Хайнц Кохут Анализ самости системный подход к лечению нарциссических нарушений личности перевод с английского Москва «Когито-Центр» 2003

Вид материала

Анализ

Содержание Юмор и мудрость

Подобный материал:

• Системный подход к управлению профессиональным риском нарушений здоровья работников, 753.07kb.
• Нарциссизм и трансформация личности. Психология нарциссических расстройств личности, 3384.58kb.
• Программа учебной дисциплины "системный анализ и моделирование в техносфере" для специальности, 294.34kb.
• 2. Системный подход как метод управления, 2677.2kb.
• Введение Понятия "системный подход", 200.22kb.
• Российское педагогическое агентство когито-центр л. С. Цветкова методика нейропсихологической, 1613.45kb.
• А. Конан-Дойль новоеоткровени е перевод с английского Йога Рàманантáты, 2314.23kb.
• Системный подход к обоснованию новых методов диагностики и комплексному лечению больных, 457.89kb.
• Курсовая работа Системный подход в социально-гуманитарном познании, 1638.98kb.
• Улучшить свой образ жизни посредством самостоятельного создания возможностей для более, 195.94kb.

⁷ Аналогичное «Ahal-Erlebnis» [«Ага-переживание» (нем.). — Приме­
чание переводчика.}, описанное гештальт-психологами (см. Buhler,
1908; Maier, 1931; Duncker, 1945), вполне можно интерпрети­
ровать в соответствии с предыдущими рассуждениями. См. так­
же противоположный подход Хендрика (Hendrick, 1942), кото­
рый при объяснении ряда сходных переживаний постулирует
наличие у человека «инстинкта преодоления».

⁸ См. в этой связи глубокие по своему содержанию работы Шекели
(Szekely, 1968, 1970), в которых рассматривается боязнь нового
и неизвестного у ученых.

См. в этой связи примечания в главе 9 по поводу мессианской хариз­мы отца Шребсра и других мессианских лидеров, таких, как Гитлер. "' На этот документ обратил мое внимание доктор Чарльз Клигер-ман, который, рассуждая о «нарциссическом переносе-слиянии», процитировал его в своем выступлении во время дискуссии, посвя­щенной нарциссическому сопротивлению (Kligerman, 1969, р. 943).Более подробное обсуждение нарциссических отношений между Мелвиллом и Хоуторном и их влияния на творчество Мелвилла см.: Kligerman, 1953.

как хлеб за трапезой, и мы — его части». И после изобра­жения своей жизни и творчества как бесконечного письма к великому другу (и второму «я»?) он завершает его фразой, окончательно убеждающей нас в существовании фантазии о слиянии: «Божественный магнит находится в вас, и мой магнит ему вторит! Какой из них больше? Глупый вопрос: они — единое целое».

Предыдущее обсуждение касалось случаев проявления творческой научной и художественной деятельности в се­редине анализа. Далее я рассмотрю проявление аналогич­ной сублимированной деятельности в завершающих фазах лечения. И здесь тоже творческая художественная и науч­ная деятельность, как правило, является недолговечной. Но иногда эти завоевания оказываются прочными (см., на­пример, описание пациента 3. в моей работе 1957 года [с. 399-403], который, как я случайно обнаружил, по-преж­нему активно занимается музыкой, хотя прошло уже боль­ше десяти лет после завершения его анализа).

Креативность психоаналитиков представляет собой еще одну проблемную область, заслуживающую специаль­ного рассмотрения. Мне кажется, что к концу успешного учебного анализа трансформация нарциссических позиций может привести не только к развитию эмпатической спо­собности и к незащитному смещению внимания на пси­хологические проблемы, не относящиеся непосредственно к анализанду, но иногда также к несомненному повышению его креативности. Было бы весьма интересно исследовать взаимосвязь между специфическими остатками индиви­дуальной психопатологии и особыми областями научных интересов творческого психоаналитика. Как и в других сферах научной деятельности, креативность психоанали­тиков стимулируется многими факторами и имеет много­численные источники, включая присущие ему потенциаль­но патогенные конфликты. Однако связь между научным творчеством аналитика и его психопатологией иногда является гораздо более специфической, чем в случае анало­гичной творческой деятельности вне сферы психоанализа. Я полагаю, что настоящая креативность психоаналитиков может обусловливаться стремлением к исследованию опре­деленных психологических областей, которые остались

