Музы Серебряного века Вступление

Вид материала

Документы

Содержание Смех и слезы Тэффи А. И. Куприн От больших обид — душу знобит Что ты там притаилась одна?

Подобный материал:

• Лекция по литературе в 11 классе «Поэзия серебряного века», 89.9kb.
• Концепт “снег” в русской и японской поэзии серебряного века ключевые слова, 110.04kb.
• Тема урока: «Творческие индивидуальности «Серебряного века». Цель, 92.84kb.
• Задачи урока: подвести учащихся к пониманию художественных ценностей новых направлений, 216.8kb.
• План: Новые звёзды на нашем поэтическом небосклоне. Поэты «серебряного века». «И много, 38.7kb.
• На Парнасе «Серебряного века»», 45.13kb.
• Программа дисциплины Философия театра в эстетике Серебряного века для направления 031400., 146.2kb.
• Лирика "Серебряного века", 91.08kb.
• Казаков Сергей Николаевич Серия: Эхо Серебряного века С. А. Ауслендер Петербургские, 325.14kb.
• Учебно-методический комплекс по дисциплине дпп. В. 04 Поэтика серебряного века (уд-04., 3253.66kb.

^ Смех и слезы Тэффи

Нередко, когда Тэффи хотят похвалить, говорят, что она пишет, как мужчина. По-моему, девяти десятым из пишущих мужчин следовало бы у нее поучиться безукоризненности русского языка...

^ А. И. Куприн


Увы, несколько поколений российских книголюбов

были лишены возможности познакомиться с ее

произведениями. И даже имя писательницы —

Тэффи - многим было, к сожалению, неизвестно.

Тэффи - псевдоним Надежды Александровны

Лохвицкой, родившейся в 1872-м году в

Петербурге в семье известного адвоката,

профессора уголовного права. Автор нескольких

книг по юриспруденции, множества статей,

издатель и редактор «Судебного вестника», А. В.

Лохвицкий славился редким остроумием и

ораторскими способностями. Потому и не кажется

удивительным, что в его семье выросли поэтесса Мирра Лохвицкая, которую называли «русской Сафо», и Тэффи — ее сестра Надежда.

По словам литературоведа Дмитрия Николаева, с юных лет Надежда увлекалась чтением. Среди ее любимых книг — произведения А. С. Пушкина и Л. Н. Толстого. Девочкой она даже ходила ко Льву Николаевичу в Хамовники — хотела попросить «не убивать» князя Болконского, но смутилась и не решилась заговорить с живым классиком. Еще в гимназии сестры начали писать стихи. Они мечтали стать знаменитыми писательницами, но на семейном совете решили, что не следует выступать в печати одновременно, дабы не было зависти и конкуренции. Первое место предназначалось старшей - Марии. «Второй -выступит Надежда, а потом уж я, — рассказывала в 1887-м году друзьям дома младшая сестра, тринадцатилетняя Елена. - - И еще мы уговорились, чтобы не мешать Мирре, и только когда она станет знаменитой и, наконец, умрет, мы будем иметь право печатать свои произведения, а пока все-таки писать и сохранять, в крайнем случае... для потомства».

И действительно, Надежда Лохвицкая начала систематически печататься... лишь в 1904-м, за год до смерти Марии. Первый поэтический сборник Тэффи «Семь огней», навеянный мотивами поэзии Ф. Сологуба, увидел свет в 1910-м. Необычный псевдоним подсказала сказка Р. Киплинга «Как было написано первое письмо», где так ласково звали маленькую дочку доисторического человека, чье полное имя «Девочка-которую-нужно-хорошенько-отшлепать-за-то-что-она-такая-шалунья». Но огромную популярность ей было суждено приобрести не на поэтической стезе... С детства, любившая рисовать карикатуры и сочинять сатирические стихотворения, Тэффи начала писать фельетоны. Очень популярный в начале века жанр привлекал публику злободневностью, четко выраженной авторской позицией, полемичностью, остроумием. У сотрудничавшей в «Биржевых ведомостях» Тэффи появились постоянные читатели. Среди тех, кто обратил внимание на ее сочинения, был и Николай II. Одобрение императора вызвал один из стихотворных фельетонов, направленный против планов петербургских властей засыпать Екатерининский канал. Писательница, сообщает Д. Николаев, получила прибавку к гонорару - лишние две копейки за строчку, а последний российский император до конца своих дней остался поклонником ее таланта.

