Geum.ru

Живописец, график, посвятивший себя изображению высоких гор

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   28   29   30   31   32   33   34   35   ...   55

Бушующая река сверкает под солнцем. Арун в переводе означает «Заря». Действительно, после мрачного сумрака джунглей, широкая залитая солнцем река ослепляет, бодрит и веселит, как рассвет.

...Перешли на противоположный берег и сели отдохнуть на камнях у бурлящей, грохочущей бирюзовой воды. Так хочется окунуться! Но страшно — сразу отвесно глубоко. И слишком уж мощное течение — унесёт, разобьёт в близком пороге. Вода не наша стихия.

...Отдышавшись, полезли вверх по склону ущелья. Очень круто. И очень жарко. С трудом шагаем, обильно поливая горячим потом раскалённую каменистую тропу. Чтобы помочь народу отвлечься от усталости, Гончаров декламирует на ходу стихи Юрия Гречко:


...Над горой

поставлю солнце

в оперении богатом,

положу в ладонь равнины

звёзд колючую щепоть.

И тихонько в день четвёртый

постою перед закатом.

И луны дождусь восхода...

Не прогневайся, Господь!..


Я с Эдуардом Гончаровым впервые встретился осенью 1966-го. Я был в туристской группе студентов Краснодарского художественного училища, которых инструктор Наташа Шостак повела в двухдневный поход на Собер. Это был первый в моей жизни поход. До сих пор, как вспомню, так вздрогну.

...Иду и чувствую — вот-вот упаду... Сил, кажется, уже совсем нет... Сердце колотится где-то в горле, конвульсивными толчками гонит горячую кровь в гудящую голову, сжимает её тугим обручем... Перед глазами плывут лазурные круги... Когда же кончится эта пытка?.. Хочется сесть... А лучше лечь... Закрыть глаза и долго лежать, не двигаясь...

Никогда раньше я так долго не тащил на себе тяжёлый груз... Так долго не шёл круто вверх... Не уставал так сильно... Никогда мне не бывало так худо, как сейчас...

Наконец выбрались наверх. Здесь туман. Ничего вокруг не видно. Словно под колпак из матового стекла попали. Прижались друг к другу, лежим на низенькой, густой и жёсткой, как зубная щётка, траве, и грызём сахар-рафинад. Сыро, холодно, противно. Зачем мне это?

Вдруг всё начинает меняться вокруг. Прилетевший откуда-то ветер разгоняет туман. Он распадается на отдельные облачка, которые проплывают мимо нас, обдавая влажным холодом.

И мы видим даль!

...Как плюшевые медвежата округлые горы, лежат далеко внизу. Голубой ниткой, запутавшейся в траве, извивается речка. С едва слышным урчанием ползёт маленький оранжевый жучёк — трелёвочный трактор.

Заблестела на траве роса. Заструился прозрачными волнами согретый воздух. И далеко на горизонте, словно наполненные ветром паруса, поднялись и засверкали голубые громады снежных гор.

Я стою, смотрю. Смотрю на мир сверху. Не из окна самолета, а стоя усталыми ногами на влажной траве.

Из каких-то укромных уголков ветер выгнал последние остатки тумана. Они маленькими прозрачными облачками пролетают мимо нас. Кажется, что не облака летят, а я сам лечу...

...Вечером сидим у костра, поём, неумело бренча на гитаре.

— Привет, путники! — Из темноты шагнул на свет высокий красивый человек, сбросил на землю тяжёлый рюкзак, присел к огню. Напился чаю и попросил гитару. Мы отдали её неохотно. Но едва он взял первый аккорд, затихли. Такими неожиданно красивыми оказались песни! Мы слушали молча, не смея подпевать. Это было бы кощунством.

Он пел, что хотел. Потом пел по заявкам. И не было песни, которой он не знал. Потом читал стихи. Это и был Эдуард Гончаров.

А потом была жизнь. За прошедшие годы мы славно походили по горам. Много чего было.

Больше 30-ти лет мы дружны с Эдиком. Как один день!

…Никогда не забыть толстые брезентовые рукавицы, насквозь протёртые страховочной верёвкой, улыбающиеся лица Гончарова и Вайзера, и снег, тающий на Владькиных окровавленных ладонях.

…Сорвавшись в ледовом кулуаре, я падал по крутому, гладкому, как стекло, льду. Скорость нарастала, и мне никак не удавалось зарубиться, остановить падение. И внутри у меня была напряжённая, звенящая пустота.

Я спускался с нижней страховкой — лететь мне тридцать метров до крюка и ещё столько же ниже его. Чтобы крюк выдержал, нужно было очень чётко сработать на страховке, успеть выбрать верёвку.

Рывка ждал, как смертного приговора. Но даже не почувствовал его! Так мастерски справились Владька и Эдик...


...Подъём в три часа ночи. Наскоро завтракаем и выходим. Задерживаться никак нельзя — едва взойдёт солнце, со скальной стены пойдут камнепады.

По морозному насту быстро идём вверх. Освети нас солнце, и потеряем много времени, на каждом шагу проваливаясь по колено в раскисший снег. Измучаемся, вслушиваясь в тишину. Чтобы не пропустить тот страшный выдох гор, когда весь лежащий на склоне снег всей своей тяжестью с шипением, а потом с реактивным гулом рушится вниз.

…Грозящая камнепадами стена и лавиноопасный склон позади. Теперь проходим по снежному мосту бергшрунд, поднимаемся по крутому льду и через рандклюфт выбираемся на скалы.

Появилось солнце. Вспыхнули белые шлемы на вершинах. Ударил по глазам засверкавшими гранями ледопад. Исчезли полутона. Мир вокруг нас, как чёрно-белая линогравюра.

Несколько минут восхитительно сверкающей тишины. И вот сверху нарастает грохот. Пошли камнепады. Там, где час тому назад, мы, отдыхая, жевали шоколад, сейчас врезаются в лёд камни, взметая белую пыль…


— Выдай! Выдай ещё!

Я чуть разжал пальцы, и верёвка начинает уползать влево вверх за перегиб серой, с красноватым отливом, скалы.

— Выдай ещё!

— Верёвки пять метров!

— Выдай! Вижу хорошую трещину, пытаюсь добраться до неё.

Протравливаю веревку, и из-за скалы застучал айсбайль. Звук глухой — трещина для крюка не годится. Крюк должен забиваться в трещину монолита, и звук должен быть высоким, певучим, звонким, чистым.

— Что там? — нетерпеливо спрашивают снизу.

— Трещина – дрянь, крюк не держится.

Жарко. Мучительно хочется пить. Где-то капает вода.

Выдай ещё! — кричит из-за скалы Эдик. — И подержи внимательно — могу улететь!

Протравливаю верёвку и напружиниваюсь, готовый принять рывок.

Мы верим в верёвку. И верим в крючья, карабины, ледорубы и кошки. Верим друг в друга. Без доверия жить трудно. А высоко в горах — невозможно.


...Не дойдя до верха метров 60, проводим ночь, сидя на рюкзаках в лунках, которые вырубили в почти отвесном ледовом склоне. Всё сотрясая вокруг, грохочет гроза. Раскаты грома бьют одновременно со вспышками молний. Разлитое в воздухе электричество колит уши и кончики пальцев. Волосы шевелятся и потрескивают. Вокруг головы голубое сияние. Призрачным светом горит склон и висящие на нём верёвки. Любую дёрнешь – по ней, переливаясь, скользит светящаяся волна. Всё металлическое снаряжение на верёвке спустили вниз, от себя подальше. Издали любуемся, как с лезвий крючьев с пощёлкиванием стекают голубые искры...