недостаточно проясненными во время личного анализа. Чем бы ни объяснялась незавершенность учебного анали­за — внутренними сопротивлениями анализанда, которые не удалось преодолеть в процессе анализа, или препятстви­ями со стороны обучающего аналитика (например, контр­переносами) — результатом будет попытка разрешить тупи­ковую ситуацию с помощью повторного анализа (см. Freud, 1937а) или самоанализа (опять-таки см. Freud, 1937a и Kra­mer, 1959). Но если незавершенность аналитической рабо­ты обусловлена тем, что сама по себе психоаналитическая паука еще не совершила соответствующих открытий (в ка­честве яркого примера см. утверждение Фрейда в «Конеч­ном и бесконечном анализе» по поводу того времени, когда он еще не знал о существовании негативного переноса), то она может стать побудительной силой к нахождению надындивидуального, творческого решения.

Однако нужно добавить, что потенциально плодо­творная сила творческого психологического исследова­ния, которую проявляют остаточные состояния психоло­гического напряжения, сохранившиеся по окончании учебного анализа, может быть заблокирована, если неза­вершенность учебного анализа утаивается. Как ни пара­доксально, такая явная ошибка чаще всего не преграждает путь к последующим креативным попыткам углубить пони­мание, но здесь, как и везде, оно оказывается полуправдой, которая, как известно, злейший враг истины. Таким обра-лом, если в конце учебного анализа остаточная психопато­логия маскируется усилиями Эго анализанда — в соот­ветствии с желаниями обучающего аналитика, который вследствие неверного или нарциссически обусловленного искажения восприятия передает анализанду свою ошибоч­ную уверенность в том, что достигнуто важное в психоана­литическом отношении преобладание Эго, хотя на самом деле это не так, — то по его завершении не будут предпри­ниматься какие-либо активные поиски научных решений в пока еще неисследованных психологических областях".

" Обсуждение этих вопросов см.: Kohut, 1970b; а также: «Прото­колы собрания Специального комитета по научной деятель­ности от 4 мая 1967 года».

Я бы хотел здесь только добавить, что у некоторых потенциально творческих аналитиков определенные не­разрешенные аспекты нарциссического переноса на обу­чающего аналитика могут на поздних стадиях анализа или после его завершения переместиться на образ Фрейда, основателя нашей науки. Творческие усилия таких анали­тиков могут затем оказаться вовлечены в разного рода конфликты, сфокусированные на отцовском образе Фрей­да. Страхи, порождаемые потерей нарциссического пере­носа, могут блокировать, например, усилия к совершению действительно оригинальных открытий, которые по сво­ему значению выходят за рамки открытий Фрейда. Или, что, по-видимому, случается еще чаще, страхи потери нарциссического слияния с архаичным образом отца (или потери одобряющего отклика со стороны недоста­точно интернализированного архаичного имаго) стано­вятся причиной появления контрфобических бунтарских установок. Однако они ведут не к развитию креативности, расширяющей границы знания за пределы открытий Фрейда, а к появлению критического (зачастую чрезмерно критического) отношения к работе Фрейда. Внешние ее проявления — соответствующие примеры нетрудно найти в психиатрической и психоаналитической литера­туре — нередко можно наблюдать в виде бесконечных теоретических споров, которые, однако, никогда не при­водят к настоящему внутреннему освобождению и не спо­собствуют углублению нашего психологического пони­мания человека, здорового или больного.