Ее сатирические и юмористические рассказы стали подлинным украшением журнальных страниц «Сатирикона» и «Нового Сатирикона». В 1915-м появился сборник «Миниатюры и монологи». Ежегодно вплоть до кровавых революционных лет у писательницы выходили новые книги. Люди, о которых писала Тэффи, всегда овеяны каким-то теплым и снисходительным авторским чувством. Может, именно поэтому ее миниатюры и фельетоны были особенно популярны у одиноких, стареющих людей?

В годы, предшествовавшие дням, которые потрясли мир, в творчестве Надежды Александровны все чаще стали звучать трагические мотивы. Трудно поверить, что следующие строки принадлежат известной юмористке:

Тоска моя, тоска!

О, будь благословенна

В болотной темноте уродливых темниц,

Осмеянная мной, ты грезишь вдохновенно

О крыльях пламенных солнцерожденных птиц.

Она не захотела принять «правды» ни одной из борющихся сторон. Как и многие собратья по перу, Тэффи с огромными лишениями добралась до Константинополя. Позже обосновалась в Париже, став летописцем эмигрантского быта. Известна ее фраза: «Живем худо, как собаки на Сене...» С неподражаемым юмором рассказывала писательница об одной беженке, укорившей ее еще в России: «Что же вы, так нечесаная и побежите? Я еще вчера поняла, что положение тревожно, и сейчас же сделала маникюр...» В Берлине вышли две книги стихов Тэффи. Сборники прозаических произведений изданы в Париже, Берлине, Стокгольме, Праге, Белграде, Нью-Йорке, Шанхае. Писательница по праву считалась одной из крупнейших фигур русского зарубежья. Она делила с поэтом А. Шполянским титул «лучших сатириков эмиграции». Их совместные выступления проходили с большим успехом при переполненных залах. «Только Тэффи и я трудимся, Д остальные перепечатывают старые вещицы», - говорил супругам Буниным в 1932-м году Владислав Ходасевич.

«Думаем только о том, что теперь там. Интересуемся только тем, что приходит оттуда. А ведь здесь столько дела. Спасаться нужно и спасать других. Но так мало осталось и воли, и силы...» («Ностальгия»).

Яркая остроумная Тэффи так и притягивала к себе талантливых людей. Среди гостивших у нее на Монпарнасе были И. Бунин, М. Цетлин, Г. Адамович,

3. Гиппиус и многие другие видные художники, писатели, актеры, философы, с большинством из которых она была знакома еще в России. Как и у всякой неординарной личности, у Тэффи имелись свои маленькие чудинки. Обитал в ее доме субъект кошачьей породы, которому, кажется, позволялось все на свете. Это лохматое существо, с хозяйским видом шествуя по обеденному столу, так и норовило залезть носом в чью-нибудь тарелку. Литератору Андрею Седых запомнилось одно из подобных чаепитий: «...кот свободно разгуливал по столу, обнюхивал печенье, и Надежда Александровна негодовала, что я после этого не хочу есть это печенье, за которым специально ходила в хорошую кондитерскую...».

Хорошо знавшая писательницу поэтесса Ирина Одоевцева вспоминала: «Женские успехи доставляли Тэффи не меньше, а возможно и больше удовольствия, чем литературные. Она была очень внимательна и снисходительна к своим поклонникам. «Надежда Александровна, ну как вы можете часами выслушивать глупейшие комплименты Н. Н.? Ведь он идиот!» - возмущались ее друзья. — «Во-первых, он не идиот, раз влюбился в меня, - объясняла она. — А во-вторых, мне гораздо приятнее влюбленный в меня идиот, чем самый разумный умник, безразличный ко мне или влюбленный в другую дуру».

Тепло вспоминала Надежду Александровну Любовь Белозерская-Булгакова, которая жила за границей со своим первым мужем: «Мне нравилось все в этой женщине: ее ненавязчивые остроты, отсутствие показного и наигранного, что - увы! — встречается нередко у профессиональных юмористов.

