Живописец, график, посвятивший себя изображению высоких гор
| Вид материала | Документы |
- Рабочая программа дисциплины профессиональная этика юриста Направление подготовки, 385.21kb.
- Марокко Сокровища Марракеша и древние крепости гор Атлас + отдых в Агадире, 41.65kb.
- Лар Леонид Алексеевич, 837.38kb.
- Лар Леонид Алексеевич, 837.5kb.
- Матисс (Matisse) Анри Эмиль Бенуа (31. 12. 1869, Ле-Като, Пикардия, 11. 1954, Симьез,, 37.3kb.
- Шехтель, Фёдор Осипович, 271.44kb.
- Эфир Обманы чувств, 257.47kb.
- «И дольше века длится день…», 29.9kb.
- Шагал (Chagall) Марк Захарович (р. 1887, Лиозно, ок. Витебска), живописец и график., 48.56kb.
- Песниптицыгамаю н первыйклубо, 1530.12kb.
А утром понял — извинюсь, но после моего ухода часовой мастер скажет клиентам: — Заела совесть мужика, что пытался подсунуть мне часы в ремонт нахаляву!
И не пошёл я никуда.
Но за свою несдержанность и грубость до сих пор стыдно…
…Это случилось, когда СССР был ещё жив. Но «братские» народы уже мутузили друг друга, и появились беженцы... и раздражение... и вошло в обиход словосочетание «лицо кавказской национальности».
Цены тогда были низкие, но купить было нечего. Даже носки, трусы, мыло и сигареты продавались по специальным талонам, выдаваемым в домоуправлении.
А чтобы добыть выпивку, нужно было ещё отыскать магазин, торгующий ею в данный момент. И обязательно отстоять гигантскую очередь. При этом нужно было иметь с собой пустые бутылки — напитки продавались только в обмен на «пушнину» в пропорции один к одному.
...Около краевого спортивно-туристского клуба «Кубань», что в Краснодаре на улице Садовой, мы маялись в ожидании автобуса, чтобы ехать в горы для участия в туриаде, посвящённой Дню Победы.
Вдруг в магазинчике напротив стали продавать портвейн. Мгновенно выросла многолюдная нервная очередь.
Андрей Свитка, Володя Шутов, Саня Пашкин и я взяли канистры, приготовленные под бензин для походных примусов, и отправились в магазин. «Пушнины» у нас, естественно, не было. Но сизоносые завсегдатаи винного отдела бойко закупали портвейн без всякого обмена и, тут же проглотив содержимое, возвращали опустевшие бутылки продавщице — красивой весёлой армянке. Это вселяло надежду.
Когда подошла наша очередь, продавщица наотрез отказалась продавать вино без обменной посуды.
Мы показывали канистры, убеждая, что у прилавка перельём в них вино и вернём бутылки. И упрашивали её... и умоляли... и стыдили... и заискивали... и взывали к её разуму и чуткости, доброте и красоте... Всё напрасно! Красавица подняла крик, призывая страждущую толпу выкинуть нас из магазина.
А тут как раз долгожданный автобус подкатил.
Я, Пашкин и Шутов пожелали, от всей широты русской души, счастья продавщице и всему армянскому народу и, в обнимку с пустыми канистрами, отправились грузить рюкзаки.
А вскоре и Свитка из магазина прибежал. Да не один, а с ящиком портвейна, который ему помогало тащить незнакомое лицо кавказской национальности. Оказалось, что этот человек, стоявший в конце очереди, врубился в суть нашего спора у прилавка и, задержав уходящего Андрюху, предложил ему во временное пользование свои пустые бутылки. Так Свитка смог купить вино.
Мы перелили портвейн в канистры, и с благодарностью вернули черноусому благодетелю опустевшую тару.
И прямо в автобусе, не дожидаясь праздничного застолья, выпили за интернационализм...
...По пути к горам остановились на ночлег у спасателей в Псебае.
