Здравствуй, уважаемый читатель

Вид материала

Документы

Содержание Черный кабинет

Подобный материал:

• Михаил булгаков и его время 21 эссе от юрия кривоносова, 43.27kb.
• Здравствуй, дорогой читатель, 1428.02kb.
• Конкурс «Проба пера» Очерки Здравствуй, школа! «Здравствуй, школа!», 76.55kb.
• Рассказы о природе для детей и взрослых Анатолий Онегов здравствуй, мишка! Москва, 3440.45kb.
• Здравствуй школа, здравствуй первый класс!, 27.94kb.
• «Здравствуй, Россия!», 35.09kb.
• Т. Г. Шевченко Экономический факультет Кафедра экономической теории Утверждаю, 237.16kb.
• Откуда появились славяне и "индоевропейцы", 341.88kb.
• Книга 1 Система полевой саморегуляции, 2124.62kb.
• Положение о проведении городского конкурса юных исполнителей сказок народов мира, 32.92kb.

Ретроспектива-9

^ Черный кабинет


Двери Зимнего монументальны: что высота, что ширина и толщина. Утяжеляла их и рельефная резьба. Однако захлопнулась эта чудовищно-тяжелая дверь мягко, как садовая калитка, только воздухом ощутимо обдула.

Путилин отвел взгляд от этих дверей и вздохнул, оглянувшись: сколько ни стой тут, «на царевом крыльце», извозчиков в окрестностях не прибавится. Наверняка где-то на подходах к Зимнему будочники да городовые строго следят за тем, чтобы сиволапое мужичье и зеваки и близко к государевой резиденции не подходили. Меж тем извозчик Ивану Дмитриевичу Путилину нужен был всенепременно. Во-первых, времени было жалко, да шагать пешком в парадном вицмундире при всех орденах, лентах и при короткой придворной шпаге было незачем. Сейчас народ сбежится, мальчишки вездесущие заулюлюкают, обыватели пальцами тыкать станут. Ну чего бы мне не захватить плащ, казнил себя Путилин. Как же! Разволновался, старый дурень, что в Зимний приглашают. Да и жандармский ротмистр со своей каретой голову заморочил, вот об обратной дороге подумать и не успел.

Путилин запустил по привычке руку в левую бакенбардину, как вдруг краем глаза заметил невесть откуда появившегося на набережной одинокого прохожего. Путилин готов был поклясться, что еще полминуты назад все вокруг было пусто до самого горизонта. Присмотревшись, Путилин с удивлением узнал в одиноком прохожем своего агента, Сеню Бергмана.

- Семен? Сенька, черт этакий! Ты откуда тут взялся?

- Известно откуда, Иван Дмитриевич. Из Сыскной. – фамильярно осклабился агент, снимая картуз и кланяясь. – Вас вот поджидаю.

- Но… Откуда ты узнал, что я во дворце? Я ведь никому ничего…

- Вы не серчайте, Иван Дмитриевич! Еще покуда вас жандарм дожидался, я конюху вашему велел наготове быть. Жандармы – народ известный: увезти увезут, а обратно доставить забудут. Хоть бы и нашего брата, простолюдина, до крепости – и айда-прощай!

- Ты что же, Сеня, вообразил, что меня арестовать могут? – невольно заулыбался Путилин. – Ты что же – своего начальника государственным преступником полагаешь?

- Ничего я не полагаю, а на всякий случай следом поехал, - насупился агент.

- Ну, карбонарии! Вы что же, с конюхом и отбивать меня стали бы? У жандармов, голубчик, не отобьешь! - вздохнул Путилин. – Ладно, где Федор-то?

- А он там с лошадьми дожидается! – Сеня махнул рукой куда-то назад. – Прикажете выезд вам сюда подать? – и не дожидаясь ответа, Бергман сунул в рот два пальца и пронзительно свистнул.

- А ну, тише! – рассердился Путилин, невольно оглядываясь на близкие окна Зимнего. – Ты что рассвистелся тут, как у кабака?! Ступай в часть, скажи, что я тебе двое суток ареста за самоуправство и дерзость дал. Ну – пшел! Наглец эдакий…

Путилин забрался в подкатившую карету, и, не обращая внимания на расстроенную физиономию Бергмана, задернул занавеску, Впрочем, занавеску он задернул, чтобы скрыть довольную улыбку. Молодцы все-таки его сыскные! Федору через верхнее окошко он велел ехать к черной лестнице главного почтамта.

То, что Путилину предстояло сделать, ничуть его не радовало. Более того: задуманное было весьма чревато опасными для его карьеры последствиями.

Между тем замечание, оброненное шефом жандармов после совещания во дворце, оставлять без внимания было никак нельзя. Порукой тому служил взрывной характер Дрентельна и его желание любой ценой вернуть монаршее доверие. Расплодившаяся в России «нигилятина» и непрекращающиеся террористические акции революционеров вызывали в высших эшелонах власти растущее раздражение бессилием Жандармского корпуса, его неспособностью раз и навсегда покончить с вольнодумной заразой.

Дрентельн еженедельно докладывал Александру Второму об успехах Корпуса в борьбе с нелегальными организациями, об арестах десятков революционеров, бомбистов и их укрывателей. Но меньше ни самих нигилистов, ни их сочувствующих не становилось. А тут еще это недавнее покушение на самого Дрентельна, породившее в столице десяток язвительных эпиграмм в его адрес. Разумеется, они дошли и до адресата, что скверного настроения, в коем в последнее время постоянно пребывал шеф жандармов, разумеется, на улучшили. Сейчас же государь император был озабочен мыслями о предстоящем суде над Ладсбергом. Гарантии молчания этого молодого немчика на суде никто дать, разумеется, не мог. В этой ситуации Дрентельн, никому не доверяющий, вполне мог решиться на какой-нибудь сумасбродный поступок. Каким он может быть? Ответ на этот вопрос Путилин очень надеялся узнать в резиденции Почт-Директора Санкт-Петербурга, в ведомстве господина Шора.

