Geum.ru

Реферат II-III глав книги Н. Павлова-Сильванского «Феодализм в Древней Руси»

Вид материалаРеферат

Содержание


III. Вассальная иерархия.
Подобный материал:
1   2   3   4
§ 27. Высшие сеньерии. Удельные князья и княжата.

Над низшим слоем неполноправных сеньерий мы находим на западе в феодальную эпоху высший слой сеньерий, с истинно государственными верховными правами, принадлежащих титулованным сеньерам: герцогам, князьям, графам, вице-графам, маркизам и т. д. И у нас в Удельной Руси над низшим слоем боярщин, пользующихся только сеньериальными правами, лежал высший слой княжеств, имевших в неравной степени права истинно государственного, верховного порядка.

Эти княжества, уделы, точно так же, как владения западных титулованных сеньеров высшего разряда, дюков-князей, графов и т. д., по своему устройству были очень близки ко всем другим сеньериям, потому что основою их было то же частное землевладение типа сеньерии - боярщины. Наши князья и княжата были прежде всего землевладельцами, вотчинниками так же, как западные дюки и графы. Хозяйство и управление даже великих княжеств, где оно более всего имело государственный характер, построено было всецело по типу частного хозяйства боярина. <…>

Удельные княжества так же, как на западе титулованные княжеские и графские сеньерии, не были государствами в точном смысле термина; они по существу устройства были ближе к частному, вотчинному, боярскому землевладению, чем к государству, возникающему после феодального периода. Однако, все-таки они отличаются от низшего слоя рядовых сеньерии присущими им и постепенно усиливающимися государственными чертами. По таким их государственным чертам они делятся на те же два разряда, указанные выше, как и западные титулованные сеньерии. Первый, высший разряд – это два-три десятка великих княжеств и крупнейших княжеств удельных, обладающих правами государственного территориального характера.

Владельцы их так же, как западные титулованные сеньеры, обладают властью не только в отношении собственных своих частных владений - доменов или земель дворцовых, но и в отношении как свободных общин (позднейших черных земель), так и боярских земель, сохраняя за собою право высшего суда и чрезвычайной дани. При этом у нас, как и на западе, эти государственные права имеют не только немногие великие княжества, соответствующие таким французским княжествам и графствам, территориям, как Нормандия, Бретань, Фландрия, Бургундия, но и некоторые мелкие уделы. Так, например, правом чеканки монеты пользовались у нас в удельное время не только великие князья, Московский, Тверской, Рязанский, но и некоторые, зависевшие от них удельные князьки. В музее тверской архивной комиссии хранятся монеты, серебряные и медные, битые мелкими Городенскими или Старицкими удельными князьями тверского великого княжества. И после подчинения Москве этого тверского великого княжества Иван III, действующий уже как настоящий государь, воспрещает «деньги делать... по уделом в Московской земле и в Тверской», как видно из его завещаний 1504 года.

Мелкие удельные князьки, как, например, Бохтюжский или Карголомский, в XV веке, несмотря на незначительность своих владений, сохраняют черты владетельных государей. Их управители называются волостелями и тиунами, хотя они больше похожи на боярских приказчиков и посельских. Один из князьков Кубенских (на озере Кубенском), владевший волостью Бохтюгой, дает жалованную, льготную и несудимую грамоту Глушицкому монастырю и пишет ее по формуле грамот великокняжеских: «Се яз князь Юрий Иванович пожаловал есмь», но, выдавая свое принизившееся значение мелкого вотчинника, в конце грамоты выговаривает себе от игумена «корм»: «на Рождество Христово полоть мяса да десятеро хлебов», «а на Петров день – десятеро хлебов да боран».

Под высшим слоем княжеств великих и удельных, с государственными правами, находим более многочисленные, мелкие удельные княжества, пользующиеся уже весьма ограниченными государственными правами. Незначительность владений таких княжат не позволяла им осуществлять свои наследственные владетельные княжеские права, и этот наследственный характер их власти проявлялся почти исключительно в полной независимости их суда и управления в отношении их доменов.