После ужина, с ведром чая и гитарой, устроились во дворе под навесом. И под редкие проблески лунного света сквозь моросящие тучи, подарили себе замечательный вечер, полный стихов и песен.
Наверное, рано уснувшие юные коллеги, в душе осуждали нас за неспортивное поведение и нарушение режима...
Но, со временем, они войдут в наш возраст, обретут опыт потерь и осознают, что смертны. Тогда и они полюбят быстротечную жизнь, станут ценить каждый её миг, будут стараться продлить его, и насладиться им. Тогда и они станут дорожить общением с друзьями больше, чем возможностью поспать.
И поймут мудрость Хайяма:
День завтрашний от нас густою мглой закрыт,
Одна лишь мысль о нём пугает и томит.
Летучий этот миг не упускай! Кто знает,
Не слёзы ли тебе грядущее сулит?..
... Молодые Шутов и Свитка поднимаются, как роботы в мультиках — размеренно, безостановочно и неутомимо. А мне подъём тяжко даётся — и дыхалки не хватает, и в ногах силы. И рюкзак, набитый походным снаряжением и рисовально-живописными причиндалами, для меня уже тяжеловатенький, к сожалению.
Но постепенно поднимаюсь. И дно ущелья всё глубже. А горы высятся, ширятся, всё ярче сверкают снежными гребнями и изломами ледопадов.
Взобрался на первую террасу висячей долины. Шутов далеко впереди и много выше уже выбирается по крутому снегу на вторую террасу, где мы намерены ночевать. Свитка чуть ниже, сидя на рюкзаке, поджидает меня. А по тропе сверху — люди.
Какой-то здоровенный мужик с гигантским рюкзаком, в каске набекрень и с пижонской косыночкой на шее, сглиссировал лихо по снежнику, задержался недолго возле Андрея, и дальше вниз понёсся, догоняя своих товарищей. Проскочил мимо меня, не взглянув.
Я тоже посмотрел на него лишь мельком: на бровях пот, на кончике носа капля пота висит, по скулам и за ушами горячие ручьи струятся – не до рассматривания встречных.
Добрёл я до Андрюхи, а он удивлённо спрашивает: — Ростовчанина Витю Украинского ты разве не помнишь? Он только что, узнав, что я из Краснодара, просил Игнатенко и Дудко приветы передать. Я сказал, что ты здесь, и с тобой он сам свой привет выпить сможет. А вы с ним молча разминулись. Ну, вы даёте, старперы!
- Витя!
Сбрасываю рюкзак и с приветственным воплем глиссирую по снежнику на нижнюю террасу, где Украинский с компаньонами устроился отдохнуть.
Обнимаемся, целуемся. Сколько ж мы не виделись? С 74 года, с первого Всесоюзного слета горных туристов у нас в Красной поляне? Нет, в 78-м вместе ходили на Казбек. Да и потом встречались и в горах, и на семинарах Федерации. Но после последней встречи прошло времени немало – общаемся реже, чем хотелось бы. Чем нужно…
Распрощались.
Иду вверх, вспоминая, как мы с ростовчанами на Памире – не то в Ляхше, не то в Джаргитале, возвращаясь домой после своих маршрутов, неожиданно пересеклись… всю ночь замечательно кутили, куролесили!
Через год всю их команду на Гестоле сожгла молния. Витя уцелел чудом. Я не расспрашивал о деталях — ему вспоминать больно. И мне говорить об этом нелегко. Да и не нужно. Нет ребят, а в памяти они остались сильными, смелыми, дружными, верными и весёлыми – умницами и зубоскалами. Хорошо, что были! Спасибо судьбе за многолетнюю дружбу с ними...
…Поставили палатку. Шутов со Свиткой кашеварят, укрывшись от ветра за камнем. Я занялся живописью. Холодно. Руки стынут. Краски замерзают.
Снизу подошёл отряд альпинистов — целый палаточный хутор получился. Ну и, естественно, все хуторяне стали моими зрителями — толпятся за спиной плотным полукругом, дышат в затылок. Конечно, мешают. Но я уж привык.