Как-то Тэффи оставили ночевать у знакомых, но положили в комнату без занавесок, а постель устроили на слишком коротком диване. Когда наутро ее спросили: «Как вы спали, Надежда Александровна?» - она ответила: «Благодарю вас, Коротко и ясно...» Ну, разве не прелесть?» Конечно, прелесть. Житейская мудрость писательницы не имела равных по чувству юмора, которым неизменно была окрашена. Однажды Любовь Евгеньевна оказалась вместе с Надеждой Александровной на каком-то банкете: «Вот тогда-то за столом (мы сидели рядом) Тэффи и научила меня, как надо выступать с речью, если уж очень допекут. Надо встать, скомкать носовой платок, поднести его к глазам (подразумевается - полным слез) и сказать: «Слезы умиления мешают мне говорить». «Успех обеспечен», - добавила она».

Г. Адамович в одной из своих мемуарных книг поведал о том, как после войны в Париж к писателям русского зарубежья с дружественным визитом прибыл Константин Симонов. За обедом зашел разговор об известных деятелях искусства, пострадавших от сталинского режима. «Солировал» Бунин. «Он притворился простачком, несмышленышем и стал задавать Симонову неуместные вопросы, на которые тот отвечал коротко, отрывисто, по-военному; «Не могу знать». Бунин перебирал одно за другим имена людей, трагическая судьба которых была всем известна. Симонов сидел бледный, наклонив голову... Тэффи, с недоумением глядя на Бунина, хмурилась. Но женщина эта была умная и быстро исправила положение: рассказала что-то уморительно смешное. Бунин расхохотался, подобрел, поцеловал ей ручку... у Тэффи через полчаса оказалась в руках гитара — и обед кончился в полнейшем благодушии».

Чувство юмора не покидало ее даже в, казалось бы, трагических ситуациях. В письмах Надежда Александровна сообщала: «Да, вот не умираю, хотя доктор Беляев и сказал мне: «Будьте готовы». Но это относится, очевидно, не к моей смерти, а к тому, что он начинает читать мне свой новый роман»... «Несколько дней тому назад навестила Бунина. У него вид лучше, чем был на юбилее. С аппетитом поговорил о смерти. Он хочет сжигаться, а я его отговаривала.

Все мои сверстники умирают, а я все чего-то живу, словно сижу на приеме у дантиста, он вызывает пациентов, явно путая очередь, а мне неловко сказать, и сижу, усталая, злая...»

Известно и следующее высказывание Надежды Александровны: «Русские делятся на две категории: на продающих Россию и спасающих ее. К продающим относятся спокойно и берут с них деньги на спасение России»' Не правда ли, злободневно звучит?


«От большой тоски песню пою...»

В 1946-м году, когда в Париже был воссоздан Союз писателей и журналистов, при выборах в правление Тэффи получила максимальное количество голосов. Тогда же предпринимались попытки уговорить ее переехать в Советский Союз, но, несмотря на огромную тоску по России, она, как Бунин, Адамович и многие другие писатели, предпочла умереть в эмиграции. Последние годы своей жизни она очень страдала от болезней и нужды. «Третьего дня добрался (с превеликим трудом!) до Тэффи, — писал Бунин романисту М. Алданову, — жалко ее бесконечно: все то же - чуть ей станет немного легче, глядь, опять сердечный припадок. И целый день, день за днем, лежит одна -одинешенька в холодной, сумрачной комнатке». Скончалась Надежда Александровна в Париже 6 октября 1952-го года. «Человек изнемог под тяжестью своего креста, возроптал и начал искать другой крест. Но какой бы он ни взваливал на свои плечи — каждый оказывался еще хуже. То слишком длинный, то слишком широкий, то остро резал плечо. Наконец остановил он свой выбор на самом удобном. Это и оказался его собственный, им отвергнутый» («Выбор креста»).

^ От больших обид — душу знобит,

От большой тоски - песню пою.

Всякая сосна — бору своему шумит,

Ну а я кому - весть подаю?

София Парнок


Автор нескольких поэтических книг, переводчик и

критик

София Парнок известна широкому кругу читателей в

основном своей скандальной дружбой с Мариной

Цветаевой.

Ах, от смерти моей уведи меня,

Ты, чьи руки загорелы и свежи,

Ты, что мимо прошла, раззадоря!

Не в твоем ли отчаянном имени

Ветер всех буревых побережий,

О Марина, соименница моря!

София Яковлевна Парнох родилась 12 августа 1885-го года в Таганроге. (Парнок — псевдоним-, который она взяла, потому что, по ее словам, «ненавидела букву х».) Отец, Яков Соломонович Парнох, был провизором и владельцем аптеки, мать, Александра Абрамовна Идельсон, врачом. Поэтесса, кстати, никогда не скрывала своего еврейского происхождения. Как и того, что в 1907-м году перешла в православие...