Эти княжеские владения, расположенные по берегам какой-нибудь одной маленькой речки или небольшого озерка, ограничивавшиеся нередко даже только частью маленького речного бассейна, и по размерам и по характеру управления не отличаются от владений бояр. Эти княжеские уделы – те же боярщины. Однако, независимость от великокняжеских властей, более или менее ограниченная в боярщинах, в этих княжеских боярщинах- уделах, в силу наследственных владетельных прав, проявлялась полнее. Маленькому князьку принадлежал обыкновенно в полном об'еме и суд до высшей юстиции, и право обложения подвластного ему населения.

В пределах московского великого княжества, то есть в собственных непосредственных владениях московского княжескою дома, в треугольнике, образуемом реками Москвою и Окою, удельное дробление не привело к разделению княжества на независимые части – уделы. Но на всем остальном пространстве центральной территории Удельной Руси, исключая Новгород и крайний Север, то есть между реками Клязьмой и Волгой и к северу, по рекам Мологе, Шексне и до Белозерского и Кубенского озер, всюду в XV веке явилось множество мелких уделов описанного, чисто-феодального типа. Дробление земли на мелкие уделы-сеньерии шло очень быстро, начиная с XIV века и особенно в XV и XVI веках. Рядом с удельными князьями является множество князьков, которые позднее назывались княжатами. По родственным отношениям и совпадающим с ними отношениям территориальным, их делят на 8 гнезд: князей Тверских, Рязанских, Суздальско-Нижегородских, Ярославских, Углицких, Белозерских, Стародубских, Галицких. К этим северовосточным князьям и княжатам присоединились позднее князьч южной Черниговской области, некоторое время зависевшие oт Литвы, князья Оболенские, Одоевские, Новосильские и другие.

Мелкие князья и княжата служили своим великим князьям, а затем под давлением рано получившего перевес над другими московского великого князя, волей-неволей вступили в служебную зависимость от него. Наравне с московскими боярами, княжата служат «воеводами»: военными начальниками и городскими наместниками. Но эти новые московские воеводы остаются князьями-государями в пределах своих наследственных владений. «Слуга» московского великого князя остается у себя дома князем-сеньером.

Эта яркая сторона феодальных порядков на русской почве точно выясняется нашими памятниками. Меня могут заподозрить, что я сгустил краски; но здесь это подозрение может быть рассеяно легче, чем по некоторым другим пунктам моего исследования. Рисуя положение княжат, я не прибавляю ни одной черты к тому, что выяснено В. О. Ключевским, а вслед за ним недавно С. Ф. Платоновым. Этот последний ученый, славящийся осторожностью своих выводов, говорит следующее. «Приходя на службу московским государям с своими вотчинами, в которых они пользовались державными правами, удельные князья и их потомство обыкновенно не теряли этих вотчин и на московской службе. Они только переставали быть самостоятельными политическими владетелями, но оставались господами своих земель и людей со всею полнотою прежней власти. По отношению к московскому государю они становились слугами, а по отношению к населению своих вотчин были попрежнему государями». Что же это такое, как не феодализм, и притом в основной черте классического французского феодализма – крайнем раздроблении верховной власти и слиянии ее с землевладением? <…>


§ 28. Процесс раздробления верховной власти.

Уделы мелких князей и княжат безусловно представляют собою учреждение, тождественное по своей природе с сеньериями феодальных князей разных рангов. В них выражается основное начало феодализма – раздробление верховной власти. Настаивая на таком тожестве основных начал удельного и феодального строя, я, однако, вполне признаю различия в процессе их образования. Но это два разных вопроса, и различие происхождения не может ослабить факта тожества двух учреждений.