Перлюстрация почтовой корреспонденции всегда была одной из наиболее охраняемых тайн – и в России, и во всех прочих странах. История приписывает узаконение этой процедуры французскому министру – кардиналу Ришелье. Однако перлюстрация как таковая гораздо старше.

Говоря об узаконении перлюстрации, надо иметь в виду отнюдь не легализацию ее путем принятия соответствующих законов. Скорее уж наоборот: перлюстрация практически изначально и по сей день находится вне закона. Ее существование всегда официально отрицалось – и тем не менее, без перлюстрации не обходилось (да и не обходится, пожалуй) ни одно из государств. Разнятся лишь тайные службы, причастные к сему великому секрету.

Поскольку предмет перлюстрации находится всегда и везде в ведомстве почтовых департаментов и ведомств, нет ничего удивительного в том, что и тайная когорта чиновников, держащих руку на пульсе своих современников, тоже обитает под этой крышей. Финансируется же перлюстрационная деятельностью либо из тайных фондов полиции, либо напрямую государством.

Так было и в России XIX века, когда тайную деятельность по перлюстрации возглавлял Почт-Директор Санкт-Петербургского почтамта. Непосредственному ему подчинялась и столичные почтовые чиновники, и «черные кабинеты» других шести провинциальных городов империи – в основном, приграничных. Собранные выписки из писем, копии их, а также комментарии к некоторым почтовым откровениям, с виду совершенно порой безобидным, ежедневно паковались в двойные пакеты листового формата и поступали прямо на стол министра внутренних дел. Ни один доверенный секретарь не имел права вскрывать эти голубоватые пакеты, на которых типографская строчка «Его высокопревосходительству…» дополнялась именем, отчеством и фамилией очередного министра. Почт-Директор всегда отвозил эти пакеты самолично, не пользуясь никакими, даже самыми доверенными курьерскими службами. От министра внутренних дел часть этих бумаг - с необходимыми разъяснениями и справками - доставлялась лично государю императору. Ему схожий пакет доставлял уже лично министр иностранных дел, чья собственная ведомственная тайная экспедиция успешно вскрывала и «потрошила» дипломатическую почту.

Чиновники, работавшие в «черных кабинетах», владели, без преувеличения, всему секретами Российской империи. Согласно инструкциям почтового ведомства, разработанным в министерстве внутренних дел, только два человека в России имели право на сохранение тайны переписки – царствующий ныне монарх и министр внутренних дел во время исполнения им своей должности. Письма всех прочих, включая сюда министров и даже членов царствующей фамилии, могли быть (а иной раз и должны были) при необходимых основаниях вскрыты и просмотрены.

Такое положение дел, разумеется, предполагало большую степень доверия к самим работникам «черных кабинетов». Главными критериями их отбора были беззаветная преданность государю императору и чувство высочайшей ответственности за доверенное дело. Не последнюю роль при отборе играло и наличие у кандидата своего «скелета в шкафу» - какого-либо греха или даже должностного преступления. Держа секретного чиновника на таком «поводке», Почт-Директор мог рассчитывать на полную преданность. Любопытно – но это срабатывало. История России не знает ни одного случая суда над перлюстратором, сознательно нарушившим верность присяге и доверенную ему тайну. Хотя скандалы, связанные с утечкой информации, почерпнутой из писем, все же порой случались. Замешанные же в них излишне болтливые либо корыстолюбивые деятели «черных кабинетов» как правило, бесследно исчезали. Либо очень вовремя гибли в результате «несчастных случаев» и «непредвиденных обстоятельств». Бывало, что и отправлялись в каторгу – но, как правило, не за выдачу служебных секретов, а за тот самый свой «скелет».

Следует отметить и еще одну, весьма любопытную особенность тайного прочтения писем. Очень часто становясь поводом для репрессивных мер (порой без всякого объяснения) и осуждения виновных в нарушениях законов и устоев, перлюстрированные письма в российском судопроизводстве никогда не фигурировали. А если и предавались огласке или занесению в материалы судебных дел, то именовались исключительно как сведения, добытые агентурным путем.

То же самое относилось к перлюстрации писем революционеров и инакомыслящих. В тайную полицию и жандармерию сведения о них передавались только после ознакомления с ними царствующего монарха. Все попытки Дрентельна, его предшественников и преемников прибрать перлюстрацию к рукам и стать первыми «читателями» переписки революционеров терпели неудачу. Что иной раз, надо признать, противоречило и логике, и самим задачам тайной политической полиции.

Будучи начальником Сыскной полиции Санкт-Петербурга, Путилин, разумеется, не мог не знать об осуществлении перлюстрации вообще и «черных кабинетов» в частности. Более того: министр внутренних дел неоднократно передавал ему для дальнейшего розыска копии писем или выдержки из них – если дело касалось различного рода мошенничества, мздоимства и злоупотреблений. По роду своих должностных обязанностей Путилин мог и передавать через министра внутренних дел свои обоснованные просьбы о необходимости усиленного контроля корреспонденции тех или иных конкретных лиц – в основном, крупных и средних чиновников. Иногда в этих случаях от него требовали подробнейших мотиваций, иной раз обходились без таковых. Но при этом ни самого механизма перлюстрации, ни конкретных исполнителей Путилин знать не мог и не должен был.