К ночи тучи исчезли, и в чёрном небе повисли большие, яркие звёзды. Закутавшись в пуховки, переминаясь на коченеющих ногах, внимательной толпой стоим вокруг профессионального астрофизика Андрея Свитки и, глядя в небо, слушаем его импровизированную лекцию по космологии и космогонии.
...Глубокая ночь. В растяжках палатки посвистывает морозный ветер. Володя Шутов мгновенно заснул, уютно прижавшись к моему боку широкой тёплой спиной. Свитка ворочался дольше, но потом тоже затих, лишь вздрагивает изредка во сне.
А мне не спится. Невольно слушаю разговор в соседней палатке — там трое альпинистов-новичков, возбуждённые предстоящим завтра первым в жизни восхождением, говорят о горах. Пересказывают прочитанные книги, виденные кинофильмы. Путают названия, имена, даты и высоты. Но так увлечены! Они ещё в том счастливом возрасте, когда известный гусарский принцип «С дамами о войне, на войне о дамах» ещё не действует. Счастливые! У них всё впереди — и горы, и женщины… и потери друзей… и седина, и усталость…
Хорошие мальчишки пришли в наши горы по нашим следам.
…Только что спустились с Эльбруса. Наверху мороз и пурга, а в Терсколе тихо и тепло. В ожидании автобуса, с блаженством пьём пиво на ступеньках домика спасателей.
Подошли с огромными рюкзачищами, с новенькими ледорубами молоденькие ребятки. Новое поколение, нам в дети годятся.
Начальника Эльбрусской спасательной службы Бори Тилова на месте нет. И дежурный ушёл обедать – свои маршрутные документы молодёжь предъявляет нам.
Руководитель группы — тоненькая, маленькая, очень серьёзная девушка. Её заместитель — юноша, почти мальчик. С седыми висками.
Я вдруг ясно представил своих детей. С какой невероятной скоростью летит время! Совсем недавно мы с женой носили их в походах на плечах, усадив поверх своих рюкзаков. А сейчас они уже своих детей в походах на рюкзаках носят.
- Можем мы выходить на маршрут? — решительно и нетерпеливо спрашивает девушка.
…Кожа на моём лице, обожжённая морозом и солнцем, исхлёстанная снегом и ветром, шелушится и болит. Опухли и болят подмороженные ноги и руки. Но, в общем, всё отлично и, как всегда, через пару недель чувствительность пальцев восстановится полностью...
— Так что с нашим маршрутом?
— «Выход на маршрут разрешён» — медленно вывожу в маршрутной книжке, с трудом сжимая авторучку.
— Хорошей погоды, счастливо!
— Счастливого пути, удачи!
Они пойдут туда, откуда только что спустились мы. Как пел Высоцкий:
Испытай, завладев
Ещё тёплым мечом
И, доспехи надев,
Что почём?!
Разберись, кто ты – трус
Иль избранник судьбы,
И попробуй на вкус
Настоящей борьбы!
...В альплагере «Узункол» только что вернувшийся с восхождения «снежный барс» Иван Аристов забрал у жены и бережно держит на руках засыпающего сынишку. Пригревшись под отцовской пуховкой, ровно посапывая во сне, мальчик расслабился и из его разжавшегося кулачка выпал голубой альпинистский значок с изображением ледоруба на фоне Эльбруса.
Маленький Аристов встрепенулся и с беспокойством раскрыл сонные глазки.
Иван, успокаивая, погладил сына по голове и вложил значок в его ладошку.
— Здесь мой ледоруб... — довольно пробормотал мальчик, засыпая.
...Итоговая радиосвязь туриады спокойная, умиротворённая — все команды благополучно подходят к финишу. И мы, спасотряд туриады, собрались двигаться к месту общего сбора.
В это время быстро пошёл вверх спасотряд ростовской альпиниады — истёк контрольный срок у группы разрядников. Спасотряд краснодарской альпиниады пока не задействован. Но спасатели уже сидят на своих собранных рюкзаках, ожидая сигнала на выход.