…На гребне Башиля во время пурги едва не сгорели! Забарахлила паяльная лампа, на которой мы с Гончаровым готовили ужин под тентом между стоящими впритык палатками. Бензин пробило через насос. Он вспыхнул и, как из огнемёта, ударил Эдику в лицо. Загорелась борода, свитер.

Эдик сдёрнул с себя штормовку и накрыл лампу — задавил пламя.

Я свою штормовку ему на горящую голову накинул. Чуть не задушил...


...Высота неожиданно вырубила могучего Толика Рогулю. Пять суток несём его вниз на носилках из ледорубов. Когда тропа высоко над каньоном лепится к отвесу и сужается до ширины школьной тетрадки, нести носилки становится невозможно. Тогда Гончаров взваливает Толю на себя и один его несёт, балансируя над пропастью...


...За день напряжённой работы, с трудностями и страхами пройдя почти два километра дюльферов и спортивных спусков, вымотанные, голодные и страдающие от жажды, спустились с гребня на ледник. Место ровное, просторное — для палаток идеальное.

А уж смеркается.

Предвкушая отдых, скинули с плеч рюкзаки.

Но Вайзер поглядел по сторонам, хмыкнул недовольно: — Уходим! Здесь ночевать опасно.

...Минут через сорок, уже в темноте, злые и вконец измученные, мы с трудом ворочаем камни срединной морены, выравнивая площадку для ночлега.

И тут вдруг на нас накатил страшный грохот, воздух задрожал, а под ногами всё заколыхалось - в то место, откуда недавно ушли, рухнул обвал, навсегда похоронив ровную площадку под снегом, под глыбами льда и пластами фирна, под каменными обломками...


…В густо-синем небе горит огромная луна. Такая яркая, что без тёмных очков на неё больно смотреть.

Рядом, чуть ниже нас, серебрятся облака. Они густые и плотные. Хочется шагнуть на них с обрыва и пойти по лунной дорожке к горизонту — туда, где из облаков, как острова из океана, встают вершины гор.

Палатка открыта настежь. Мы лежим головами наружу, прижавшись плечом к плечу, молча курим. Дым наших сигарет смешивается с облаками...


…В небе алмазной россыпью мерцают мириады звёзд. Закрывая собой половину Вселенной, дыбится в зенит склон горы, залитый призрачным лунным светом. Двадцать градусов мороза при сильном ветре. Промороженный снег не скрипит привычно под ногами, а резко взвизгивает в такт шагам.

Медленно разгорается рассвет, гася в небе звёзды, заливая вершинный склон огненным светом. Над ультрамариновой пирамидой пика Джайлык ещё ярко горит Венера, но из-за зубчатого гребня Андырчи ослепительным, пронзительным лучом вдруг вспыхнуло — брызнуло — ударило — резануло — полыхнуло взошедшее солнце. Темнота скатилась на дно ущелий. Склоны, ледопады, снежные гребни с бахромой карнизов нестерпимо засверкали. Вдали на востоке ясно и чётко блещут безенгийские пятитысячники Коштан-Тау, Мижирги, Дых-Тау, Шхара, Джанги-Тау, Катын-Тау, правее Гестола, Тетнульд. На западе радуют взгляд красавцы Далар, Трапеция, Гвандра. Между этими панорамами на юге искрятся острыми гранями пик Шуровского, Чатын, Ушба, на неё накладывается Шхельда. Прямо перед нами холодно, как ртуть, серебрятся снеговые шапки Донгуз-Оруна, Накры, Чегета, Штавлера. Я пишу этюд маслом. Эдик видеокамерой снимает меня за работой…


...По склону хлещет позёмка. Ветер продувает насквозь, тело стынет, пальцы рук и ног постепенно отмерзают. Воздуха не хватает — дышать нечем. Сердце колотится пугающе, грозя разорвать грудь.

Впереди влекущая крутизна льда. Пристегнулись к перилам: свистящий шорох жумаров, звонкий хруст под кошками.

Час за часом непрерывная работа вверх... Усталые тяжёлые шаги... Бесконечные…

Вышли на перемычку. Над ней — устремлённый в небо очередной ледяной склон... Вошли в кулуар: заледенелые камни под ногами — кошки скрежещут... Выше опять крутой лёд — пошли на передних зубьях... Выше снежная крутизна с острыми застругами... Путь кажется нескончаемым…

Но вот из-за перегиба склона выросло и распахнулось ничем не заслонённое небо… Вершина.

...А теперь мы с Гончаровым в Гималаях. Дожили!


…Мучительно хочется пить. Нескончаемая пытка жаждой. Господи, ну что ж дома не сиделось?

Но впереди вверху ожидает гранитная красота скал Макалу и крутое, взбегающее к зениту, хрустальное сверканье её снега, фирна и льда. И как же они без нас? А мы — без них?

...Через два с половиной часа палящего солнца и крутого подъёма, остановились у ручейка на привал. Искупались, охладились. Но всё равно пить жутко хочется. А нельзя из-за паразитов. С трудом дотерпели до посёлка Седоа. А тут в продаже из питья нет ничего, кроме рома и давно прокисшего пива. Его и пришлось употребить. Пена из ноздрей! Но жажда отступила.

...На центральной площади посёлка развернут базар. Сюда собрались люди из всех окрестных селений. Маленьких детей женщины принесли за спиной в коробах, сплетённых из бамбука. У каждого представителя мужской части населения за поясом непременно торчит грозный нож кукри.

Продавцов на базаре больше, чем покупателей. Но это мало кого беспокоит и никого не расстраивает: восточный базар существует не столько для торговли, сколько для общения.

Мы очень голодны. Купили на всю компанию много какого-то, на вид очень аппетитного, местного печенья. Но оказалось, что его есть невозможно. Тогда Юрий Агафонов купил бананы. Наконец-то привычная, родная русская еда!..

...Заморив червячка, отмываемся от дорожной пыли и пота под водопроводной колонкой на базарной площади при большом скоплении любопытствующего народа. Крохотный, сморщенный местный старикан под дружный, одобрительный хохот рыночной толпы, восторженно ощупывает обнажённых Агафонова и Яковенко, восхищаясь их белизной и могучестью.

...Устав от отвратительной пищи, подаваемой в ночлежках, Юра Просятников вызвался приготовить настоящий плов. Вместе с Витей Буйленко он отправился произвести необходимые закупки. А мы в это время устраиваемся на ночлег. Разместились в большой проходной глиняной комнате, по которой гуляет пыльный сквозняк. Скорей бы уж подняться в горы на такую высоту, где нет гавкающих собак, орущих петухов и людей, где можно нормально есть, рисовать и спать, ночуя в родных палатках!

...С кухни пришёл потрясённый Гончаров и рассказал, что троих купленных для плова кур, шерпы связали и, засунув в кастрюлю, облили крутым кипятком. И живых, дико орущих птиц, начали ощипывать! Вот это буддистская любовь к животным! Или это ближе к индуистской традиции жертвоприношений?

Лёша Яковенко сквозь дрёму пробурчал, что это правильно — перед операцией больного всегда моют и бреют...

...Генерал Агафонов выдал Саше Алейникову десяток наручных и карманных часов, привезённых из Краснодара в Непал для подарков и призов нашим здешним помощникам. И Саша открыл на базаре торговлю российскими часами. Рынок оказался мгновенно парализован — все торговцы и покупатели, забыв о своих делах, сгрудились вокруг. Чуть припозднившийся Эдуард со своей видеокамерой и фотоаппаратами не смог пробиться к центру событий. Часы вызвали всеобщий восторг и восхищение. Шерпы разглядывают часы, примеряют к руке, прикладывают к уху, опускают в кружку с водой, чуть на зуб не пробуют. Но зачем жителю высокогорной гималайской деревни часы? Здешние крестьяне определяют время по солнцу. И едва ли во всей деревушке хватит рупий, чтобы хоть одни часы купить.