Мать ее умерла рано, при рождении младших близнецов, когда Софии было всего шесть лет. Отец вскоре женился на гувернантке своих детей, чем навсегда отдалил от себя дочь и сделал ее жизнь в таганрогском доме нестерпимой.

Стихи Парнок начала писать с раннего возраста. Многочисленные странности юной Софьи (экстравагантность вкусов в одежде, излишняя эмоциональность) не способствовали ее успехам в обществе, обрекали на одиночество.

В 1903-м или 1904-м году девушка с золотой медалью окончила гимназию, уехала за границу и обосновалась в Женеве. Здесь она поступила в консерваторию, но скоро бросила ее и вернулась в Россию... Училась на юридическом факультете Высших женских курсов в Петербурге, но и их не окончила. Неожиданно, несмотря на свое влечение с юных лет к предста­вительницам своего же пола, в сентябре 1907-м года вышла замуж за посредственного литератора В. М. Волькенштейна, а уже в январе 1909-го рассталась с ним.

Муж оставался для нее какое-то время непререкаемым авторитетом в литературных вопросах, главным судьей и советчиком и имел на молодую поэтессу большое влияние.. С ним связаны и первые попытки Парнок опубликовать свои стихи. Она пробовала новые для себя жанры: писала критические статьи и рецензии (они стали выходить под псевдонимом Андрей Полянин), рассказы, детские сказки в стихах, даже оперные либретто. К сожалению, многие ее произведения не сохранились. Сближение с Мариной Цветаевой, хотя и краткое, было одним из решающих эпизодов в жизни Софии Парнок.

«Умна, иронична, капризна, - писала о Парнок биограф Анна Саакянц Цветаевой. - Внешность оригинальна и выразительна: большие серые глаза, бледное лицо, высокий выпуклый лоб, светлые, с рыжим отливом, волосы, грустный взгляд, свидетельствующий о затаенной печали, а может быть, надрыве. На облике Парнок сказался, вероятно, особый склад ее на­туры и судьбы, что придавало ее манерам драматический, терпкий привкус. Позади — моментально распавшийся брак, ибо от природы Парнок была наделена сапфическими склонностями. Не собранные в книгу стихи - строгие, созерцательные: о природе, об одиночестве, о душе. У нас нет свидетельств, как относилась к ним Цветаева; но Парнок очаровала ее с первой же встречи. Отчасти влекло преимущество возраста (Парнок была старше Цветаевой на семь лет); лишившись матери, Цветаева тянулась к женщинам старше себя...

Безусловно, она имела весьма сильную власть над Цветаевой и к тому же принимала живое участие в ее литературной судьбе: способствовала вхождению ее в петербургскую литературную среду: журнал «Северные записки», с издателями которого она была знакома, напечатал в 1915-м году несколько цветаевских юношеских стихов».

Цветаевские стихи, ставшие основой романса «Под лаской плюшевого пледа», который проникновенно поет Лариса Огудалова в фильме «Жестокий романс», посвящены ее подруге. Марина Ивановна создала, конечно, романтизированный, воображаемый портрет Софии Парнок, даже внешние черты которого стилизованы. Скоро последовал разрыв, но до конца дней отношения с Цветаевой остались для Парнок дорогим воспоминанием.

«Через несколько лет, составляя сборник юношеской лирики, - продолжает

А. Саакянц, - Цветаева отберет стихи, навеянные знакомством с Парнок, и составит цикл... Сюжет прочерчивается весьма четко; он драматичен и напряжен. Встреча двух женщин; старшая наступает, младшая восхищается и недоумевает, увлекается; она колеблется, страдает и, в конце концов, покидает подругу.

Завершительным аккордом служит стихотворение, написанное 3 мая. Лирическая героиня Цветаевой гадает о том, что уготовано в будущем ее временной спутнице, сей «трагической леди»:

Хочу у зеркала, где муть

И сон туманящий,

Я выпытать — куда

Вам путь —

И где пристанище...

Вечерние поля в росе,

Над ними - вороны...

Благословляю Вас на все

Четыре стороны!

София Парнок не захотела покинуть Россию после революции исключительно из-за чувства патриотизма, которое неизменно жило в ней.

Я не верю, что за той межою

Вольный воздух, райское житье.

За морем веселье, да чужое,

А у нас и горе, да свое...