Договорились с альпинистами, что через пару часов свяжемся с ними по рации – если для транспортировки пострадавших потребуется помощь, мы, быстро проконтролировав группы своей туриады, немедленно вернёмся в «Узункол».
…Через два часа по рации узнаём, что наша помощь не нужна — разрядники нашлись, все живы и здоровы, просто заблукали на спуске.
Всё! Домой! В родную, ненавистную, желанную городскую суету и каждодневную нервотрёпку...
Медленно темнеет. Яркий закат раскрасил небо. Река — словно поток расплавленной латуни. По золотистым бурунам рысачит надувной катамаран. Экипаж в ярких шлемах и спасжилетах по уши в воде самозабвенно молотит реку блестящими вёслами. Лица у ребят мокрые, вдохновенные, азартные и счастливые.
...Сидим у костра, задумчиво глядя в огонь, вполголоса поём. Мысли приходят светлые, как снег. Спокойно на душе.
Поднимались по крутому, километровой высоты кулуару в отвесных скалах, грозящих гибельным камнепадом. Спускались по ледовой стене среди устрашающих разломов, под прицелом свисающих с гребня снежных карнизов. Страховка, страховка... Шли со страховкой, спали со страховкой, со страховкой кашеварили, ели, пили, писяли и какали...
Да, пройден очень сложный маршрут, но зачем он нам, если бы не этот вечер?
Но разве нынешний вечер был бы так прекрасен без пережитого и испытанного на высоте?!
…Подкатил рейсовый автобус из Нальчика, оттуда весело выгрузилась группа с ледорубами, с туго набитыми рюкзаками, с гитарой. Всё ещё по-городскому чистенькое, аккуратненькое.
Мы забросили в салон свои выгоревшие, уже пустые рюкзаки, и выбрались наружу покурить перед дорогой, проститься с горами.
Пока руководитель приехавшей группы побежал регистрироваться у спасателей, гитарист подтянул струны, и ребята запели:
А распахнутые ветра
Снова в наши дома стучатся.
К синеглазым своим горам
Не пора ли нам возвращаться?
Песня абсолютно соответствовала их настроению, это была песня о них, и пели они радостно, восторженно и азартно.
Мы слушали молча. И не смотрели друг на друга.
Звёзды падают нам к ногам.
Покидаем мы наши горы,
Унося на щеках нагар
Неразбившихся метеоритов.
Тут мы подняли головы, глянули друг другу в глаза, и улыбнулись. И все, кто стоял у автобуса, смотрели на нас и улыбались. И чувствовалось, что многие завидуют.
…Погибли наши друзья — сочинские спасатели. Во время проведения поисковых работ их вертолёт разбился.
Связываюсь с Красновидом, чтобы в региональной поисково-спасательной службе узнать подробности. Но Серёга не смог говорить, заплакал и бросил трубку...
Лучшие ребята из ребят
Раньше всех уходят.
Это странно.
Что ж, не будем плакать непрестанно,
Мёртвые нам это не простят.
Мы видали в жизни их не раз
И святых, и грешных, и усталых,
Будем же их помнить неустанно,
Как они бы помнили про нас!
…Ещё одна стреляная ракетная гильза у меня на полке в мастерской добавилась — похоронили спасателя Толю Решетникова.
Наши ребята должны были лететь в Иран – там землетрясение. Просидели в спасслужбе трое суток на упакованных рюкзаках в ожидании борта из Москвы, но получили отбой. Выпили, чтоб расслабиться. Вместе со всеми – и водитель спасательского автобуса Володя Хапёрский. И не развёз он ребят по домам — все разъезжались городским транспортом.
Толик в ночном трамвае вступился за какую-то незнакомую женщину. И его убили.
Скольких он спас, скольких научил по горам безаварийно ходить! Сколько стихов и песен знал!