Усилия некоторых наших историков свести сходство двух порядков к случайному сходству «моментов» развития – напрасны. Исторический процесс раздробления верховной власти оказывается по внешности, действительно, совершенно различным у нас и на западе. На западе, как известно, верховная власть, в момент крайнего ее ослабления, была узурпирована, главным образом, королевскими чиновниками, графами, а также некоторыми крупнейшими землевладельцами, баронами, опиравшимися на свою сеньериальную независимость (иммунитет). У нас никакой узурпации не было. У нас все государственные права княжат – наследственного княжеского происхождения; у нас все эти мелкие княжества возникли путем разделов. На западе чиновники и землевладельцы стали государями; у нас все удельные государи, большие и малые, одного княжеского рода Рюриковичей; ни один боярин, как и ни один наместник, не сделался и нас князем.

Такова разница в процессе феодализации у нас и на западе, столь резко противоположная, не с точки зрения основ или движущих сил развития, но по внешнему виду исторических событий. Возьмем сначала это противоположение так, как оно только-что формулировано: в противоположность западу, у нас ни один наместник и ни один боярин не сделался князем. <…>

Причиною крушения каролингской монархии было несоответствие обширного государства материальным условиям времени. «Постепенность культурного роста, – говорит Виноградов, – не допускает быстрого появления обширных и сложных государственных систем у молодых, не воспитанных историею, народов». Обширное централизованное государство не соответствовало эпохе натурального хозяйства, которое препятствовало централизации, связности частей, разрывая области на множество самодовлеющих хозяйственных мирков. Необходимую для обширного централизованного государства связность частей дает гораздо позже денежное хозяйство, связывающее части страны в одно целое торговым обменом, обусловливающее культурное об'единение, нивелировку племен, наконец, накопляющее в одном из пунктов средоточия власти капиталы, необходимые для прочного господства центра над окраинами. Обширная каролингская монархия возникла слишком рано, когда господствовало всецело натуральное хозяйство, которое не связывало а, наоборот, разобщало отдельные районы страны, как само-довлеющие хозяйственные мирки. Отсутствие экономической связности частей, отсутствие культурного единства, недостаток денежных средств и географическая разрозненность различных местностей вследствие недостатка путей сообщения совершенно обессиливали централизованное государственное управление.

Слабость же этого управления, недостаток государственной защиты вызывали частные союзы защиты, господский и мирской самосуд; политическая власть разъединялась соответственно разъединению хозяйственному. <…>

В Удельной Руси мы находим те же самые основные условия раздробления государственной власти, что и на западе. Мы находим: 1) географическую разрозненность; населенность редкими оазисами среди дебрей лесов и топи болот и недостаток путей сообщения; 2) хозяйственную разрозненность этих оазисов, обусловленную господством натурального хозяйства.

В эту пору, при первой колонизации северо-восточной Руси, население занимало прежде всего – как говорит Ключевский – «нагорные берега рек и сухие рамена по окраинам вековых непроходимых лесов. Так вытягивались жилые полосы, обитаемые острова среди дремучих, теперь исчезнувших, лесов и заросших или зарастающих болот». Многие, вновь населявшиеся, места были «ограждены отовсюду, яко оградою», по выражению житий, «великими и страшными дебри, и многими лесы, и зыбучими мхами, и непроходимыми блаты». В глухих болотистых углах нашего севера и до недавнего времени встречались деревни, в которые можно было проехать только зимою, когда замерзали болота. «Этими болотами и этою грязью – писал Герцен в 1840-х годах – защищались новгородцы некогда от великокняжеского и великоханского ига, теперь защищаются от велико- полицейского».

Эта-то обособленность отдельных населенных округов, больших и малых, эта географическая и экономическая разрозненность страны и была у нас, так же как на западе, главною причиною раздробления власти. Географическое и экономическое разъединение неизбежно обусловливало раз'единение политическое или государственное. Обособленные округа, самостоятельные экономически в условиях натурального хозяйства, отрезанные географически от других, у нас – «страшными дебри и непроходимыми блаты», или на западе во многих местах – горами, в других – также лесами и болотами обособлялись и политически. Князь или его наместник, при разрозненности, при раскиданности его владений, не мог обеспечить необходимой защиты населению; приходилось «защищаться» или управляться самим, или миром, или доверяясь господину-боярину; обособленные мирки всюду, как они сами кормились, так сами и судились. Этот «самосуд», в виде, как древнейшего мирского самоуправления, так и самостоятельного боярского господства, был всецело обусловлен географической и экономической разрозненностью, обессиливавшей государственную центральную власть.