Обычно аналитики лишь изредка имеют возможность во время терапевтического сеанса наблюдать сублими­рованную деятельность своих пациентов во всех ее про­явлениях, и на мой взгляд, интенсивная и длительная фокусировка на такой деятельности в начале и середине анализа, как правило, выполняет защитные функции. Увлечение пациентом научной или художественной де­ятельностью на ранних стадиях анализа может быть со­ставной частью защитных маневров, которые принято называть «бегством в здоровье». С другой стороны, чрез­мерный акцент аналитика на творческой деятельности анализанда может указывать на его тенденцию подменить

усилия по расширению сферы влияния Эго с помощью интерпретаций попытками достичь изменения Эго воспи­тательными и суггестивными мерами, которые, как прави­ло, оказываются успешными благодаря механизму массив­ной идентификации пациента с аналитиком (см. главу 7). Однако в заключительных фазах анализа нарциссических личностей, когда пациент действительно разрешает свои запутанные отношения с аналитиком, обусловленные нарциссическим переносом, мы часто сталкиваемся с раз­ного рода сублимированной творческой деятельностью, которая не используется в защитных целях. Нередко она представляет собой воспроизведение аналогичных попы­ток, предпринимавшихся в латентный период и в подрост­ковом возрасте.

Как правило, аналитики очень мало узнают о глубин­ных движущих силах этих действий, основываясь на непо­средственном аналитическом наблюдении материала, которым сопровождается их временное появление в завер­шающих фазах анализа. Но иногда ретроспективно можно установить, что нарциссические силы, направленные теперь на новый объект самости, то есть на творческую деятельность, были активированы гораздо раньше, но они сдерживались некреативной конкретизацией состояний нарциссического напряжения в рамках нарциссического переноса. В частности, предшественниками художест­венного творчества порой могут служить сновидения нарциссических пациентов.

Следующее сновидение можно рассматривать как при­мер такого предшественника художественного творчест­ва. Его рассказал пациент Р., одаренный, тонко чувст­вующий, несколько паранойяльный мужчина в возрасте около тридцати пяти лет, начавший к концу своего продол­жительного лечения писать небольшие рассказы, причем некоторые из них произвели на меня неизгладимое впе­чатление. Эти истории (я знаю о них лишь потому, что па­циент рассказывал мне о них во время сеансов; некоторые из них, возможно, были опубликованы позднее) были связаны с переживаниями подростка или юноши. В них описывались его одиночество, отчужденность от мира, ранимость и погруженность в себя, боязнь нарушения его

психического равновесия чрезмерной сексуальной стиму­ляцией (подобной той, с которой герой его рассказов сталкивается в ночных клубах, стриптиз-барах и аналогич­ных местах), а также его поиски друга, который, по су­ществу, похож на пациента и, таким образом, благодаря эмпатическому пониманию защищает его от опасности травматической гиперстимуляции. Специфическое транс-ферентное значение этих историй, написанных в то вре­мя, когда пациент действительно столкнулся в процессе анализа с предстоящей потерей переноса по типу второго «я», не является для нас важным в данном контексте. Здесь мы сосредоточим свое внимание на связи между этими последними художественными произведениями и ран­ними аутопластическими переработками аналогичных проблем в сновидении. Хотя сновидение на ранней стадии анализа являлось непосредственным выражением реакти­вированного страха перед опасным нарушением сущест­вующего психического равновесия (страха, возникшего в связи с началом его анализа), он рассказал о нем по ас­социации с другим сновидением, упомянутым им до этого, которое теперь становилось понятным по аналогии. Его пациент видел более двадцати лет назад, и оно сопро­вождало его первую эякуляцию. Однако воспоминание пациента о нем было ярким, а его рассказ, казалось, имел отношение к недавнему сильному переживанию.