Однако получилось так, что «его величество Случай» несколько лет назад приоткрыл перед начальником сыска Северной столицы России тайну «черных кабинетов». Почти одновременно он узнал, что и нынешний шеф Жандармского корпуса, и его предшественники, потерпев официальное фиаско с получением нужной для политической полиции информации из первых рук, все же не оставляли попыток завербовать среди специалистов «черных кабинетов» свою агентуру.

Прелюдией этого случая стало весьма банальное в российской столице дерзкое ограбление квартиры одного из высокопоставленных служащих главного почтового ведомства, Всеволода Ивановича Марковского. Совершенное средь бела дня, оно сопровождалось убийством прислуги чиновника. Путилин же, будучи уже начальником столичного сыска, имел обыкновение лично выезжать на такие происшествия и зачастую руководил расследованием и поиском злодеев. Так было и с этим ограблением.

Уже с самого начала данного расследования Путилин обратил внимание на ряд обстоятельств, говорящих о том, что преступление было тщательно спланированным, и вряд ли тут обошлось без содействия людей, вхожих в дом Марковского. Замки на входной двери не носили следов повреждений, в самой квартире старшего цензора были взломаны лишь те шкафы, где хранились действительно ценные вещи. Горничная хозяина в момент ограбления отсутствовала, а кухарка в эти часы обычно отправлялась на рынок за провизией; лишь ее неурочное возращение в квартиру в тот злополучный день стоило ей жизни.

Послали на почтамт за Марковским. Потрясенный чиновник довольно подробно перечислил похищенное, однако более всего был расстроен и озабочен исчезновением металлической шкатулки с секретным замком, за нахождение которой он тут же посулил сыщикам особое вознаграждение. В этой шкатулке, по словам Марковского содержалось несколько секретных документов, которые он захватил домой со службы вопреки установленным правилам.

Марковского попросили составить подробнейший список людей, вхожих в его дом, включая знакомых по службе и родственников. Подробный перечень был получен и от местного дворника. Сопоставляя эти списки, Путилин обратил внимание на то, что старший цензор почему-то не упомянул своего племянника, а когда ему было на это указано, Марковский заметно смутился. Он категорически не хотел давать адрес своего племянника, горячился и клялся, что он тут совершенно не при чем.

Но сыщики – народ грубый и упрямый. И чем больше Марковский клялся, божился, крестился и даже ломал пальцы, тем больше Путилину хотелось познакомиться с этим племянником. И вот уже Сеня Бергман, понимавший начальство с полуслова и с полувзгляда, на цыпочках вышел из квартиры еще раз допросить дворника и вернулся, гадливо кривя губы. Ни слова ни говоря, он нырнул в спальню чиновника и через самое короткое время поманил Путилина пальцем: на минуту, ваше высокопревосходительство!

За портьерой Сеня вручил начальнику стопочку писем, изящно перевязанных ленточкой – все они были адресованы Марковскому. Путилин прочел одно письмо, бегло просмотрел второе, у остальных только глянул на подписи, сплюнул и протяжно выругался, что позволял себе очень редко. Бергман коротко пересказал ему о наблюдениях дворника, и Путилин, выругавшись снова, вернулся в кабинет и не терпящим возражения тоном потребовал от Марковского подробнейшего рассказа о лжеплемяннике, оказавшися бывшем возлюбленным чиновника-«бугра».

История оказалась довольно гнусная. Тут была и однополая любовь, и ревность, и поиск новых ощущений. Сыщики в два счета сгоняли за «племянником», который при виде зарубленной кухарки упал в обморок, а после бился в истерике и кричал, что нанял бандитов только затем, чтобы те обокрали «коварного изменщика»…

«Племянника» отвезли в полицейскую часть, сыщики ушли организовывать засады и розыск бандитов, а Марковский все просил найти шкатулку и не рассказывать ни о чем Почт-Директору Шору. Путилин и сам уже решил об извращенных наклонностях чиновника никому не рассказывать, но упорство Марковского, и, в частности, нежелание рассказывать о содержимом похищенной шкатулки и истинных должностных обязанностях его не на шутку заинтриговали. Он предложил чиновнику сделку: информацию в обмен на свое честное слово благородного человека молчать об извращенных наклонностях жертвы ограбления. Марковский согласился, и впервые упомянул свою работу в «черном кабинете» Петербургского почтамта.

Шкатулку, грубо вскрытую, через два дня нашли при обыске у пойманных бандитов. Содержимое оказалось целым – несколько писем с «громкими» подписями, написанные с применением шифра, и которые Марковский, в нарушение инструкции, взял для расшифровки домой.

Путилин еще два раза, удовлетворяя свое любопытство, побеседовал с Всеволодом Ивановичем. Марковский, раскрыв ему главную тайну и убедившись в том, что Путилин слово держит, уже охотно рассказал подробности о работе тайного «черного кабинета», который он и возглавлял. В конце концов, милейший Иван Дмитриевич Путилин был начальником всей Сыскной полиции Санкт-Петербурга и вторым в столице человеком по министерству внутренних дел после господина Макова, номинального главы всех «черных кабинетов» России.

«Бугор» же рассказал Путилину и о нескольких попытках жандармского корпуса заиметь тайную агентуру в святая святых МВД, что особенно насторожило и возмутило Путилина. Тайные ведомства издавна соперничали, и их представители, от рядовых агентов до высокого начальства, не упускали возможности при случае «залезть в соседский огород и попастись там». Но попытка взять тайный контроль за работой «черного кабинета» показалась Путилину из ряда вон выходящей.