Раздробление власти выражается не только в этом мирском и боярском «самосуде», не только в некоторых государственных правах мелких мирков: волостных общин и боярщин, но и в более полной государственной самостоятельности крупнейших округов: княжеских владений, уделов. Разделение верховной власти между удельными князьями, быстрое дробление страны на уделы с владетельными суверенными правами произрастает на той же почве, как и мирской и боярский самосуд, на почве экономической и географической разрозненности. <…>


^ III. Вассальная иерархия.

§ 29. Вассальство и бенефиций в феодальном договоре.

На ряду с раздроблением верховной власти, проявляющимся как в боярском «самосуде» или в сеньериальном праве бояр, так и в полусуверенной власти, свойственной удельным князьям и княжатам, мы находим в Удельной Руси второе основное начало феодализма: объединение земледельцев-сеньеров договорными вассальными связями или вассальную иерархию.

Феодальный договор, как хорошо известно, возник из тесного соединения вассальства с бенефицием. Соединение это было очень тесно в теории; договор заключался не иначе, как при условии пожалования земли; вассал об'явил себя человеком сеньера за такой-то феод. Но, как ни тесно соединились в этой формуле вассальство и бенефиций, они, однако, не слились, не переродились в совершенно новый институт. Соединение вассальства с бенефицием в феоде не было таким химическим сплавом двух элементов, который дает новое вещество с совершенно новым свойством, но таким механическим составом, в котором оба смешанных вещества легко разъединяются <…>

Феодальный договор легко разлагается на два его элемента по раздельным актам, входящим в его состав: 1) оммаж и клятва верности (hominium или homagium и fidelitas), скрепляющие вассальные обязанности, и 2) акт инвеституры или ввода во владение, – пожалование бенефиция, феода. Оммаж (hominium) представлял собою основной акт признания себя человеком (homo) господина, признания частной личной зависимости, коренящийся в древнейшем мундебуре. Это признание себя человеком господина закреплялось вторым актом: клятвой верности (fidelitas, foi); эта клятва первоначально состояла в торжественном обрядовом заявлении верности; позднее, под влиянием христианства, к ней прибавлен был христианский обряд клятвы над мощами святых или над евангелием. Таким признанием себя человеком господина и клятвою верности лицо принимало на себя, так же как в старину, обязанность вассальной службы, определяемую двумя словами: «совет и помощь» (consilium et auxilium). Затем, раздельно от этого заключения старого вассального договора, следует инвеститура, символическая обрядность ввода во владение. «Затем, граф, – читаем в современной записи, – палкою, которую он держал в руке, дал инвеституру всем тем, кто описанным образом обязался верностью, оммажем и клятвою».

В феодальном договоре вассальные обязательства тесно соединяются с пожалованием земли (бенефиция-феода), и обрядность инвеституры непременно следует, для полноты договора, за оммажем и клятвою верности; они соединяются формально в нечто целое, в договор србственно феодальный. Но по существу вассальство и бенефиций сохраняют каждый свое самостоятельное значение; в некоторых случаях, как выяснено выше ( § 24), реально перевешивает пожалование земли, в старой форме службы, всецело обусловленной пожалованием бенефиция, в других случаях – такое пожалование земли оказывается совершенной фикцией, как, например, в феодальных договорах между крупными сеньерами, и реальное значение имеет единственно обязательство службы, признание зависимости, то есть договор вассальный, оммажа и верности. <…>

Феодальный договор в старой теории феодализма схематически прикрывает собою различные реальные отношения и различные начала порядка. Сравнительное же изучение может быть плодотворным только тогда, когда оно опирается не на схему, а на действительность, когда основные начала двух порядков сравниваются по их не схематическому, а реальному значению.