В этом сновидении пациенту виделся мирный, удиви­тельно красивый пейзаж. Там были холмистые светло-зе­леные и темно-зеленые луга, струились извилистые ручьи, наполненные весело бегущей водой, в которой отражалась синева безоблачного неба. Небольшие заросли деревьев окружали человеческие жилища, построенные в деревен­ском стиле, и, хотя людей не было видно, там ощущалась жизнь: паслись коровы и, в частности, виднелись белые пятна щиплющих траву овец, отчетливо выделявшихся на зеленом фоне лугов. Внезапно спокойствие нарушилось доносившимся издалека грохотом. Пациент оглянулся и обнаружил, что пейзаж, который он созерцал, представ­лял собой долину у подножия высокой дамбы. Угрожа­ющий грохот, по-видимому, исходил оттуда, и тут пациент вдруг заметил глубокие трещины в дамбе. Все краски

существенно переменились¹². Небо и вода почернели. Трава приобрела резкий, неестественный зеленый цвет, деревья потемнели. Трещины в дамбе расширились, и на долину внезапно обрушился водоворот отвратитель­ных, грязных, разрушительных потоков воды, опустошав­ших округу, сметая деревья, дома и животных. Последним незабываемым впечатлением перед тем, как он в ужасе проснулся, был вид белых овец, превращавшихся в крутя­щиеся белые пятна на гребнях волн, затоплявших долину.

Объяснение сложного механизма сгущения, содержа­щегося в этом удивительном сновидении, выходит за рам­ки данного обсуждения. Достаточно будет сказать, что оно являлось квазихудожественным отображением пережи­вания, связанного с нарушением блаженного нарцисси-ческого состояния поглощенности собой (пейзаж симво­лизировал собственное тело пациента) из-за вторжения садистских сексуальных элементов, которыми сопрово­ждалась эякуляция. Таким образом, в сновидении можно было распознать ряд указаний на нарциссические и ауто-эротические переживания, относящиеся к раннему детст­ву пациента.

Как я уже отмечал, поэтические силы художествен­но одаренного Эго, которые трансформировали эти (до)нарциссические состояния напряжения пациента в прекрасный, но пока еще аутопластический образ снови­дения, оказались в дальнейшем в достаточной мере высво­бождены, чтобы участвовать в создании художественных произведений (небольших рассказов), то есть теперь они были вложены в объекты самости более высокого порядка. Смещение креативности пациента от создания сновиде­ний (связанных с его переживаниями, вызванными транс­формациями аутоэротического и нарциссического катек-сисов его телесной самости) к созданию художественных

'- То, что сновидение было цветным (а п последней части было окрашено в яркие, неестественные цвета), является выраже­нием того факта, что Эго сновидца не могло достичь полной интеграции новых переживаний и что оно не могло полностью поглотить ни интенсивности, пи содержания требований влече­ния. (Обсуждение значения цветных снов см. в главе 7.)

произведений (связанных с его переживаниями одино­чества в подростковом возрасте, поглощенностью собой и поиском второго «я» или друга) свидетельствует о значи­тельном прогрессе в развитии его нарциссизма. Благодаря высвобождению креативной способности было достигну­то приспособление его нарциссизма к социальным усло­виям, и — самое главное, если оценивать терапевтический успех — это изменение позволило надежно (благодаря сублимации) избавить пациента от нарциссического на­пряжения, которое прежде представляло собой серьезную угрозу его эмоциональному здоровью и вело к возникно­вению опасных состояний эмоционального дисбаланса.

Хотя необходимо считаться с исключениями, я пола­гаю, что многочисленные случаи возникновения творче­ской деятельности в завершающих фазах анализа нарцис-сических личностей (аналогично развитию эмиатической способности в завершающих фазах некоторых учебных анализов) представляют собой благоприятный результат предшествовавшей аналитической работы и являются следствием действительной трансформации ранее пато­генных нарциссических позиций. По этой причине они не представляют собой материал, нуждающийся в психо­аналитических интерпретациях в обычном смысле. (Даль­нейшие замечания, касающиеся технических проблем, которые возникают при появлении сублимированной и творческой деятельности в завершающих фазах анализа, см.: Kohut, 1966b, p. 203-204.)