Одно время он подумывал даже над тем, чтобы изложить услышанное в докладе на высочайшее имя, однако воздержался. Сделать это означало показать свое приобщение к тайнам «черных кабинетов», что само по себе было делом небезопасным. И даже чреватым для собственной карьеры, кою Иван Дмитриевич планировал завершить года через два-три. Завершить благополучно, разумеется, с почетной пенсией и наградными. Простит ли ему ссору мстительный и злопамятный шеф жандармов? На сей счет Путилин не обольщался, и решил поступить по мудрому: свою осведомленность не выпячивать, а главу «черного кабинета» и «бугра» по совместительству Марковского, поберечь для вполне вероятной оказии.

И вот, кажется, время оказии наступило: подошел срок и Всеволоду Ивановичу Марковскому оказать Путилину дружескую услугу.

Начальник сыскной полиции не случайно велел кучеру подъехать к главному зданию столичного главного почтамта со двора. Со слов Марковского, Путилин знал о точном местонахождении «черного кабинета», куда можно было попасть тремя путями. Первый лежал через служебный вход возле дверей для публики. Разумеется, там сидел швейцар, и визит в здание столь важной персоны, как Путилин, стал бы немедленно известен Почт-Директору Владимиру Федоровичу Шору. Попасть на третий этаж почтамта, где официально «гнездилась» цензура иностранных газет и журналов, можно было и из зала для публики, через неприметную дверь у разделяющего зал барьера. Но и там сидел дежурный сторож, объявляться перед которым Путилину и вовсе не следовало. К тому же этот путь вел в присутствие главного цензора газет и журналов и открытую для доступа – правда весьма ограниченного – шестикомнатную половину собственно цензуры. Дверь в потайное отделение из газетных комнат в целях конспирации была замаскирована под стенной шкаф прямо в кабинете главного цензора, Карла Карловича Вейсмана, за его спиной. По словам Марковского, даже он, главный цензор империи, не имел права заходить в секретное помещение. Обмен же почтой между отделениями происходил следующим образом: всю приготовленную к отправке корреспонденцию служащие паковали в мешки, и сторож под присмотром главного цензора открывал фальшивый шкаф, складывал в его недра мешки и удалялся. Заперев дверь шкафа снаружи, главный цензор дергал сонетку тайного звонка. По этому сигналу из тайного отделения открывалась дверь, замаскированная под заднюю стенку такого же фальшивого шкафа, и почта забиралась.

Просмотренную почту перлюстраторы снова паковали в мешки, помещали в шкаф со своей стороны и подавали сигнал главному цензору, который снова вызывал сторожа для дальнейшей отправки корреспонденции.

Марковский уверял, что таким путем в секретное помещение перлюстрации могли, согласно высочайшему соизволению, зайти только три человека – сам государь, министр иностранных дел и господин Почт-Директор, ежедневно приходящий сюда за очередным пакетом для министра.

Путилину оставался один путь – с черного крыльца, куда, кроме собственно перлюстраторов, обычно проникают только сторожа да истопники с дровами и водой.

Карета остановилась. Путилин, помедлив, быстро перекрестился, выбрался наружу, широко зашагал к низкому крыльцу, резко распахнул без стука дверь. Сторож в мундире почтового ведомства при виде генерала при всех орденах и шпаге подавился чаем, вскочил и вытянулся во фронт.

- К господину Марковскому – это наверх, кажется, любезный? – Путилин чуть помедлил, стягивая перчатки и с нарочитой брезгливостью оглядывая помещение.

Сторож колебался всего долю секунды. Разумеется, ему было строго-настрого приказано никого наверх не пускать, а незнакомцев гнать взашей. Но попробуй-ка взашей этакого генерала… Сторож судорожно кивнул, сдернул с головы шапку с кокардой и молча указал рукой на лестницу.

- Ты бы подмел тут, что ли, братец! – проворчал Путилин и зашагал наверх по-молодому, через ступень.

В верхней караулке и кухне одновременно, где на большой плите стояло несколько полуведерных чайников, ситуация повторилась. За тем исключением, что сторожей тут оказалось целых пять. При виде генерала все вскочили, зацарапали крючками вороты расстегнутых мундиров.

- Марковского ко мне, - отрывисто бросил Путилин, обмахнул перчатками табурет и не торопясь сел.

Сторожа переглянулись. Наконец старший не без робости обошел Путилина, приблизился к одной из двух дверей, осторожно постучал и робко повернулся к посетителю.

- Как прикажете доложить, ваше сиятельство?

- Путилин, - коротко усмехнулся углом рта начальник сыска и покрутил головой – как бы удивляясь существованию олухов, не знающих его в лицо.

В двери заскрежетал замок, и на пороге появился Марковский. Без сюртука, и галстука, в черных саржевых нарукавниках на белоснежной сорочке. При виде Путилина недовольное выражение лица чиновника сменилось изумлением, потом тревогой.

- Ваше высокопревосходительство… Вы? Господин Путилин?

Путилин легко поднялся, снова усмехнулся и прошел мимо Марковского, словно не замечая его руки, протянутой для рукопожатия то ли для рукопожатия, то ли означающей запрет на проход.

- Неужели я настолько изменился с нашей последней встречи, господин Марковский? – отрывисто бросил он через плечо.