После похорон Хапёрский несколько дней у меня в мастерской плакал…
...Сорвавшись со скал, на южной стене Хецквары погиб Володя Гусаков. Мы поднимаем его на гребень Главного Кавказского хребта, чтобы потом спустить по крутому льду северного склона, через ледопад в ущелье, куда может подойти машина.
Работаем в кулуаре — крутом, местами отвесном жёлобе, рассекающем скальную стену. Находиться здесь опасно — сверху может обрушиться камнепад, а укрыться негде. Спешим. Мышцы болят от напряжения, по лицам струится пот. В очередной раз заряжая палиспаст, псебаец Коля Шишка вскидывает голову вверх и вдруг резким срывающимся голосом кричит:— Камни!
Все взгляды вверх.
Память сохранила эти мгновения с фотографической точностью: неба не видно — оно закрыто массой рушащейся породы...
Нас в кулуаре десять человек. Вжимаемся в скалы. Грохот, клацанье, свист и звон осколков, тошнотворный запах серы...
Самым младшим — невиномыссцам Саше Тарану, Юре Счастливцеву и тебердинцу Шурику Зотову немногим больше двадцати. Самому старшему — краснодарцу Сергею Киселю за пятьдесят. Несколько мастеров спорта. Всем одинаково страшно.
...Разгибаемся. Оглядываемся — все ли целы? Все! Лишь у Вити Полика из Ставрополя по лицу струится кровь — гранитный осколок отсёк мочку уха.
Постояли неподвижно, переводя дух. Покурили. Потом Хасан Качкаров достал шоколад, разделил на всех. Владик Вайзер и Витя Игнатенко проверили верёвки — не перебиты ли камнепадом.
- Продолжим, — сказал Кисель. И мы вновь зарядили палиспаст…
...Жутко неожиданно и абсолютно непредсказуемо, от примитивного гриппа, в собственном доме на лестничной площадке между первым и вторым этажом, возвращаясь из поликлиники, умер конструктор-изобретатель, горовосходитель, могучий и бесстрашный мастер спорта Владислав Вайзер — дорогой мой друг, многолетний партнёр по связке...
Он был не просто умным, но мудрым. И очень добрым. И при этом бескомпромиссно требовательным. С ним не было легко и беззаботно. Но было ясно и уверенно — и в горах, и в городе.
Сколько раз на сложных маршрутах и спасработах мы могли свернуть себе шеи… сколько раз рисковали и уже почти умирали… из каких только ситуаций не выцарапывались, не выскальзывали благополучно в последний миг, бывало, изрядно помятыми и ободранными, но всегда весёлыми…Живыми!
Я благодарен Владику за то, что он был в моей судьбе.
Он оставил в моей жизни очень глубокий след — чистый и радостный…
Наш друг поэт Владимир Жилин написал о нём:
Немногословный, точный рыцарь мой,
Под траурной горой венков закопанный.
Ты младше всех, а смерть — шаг столь рискованный...
И пять ракет шипят над головой.
Редчайший сплав ума и доброты,
Поступок твой жесток был до отчаянья,
Когда вершиной стал недосягаемой
Второй этаж — и навзничь рухнул ты.
Какой Памир иной тебя взманил?
Ты в диких дебрях льда, за кальгаспорами.
Как страшно мы с тобою не доспорили
И я не знаю, устоит ли мир.
Твой отпечаток светел, чёрен креп.
Дорога круторога, в ночь обрывиста.
Нас тоже – тьма. Слезами каждый вымылся.
И преломил свой поминальный хлеб.
В горах разлукой свищет лес сквозной.
Сошла листва отлива воронёного.
Не жди весной порядка заведённого:
Шиповник вспыхнет жёлтой рододой.
…Островерхая морена круто поднимается, исчезая в облаках. Облака плотные, неподвижные, мрачные, тяжёлые. Кажется, что не водяной пар, а камни висят над нами. Вспомнилось из песни Бори Драгина: « Мы входили, как в бой, в облака». Не хочется смотреть вверх.
