штеровкуlxxv. Это в Донбассе около Сталино (бывшая Юзовка). Там надо было выполнить одну работу, и Мальц вытребовал оттуда меня. Меня вызвали и посылали срочно туда самолетом.

Я решилась полететь. Взяли мне билет на 25-ти местный «Дуглас». Это тогда считался самый шикарный пассажирский самолет. Помню, Виктор меня проводил и говорит: «Ох, я бы полетел с удовольствием на этом самолете». Я уселась, держу журнал в руках, думаю, буду в окошки смотреть. Он еще рулил на земле, чуть-чуть приподнялся – мне уже нехорошо. Как мне было нехорошо в полете, словами не выразить. Меня всю выворачивало. Я не могла открыть глаза. Ко мне второй пилот подошел: “Дышите так, дышите эдак”. Первый перелет час сорок. На земле сразу встретила медсестра, потому что многим было плохо. Но так, как мне, никому. Думаю: “К чёрту, верну ТЭП’у я эти деньги, не поеду, не полечу никуда!”. Но как только я сошла на землю и как только сестра приготовила шприц, у меня все прошло. В самолете были двое из нашего наркомата. Пошла с ними в медпункт. Я говорю врачу: “Верните меня, пожалуйста, я летать не могу. Я чуть не умерла”. Он говорит: “Ничего с Вами не будет. Дальше перелеты по 45 минут”. – “Нет, я хочу вернуться в Москву, верну начальству деньги, но я лететь не могу. Я умру. Еще раз я не смогу это пережить”. Он говорит: “Ничего, выслушайте меня. Вы совершенно здоровы. У Вас просто плохой вестибулярный аппаратlxxvi. Раньше моряки по десять лет плавали, и приходилось их списывать с корабля, потому что они качку не переносили”. Эти двое из наркомата говорят: “Час сорок – Вы не умерли, а теперь по 45 минут”. Полетели мы. В Воронеже была остановка. В воздухе то же самое. Как только взлетит, мне плохо, но я уже знала, что я не умру, и я терпела. Прилетели в Сталино. До Штеровки на У-2 еще надо было лететь. Переночевали. Нам подали рано утром три самолета У-2 и мы вылетели. На У-2 сидишь позади пилота. Воздухом тебя обдувает. Земля не прогрелась, поэтому не было воздушных ям. Я сижу спокойнее. В “Дугласе” я ни на что смотреть не могла. Здесь глаза открою, красиво так. Все зеленое. Я никогда не летала. Мне интересно. И боюсь. Правда, я этому летчику, молодой парень, говорю: “Вы самый лучший летчик в мире. Мне хорошо”. Он смеется, говорит: “Рано вылетели. Если бы мы в жару вылетели, знаете, какие воздушные ямы”.

В Штеровке я была две недели. Это при электростанции поселок, городок такой. Не очень хорошо спланированный. Без городской площади. А парк очень симпатичный. Две недели мы неплохо там прожили. Была и вторая командировка у меня на Штеровку. Я на несколько дней вернулась в Москву, и снова туда. Но уже поехала поездом»93.

В 1949 году Виктора Моисеевича снова призвали в армию. Его направили служить в авиационную часть, дислоцирующуюся в городе Клин. Это менее ста километров на северо-запад от Москвы. Он там служил санитарным врачом в чине подполковника. У него было много командировок по разным частям, много разъездов. Приезжал в Москву только в субботу.

В первой половине 1949 года в стране развернулась антисемитская кампания, сопровождавшаяся массовым увольнением евреев из различных организаций. В Ленинграде уволили из института кузена Цили, моего отца, Илью Хаеша. Подробно эти события изложены в главе 10. Я спросил Цилю, что в это время происходило у них на работе. И вот, что она ответила:

«Представьте, что у нас в учреждении ничего такого не было, и я никогда у нас ничего подобного не слышала. Может быть, я достаточно мелкая сошка. Но у нас главные специалисты были евреи. Наш директор Иванищенко был умный мужик. Хохол, между прочим, откуда-то с Украины. Не инженер даже, а из красной профессуры. Он начинал не в нашей организации, а в ОРГРЭС’еlxxvii, в монтажной организации. Но он умел очень выбирать людей. В особенности, когда вторая была антисемитская волнаlxxviii, он подбирал уволенных. Он же умный был дядька и очень влиятельное лицо в Райисполкоме нашем. Он много хорошего в ТЭП’е сделал, строительством занимался: детские сады понастроил у нас поблизости и производственные здания достраивал. Все организовал. Так что он много сделал хорошего. Его ошибка, что он после войны здесь взял площадку для ТЭП’а. Ему давали очень хорошую пустую площадку около площади Пушкина, в конце Большой Дмитровки. Он говорит: “Далеко на работу. Надо, чтоб на работу было близко ходить”,   взял это место никудышнее. Тут двухэтажные дома.

Но у него печальная судьба. Жена   певица, с очень хорошим голосом, была вынуждена совершенно бросить работу, ради их сынишки. Был сын как сын, кончил школу хорошо, и вдруг у него психическое заболевание. Все так вроде ничего, но он выходил на улицу и кидался под машину. Теперь Иванищенко умирает от рака печени. Он уже знал о болезни сына. Так что у него на душе было очень плохо. Остались жена без работы, без пенсии, и мальчик нетрудоспособный. Нигде ни учится, ни работать не может. Правда, осталась трехкомнатная квартира здесь у Земляного вала. В ОРГРЭС’е Иванищенко помнили и очень уважали. Они его сына зачислили копировщиком, давали ему пустые листы кальки, чтобы только он подписал штампы. На этом основании ему выписывали какую-то зарплату. В нашем ТЭП’е тоже какие-то единовременные пособия дали. И все, на этом дело кончилось. Руки умыли. А дальше их судьбу я не знаю»94.

В 1950 году Циля ездила в Ленинград, останавливалась у Ани Прухно (См. главу 6).