- Да… То есть, нет, конечно, ваше высокопревосходительство! – Марковский закрыл дверь и прислонился к ней спиной. – Но что случилось, ваше высокопревосходительство? Ведь мы… То есть вы, конечно! То есть – только в случае крайней необходимости, ваше высокопревосходительство…

- Успокойтесь, Марковский! Разве так встречают гостей? – Путилин прошелся по кабинету, с любопытством огляделся.

Кабинет напоминал обычное присутственное место, выделяясь разве что обилием высоких, под потолок, шкафов с глухими дверцами. Пахло сургучом, воском, мокрой бумагой. Три двери сообщали кабинет Марковского со смежными помещениями, где, негромко переговариваясь, трудились человек десять чиновников – все в сорочках без мундиров и в нарукавниках. На всех столах, в том числе и у Марковского, под лабораторными пузатыми стеклянками горели спиртовки. Из наконечников каучуковых трубок, воткнутых в горлышки склянок, вырывались тонкие струйки пара.

- Но, осмелюсь спросить – что случилось, ваше превосходительство? Ваш неожиданный визит…

- Успокойтесь, - повторил Путилин. – Ничего не случилось. Шел вот мимо – дай, думаю, зайду к старому знакомому.

Марковский натянуто и с недоверием улыбнулся.

Да-с, уважаемый Всеволод Иванович! – весело продолжал Путилин, внимательно разглядывая ряды шкафов. – Вы, помнится, как-то обещали познакомить меня с вашим хозяйством, если не ошибаюсь! Я ведь не ошибаюсь, Всеволод Иванович?

- Да… То есть нет, конечно, ваше высокопревосходительство. Обещал-с…

- Вот и славно. Давайте, знакомьте. А уж потом, кстати, и о дельце одном поговорим, если вы не возражаете. Как там ваш племянничек поживает, кстати? Здоров?

От агентов Путилин знал, что «племянник» Марковского, которого во избежание публичного скандала пришлось отпустить без последствий, через некоторое время возобновил нежную дружбу со своим любовником. Они простили друг друга, и жизнь «бугров» вошла, кажется, в обычную колею.

Вопрос Путилина Марковскому не понравился, и начальнику полиции пришлось снова успокаивать собеседника, хлопать его отечески по спине и обещать дальнейшее строжайшее молчание.

- Ну же, драгоценнейший Всеволод Иванович! Говорите, не томите! Я чувствую, что ваша служба чертовски интересна и в высшей степени необычна.

Постепенно Марковский успокоился и начал рассказывать о своей службе – сначала монотонно, словно отбывая заученный урок. Потом, постепенно увлекшись, вскочил с места, начал раскрывать шкафы, доставать из ящиков стола различные тонкие лезвия, спицы, длинные пинцеты с причудливо изогнутыми захватами и другие, гораздо более мудреные инструменты.

- Как вам известно, ваше высокопревосходительство, наша служба является одной из наиболее хранимых тайн государственной службы, нигде не прописанной и не обсуждаемой. Тем не менее, слухи о досмотре почтовой переписки в обществе циркулируют постоянно. И каких только гадостей, ваше высокопревосходительство, не наслушаешься порой, когда кто-нибудь в компании заведет речь о тайной перлюстрации! Гадостей, нелепых предположений, оскорбительных утверждений – ничем не подтвержденных. Слушаешь, бывало – и аж язык чешется оборвать врунов, представить службу нашу в истинном свете. И – молчишь, ваше высокопревосходительство! Молчишь, а то и поддакнуть требуется, чтобы себя не выдать. Нам ведь тут нету дела до чужих секретов, личных симпатий и убеждений – пока речь не идет об основах! – Марковский поднял палец и потряс им в воздухе. – О том, что может нанести вред государству и самому государю! Вот докторов возьмите, к примеру. Особенно специалистов по женской части. Уж какие тут от них тайны, ежели они по долгу службы в самые интимнейшие закоулки женской конституции проникают. И ничего ведь не убывает с наших дам-с!

Марковский, заговорив о женщинах, тон свой ничуть не изменил, однако от Путилина не укрылась едва заметная гадливая морщинка в углах тонких губ чиновника.

- Смотрите, ваше высокопревосходительство – вот принесли нам очередной мешок с корреспонденцией. Тут писем до трехсот, а то и поболее. А через два часа изволь сдать почту обратно, уже проверенную. С выписками, с копиями, если требуется. Таких мешков ежедневно сюда приносят до десятка. Конверты, между тем, не должны нести никаких следов вскрытия. А письма-то еще прочесть надо, в содержание вникнуть. Иные господа иностранные языки употребляют – ну, это для нас семечки, ваше высокопревосходительство! Но – время, время! А то и шифр какой запустят – ну, эти письма у нас отдельной строкой идут, здесь время на расшифровку до двух суток дается.

- И вы что же тут – все письма вскрываете и читаете? Все три сотни штук? – недоверчиво спросил Путилин.

- Нет, конечно, ваше высокопревосходительство! Это же немыслимо! Перво-наперво вся корреспонденция просматривается снаружи по картотеке-с, так сказать. То есть есть у нас тайная картотека персон, доверием престола не пользующихся. Все письма от них и к ним подлежат обязательной перлюстрации. Это у нас называется «алфавитом». Подобной корреспонденции приходится вскрывать до двухсот в день. В данном мешке таковых писем было сорок три.

- Подумать только…

- А вот остальная почта осматривается методом случайного выбора, - продолжал Марковский. – Только это так говорится – «случайный». А на самом-то деле какое попало письмо вскрывать ни к чему.