§ 30. Боярская служба и служба вассальная.

Основные начала вассальной службы, одного из двух элементов феодального договора, легко выясняются в боярской службе удельного времени. Эта боярская служба представляет собою безусловно учреждение, тожественное по своей природе с вассальством феодальной эпохи.

Вассальство, как это доказано исследованиями Бруннера, очень тесно связано преемственно с древнейшей дружиной. Вассал точно так же, как древнейший дружинник, прежде всего – вольный военный слуга своего господина. Так же как дружинник, вассал – не подданный и не наемник, он свободный человек, обязавшийся верно служить господину на поле брани.

Отношения вассалов, так же как дружинников, к князю-господину определяются одинаковым свободным договором военной службы и верности. Но отношения их к князю, одинаковые по юридическому существу договора, в то же время, значительно различаются в зависимости от различного хозяйственного положения дружинников и вассалов. Дружинники тесно связаны со своим князем, потому что они связаны с ним не только нравственно, клятвою верности и службы, но и материально, хозяйственным сожительством с князем. Те и другие – люди, близкие к князю, его люди (homines), люди его дома, его очага, его мундебура. Но дружинники принадлежат к его дому, к его очагу не только отвлеченно, но и реально; они, действительно, живут в ограде его дома и греются и питаются у его очага. Они, – говорит Бруннер, – «едят, пируют и спят в палатах господина». Вассалы, наоборот, живут в отдалении от господина, на своих землях, пожалованных или собственных, и ведут свое самостоятельное хозяйство. Дружина превращается в вассальство, когда дружинники из перехожих воинов становятся оседлыми землевладельцами, оставаясь воинами, и, уже только нравственно, людьми дома, очага-огнища своего господина.

Наша боярская служба, совершенно так же, как вассальство, находится в теснейшей преемственной связи со службой дружинной. Мне нет надобности особенно настаивать на этом положении, потому что наши исследователи согласно признают близкое сходство русской дружины с германской и, так же согласно признают, что в позднейшей боярской службе удельного периода сохраняются основные начала дружины. Некоторые исследователи, в том числе, как мы видели выше, Соловьев, даже полагают, что «бояре и слуги» северных князей не отличаются от дружинников, что они сохраняют прежний характер товарищей, подвижных спутников князя, не приобретя той земельной оседлости, какою вассальство феодальной эпохи отличается от подвижной бродячей дружины. Другие же историки заметили следы развития на севере частного землевладения дружины, и некоторые правильно полагали, что оседлость князей на севере связана была с оседлостью дружины. Известный нам из писцовых книг факт широкого развития крупного землевладения в конце XV века до того, что в некоторых местах боярщина всецело торжествовала над общиной, по французскому правилу nulle terre sans seigneur, дает, в связи с другими соображениями, твердое основание полагать, что и в более раннее время в Удельной Руси крупное боярское землевладение уже имело большое значение, и что «бояре и слуги» удельных князей имели земельную оседлость, подобно вассалам, и одинаково с ними такою оседлостью отличались от дружинников (см. §§ 5, 10, 20, 21).

Точно так, как вассал, и как древнейший дружинник, наш удельный боярин – прежде всего военный слуга своего князя. В «военно-служебной обязанности вассала – говорит Бруннер – лежит столько же историко-юридический, сколько и политический центр тяжести вассалитета». Этот центральный пункт вассальной службы выясняется вполне в нашей боярской службе многочисленными договорными грамотами князей XIV – XV столетий. Эти грамоты свидетельствуют о непременной обязанности бояр следовать за князем, когда он «садится на конь», то есть выступает в поход. Так, например, великий князь Дмитрий Донской в договоре 1388 года обязывает князя Владимира Андреевича: «а коли ми будет самому всести на конь, а тебе со мною, или тя куды пошлю, и твои бояре с тобою». Эта боярская военная служба имела важное значение потому, что бояре не только лично выступали на войну, а всегда в сопровождении более или менее значительных отрядов своих слуг и людей.