...Ближе к вечеру сходили в Управление национального парка - зарегистрировались и получили разрешение на вход. У Гончарова неожиданно возникла проблема с разрешением на пользование профессиональной японской видеокамерой. Оказывается, разрешение нужно было получить в столице. Кто ж знал? Пришлось чиновников обаять. Подарили им экспедиционные вымпелы и значки. И всё успешно разрешилось.

Наши фамилии вписали в толстенную книгу и каждого заставили расписаться.

Оказалось, что в пермите моя фамилия записана неверно. Так я и буду навсегда значиться в гималайской регистрационной книге — ДУДОК.

...Возле домика Управления выстроен из бамбука туалет, и мы с удовольствием им воспользовались. Все, до этого виденные и использованные в пути по Непалу, были ужасны — они крохотные! И уж очень-очень редкие. А тропы здесь многолюдные. И во время дневного перехода проблему справления естественных нужд решить невозможно. Люди с грузами шастают по тропе вниз и вверх постоянно. А на привалах непальцы (особенно непалки) обступают нас плотным кругом, разглядывают, ощупывают, хихикают — уединиться по своим делам невозможно.

...Юра Просятников сварил замечательный плов. И мы в полной мере им насладились под утроенную, по такому случаю, порцию профилактического рома. Ужинали на открытой веранде, и над нами плотно нависали, сидя на деревянном парапете, любопытные, дружелюбные, весёлые шерпы — жарко дышали в наши затылки и уши, заглядывали в миски и кружки.

...Вечером хлынул ливень, похолодало, и мы отправились спать рано, мечтая о полноценном отдыхе на полный желудок. Но опять помешали спать гавкучие собаки. Об одну из них, доведённый до бешенства Эдик Гончаров, сломал свой зонт. Это не помогло. Собак в Непале очень много.

А после полуночи разгулялось очередное шерпское веселье с песнями, хохотом и плясками под барабан...

Уже не возмущаемся. Спокойно терпим, воспринимая происходящее, как данность — как ливень, пургу, жару или мороз. Мы уже поняли, что бессонные ночи входят составной частью в понятие «гималайская экзотика». Зачем же лезть в чужой монастырь со своим уставом? Ну, выпивают люди по ночам, дружески общаясь… Весело смеются, поют и танцуют… Ведь не орут, не вопят, не буйствуют, не оскорбляют никого, не дерутся. А как-то в родном Краснодаре я возвращался вечером домой в полупустом трамвае вместе с дочерью и её подругой. На одной из остановок в вагон ввалилась агрессивная компания. Пьяные парни свистели, свирепо матерились, били ногами в кресла, колотили кулаками в окна, орали злобно: — Кто против нас? Кого убить?..

Обожгло чувство мучительного стыда перед девушками. И страх за них. Но обошлось. Никого из пассажиров не зацепив, на следующей остановке пьяные вывалились из вагона в темноту.

В Непале ни о чём подобном и помыслить невозможно!


12 апреля.

Подъём в 5-30. Мутный, бесцветно-белёсый прохладный рассвет быстро разгорается в ослепительно яркий, огнедышащий день.

Умываемся под водопроводной колонкой, а вокруг с любопытством толпятся чумазые, сопливые, ясноглазые, белозубые, весёлые, симпатичные детишки. И красивые, грациозные девушки чёрным хозяйственным мылом и стиральным порошком моют под холодной водой свои прекрасные длинные, густые, блестящие иссиня-чёрные волосы. А свои великолепные зубы они ничем никогда не чистят.

Жизнь в посёлке кипит. С раннего утра люди строят новый дом. Мужчины с трудом, но весело пилят ножовками толстые балки. Женщины замешивают глину и с трудом, но весело таскают тяжесть по шаткой лестнице на второй этаж. Дети весело помогают взрослым.

...Выше Седоа тропа стала более дикой. Здесь меньше ходит народу. Перешли прозрачную полноводную речку с глубокими каменными ваннами. Знали бы о ней вчера, пришли бы сюда купаться. А теперь — мимо, вверх.

...Через 4 часа пришли в посёлок Ташигаун. Здесь запланирован очередной ночлег. Высота 2015. Здесь малолюдно и очень чисто. И есть приличный туалет. И даже примитивный душ с чёрной пластиковой бочкой наверху, чтобы вода под солнцем нагревалась.

Тут наконец-то я смог написать первую свою гималайскую акварель. В этот раз непальцы почти не мешали. И работа удалась.

…К вечеру погода испортилась. Собирался написать закатную панораму с Канченджангой, но она закрылась плотными розово-сиреневыми облаками. Ничего не видно. И над нашим завтрашним подъёмом нависла непроглядная фиолетовая стена сплошных туч. Сгустившаяся над горами тьма расползается вверх по небу ужасающей тучей, похожей на дракона. Вскоре полил холодный дождь. Значит наверху сейчас идёт снег.

...Сегодня не только День космонавтики, но и новогодняя ночь — наступает 2055 год по непальскому календарю. Очередную профилактическую антилямблиозную акцию посвятили этому событию. Сирдар Тенги станцевал под аккомпанемент национального барабана мадало.

...Под Новый год мне всегда бывает грустно. И здесь сейчас накатила грусть. Идём и идём, нижем дни на дни. Ну и что? Ни особой усталости, ни интереса, ни радости, ни грусти. Скучно. «Горизонты, манившие нас, угасли один за другим, как тускнеет в плену тёплых ладоней светлячок или яркая бабочка». Всё, что вижу, давно знаю по книгам. Нет потрясений первооткрывания. Чуда нет. Нет даже ожидания чуда. Слишком поздно это. Всему своё время. Моё время для Гималаев прошло. Нет уже трепетной восторженности в сердце. Романтизм в душе угас. Я уже стар, как тот несъедобный козёл.

Или эта мрачность в душе оттого, что не удаётся пока начать живописную работу? Именно в ней для меня смысл и главное удовольствие жизни. Если несколько дней подряд нет возможности писать или рисовать, я начинаю болеть. В Гималаях я не затем, чтобы просто идти и смотреть по сторонам, а чтобы средствами живописи запечатлеть увиденное и пережитое.

Я горный турист и альпинист, живописец и график. Я рисую и пишу снеговые горы — выше зоны леса. Потому, что хорошо их знаю. Было бы странно, даже нелепо, если бы я горы не изображал — если не я, то кто?

Как спортсмен, мыслю категориями тактики и техники.

Как художник, мыслю ритмом, тоном, пластикой линий и пятен, формой, цветом локальным, цветом дополнительным, колоритом, цветовыми и пространственными отношениями. Зрительными образами.

Но этого не хватает. После общения с горами хочется поделиться впечатлениями ещё и словесно — рассказать об увиденном и пережитом, письменно это зафиксировать. В горах не только рисую, но и веду дневники. В горах — жизнь!

А в городе живу нелепо. Бездарно превращаю невосполнимое время проносящейся жизни в мгновенно исчезающие деньги. Примитивно и низменно. Обидно. Провожу жизнь в добывании пищи, в её переваривании и испражнениии. Как животные. А мечтается о высоком, о божественном!

Хемингуэй однажды сказал: «Бык на лужайке — здоровый парень, бык на арене — неврастеник». А мы, изнеженные потомственные горожане, стремящиеся к комфорту, но любящие даль и горную крутизну — где наша арена, где лужайка?

…Да, что-то сегодня действительно грустно. Беспросветно. А поводов-то нет. Наверно это возрастное. Я ведь родился в 1948 году, а нынешней ночью наступает 2055 год! Я - старый маразматик.