Чиновник взял из стоящей на соседнем столе корзины несколько конвертов и разложил их перед Путилиным наподобие карточного пасьянса.

- Вот, извольте поглядеть, ваше высокопревосходительство. Мною взяты случайно несколько писем после проверки всей почты по «алфавиту». Нами проверяется соответствие адресатов и отправителей, соответствие почерка, способы запечатывания и заклеивания. Иные господа нарочно конверты с ошибками надписывают – внушают тем самым мысль о том, что письмо от простолюдина. Те, конечно, в сторону. Иные корреспонденты наоборот – стараются свою необразованность дорогими конвертами, духами да вязью позаковыристее прикрыть. Ну, это дела сердечные, нас не касаемые, мы такие письма редко трогаем. Верите ли, ваше высокопревосходительство, до того наша служба чувствительность обостряет, что иной раз с закрытыми глазами руку на конверт положишь – и уже все про корреспондента знаешь.

Заинтересовавшийся Путилин внимательно осмотрел разложенные конверты, выбрал два и пододвинул их Марковскому.

- А вот об этих корреспондентах сказать можете?

Марковский взял конверты, повертел их перед глазами, даже понюхал и небрежно бросил на стол.

- Вот это письмецо, адресованное женской особе, написано человеком малограмотным, но с большим самомнением и с претензиями. Скорее всего, слуга стащил у барина конверт и бумагу – пахнет дорогим сортом кельнской воды. Да запечатано пятаком, как изволите видеть. Пятаком да по синему сургучу – я вас умоляю! Конверт несколько помят, углы загибаются и слегка опачканы – письмо несколько дней носили в кармане. Отсюда к аромату кельнской воды добавлен, незаметно почти, лошадиный дух. Думаю, что кучером писано. Хотите удостовериться?

И, не успел Путилин протестующе замахать руками, как Марковский быстро поднес конверт к спиртовке, накалил на огне ножик и срезал раскаленным лезвием сургучную печать, обдул склейку струйкой пара. Бегло прочитав письмо, Марковский с торжествующей улыбкой пододвинул его Путилину. Тот прочел, крякнул и вернул письмецо Марковскому. А тот моментально привел письмо в первоначальный вид и, приладив на место сургучную нашлепку, вопросительно взглянул на посетителя.

- Будем разбирать второе письмо, ваше высокопревосходительство?

- Да нет уж, увольте! Убедили, убедили. И как все просто, господи прости!

Не всегда так просто бывает, ваше высокопревосходительство! - вздохнул Марковский. – Нынче люди образованные всякие секреты охранительные применяют. Нашу работу усложняют-с! Возьмут, к примеру, и на клапане конверта надпись чернильными карандашом сделают. Тут уж с паром и близко не подходи – враз надпись от влаги посинеет. Знак для адресата: читали, мол, ваше письмецо! А то прошьют запечатанное письмо ниткой и узелок под сургучную печать спрячут. Тут уже срезать печать никак невозможно, если нитками того же сорта и цвета не располагаешь. Впрочем, у нас всякие есть. Или заместо обычного клея применят синдетикон, который пару не поддается. Тогда приходится извлекать письмо из заклеенного конверта иными способом.

- Это как же? – полюбопытствовал Путилин.

- А вот так, ваше высокопревосходительство!

Марковский взял со стола конверт, тонким ножиком осторожно чуть расширил оставшуюся без клея верхнюю крайнюю часть клапана. Схватил пинцет, бережно отогнул нижнюю часть подклейки. Путилин, как завороженный, глядел на распиленную вдоль деревянную спицу, которую чиновник осторожно ввел внутрь конверта так, что две длинные половинки обхватили лежащий внутри лист бумаги. Чуть сдавив конверт, Марковский начал вращать спицу, наматывая на нее письмо в трубочку. Еще мгновение – и бумажная трубочка с шорохом развернулась на столе.

- А как обратно?

Марковский, усмехнувшись, снова приладил к письму спицу, скрутил вокруг нее сложенный лист бумаги в трубочку и, осторожно засунув трубочку под клапан конверта, начал медленно вращать спицу в обратную сторону. Завернувшиеся было уголки письма были распрямлены еще одной тонкой спицей. Еще мгновение – и Марковский подал Путилину письмо, принявшее прежний облик.

- Да вы, Всеволод Иванович, прямо маг и кудесник! – искренне восхитился Путилин, осматривая конверт со всех сторон. – Надо же – и никаких следов! И что – у вас все так умеют, господин Марковский?

- Все, ваше высокопревосходительство! Все, драгоценнейший Иван Дмитриевич, если позволите. Это же пустяковый случай! Есть, конечно, у нас и своя специализация. Кто-то лучше с любым шифров справляется, кто-то с печатями. Хитростей люди придумали много, смею уверить – но и мы тут не лыком шиты!

- Очень, очень впечатляюще! И как скоро!

- А что делать? – вздохнул Марковский. – Людей у нас – раз, два и обчелся, отбор строжайший. Но, каким бы ни был этот отбор, люди-то живые. Кто заболел, кто дочку замуж выдает, кто Христом-богом недельку на отдых выпросит – годами ведь без отпусков, некогда все! А люди пишут! И вольтерьянцы, смею утверждать, плодятся. Пишут, с-собаки! И как пишут-с! Бог с ними, если математический шифр применяется – наш Казимир Палыч такие в момент расщелкивает как орехи. А вот как начнут эзопов язык использовать – только держись. Вот и то письмецо, - Марковский стыдливо глянул на собеседника. – Ну, из-за которого сыр-бор с покражей из моего дома и убийством загорелся… Ведь я домой, грешник, взял его оттого, что на службе два дня бился без толку. А дома, в домашней обстановке, случается, осеняет.