Военная служба боярина, как и вассала, коренным образом отличается от военной повинности, связанной с государственным территориальным подданством. Боярская служба, как и вассальство, основаны не на территориальном подчинении, а на свободном договоре слуги с господином. Эта вторая основная черта вассальства выясняется также вполне из тех же междукняжеских договоров удельного времени. Некоторые из этих договоров резко подчеркивают независимость боярской службы от территориальной подвластности: «а кто которому князю служит, где бы ни жил, тому с тем князем и ехати, кому служит» (1390), или: «а кто кому служит, тот с своим осподарем и едет» (1434).

Связанный служебным договором с князем, боярин был его вольным слугою, потому что этот договор не связывал его неразрывно на всю жизнь, потому что боярин сохранял за собою право открыто порвать свою зависимость. В договорные грамоты постоянно включалась известная статья, обеспечивавшая свободу службы бояр: «а боярам и слугам межи нас (князей) вольным воля». Великие и удельные князья при этом не только подтверждали боярское право от'езда, но и взаимно обязывались «не держать нелюбья» на отъехавших слуг.

Эта статья междукняжеских договоров является главною опорою распространенного среди наших историков мнения о сохранении в удельное время всецело древних дружинных отношений, о крайней подвижности бояр, о их постоянных «странствованиях» от одного князя к другому, и отсюда о коренной противоположности между подвижностью Удельной Руси и устойчивой твердостью феодального запада (§§ 5, 7). Так, Чичерин, сравнивая служебные договоры наших бояр с вассальными, противополагал «временный» характер наших договоров «постоянному, наследственному» характеру западных и отсюда делал широкий вывод о «прочности и крепости гражданских отношений на западе» и о «совершенной шаткости» их у нас.

Но все соображения этого рода основаны единственно на ошибочном представлении о соответствующих отношениях запада и прежде всего на ошибочном понимании существа вассальной службы. Чичерин, в частности, был введен в заблуждение в свое время Вайцем, который, действительно, настаивал на неразрывности вассального договора в феодальную эпоху. Вайц полагал, что установленная капитулярием Карла Великого 813 года неразрывность вассальства, кроме четырех, строго определенных, случаев, удержалась в последующее время. Но по отношению к германским порядкам ошибка Вайца в последнее время исправлена Бруннером, который доказывает, что «немецкое и лангобардское ленное право не дает указаний на неразрывность вассалитета». «То и другое право, – говорит он, – в этом пункте вернулось к основоположениям германского дружинного быта; а именно считалось, что вассал правоспособен, при условии возвращения лена, разорвать служебное отношение».

То же начало сохранилось, по мнению многих французских историков, и во Франции, несмотря на все старания феодальных сюзеренов закрепить за собою своих вассалов. По общему правилу, вассал и здесь свободен был «отказаться» от своего сюзерена (se desavouer), под условием возвращения ему своего бенефиция или феода. О помянутом капитулярии 813 года, ограничивавшем свободу вассалов, Гизо говорит, что Карл Великий «не достиг всего, что он хотел» и что «еще долгое время спустя чрезвычайная подвижность (une extreme mobilite) господствовала в этой области отношений». «Эта возможность разлучаться, порывать социальную связь», несмотря на усилия законодательства ее ограничить или оформить, – говорит Гизо, – осталась первоначальным и господствующим принципом феодализма». Вайц, настаивавший на неразрывности вассального договора в теории, тем не менее, сам признает, что в жизни она не существовала. «Памятники XI столетия, – говорит он, – наполнены отзвуками жалоб на то, что присяга, данная князьями королю и вассалами своим господам, мало почитается, часто нарушается единственно из погони за выгодой, чтобы от других получить большие преимущества, новые лены». Во время частых междоусобий князей соперников, – продолжает Вайц, – вассалы присоединялись то к одной стороне, то к другой, оставляли старых господ, чтобы от новых получить большую выгоду... Здесь властвовала сила обстоятельств и давала простор произволу». И новый французский историк феодализма, Люшер, говорит то же самое о Франции; он говорит, что «феодальная независимость» здесь была «доведена до крайних пределов», что «связь вассальства и верности беспрестанно разрывалась».