^ Юмор и мудрость

Сначала я хотел бы выразить свое убеждение в том, что воз­никновение способности к настоящему юмору является еще одним важным — и желанным — признаком того, что в про­цессе анализа нарциссических личностей произошла транс­формация архаичных патогенных нарциссических катекси-сов. Я верю, что юмор, к которому становится способным нарциссический пациент, является дополнением к еще одному благоприятному результату, достигаемому в про­цессе анализа таких больных, — к усилению их ценностей и идеалов. Сам по себе юмор (особенно если он содержит

орально-садистские нотки сарказма) может оставаться защитным, и в таком случае он не указывает на трансфор­мацию нарциссических катексисов; а изолированный, ин­тенсивный катексис новоприобретенных идеалов (подобно «причинам» паранойи) может означать не успешную пе­реработку нарциссических позиций, а лить появление их в новом облике. При оценке прогресса пациента анали­тику крайне важно удостовериться, что преданность па­циента своим ценностям и идеалам не является фанатич­ной, а сопровождается чувством меры, которое может выражаться с помощью юмора. Сосуществование идеа­лизма и юмора свидетельствует не только об изменении содержания и психологического местоположения нарцис­сизма, но и том, что теперь нарциссические энергии ус­мирены, нейтрализованы и сдержаны в отношении цели. Ксли, с одной стороны, ценности пациента начинают те­перь занимать более важную психологическую позицию, становятся интегрированными с реалистичной структурой целей Эго и придают новый смысл его жизни, а с другой стороны, пациент способен теперь с юмором восприни­мать саму область, в которой он прежде всеми силами цеплялся за нарциссические позиции, то аналитик действи­тельно может считать, что процессы переработки были успешными, а то, что было достигнуто, не исчезнет.

Только детальные клинические описания могут проде­монстрировать постепенную трансформацию грандиозных фантазий пациента или его эксгибиционистских стремле­ний и отказ от веры в магическое совершенство нарцис-сически воспринимаемого объекта, а также появление вместо них сбалансированного сочетания идеалов и юмора.

Во многих случаях, пожалуй, даже в большинстве юмор возникает неожиданно и представляет собой отсроченное внешнее проявление незаметно усилившегося господства Эго пациента над внушавшей ранее сильнейший страх грандиозной самостью и идеализированным объектом. Внезапно, словно луч солнца прорвался сквозь облака, аналитик, к своему великому удовольствию, становится свидетелем того, как подлинное чувство юмора пациента сообщает о том, что его Эго способно видеть теперь в реальных пропорциях силу стремлений инфантильной

грандиозной самости или прежние притязания на неогра­ниченную власть и совершенство со стороны идеали­зированного родительского имаго и что Эго может теперь взирать на эти старые конфигурации с иронией, которая и является выражением достигнутой им свободы.

Существуют, однако, поучительные примеры того, как в переходные периоды Эго пациента словно задержи­вается на границе между сохраняющимся страхом перед пока еще непобежденными нарциссическими структурами и своей недавно приобретенной смелостью, которая поз­воляет ему совершать пробные попытки занять по отноше­нию к ним юмористическую позицию. Я пришел к выводу, что в такой ситуации правильнее всего — не смеяться вместе с пациентом, а помогать ему, продолжая интерпре­тировать появляющийся материал и эмпатически объяс­няя переходное состояние Эго анализанда. (Клиническую иллюстрацию переходной стадии между попытками юмо­ра и сохраняющимися опасениями см. в главе 7, где опи­сывается сновидение мистера В., увиденное им в то время, когда его уже окрепшее Эго внезапно подверглось угрозе усиления архаичной грандиозности.)

Однако я не буду далее углубляться в обсуждение темы проявления юмора в его разных формах в процессе анализа и ограничусь тем, что процитирую замечание мисс Е., по-детски непосредственной и поглощенной собой женщи­ны, которая к концу своего продолжительного анализа приобрела достаточное чувство юмора, позволившее ей ре­троспективно сформулировать свою проблему переноса в следующих адресованных мне словах: «Я думаю, что пре­ступление, которое вы совершили и которому не может быть прощения, заключается в том, что вы — это не я».