Нам лишь кажется, что с годами мы умнеем. Ничего подобного! Мы становимся опытнее, это да. А потому недоверчивее, осторожнее, предусмотрительнее и изворотливее. И ленивее, равнодушнее, циничнее. Наивные иллюзии каменеют в глупую убеждённость. Горячий романтизм остывает, наступает скучная рассудительность. Появляются обидчивость, робость и подозрительность.

И ослабла уже вера в справедливость и красоту, иссякла надежда на улучшение. И не замечается хорошее в настоящем, но прощается плохое в прошлом. И чувствуем всё хуже. И понимаем меньше. И становимся неспособными воспринимать перспективу.

К сожалению, я перешагнул тот счастливый возраст, когда по утрам ощущал прилив сил, бодрости и оптимизма. Когда казалось, что предстоящий день бесконечен, а я неисчерпаем. И всё, что в жизни задумал, обязательно получится.

Эдик Гончаров на тринадцать лет старше, но он бодр и весел. Он не маразматик. Он мудрый. Он на всех наших маршрутах всегда был старше всех. И привык.

А я сегодня впервые, здесь в Гималаях, осознал свой возраст. Хорошо, что пока не ощутил. Нам с Эдиком идётся легко и вдохновенно. Как в молодые годы, когда мы ходили в тройке с Владиком Вайзером. Будь он жив, был бы сейчас с нами. Мы дожили до Гималаев. И динамический стереотип, обретённый когда-то на сложных маршрутах, очнулся в теле и омолодил его. Но — тоска! Без поводов. Вдруг вспомнилось из Остера:

Никогда не мойте руки,

Шею, уши и лицо.

Это глупое занятье

Не приводит ни к чему.

Вновь испачкаются руки,

Шея, уши и лицо,

Так зачем же тратить силы,

Время попусту терять.

Стричься тоже бесполезно,

Никакого смысла нет.

К старости сама собою

Облысеет голова.


Ладно! Как сказал сейчас Юрий Агафонов: — «Раньше ляжем — раньше выйдем». Пора спать. Нужно проснуться пораньше, и пораньше выйти в путь. До жары.


13 апреля.

Воспоминания о прошедшей новогодней ночи самые добрые. Собаки не лаяли, петухи не орали. И шерпы пели вдали очень мелодично, и ритм их мадало не мешал, не раздражал — убаюкивал.

...Подъём в 5 часов. Утро безоблачное. Тоскливо гадает далёкая кукушка. Горы в плотной серебристо-голубой дымке.

...Идём безостановочно вверх по крутой каменистой тропе. Она засыпана опавшей листвой. Это значит, что лето кончилось, мы поднялись выше него. Мы приближаемся к вечным снегам, и скоро наступит зима. А пока звонкий хор птиц поёт под звон ручьёв, бегущих поперёк тропы с высокого склона слева. Эдик Гончаров, как всегда на затяжном подъёме, читает вслух стихи.

...Спустились в глубокий каньон, перешли по бревенчатому мостику речку и круто взобрались на противоположный высокий склон. Прошли под гигантской каменной глыбой, страшновато нависшей над тропой. За ней вновь мостик через очередную речушку. И снова тропа круто ведёт нас вверх. Вокруг цветущие деревья белой магнолии и алого рододендрона. Вдоль тропы цветёт земляника и примула. Позади справа, глубоко и далеко внизу туманится ущелье Арун. Над ним, уходя вверх и вдаль, голубеют причудливые силуэты вершин, коронованные матово поблёскивающими вечными снегами. Солнце поджаривает затылок и шею, а в лицо дует холодный ветер с запахом талого снега. Как и у нас в горах, талый снег пахнет арбузом.

...Вот уже снег под ногами. Портеры, до этого шедшие босиком, впервые обули кеды.

...Час за часом поднимаемся по крутому узкому гребню, вытаптывая ступени в глубоком снегу, перелазя заснеженные скальные жандармы. Несколько мест довольно неприятных.

...Обеденный перекус, свесив ноги в трехкилометровый обрыв. Кубанское сало запиваем сладким холодным чаем с печеньем.

...Вокруг громоздятся снеговые горы, ослепительно залитые ярким и жарким новогодним непальским солнцем. Красотища! Будь на то моя воля, занятия туризмом и альпинизмом ввёл бы в школьную программу, сделал их обязательными для всей молодежи. Нежные, робкие и слабые в горах становятся сильными и мужественными, не грубея. А сильные и мужественные обретают нежность, не слабея.

Хорошо бы никогда в жизни не встречать трудностей, бед и опасностей. Но так не бывает. Значит нужно готовиться встретить их достойно. Сила духа не мышца, которую можно накачать за месяц. Сама жизнь — повседневная, ежеминутная — куёт силу духа. Горные походы и восхождения — тугая концентрация жизни — лучший тренер. Генерал Агафонов понимает это. И он помнит слова Макаренко о том, что нельзя воспитать мужественного человека, если не ставить его в условия, требующие проявления мужества. Потому и создал в своем институте клуб туризма и альпинизма.

В Агафонове гармонично сочетаются боевой офицер – умелый и опытный оперативник, учёный – юрист, экономист и философ, и крупный хозяйственник, педагог, великолепный организатор, превосходный руководитель, классный спортсмен.

Он знаток литературы и искусства. По натуре поэт. Эстет. Жизнелюб.

При постоянной, плотной занятости, — превосходный отец: воспитывает семерых детей, пятеро из которых приёмные.

Позволяет себе неординарные поступки, никак не вписывающиеся в рамки «здравого» осторожно-житейского смысла. Один его спортивно-патриотический лагерь «Надежда» для перевоспитания подростков, состоящих на учёте в милиции, чего стоит! А поисковые экспедиции молодёжи по местам боёв в годы Великой Отечественной войны! А наши горные экспедиции!

Знаю генерала ещё с тех весёлых лет, когда он – студент экономфака Кубанского государственного университета, руководил университетской горной секцией. Уважаю его. Прежде всего, пожалуй, за то, что умеет доверять людям, безоглядно рискуя и репутацией своей и карьерой. И ни разу не ошибся. Решительно берясь за дела головоломные, невозможные и просто немыслимые для других, он неизменно добивается успеха. И он умеет быть благодарным: редкое качество редкого начальника — дарить подчинённым радость и в процессе работы, и после её окончания.

...Продолжили траверс гребня и через семь часов вышли к месту ночлега. Пологая, широкая снежная седловина Кхонгма. Высота 3700. По сторонам далёкие панорамы — снежные, остроконечные. Впереди громоздятся высокие заснеженные скалы — наш завтрашний путь.

...Задул ветер. Солнце скрылось за тучами. Подмораживает. Мокрые ботинки костенеют. Портеры с нашим грузом далеко отстали. Ждём их и медленно замерзаем. Чтоб совсем не окоченеть, вытаптываем в глубоком снегу площадки для палаток. Хоть бы шерпы успели принести их до темноты!

...Хотел заняться акварелью, но воды нет — вокруг лишь снег да лёд. А водка, которой развожу акварельные краски на морозе, где-то в одном из баулов ещё поднимается с портерами по гребню.

...Первых носильщиков, и с ними измученного мистера Пробежа, сирдар Тенги привёл через два с половиной часа. Остальные подошли через пять. Мой баул прибыл последним.

...Сегодня впервые ночуем в палатках. Наконец-то! Они нам привычнее, чем деревенские ночлежки. Спим по двое: Агафонов — Буйленко, Тенги — Пробеж, Просятников — Алейников, Гончаров — Дудко. Доктор экспедиции Алексей Яковенко спит с жестяным ящиком, в который упакована экспедиционная аптека.