Хотя жизнь ее в 1920-е годы не назовешь сладкой: в журналах Парнок не печатали, откликов на ее стихи почти не было. Организованное в 1926-м году при ее активном участии кооперативное издательство поэтов «Узел» было ликвидировано в 1928-м. Практически исчезли литературные салоны и кружки, и поэтесса не имела возможности ни публиковать, ни даже публично читать свои стихи, а круг людей, с которыми она общалась, становился все более узким. В ее замкнутой жизни тех лет была только одна творческая удача — постановка оперы «Алмаст» на ее либретто в филиале Большого театра летом 1930-го года.

В 1932-м году поэтесса познакомилась с физиком Ниной Евгеньевной Веденеевой. Отношения с этой женщиной, Седой Музой, как называла ее Парнок, составили последний период в ее жизни.

Выпросить бы у смерти Годик, другой.

Только нет, не успеть мне

Надышаться тобой...

26 августа 1933-го года София Парнок умерла на руках Нины Веденеевой в небольшом подмосковном селе Карийском. В столицу наскоро сколоченный деревянный ящик везли на телеге. На панихиде было довольно много людей, хотя оповещение в Московском доме писателей вывесили поздно. Похоронили Парнок... на немецком кладбище в Лефортове, где покоились родственники ее подруги, профессора математики Московского университета Ольги Николаевны Цубербиллер, с которой поэтесса лет десять жила под одной крышей...

Стихи Парнок сохранились в государственных и частных архивах только благодаря стараниям друзей поэтессы. Сама она относилась к собственным творениям с удивительной беззаботностью, охотно раздаривая написанное и не оставляя у себя даже черновиков.

«Среди интонаций ее останавливают своей глубокой страстностью и пронзительностью все слова, касающиеся любви и ее ран: «Ты не спросишь в ночи буйные, первой страстью прожжена, чьи касанья поцелуйные зацеловывать должна»,— писал о творчестве поэтессы Максимилиан Волошин, назвавший голос Парнок «женским контральто».


«Мастерица виноватых взоров»

Покажись, безымянное чудо,

^ Что ты там притаилась одна?

Ты откуда такая, откуда,

Что и слава тебе не нужна?!

Вера Звягинцева


Гордая отшельница русской поэзии, она почти полвека не печатала свои стихи. Поэтический голос Марии Петровых, который современники называли «чистым», от природы «хорошо поставленным»,

очень долго был слышен лишь ее близким и друзьям.

Врожденной, незаимствованной интонацией ее

стихов восхищались Б. Пастернак,

Н. Заболоцкий, А. Тарков­ский, а стихотворение

«Назначь мне свиданье на этом свете» Анна Ахматова

причисляла к шедеврам лирики XX столетия.

• Назначь мне свиданье на этом свете,

Назначь мне свиданье в двадцатом столетье


Стихи эти, кстати, обращены к Александру Фадееву, которого любила поэтесса...

Сама же Мария Сергеевна, видимо, обладала излишней строгостью к себе и своему творчеству. К публикации своих стихов она относилась с потрясающим пренебрежением. Боялась ходить по редакциям, нарваться на глупость, черствость, безразличие... А может, просто понимала, что рядом с первыми дамами российской поэзии ее голос не так уж силен:

Ни ахматовской кротости,

Поначалу от робости,

Ни цветаевской ярости —

А позднее от старости...

Из воспоминаний сестры поэтессы, Екатерины, известно, что их отец работал инженером-технологом на фабрике под Ярославлем. Маруся была младшим ребенком в семье и общей любимицей. «Училась она в Москве, - пишет Виктор Рутминский, — в странноватом заведении, основанном В. Я. Брюсовым, где пытались учить не только истории теории литературы, но и тому, как писать стихи... После закрытия этого института — на высших государственных литературных курсах. Лекции читал Н. К. Гудзий, Л. П. Гроссман, И. Н. Розанов и другие легендарные преподаватели, но слушали их — по младости и легкомыслию — мало. Зато стихи писали с охотой...»

Весь век лишь слова ищешь ты,

Единственного слова.

Оно блеснет из темноты

И вдруг погаснет снова.

Ты не найдешь путей к нему,

И не жалей об этом:

Оно не пересилит тьму,

Оно не станет светом.

В 1934-м году поэтесса вышла замуж за Виталия Головаче однако замужество было недолгим: через три года последовали арест, ссылка и гибель мужа в одном из гулаговских лагерей. Дочь Арину Мария Сергеевна воспитывала одна... Затем были война, голод, эвакуация в Чистополь, послевоенная трудная жизнь в Москве.