И, наконец, несколько слов по поводу мудрости — когни­тивной и эмоциональной позиции, приобретение которой можно расценивать как достижение одной из вершин человеческого развития, причем не только в частном случае анализа нарциссических нарушений личности, но и с точки зрения развития и реализации человеческой личности в целом.

Если возросший реализм устремлений нарциссическо-го пациента, упрочение его идеалов, его креативности

и, в частности, развитие чувства юмора часто отчетливо проявляются к концу успешного анализа, то утверждение о возможности достижения в процессе терапии даже то­лики мудрости может показаться преувеличенным. И тем не менее последовательное движение от накопления ин­формации через обретение знания к мудрости, которое характеризует развитие когнитивной сферы в успешно прожитой, парадигматической жизни, можно также на­блюдать и в процессе анализа. В начале лечения аналитик и анализанд собирают информацию о пациенте и его био­графии. Постепенно, к середине анализа, собранные сведения упорядочиваются и складываются в более деталь­ное и глубокое знание о целостном функционировании психики пациента и неразрывной связи между прошлым и настоящим. И, наконец, в завершающей фазе успешного анализа знание аналитика и понимание пациентом себя самого приобретают качество мудрости. Чтобы достичь этого переживания, пациент должен вначале справиться (о своим не подвергшимся изменениям инфантильным нарциссизмом независимо от того, к чему в первую оче­редь относились его фиксации — к архаичной грандиозной самости или к архаичному, нарциссически возвеличен­ному, идеализированному объекту самости.

Однако установление власти Эго в сфере двух основ­ных нарциссических конфигураций представляет собой лишь предпосылку для возникновения общей жизненной позиции, которую мы называем мудростью, — само но себе преобладание Эго еще не является мудростью. Дости­жение мудрости — это подвиг, которого мы не вправе ожи­дать ни от наших пациентов, ни от самих себя. Поскольку се полное достижение предполагает эмоциональное принятие бренности индивидуального существования, мы должны допустить, что, наверное, ее могут достичь лишь некоторые и что ее надежная интеграция выходит за рамки психологических возможностей человека.

Однако толика мудрости, особенно если она связана с отношением пациента к себе, к аналитику и к результа­там аналитической работы, — на самом деле не редкость. Аналитик не должен ни стремиться к ней, ни ожидать ее появления, и он не должен подталкивать анализанда

к ее достижению, оказывая на него — даже самое незаметное — давление. Как я уже отмечал, такое давление и ожи­дания со стороны аналитика ведут лишь к возникновению небезопасной полной идентификации либо с реальной личностью аналитика, либо с фантазией пациента об ана­литике, либо с той личностью, которую аналитик может попытаться предъявить пациенту.

Вместе с тем спонтанное проявление мудрой позиции анализанда часто можно наблюдать к концу успешного анализа, хотя, как уже отмечалось, в умеренной и ограни­ченной степени. Эта толика мудрости, которая действи­тельно проявляется в завершающих фазах анализа (спустя некоторое время после завершения лечения она может проявиться еще в большей степени), позволяет пациенту сохранять самооценку, несмотря на осознание своих несо­вершенств, и испытывать уважение и благодарность к ана­литику, несмотря на понимание внутренних конфликтов и недостатков, которые могут быть у аналитика. И, нако­нец, пациент и аналитик по окончании лечения могут признаться друг другу в том, что в силу обстоятельств анализ остался незавершенным. Благодаря совместно поддерживаемой позиции мудрости и рассудительности, без сарказма и пессимизма аналитик и пациент могут согласиться друг с другом при расставании, что не все было решено и что сохранились отдельные конфликты, запреты, симптомы и некоторые прежние стремления к самовозвеличению и инфантильной идеализации. Но те­перь эти недостатки известны, и к ним можно относиться с терпением и спокойствием.