Портеры от предложенной им палатки отказались. Их выносливость, морозостойкость и оптимизм восхищают. Их кеды превратились в ледышки. Сквозь ветхую одежду синеют дрожащие худые тела. А они хохочут! Ночевать устроились на крутом заснеженном склоне в залитой льдом скальной нише. Подстелили мешковину, прижались друг к другу, и — поют! Замечательные ребята! Они доброжелательны, предупредительны, уважительны и учтивы — без назойливости и либезения, без подобострастия и раболепия. Они свободолюбивы, независимы и горды. Без презрительности, наглости и хамства, без националистического психоза и экстремизма. Они полны жизни и чисты душой. Они вызывают симпатию и уважение.

...Гребень пылает в огне солнечных закатных лучей. Вершины гор горят в небе маяками. Солнечный свет медленно угасает и всё многообразие горных долин, склонов и небес сливается в общий сумрак прекрасного и таинственного гималайского вечера. Лишь несколько высочайших вершин, повиснув в тёмной небесной синеве, ещё тлеют мягким оранжевым светом. Потом и они гаснут. Быстро смеркается. Горы плавно растворяются в темноте, недолго еще сохраняя по контуру ослепительный золотой кант.

Сизая пелена сумерек постепенно сгустилась во тьму. Короткое, но нетерпеливое и напряжённое ожидание звёзд. И на горы опустилась тихая холодная ночь, осенённая двоящимся в вышине потоком Млечного Пути. Он белеет в мерцающей звёздной темноте. В разных направлениях небо пересекают яркие светящиеся точки — космические аппараты. Мы сейчас к ним значительно ближе, чем обычно. Как редко мы замечаем их в залитых рекламными огнями суетных городских вечерах! Забавно... Лишь оторвавшись от цивилизации, вступив в простую и трудную жизнь среди первозданной природы, мы осознаём высоту достижений цивилизации.

В небе мерцает невообразимая масса звёзд. Они горели всегда. Они будут гореть всегда. Их видели наши предки, увидят наши потомки. Их бесстрастный, бессмертный свет струится через глаза в душу, наполняя ее неведомым в городской жизни покоем и тихим восторгом.


Неправда, над нами не бездна, не мрак —

Каталог наград и возмездий.

Любуемся мы на ночной Зодиак,

На вечное танго созвездий.


Испытываю странное чувство — ощущение знакомой, долгожданной привычности и, одновременно, нереальности окружающего. Возвышаются над сугробами крыши палаток... колеблются огоньки свечей сквозь палаточный капрон... уютное, кошачье мурчанье газовых горелок… запах готовящегося варева... обесцвеченные темнотой серые пятна усталых лиц... Мы постоянно переживаем радость успеха или горечь неудачи. И, достигнув намеченную цель, сразу намечаем следующую, стремимся к ней нетерпеливо…

Под нами многометровая толща снега. На окружающих склонах многие миллионы кубометров медленно текущего льда. И вокруг на многие километры ни одной живой души. Мы словно на другой планете — оторваны от всего земного мира. Сказочное царство! Здесь моя творческая мастерская, моё рабочее место.

Горы научили терпеть, научили умению приспосабливаться к обстановке, создавать себе рабочие условия, комфортность и находить удовольствие в самых неблагоприятных обстоятельствах. И, если уж так складывается, то и пренебрегать ради работы удовольствием и комфортом. Впрочем, понятие «комфорт» очень условно и субъективно. Для нас это возможность вытянуться в полный рост в палатке и наличие поблизости снега или льда, чтобы добыть воду для чая. Если, конечно, есть ещё бензин в примусе или газ в баллоне…

Очередная высотная ночь брызжет метеорами, вздрагивает редкими снеговыми обвалами. Только кашель нарушает стылую тишину. Постепенно снизошло прерывистое забытьё тревожного, неглубокого сна.


14 апреля.

Звёзды медленно увядают. Из прозрачного, светлеющего на глазах полумрака утренних сумерек, на фоне зардевшегося румянца зари, выявляется ломаная линия вершин. Рассвет плавно перекрашивает бирюзу неба в нежнейшие лиловые цвета с золотистыми оттенками.

Из туманной рассветной дымки, постепенно обретая контрастность и объёмность, медленно возникает нереальный в своей грандиозности Гималайский хребет: вознесённые в небесную бездну, облитые слепящей солнечной яркостью ледяные громады — великолепные, совершенные, вечные творения природы.

Восхитительная красота. И мощь, поражающая воображение, вызывающая нервный озноб.

А над прекрасными огромными горами — огромное прекрасное небо.

Здесь много гор, но от них не тесно. И над горами очень много неба, но под ним не скучно. Здесь просторно глазам и уму. Здесь спокойно сердцу и радостно душе.

...Ночью палатки обледенели и вмёрзли в снег. Сворачиваем – они громко хрустят.

В 6-30 выходим. Снег под ногами жёсткий и шершавый, как бетон. Без ледорубов, только с лыжными палочками на крутизне неуютно. Здесь лучше не падать. Если не разобьёшься, то уж сотрёшься точно.

...Карабкаемся по заледенелым скальным полкам, продираемся сквозь густые заснеженные заросли.

Наконец выбрались на гребень, и перед нами открылся широкий снежный цирк, за которым в ярком тёплом свете разгорающегося дня высится Макалу. Гора искрится в небесной сини. Её гребни блестят. Вдоль них реют на утреннем ветру розовые снежные флаги. Гора прекрасна, как талантливая скульптура. Словно не грубые и необузданные тектонические горообразовательные процессы вознесли её на порог стратосферы, а изваяна она сказочными волшебниками из конгломерата неба и земной тверди.

...Поднимаемся по заснеженной скальной пиле, обходя по жёсткому крутому снегу череду жандармов. Иногда перелезаем через них в лоб.

Слева открылся очередной крутой снежный цирк, обрывающийся в глубокое, забитое облаками ущелье. С его противоположного склона ниспадает по скалам водопад – колоссальный, грандиозный.

Справа наш гребень обрывается в бездонную пропасть. В её глубине облака. За ней вдали гряда снеговых гор, над которыми сияет прекрасная Канченджанга. Потоки тропического ветра сталкиваются в синеве с ледяным горным воздухом и в этом месте чистое, ясное небо внезапно застилается мгновенно возникающими облаками.

...Шаг за шагом, метр за метром, минута за минутой, час за часом — идём вверх. Снег раскис под жарким солнцем. Идём, глубоко проваливаясь. Когда останавливаемся отдохнуть — каждый раз — солнце прячется за облаком, и мы начинаем замерзать. А когда нужно идти — солнце открывается и жарит нещадно. «Закон подлости» в действии.

... Напряжённый траверс снежных склонов над глубоким скальным обрывом…

...Вышли на крутую снежную перемычку. Это южная седловина перевала Шиптон-Ла. Высота 4200. Небольшой спуск и вновь вверх, ещё выше. Пересекаем снежный склон, изборождённый лавинами.

...Долгий крутой подъём ко второй перемычке перевала. Задыхаясь, месим ногами рыхлый снег. Наконец взобрались на широкую снежную седловину. По карте её высота 4800. Здесь полощутся на ветру молитвенные буддистские флаги и ленты с мантрами. Тенги ещё подвесил к гирлянде флажки и ленту — за наш успех.

...Спустились в широкий снежный цирк, чтобы из него вскоре взойти на следующую седловину. Она выведет в ущелье Барун. А река Барун вытекает из ледника Барун. Это уже наш ледник. В его верховьях, у подножья Макалу, друзья ждут нас в Базовом лагере. До него идти ещё несколько дней.

...Склон качается в глазах синхронно с усталыми шагами. В теле вялость, противная слабость. Злое высотное солнце нестерпимо слепит и обжигает. А воздух ледяной. Нет здесь в воздухе водяных паров, нет долинной пыли и копоти, сам воздух так разрежён, что солнечным лучам нечего в нём нагревать.