Марковский замолчал, нервно перебирая пальцами бумаги на столе и быстро поглядывая на Путилина.

- Ваше высокопревосходительство, Иван Дмитриевич! Благодетель вы мой – не томите! Сердцем ведь чую – не за тем пришли. Что-то случилось? Утечка какая произошла насчет меня?… Моего?…

Путилин помедлил: сейчас, когда настала пора перейти к делу, ради которого он пришел в «черный кабинет», наступил решающий момент. Если Марковский заартачится, начальник Сыскной столичной полиции попадет в очень трудное положение. Заставить Марковского выполнить его приказание он просто не мог, не имел права: тот подчинялся только трем уже упомянутым лицам в империи – Почт-Директору, министру внутренних дел и лично государю. Путилину мог дорого обойтись и сам визит сюда: неизвестно, как Маков отнесется к проникновению нахального начальника Сыска в строжайшую тайну перлюстрации. Если Марковский откажется, да еще и донесет всесильному управляющему III Отделением, то на Путилина обрушится еще и гнев Дрентельна. Тогда дело неминуемо дойдет до государя – и, прощай почетная отставка и пенсион по выслуге лет.

Чем, собственно, рискует Марковский своим отказом? Разумеется, мужеложство в России преследуется даже по закону – не говоря уже об общественном резонансе такой скандальной огласки. Но публичного скандала не будет: вряд ли министр внутренних дел пойдет на это, учитывая, что кандидатуры всех служащих «черного кабинета» проходят строжайшую проверку и за каждого из них Маков несет персональную ответственность перед императором. Признав, что под его началом на ответственейшем посту служит содомит, Маков сам себя косвенно дискредитирует. Так что в случае скандала Марковского уберут по-тихому, но не сразу. И, убрав, в конце концов его с этого места, обязательно бросят «жирную кость» – гарантию его молчания. Хорошую должность где-либо в провинции либо щедрый пенсион. Неприятно, конечно – но не смертельно.

А вот оказав Путилину нужную ему услугу, Марковский действительно рисковал многим. Одно дело – раскрывать перед начальником Сыскной полиции служебные секреты. И совсем другое – вскрывать для него письмо шефа жандармов. Это пахло не только позорной отставкой – а, пожалуй, и каторгой.

Сообразит ли все это Марковский? Путилин украдкой вздохнул, перекрестил под столом пупок и решился.

- Господин Марковский, мне стало известно, что нынче утром из III-го Отделения Собственной Его Императорского величества канцелярии отправлено некое письмо. В интересах службы я должен тайно ознакомиться с ним. Хочу подчеркнуть, господин Марковский, речь идет о деле государственной важности…

- Письмо из «троечки»? – мило улыбнулся Марковский. – И только-то? Соблаговолите назвать имя отправителя, или, на крайний случай, получателя.

- Гм… Письмо отправлено, полагаю, от имени его высокопревосходительства генерала Дрентельна, - чуть слукавил Путилин.

- Утром, говорите? – Марковский стремительно выскочил из-за стола и направился в смежный кабинет.

Путилин перевел дух: вроде бы получилось! Но – рискованно, рискованно играешь, старый ты аферист, ругнул он сам себя.

- Есть такое письмо, - Марковский так же стремительно вернулся в кабинет, неся в руке длинный конверт с внушительной печатью. – Отправителем обозначен Дрентельн, да. Да и почерк, пожалуй, его же. Так что, уважаемый Иван Дмитриевич? Будем вскрывать?

- Г-м... Желательно.

- Ну что ж… Доводилось и его письма вскрывать, драгоценнейший Иван Дмитриевич. Хочу обратить ваше внимание, - Марковский постучал розовым полированным ногтем по конверту, - что его высокопревосходительство - чрезвычайно осторожный и предусмотрительный человек. Свою корреспонденцию он прошивает, как изволите видеть, не ниткой, а тонкой серебряной проволочкой, на одной конце которой, расплющенном, выбит особый тайный знак, наподобие ювелирного клейма. Концы проволочки скрыты печатью, снять которую, не повредив этой проволочки, невозможно. Получатель письма, прошитого подобной проволокой, расплавляет сургуч и убеждается в целости самой проволочки и наличии на ее конце тайного знака.

- Вот оно что! – протянул Путилин. – Стало быть, перлюстрация сего письма невозможна?

- Невозможна – если не иметь дубликата личной печати отправителя и такой же проволочки с тайным знаком. Слава Богу, что все это у меня есть…

- Гм… Так вы что же тут – подделываете печати и прочие знаки? – снова удивился Путилин.

- Не сами, разумеется, Иван Дмитриевич! При всем, без преувеличения, многообразии талантов нашей службы, фальшивых монетчиков здесь вы не найдете!

- А как же?…

Очень даже просто: столкнувшись с подобным препятствием для выполнения наших государственных обязанностей, мы через господина петербургского Почт-Директора ставим о сем в известность министра внутренних дел. Ну, а тот, - Марковский хихикнул. – Ну, а тот отдает приказание по инстанции сыскать мастера, изготовившего сию премудрость. И мастер готовит для нужд полиции точную копию приспособления. А оно поступает нам уже в готовом, так сказать, виде.