Итак, вассальный договор и на западе был таким же временным, столь же непрочным, как и у нас. Западные вассалы были такими же вольными слугами, как и наши бояре. И все это позволяет сблизить боярскую службу с вассальством до признания тожества их, как правовых учреждений. Кроме военной службы (servitium, auxilium), вассалы обязаны были также служить господину своим советом (consilium). Они заседали в совете-курии сюзерена и обязаны были являться к его двору по его требованию. О наших боярах-слугах удельного времени мы знаем также, что они служили своим князьям не только как воины, но и как советчики, в боярской думе. «Боярский совет при князе удельного времени, – говорит Ключевский, – не имел постоянного состава... Иные дела князь решал, «сгадав» с довольно значительным числом советников; при решении других, по-видимому, столь же важных или столь же неважных дел, присутствовало всего два-три боярина, даже при таких дворах, где их всегда можно было собрать гораздо больше». Ту же неопределенность состава, как и устройства, отмечает Люшер в совете-курии высших сюзеренов XIII века. «Этот совет, – говорит он, – по своему составу, по своей компетенции, как и по условиям, в которых он проявляет свое действие, не представляет ничего твердого, постоянного, окончательно установленного. Все в нем изменчиво и эластично, потому что он, собственно говоря, состоит из приближенных сеньера и потому, как по числу, так и по значению этих приближенных, может сильно изменяться со дня на день».

Служебный вассальный договор закреплялся у нас и на западе сходными обрядностями. Закреплявшая вассальный договор в феодальное время обрядность оммажа, так же как и древнейшая обрядность коммендации, вручения, состояла в том, что вассал, в знак своей покорности господину, становился пред ним на колени и клал свои, сложенные вместе, руки в руки сеньера; в знак еще большей покорности, вассал, стоя на коленях, клал свои руки под ноги сеньера. У нас находим вполне соответствующую этой обрядности обрядность челобитья. Боярин у нас бил челом в землю пред князем, в знак своего подчинения. В позднейшее время выражение: «бить челом» употреблялось в иносказательном смысле униженной просьбы. Но в удельное время это выражение обозначало действительное челобитье, поклон в землю, как видно, из обычного обозначения вступления в службу словами: «бить челом в службу».

Как на западе обрядность коммендации (вручения) совершалась не только при вступлении в вассальную службу, но и при защитном подчинении, точно так и у нас, рядом с выражением «бить челом в службу», мы находим выражение «бить челом для береженья», относящееся к зависимости защитной. Во второй половине удельного периода одна обрядность челобитья считалась уже недостаточной для закрепления служебного договора, и к этой обрядности присоединяется церковный обряд, целованье креста. Такая же церковная присяга, клятва на евангелии, на мощах или кресте совершалась и на западе, для закрепления феодального договора, в дополнение к старой обрядности коммендации или оммажа.

Как вступление в вассальную зависимость совершалось открыто, публично, с торжественной присягой, точно так и для разрыва вассального договора требовалось, как непременное условие, открытое заявление об отказе вассала от своего обещания верности. Изменником считался только тот вассал, который оставлял своего сеньера, не заявив ему открыто о своем отречении от договора, о своем отказе – desaveu. Вольность вассала, как и дружинника, состояла именно в этом праве открыто взять назад свою клятву верности. Существо вассального обязательства состояло именно в обещании служить верно, доколе это обещание не будет взято назад, доколе вассал не заявит открыто, что он больше не признает себя слугою, человеком (homo) своего господина. «Я сохраню верность, так тебе обещал, – говорил вассал сюзерену, – доколе буду твоим, и буду держать твое имение».