Солнце призывно и поощрительно улыбается нам — загорайте! Но на этой высоте, при здешней чистоте и прозрачности воздуха, солнечные лучи буквально испепеляют кожу. Потому не о загаре заботимся, а о защите от него — всё время на лицах солнцезащитные маски, и ещё мажемся защитными мазями, кремами.

...Движемся медленно, пробивая глубокую траншею в рыхлом снегу. Вокруг царство снега и льда, а мы подыхаем от африканской жары и жажды. Сейчас под нашими ногами большое озеро — замёрзшее, заваленное снегом. Посередине цирка в мульде снег протаял и призывно блестит талая вода. Понимаем, что здесь сильно обгорим. Но сил уже совсем нет, и мы останавливаемся возле воды на обеденный привал. Сверху укрылись зонтиками. Но солнце достаёт снизу, отражаясь от снега.

Одно облако, висящее чуть в стороне и выше остальных, вдруг озарилось по контуру радугой. Просветы в облаке тоже окаймлены радужными цветами. Красиво! Мы такое с Витей Буйленко наблюдали однажды на Памире, поднимаясь с ледника Гармо на гребень хребта ОПТЭ. Но тогда спектральные цвета не были такими яркими, граница между ними была нечёткой. А это нынешнее облако ну просто великолепно!

...Вновь топчем промокшими ботинками ступени в глубоком снегу, взбираясь по высокому крутому склону. Долгий изматывающий путь, не требующий, к счастью, технических ухищрений.

...Сколько прошли после привала — час? Два? Или всего 15 минут? Чувство времени совсем задавлено усталостью.

...Наконец выбрались на седловину. Путь в вышину: выносливость, долгое упорство, преодоление усталости и страха, дурного настроения и раздражения, недомогания и мрачных предчувствий.

И теперь — блаженная неподвижность. И тишина. Огромная! Невероятная — бездонная, безграничная. И вокруг залитый ею огромный мир в снежно-ледовом сверкании. И пот на губах — солёное вино победы.

Горы обступили, вплотную приблизив и круто задрав горизонт, иззубрив его снежными гребнями, мощно контрастирующими с небом, набирающим всё большую яркость синевы.

Такая красота кругом, такой размах, такой простор!

Перехватило сердце. Сдавило душу. Это не медицинское, не сердечная недостаточность. Скорее, её избыточность — переполняющее всё твоё существо чувство восторга, его физическое ощущение, рождающее необъяснимую сладкую боль в глубине потрясённого сознания. Кажется, Станислав Лем говорил, что у людей будущего пребывание в горах станет таким же элементом культуры, как чтение книг, как общение с музыкой...

...Начали спуск в забитое снегом ущелье. На каждом шагу глубоко проваливаемся. Часто, зависнув на рюкзаке, беспомощно болтаем ногами в пустоте меж заваленных снегом каменных глыб. В глубине отчётливо слышно журчание талой воды. Мука мученическая!

Слева отвесная скальная стена с опасно нависшими снежными карнизами. Откуда-то с её верха рухнула лавина и, громыхнув по кулуару, сорвала камнепад. Это смертоносное месиво грохнулось на наши свежие следы буквально за спиной...

Скользя, спотыкаясь, падая, застревая меж невидимых под снегом камней, проваливаясь в бегущие под снегом ручьи, продолжаем спуск. Несчастный мистер Пробеж чаще не ногами идёт, а на четвереньках ползёт.

...Долгий, утомительный и небезопасный траверс крутого снежного склона под стеной камнепадоопасных скал. Со стены грохочут водопады. По отвесной бурлящей воде с грохотом рушатся камни. Неприятно. Но привычно — ситуация, как на родном Кавказе в весеннее межсезонье.

...Постепенно снега становится меньше. Через полтора часа спустились в джунгли. Чуть ниже границы леса на обтаявшей наклонной каменистой площадке среди деревьев стоит палатка. Возле неё нежно воркует влюбленная парочка – молодые англичане из Глазго. Говорят, что забрались сюда отдохнуть от цивилизации: — Вы-то нас понимаете?..

...Сбросили уже полтора километра высоты, а ещё спускаться и спускаться! Теперь — сквозь густые джунгли по забитому снегом крутому руслу ручья. Оскальзываемся на мокрых стволах упавших деревьев, на обледенелых камнях. Проваливаемся в ледяную воду. Сползаем по скользким скальным стенкам вдоль водопадов. Перебираемся по мокрым брёвнам и снежным мостикам через притоки. Если здесь кто-то сломает ногу... Стало понятно, почему многие экспедиции здесь навешивают перила.

...Противоположный склон ущелья Барун — крутые скалы, заросшие непроходимыми джунглями. Там явно никогда не ступала нога человека. Там могут ожидать любые, самые чудесные и чудовищные неожиданности. И не только «снежный человек», но гигантские динозавры могут обитать тысячами. И места хватит, и еды, и никто их не потревожит.

...Наше ущелье постепенно переродилось в каньон. По бокам узкой щели – уходящие в небеса отвесные скалы. С трудом пробираемся вдоль левой стены. И вот, на девятом часу изнурительной ходьбы, наконец-то оказываемся на орографически правом склоне ущелья Барун. Вышли из каньона внезапно — словно шагнули из темноты на свет сквозь трещину в стене.

...Место называется Цяте. Здесь традиционно останавливаются на бивак все экспедиции, идущие на Макалу.

Снега почти нет. По сравнительно ровной каменной площадке бегут прозрачные ручьи. Рядом с нашими палатками они водопадом срываются со стометрового скального обрыва к бурлящей внизу реке. Река яркого изумрудного цвета.

Над палатками нависают скалы. В просторной и сухой скальной нише идеальное место для костра. Костёр нещадно чадит, вызывая у нас кашель. Ядовитый дым ест глаза. А шерпы дым не замечают.

Вокруг серебряный переплеск потоков, яркие цветы, незнакомые деревья. Они обросли длинными бородами мха и лишайников. Вот бы тут задержаться, несколько дней порисовать!

...Ветер утих, и воздух словно застыл. Огненный закат освещает крохотные наши палатки посреди Гималаев. И нас, усталых, притихших.

...Постепенно солнце снижается, и день медленно угасает. Мороз крепчает по минутам. В высоких горах времена года меняются по несколько раз на день. Мы ещё не отошли от солнечного пекла, а уже начинаем подмерзать.

...Густеющие сумерки плавно окутывают безмолвные горы, постепенно расцвечиваясь мерцающими звёздами. Становясь всё ярче и увеличиваясь в количестве до невообразимой бесчисленности, звёзды в небе искрятся, как снежинки.

…Сине-бирюзовая ночная тишина повисла вокруг... Мерцают в лунном свете горы... Звёзды над нами, как и мы, дрожат от холода... Холод, как и голод, стимулирует воображение. И, как папу Карло когда-то согревал нарисованный на куске старого холста очаг, так нас во сне греют воспоминания о тепле родного дома и близких людей.

...Холодный, мерцающий звёздный свет освещает наши тёплые сны...


15 апреля.

Ночь безоблачная.

К утру задул, крепчая, ледяной ветер из верховьев Барунского ущелья.

Подъём в 5-00. Очень холодно. И от реки сыро, промозгло. Замшелые деревья жутковатыми призраками темнеют сквозь туман.

...Лица у нас у всех красные и распухшие. К носу, к ушам и скулам невозможно притронуться. Губы в трещинах и коростах. Ни ложку в рот взять, ни к кружке приложиться, ни расхохотаться, глядя друг на друга. Вчерашнее солнышко на снежных склонах Шиптон-Ла отлично нас поджарило. Глядя на наши лица, шерпы от души веселятся. Им-то жгучее горное солнце нипочём, их защищает смуглость кожи и грязь. Наши портеры никогда не испытывают потребность смыть с себя ночной сон или дневной пот и дорожную пыль. Похоже, что с водой они соприкасаются лишь при переправе вброд. Впрочем, там, где полгода хлещут муссонные ливни, действительно может развиться некоторая водобоязнь. Она понятна и простительна.