Вниз по ущелью всё видно на многие километры. Там тепло, там зелень. Видна дорога — гладкая, ровная — по ней за день можно километров семьдесят отшагать... да и не нужно шагать — лучше полежать где-нибудь в тени у речки и дождаться машину...
Что заставляет нас лезть вверх, когда внизу так хорошо? В свой заслуженный отпуск, за свои деньги мёрзнем, мокнем, устаём, рискуем... Можно ведь сойти с маршрута и податься на море... Можно... Да разве можно?!
И мы поднимаемся, взваливаем на плечи рюкзаки, и лезем вверх к облакам, сквозь облака...
…В горах сенокос. В воздухе густой запах свежескошенной травы. Сгибаясь под рюкзаком, прохожу по косогору меж стогов. То, что ещё совсем недавно было цветущим лугом, теперь провожает лето. «…Вот и лето прошло, словно и не бывало...»
Ну, уж нет! Конечно, оно прошло, но как же это — словно и не бывало?! Очень даже оно было! И останется навсегда. Свидетельство тому – этюды в рюкзаке.
Художник — фантастическая профессия: материализующая чувства, останавливающая и возвращающая время!
...Чем хуже, тем лучше? Бред, по-здравому. Но у меня именно так. Вернулся сейчас из Приэльбрусья — писал этюды на пленэре в ущельи Адыр-Су в альплагере «Уллу-Тау». Работалось ужасно трудно, как никогда до сих пор. Да и не хотелось работать! До отвращения. Себя постоянно превозмогал.
Во-первых, была гадостная погода — из двадцати дней лишь четыре без дождей, градов, снегопадов и непроглядных туманов. Во-вторых, очень волновался за дочь Милочку, которая, перед самым моим отъездом из дома, попала в больницу.
Казалось, что ничего не получается, что всё — и акварель и масло – очень плохо. Домой вернулся огорчённый и растерянный. Неудачу объяснял накопившейся усталостью…тем, что в последнее время переработал и утратил остроту восприятия.
Не хотел ничего показывать друзьям, собравшимся поздравить меня с прошедшим днём рождения — стыдился. Но уговорили. И похвалили! Результат пленэра в Адыр-Су оказался отличным, несколько работ музейного уровня!
Значит не нужно бояться перетрудиться. Нужно пахать непрерывно в любом настроении, при любом самочувствии, в любую погоду. Художник имеет право устать, имеет право испытывать отвращение к работе. Он не имеет права не работать!
…Не работается. Тупо мешаю на палитре краски. Что ни мазну кистью по холсту — всё не то и всё не так. По радио – ужасы на темы развала российской экономики и войны в Чечне. Тоска. И отвратительное, давящее, унизительное чувство беззащитности, беспомощности и безысходности. Страшно за себя, за семью, за страну. Как жить будем дальше? Куда катимся? Когда и где остановимся?
Вдруг телефонный звонок. В трубке приветливый, добрый, с мягкой картавинкой голос Серёжи Красновида:
— Привет, старичок! Жив, здоров? Как настроение, как работается? Есть мнение, что тебе пора в горы прогуляться. Мы в Аксауте региональные Северо-Кавказские соревнования спасателей проводим и приглашаем тебя с твоей персональной выставкой — вертолётом доставим. О, кей?
— О, кей...
— Собирайся, стартуем послезавра. Привет Люсе.
...Вернулся к мольберту, взялся за кисти. Мысли уже в горах, работаю механически. И не заметил, как вдруг моя живопись начала получаться: что ни мазок — точное попадание – без напряжения, без ошибок, без мучительных сомнений. В душе радостная лёгкость и недоумение — пейзаж, над которым я безрезультатно бился больше месяца, вдруг, словно бы сам собой, начал обретать необходимую напряжённость цвета, контрастность тона, убедительную крепость формы и пространственную глубину.
Вот закатным золотом загорелась на холсте вершина горы… вот наполнилась мраком глубина ущелья… вот поплыло облако, мерцая в остывающем небе отражённым светом заходящего солнца...
Это я сделал? Или телефонный звонок друга?..