Наши летописи сохранили нам драгоценное известие о таком же формальном отказе наших бояр от службы. Когда нижегородские бояре в 1392 г. решили оставить своего князя Бориса Константиновича и перейти к врагу его, московскому князю, то старейший из бояр, Василий Румянец, открыто заявил своему князю: «Господине княже, не надейся на нас, уже бо есмы отныне не твои, и несть есмя с тобою, но на тя есмы». Так точно на западе вассал, отказываясь от сеньера, открыто говорил ему: «Уже не буду тебе верным, не буду служить тебе и не буду обязан верностью»...

Такое отречение от сеньера называлось на западе специальным термином defi и desaveu от se desavouer. Наш древний термин отказ, обозначавший такое же отречение от господина, точно соответствует термину desaveu. Отречение от службы называлось отказом, а вступление в боярскую службу – приказом: «Били челом великому князю в службу бояре новогородские и все дети боярские и житии, да приказався вышли от него». Наша боярская служба так близка к вассальству, что в нашей древности мы находим даже точно соответствующие западным термины: приказаться – avouer, отказаться se desavouer. И главный термин, обозначающий существо отношений боярина к князю, термин слуга тожествен не только по значению, но и по корню слова с термином вассал, потому что вассал первоначально значило именно слуга; отношения вассала к сеньеру и позднее обозначаются терминами служба – servitium, служить – servire. При описании удельно-феодального порядка в этом случае, как и в других, мы могли бы даже не пользоваться западными терминами, заменив их однозначащими русскими. К сожалению, специальное значение наших средневековых терминов затемняется для нас иным, новым смыслом тех же слов. Но если мы хотим понять удельный порядок, то мы должны прежде всего усвоить этот особый средневековый смысл знакомых нам слов, мы должны помнить, что слуга того времени не имеет ничего общего со слугою, с домашним служителем наших дней, а означает и князя, и видного боярина, обязавшегося почетной военной службой своему князю, иначе говоря, означает вассала.

Главные черты описанного договора боярской службы находим мы и в служебных отношениях к великим князьям мелких удельных князей. Как на западе один и тот же вассальный договор объединял не только мелких бенефициалов с сеньерами, но и высшие титулованные сеньерии и целые государства, так и у нас междукняжеские отношения, во второй половине средневековья, приблизились по существу к договору боярской службы.

Договорная грамота великого князя рязанского с великим князем литовским 1430 года очень далека от междукняжеского договора, как междугосударственного трактата. Несравненно более слабый в сравнении с литовским великим князем Витовтом, рязанский удельный князь Иван Федорович, также наследственно именующийся великим князем, признает свое подчиненное служебное положение, называя Витовта своим осподарем, как называли все зависимые люди своих господ. Он заключает этой грамотой, в сущности, договор о боярской службе, во всех его основных чертах. Это не междукняжеский договор, а служебный ряд зависимого князька с его господином, великим князем.

Рязанский князь бьет челом своему осподарю Витовту, дается ему на службу и обещает ему служить верно и бесхитростно: «Господину осподарю моему... добил есми челом, дал ся есми ему на службу, и осподарь мой... принял меня на службу: служити ми ему верно, бесхитростно, и быти ми с ним за один на всякого». Это не что иное, как обязательства службы и верности (servitium и fidelitas), лежавшие в основе вассального договора. Закрепляется он на западе обрядом вручения и коленопреклонения, у нас обрядом челобитья. К обряду оммажа присоединяется на западе церковная присяга, и в рассматриваемой грамоте к челобитью присоединяется крестоцелованье: «А на том на всем яз... целовал крест своему осподарю». Князь-слуга, как и вассал, пользуется защитой своего осподаря: Витовт обязуется «боронити от всякого» своего слугу, рязанского князя. Неприкосновенность владений рязанского князя строго охраняется от поползновений на них его осподаря: «а великому князю Витовту в вотчину мою не вступатися ни в землю, ни в воду». Мы знаем, что и на западе крупнейшие сеньерии и особенно владения-территории титулованных сеньеров, при вассальном подчинении, сохраняли полную свою независимость; сюзерены также «не вступались в их землю и в воду» и довольствовались номинальной зависимостью их владений.