...С рассветом уходим — в розовую зарю, сквозь плотный розовый туман – через заснеженные джунгли вверх по ущелью.

...Продираемся сквозь залепленное смёрзшимся снегом переплетение древесных стволов, ветвей и корней. Перебираемся через каменные завалы. Слева над нами скалы уходят вверх почти отвесно. Справа — отвесно вниз. В тёмной глубине каньона гремит река. Идём, пересекая крутые «живые» осыпи. Здесь все составляющие их каменные многогранники неустойчивы. На каждой грани — свежий скол. Над головой нависли каменные глыбы.

Солнце озарило борт ущелья, по которому поднимаемся — сразу резко увеличилась камнепадная опасность. Переходим на другой берег по нависшему над бурной водой снежному мосту. Вдруг ужасный грохот со склона, где недавно шли. Каменный блок рухнул вниз! В нём несколько тонн веса...

Склон, по которому теперь идём, пока в тени. Нависающие камни ещё сцементированы со стеной ночным морозом. Камнепад маловероятен. Но всё же неприятно ощущать себя под смертельным прицелом.

...Дальше — траверс крутых глинистых склонов. Ступеньки не больше столовой ложки — лишь рантом ботинка зацепиться. То лезем круто вверх, обходя скальные сбросы, то сползаем круто вниз к зелёным террасам у воды — к уютным полянкам, поросшим душистым можжевельником.

Макалу всё чаще выглядывает из-за поворотов, и вот уже постоянно нависает над ущельем, стоя по пояс в облаках.

В душе восторженный трепет, как бывает в храме. Мы, действительно, как в храме, где купол — высокое небо, и под ним алтарь — Макалу.

Великая Гора не парит над миром, а царит над ним, исполненная достоинства и величия. Макалу, как монарх на свиту придворных, глядит из поднебесья на окружающие горы. Графика её гигантских склонов стремительна и упруга. Динамика снежной, скальной и ледяной крутизны очаровывает и завораживает. Вот она – долгожданная, материализованная мечта!

Состоится ли восхождение? Будет ли успешным? Тайна. Тайна судьбы...

«Кто любит, тот любим», — поёт Гребенщиков. Так ли? Мы-то любим Макалу. А она нас?

Пообщаемся с Горой — узнаем. И о себе каждый из нас что-то новое непременно узнает. Восхождение — всегда творчество. А творчество радостно и вдохновенно, но трудно. Творчество всегда — преодоление. И всегда новое знание.

...Через три часа добрались до урочища Янг Кхарка. Высота 3865. Ущелье расступилось. Здесь широкая зелёная поляна с песчаными проплешинами, поросшая колючим кустарником. Спокойная река в низких мягких берегах. По сторонам грандиозные скалы с водопадами. Над ними, совсем близко, ослепительно полыхают ледяные вершины. Впереди высокий вал древней конечной морены, заросший сосновым, рододендроновым и можжевеловым лесом. Высоко над ним вдали сиреневая скальная стена. На недоступной высоте в стене таинственное круглое отверстие. Грот? Пещера? Вот бы туда забраться! Жаль, нет времени.

В центре поляны маленький каменный храм. Внутри скульптура Будды и жертвенник. Он увешан ленточками с мантрами, и засыпан монетами. Агафонов добавил ещё, прося удачи для нашей экспедиции.

Около храма молитвенная стена из камней. Камни богато орнаментированы витиеватыми буддистскими текстами. Рядом на высоких бамбуковых шестах множество вертикальных белых флагов с текстами молитв. Ближе к лесу — хижина из дикого камня, с низким входом. Над крышей трещат на ветру гирлянды разноцветных молитвенных флажков — как праздничные флаги расцвечивания на корабле.

Наползают тучи, цепляясь за макушки сосен. Вскоре солнце померкло в тумане, стало мутным, тусклым и далёким. С близких ледников потянуло холодом. Пошёл снег.

...Устраиваемся на бивак. Вдруг бешеный ветер, словно сорвавшись с привязи, рывком бросился на нас. Хватаемся за расстеленные на земле полотнища палаток. Они, раздувшись как аэростаты, рвутся из рук, грозя умчаться в облачную даль. Короткая яростная схватка с вихрями — кто кого... Мы победили!

...Портеры устроились на ночлег вместе с Буддой, развели костёр возле жертвенника.

А в тёмной и прокопчённой хижине Саша Алейников варит на дымном костре козлятину. Запах будоражит гастрономические чувства и активизирует слюноотделение.

Генерал настроил спутниковый телефон и передал в Краснодар очередную информацию.

Свежесть вокруг потрясающая, в городской тесноте и духоте абсолютно немыслимая. Ветер могуче гудит в кронах сосен, раскачивая их, как камыш.

...К вечеру снегопад прекратился и ветер утих. Но опять не могу рисовать — ничего не видно из-за тумана. Обидно. Это у молодости в запасе вечность. У меня уже нет. Я очень боюсь не успеть сделать того, что должен, что могу сделать только я и никто другой. Не люблю вечера. Они всегда наполнены горечью. Они пронизаны грустью от сознания быстро, бесследно и бесполезно пролетающей жизни. Почему-то, при подведении итогов, всегда оказывается, что сделано гораздо меньше, чем хотелось.

Когда-то в юности я открыл для себя горы. Потом себя в горах. Позже осознал горы в себе. Затем открывал горы для других людей, как инструктор. И вот теперь открыл себя для гор и для людей, как художник, изображающий горы.

Стараюсь показать людям горы не издали, не извне, какими их все знают, а вблизи, вплотную, изнутри. Так видят немногие.

Горы, как искусство – красота и величие, искренность в отношениях с самим собой. А искусство – это любовь. Оно рождено любовью, и любовь рождает. Оно идёт от сердца, и обращено к сердцу. Искусство – это искренность. И, чем меньше художник озабочен выражением своей индивидуальности, тем скорее и ярче она бывает выражена.

Быть художником, по-моему, сложнее, чем музыкантом. Ведь художник объединяет в себе и исполнителя, и композитора, и музыкальный инструмент, и его настройщика.

Успех или неуспех художника — в нём самом. По Сеньке и шапка. Большому топору — большое плаванье! Конечно, однажды осознав это, очень непросто отказаться от привычных извинительных мотивировок своих творчеких неудач. Трудно признать своё несовершенство. Тут как раз уместно вспомнить знаменитого Куинджи, сказавшего однажды: «Объяснить-то всё можно. А ты возьми, да победи!»

Впрочем... Не помню имя поэта, кажется кто-то из англичан, стихи его в память запали:


Я — никто. А ты — ты кто?

Может быть — тоже — Никто?

Тогда нас двое. Молчок!

Чего доброго — выдворят нас за порог.

Как уныло — быть кем-нибудь.

И — весь июнь напролёт

Лягушкой имя своё выкликать

К восторгу местных болот.


...После еды забились под крыши. Кто — под дырявую крышу из прелых бамбуковых циновок. Кто — под яркие, разноцветные, непромокаемые капроновые крыши. Всем одинаково холодно и промозгло. Из гончаровского диктофона, разгоняя нашу тоску, поёт бессмертный Визбор.