Давно я не верю надземным широтам;

Я жду тебя здесь за любым поворотом, -

Я верю, душа остается близ тела

На этом же свете, где счастья хотела,

На этом, где все для нее миновалось,

На этом, на этом, где с телом рассталась,

На этом, на этом, другого не зная,

И жизнь бесконечна — родная, земная...

«Ее личная жизнь нам известна мало, — продолжает В. Рутминский. - Она, видимо, вообще не любила рассказывать о себе. Все, что считала необходимым сказать, оставляла для стихов. Была она живой, страстной женщиной и любила — многих... Одно время Марией Сергеевной был очень увлечен

О. Э. Мандельштам. Этому мы обязаны появлением на свет такого шедевра Мандельштама:

Мастерица виноватых взоров,

Маленьких держательница плеч,

Усмирен мужской опасный норов,

не звучит утопленница-речь.

«В 1933-1934 гг. Осип Эмильевич был бурно, коротко и безответно влюблен в Марию Сергеевну Петровых, — подтверждала в своих воспоминаниях и Анна Ахматова. - Ей посвящено или, вернее, к ней обращено стихотворение «Турчанка», лучшее, на мой вкус, любовное стихотворение 20-го века («Мастерица виноватых взоров...). Мария Сергеевна говорит, что было еще одно, совершенно волшебное стихотворение о белом цвете. Рукопись, по-видимому, пропала...»

В то время, как под чутким пером Петровых - редактора и переводчика, речь Юлиана Тувима, Саломеи Нерис, Сильны Капутикян и многих-многих других начинала звучать на русском языке, оригинальное творчество самой поэтессы не знало широкого читателя. При жизни ее, в 1968-м году, появилась лишь одна-единственная книга стихотворений — «Дальнее де­рево». Причем она вышла в Армении и сразу стала библиографической редкостью.

Не взыщи, мои признания грубы,

ведь они под стать моей судьбе.

У меня пересыхают губы

от одной лишь мысли о тебе...

Воздаю тебе посильной данью –

Жизнью, воплощенною в мольбе.

У меня заходится дыханье

от одной лишь мысли о тебе.

Не беда, что сад мой смяли грозы,

Что живу — сама с собой в борьбе.

Но глаза мне застилают слезы

От одной лишь мысли о тебе.

«Ты откуда такая, откуда, что и слава тебе не нужна?!» - с умилением обращалась к своей подруге поэтесса Вера Звягинцева. «Редкие публикации стихов Марии Петровых, — писал Давид Самойлов, - можно объяснить ее огромной взыскательностью к себе. Думаю, дело не только в этом. Поэзия Петровых — истинная лирика, настолько личная, настолько сильно пережитая, что, кажется, поэту тяжело и невозможно было расставаться с ней и выносить ее на форум и на суд. Но, наверное, и у нее была потребность поделиться стихами с читателем, потребность тоже истинно поэтическая».

Никто не поможет, никто не поможет,

Метанья твои никого не тревожат,

В себе отыщи непонятную силу,

Как скрытую золотоносную жилу...

Дружба Петровых с Анной Ахматовой длилась более тридцати лет. «Дружба двух сестер, скорбных и величественных, и двух поэтов, хранивших в чистоте завещанный им словарь русской поэтической речи, не подлежащий распродаже...» — так немного выспренно охарактеризованы их отношения в одном из журналов.

Как и Анна Андреевна, Петровых была верующим человеком. «О проходившей мимо девушке, надевшей крест поверх платья, - вспоминал поэт Поэль Карп, — Мария Сергеевна как-то сказала: «Она хочет наладить с Богом связь, как с влиятельным лицом, который потом по знакомству поможет. А Богу виден не крест на платье, а душа». Как по-современному это звучит и сегодня.

Узнав о том, что американцы высадились на Луну, Мария Сергеевна грустно сказала: «Вот и Луну осквернили...»

За полмесяца до смерти поэтесса написала себе эпитафию, которую и выбили на могильном памятнике:

Недостойной дарован Господней рукой

Во блаженном успении Вечный покой.

«Не стремилась, не боролась, а сияла, как ночник...» — сказал Д. Самойлов

в 1979-м году после смерти Марии Сергеевны Петровых. И, пожалуй, точнее не скажешь.