Горы то полностью открываются, то смутно проступают сквозь облачную вуаль неясными силуэтами — самое акварельное состояние! Взялся за работу. Но солнышко, отдельными участками контрастно и эффектно освещавшее дальние горы, теперь исчезло. Свет мутный и неопределенный, цвет вообще отсутствует, — окружающий пейзаж стал монохромным. А через четверть часа повалил снег и задул ветер. Пока я метнулся к палатке за зонтом, чтобы укрыть работу, порыв ветра сорвал с планшета бумагу и вместе с кнопками зашвырнул куда-то в середину близкого облака…

Решил повторить попытку. Макая кисти в уже леденеющий у берега Барун, пишу сумрачную акварель — вид вниз по ущелью, в сторону перевала Шиптон-Ла. Вдруг, совершенно непредсказуемо, откуда-то сбоку сквозь туман прорвалось яркое солнце и всё в природе изменилось до неузнаваемости!.. Но вскоре снова всё потонуло в серости очередного приступа плотного снегопада... А потом последовала новая солнечная атака — теперь пронзительные лучи яркого света зажгли радугу над снегами! Потом мир резко потух, как электричество отключилось.

Восторгаясь природой и удивляясь собственной выдержке, абсолютно спокойно, без психоза внутренне перестраиваясь и переделывая всё заново, закончил-таки акварель. Она получилась даже вполне приличной. Хоть и ничуть не походит ни на мой первоначальный замысел, ни на то, что было в природе на самом деле.

Никак не пойму, от чего зависят в моей работе успех или неудача. Иногда с восторгом работаю, радостно и вдохновенно, а в итоге получается ерунда. А иногда через силу, с ужасным преодолением работается, буквально с отвращением, на одном лишь чувстве долга и ответственности, а неожиданно возникает сильное произведение. Странно это. Есть в этой необъяснимой непредсказуемости и абсолютной от меня независимости какая-то потусторонность. Тайна какая-то неведомая, но прекрасная, влекущая, заставляющая вновь и вновь браться за кисти в надежде на новые радостные озарения.

А наиболее продуктивно и результативно мне работается не в душной, прокуренной мастерской под бдительным и обидчивым контролем строгого городского жизненного распорядка, а на воле встреч и общений, среди друзей-странников, бродяжников-бражников, когда как-то само собой возникает благотворное, благодатное и созидательное, результативное рабочее состояние...

...Долго восторженно наблюдал, как меняются вечерние краски на склонах гор, на небе и на кипящих в нём тучах. До чего ж всё красиво, совершенно, гармонично в этом суровом, вздыбленном мире!

...Небо заслонили тёмные громады гор. Меж ними в вышине зажглись переливчатые многоцветные звёзды. Но вскоре их поглотили тучи. И пришла ночь. Беззвёздная, очень тёмная, душная, ветреная и холодная.

...Перед сном Эдик неплотно завинтил флягу с чаем, и он вылился на мой спальник. Приснилось ночное купание в Чёрном море.


16 апреля.

Плотная чернота в ночном небе, просвистанном холодным ветром, постепенно сменяется блеклой, мутной белёсостью. Под утро ударил мороз. Снаружи палатки покрылись льдом, внутри – инеем. Мокрый спальник примёрз к полу.

За ночь небо очистилось от туч. И в верховьях ущелья ещё одна высокая незнакомая гора озарилась рассветом.

— Эверест! — с почтением промолвил сирдар Тенги и молитвенно сложил ладони под подбородком.

С бумажками в кулаках рассевшись по утренней нужде в рододендроновском лесочке, любуемся, как тёплые лучи восходящего солнца разгораются на высочайшей вершине планеты. Не каждый день доводится видеть такое.

…Сила, спокойствие и мудрость источаются Гималаями... Всё ещё не верится, что мы действительно находимся в великих горах, всё ещё невероятна сама возможность оказаться в этих легендарных местах, убедиться в реальности их существования.

…Двинулись дальше вверх длинным извилистым путём. Над нами в вышине игра солнца с облаками и белизной горных склонов — ослепительная на фоне густой небесной синевы.

В ледяном воздухе запах хвои. Карабкаемся вверх по крутым склонам, процарапываясь сквозь плотные заросли, получая по горячим ушам и лбам заледенелыми ветками. Часто срываем дыхание, глубоко проваливаясь в снег. Выдыхая клубы пара, пробиваемся через сугробы. Спотыкаемся об заледенелые камни, оскальзываемся на заснеженных глиняных откосах.

День ветреный, холодный и угрюмый. Синь небес небрежно заляпана серыми пятнами косматых облаков.

...Поднялись до границы леса. Выше нет ни деревьев, ни кустов – долго не увидим теперь зелени.

...Затяжной подъём по глубокому снегу. Вошли в суровый каменный цирк. Вокруг скальные стены с нависающими карнизами. С них то и дело грохочут обвалы. Накатило чувство тоски, бесприютности и полной беспомощности. Гималаи такие огромные! А мы такие крохотные, легко уязвимые, беззащитные...

...Миновали древнюю молельную стену. Над ней высоко в отвесной скале широкое отверстие. Говорят – именно в этой пещере Будда без пищи, постоянно медитируя, провёл в одиночестве 12 лет. Лишь однажды пришла снизу женщина по имени Сузата и накормила его сладкой рисовой кашей. Именно здесь Будда постиг божественный смысл жизни и обрёл способность творить чудеса.

Про чудеса не знаю. Но если 12 лет никто не мешал, действительно можно было много хорошего, красивого и полезного придумать и сделать.

...Под снегопадом пришли в урочище Йя Кхарка. Высота 4500. Сильный ветер и мороз. Проваливаясь почти до пояса, под пургой топчем в снегу площадки для палаток. Бедняга Пробеж крупно дрожит. Не спасает его и русская шапка-ушанка, плотно завязанная под подбородком.

...Юрий Агафонов и Витя Буйленко попытались связаться с базовым лагерем. Тишина в эфире.

...К вечеру пурга прекратилась. В верховьях ущелья висят чёрные тучи, позолоченные бьющими из-за них лучами солнца. Над головой ярко-синее небо. А вниз по ущелью — волнистое море ослепительных облаков. Облака многоярусные, плотные, контрастные — прекрасные!

...Эдик Гончаров жалуется на сильную зубную боль. Зуб заболел под «мостом». Наш доктор Лёша Яковенко классный хирург. Ему бы что-нибудь у кого-нибудь отрезать. Зубная боль его не вдохновляет. Даже не стал походную аптеку распаковывать: — Полощи водкой! Само пройдёт...

...Вокруг царство тишины, пронизанное оранжевым закатным сверканьем, наполненное шорохом и посвистыванием ветра. Ветры гор не похожи на городские ветра — нервно-порывистые, рваные и дёрганые, спотыкающиеся о дома и заборы, путающиеся в грязных подворотнях. В горных ветрах нет пыли, шелеста мусора, звона стёкол, дребезга трамваев и автомобильного зловонья. Они дуют ровно и мощно, свежо и чисто... Сегодня они летят туда, где мы уже были — оттуда, где мы скоро будем, куда ещё только поднимаемся.

...Ветер разогнал нацеплявшиеся на вершины облака, и ничто не мешает великолепному золотому свечению заката, обещающему морозную звёздную ночь и яркое солнечное утро.

Всё вокруг постепенно окрасилось торжественно-пурпурными, затем тревожно-фиолетовыми тонами. Потом все цвета разом поблекли, и возник всеохватный перламутрово мерцающий свет. С наступлением сумерек небо стало ярко-бирюзовым. По мере того, как оно темнеет, на небосводе появляются трепетные звёзды. Медленно всплыл из-за острозубого горизонта огромный, яркий, совсем низкий лунный диск. Можно подпрыгнуть и сбить лыжной палкой. Можно накинуть верёвку, пристегнуться карабином и — в полёт сквозь ночь. Но не хочется прыгать. Приятно долго молча и неподвижно смотреть на это чудо прелестное и слушать тишину ночи. Луна висит над гигантскими горами, проливая на них серебристое сияние.

Из аметиста и агата,

Из задымлённого стекла,