Путилин досадливо поморщился, припомнив, что и сам несколько раз получал из Министерства внутренних дел и Канцелярии градоначальника секретные приказы о розыске либо установлении личности тех или иных умельцев, об адресах мастерских и т.д. Поскольку такие поручения не имели к сыскному делу никакого отношения, голову над начальственными причудами Путилин обычно не ломал. Велено найти – находим. А для чего – то начальству ведомо, а сыщикам знать не обязательно, да и недосуг.

- Молодцом, любезнейший Всеволод Иванович! – вслух похвалил собеседника Путилин. – Оказывается, и мои сыскари к успеху вашего дела, сами того не ведая, руку порой прикладывают!

- А как же-с? – Марковский пожал плечами. – Без этого наша работа была бы невозможной-с! Ну, не будем терять времени!

Миниатюрными ножницами Марковский осторожно перерезал проволочку на лицевой стороне конверта, перевернул его. Подержав над пламенем короткое широкое лезвие ножа, он ловко срезал им печать, бросил снятый сургуч и маленькую жестянку и поставил ее на огонь. Вынул из конверта обрезки проволочки. Покрутив конверт перед глазами и потыкав кончиком ножа в плотно приклеенный клапан, Марковский досадливо прищелкнул языком: осторожный Дрентельн, не полагаясь на свое грозное имя, сложную печать и хитрую проволочную прошивку письма вместе с конвертом, заклеил его специальным клеем, не поддающимся пару.

Однако высокого профессионализма чиновников «черных кабинетов» шеф жандармского отделения учесть не мог. Марковский осторожно надорвал край конверта в его середине, расширил отверстие пинцетом и пустил в ход свою расщепленную спицу. Просунув ее в прорыв на всю глубину конверта, он моментально скрутил письмо трубочкой и извлек его.

- Прошу, драгоценнейший Иван Дмитриевич! Только умоляю: письмо не сгибать, не мять и лучше вообще в руки не брать. Может, приказать вам копию снять? Надеясь при этом на ваше молчание, разумеется?

Путилин подумал и отказался. Незаверенная копия – не есть доказательство, а лишь знак того,что добыта она тайным, незаконным путем. Он быстро пробежал глазами письмо, потом перечитал помедленнее, и, наконец, коротко кивнул Марковскому: все!

Чиновник, не заглядывая в письмо, сложил его прежним образом – так, чтобы дырки от проволочной прошивки совпали. Затем принялся возвращать корреспонденции прежний вид: намотал письмо на спицу. Просунул трубочку в конверт и, помогая встряхиванием, принялся раскручивать ее. Когда бумага развернулась, Марковский, держа конверт перед сильной лампой, совместил с помощью пинцета дырочки в бумаге и конверте.

Путилин, обдумывая прочитанное, машинально следил за дальнейшими действиями чиновника. Покончив с конвертом, Марковский принялся за печать. Пинцетом вынул проволоку из жестянки с расплавившейся печатью, обжег ее на спиртовке и сунул в склянку с какой-то жидкостью. Потом осторожно протер скрутку мягкой тряпицей, изучил тайный знак через лупу и довольно прищелкнул пальцами. Из одного шкафа он после недолгих поисков достал дубликат печатки шефа жандармов, из другого – длинную пробирку с серебряной проволочкой. Еще минута – и конверт был прошит заново. Взвесив прежнюю печать, Марковский принес из соседнего кабинета несколько небольших кеглей с сургучом, подобрал подходящий по цвету.

- Ну, как, драгоценнейший Иван Дмитриевич? – Марковский с гордостью в голове положил перед Путилиным письмо Дрентельна в первозданном, казалось бы, виде. – Надорван слегка конверт? Да это тьфу, ерунда! Пока письмо до адресата дойдет, сколько рук переменит! И бросают мешки с корреспонденцией, и трясут, иной раз в таком виде письмо получишь – страх Божий! А тут порыв маленький, муха не пролезет – кто внимание обратит? Я еще велю и утюжком поправить – горяченьким, с паром.

- Вы истинным виртуоз своего дела, господин Марковский! – Путилин встал, одернул мундир. – Поражен и восхищен безмерно. Ну, а за сим не смею более обременять своим присутствием, Всеволод Иванович!

- Что вы! Что вы! – замахал руками Марковский. – Мне даже приятно поговорить со знающим человеком, способными оценить, так сказать… Да-с… Иван Дмитриевич, драгоценнейший мой! – Марковский, провожая гостя, засуетился, забежал вперед, робко тронул рукав путилинского мундира. – Иван Дмитриевич, но я… Могу ли надеяться на обещанную конфиденциальность по поводу моих особых любовных пристрастий, так сказать?..

- Можете, господин Марковский! – весело ответил Путилин. – Можете, пока мы дружим. Вы меня понимаете?

- Вполне! Вполне! Можете всегда рассчитывать на меня, ваше высокопревосходительство.

На лестнице улыбка с лица Путилина сползла. А в карету он уже садился с таким мрачным видом, что кучер Федор только крякнул тихонько и, понимающе поджав губы, хлестнул по лошадям.

Было от чего быть мрачным Ивану Дмитриевичу Путилину, главе Сыскной полиции Санкт-Петербурга. Из письма шефа жандармского корпуса Дрентельна со всей очевидностью явствовало, что он хочет любой ценой выполнить монаршее пожелание о молчании арестованного гвардейского прапорщика Карла фон Ландсберга. Этой ценой было распоряжение Дрентельна насчет убийства прапорщика в зале суда – в том случае, если он, вопреки обещанию, начнет говорить о том, о чем говорить было никак нельзя.

В своем письме, адресованному доверенному начальнику Одесского жандармского управления, Дрентельн распорядился разыскать, подготовить и срочно откомандировать в Санкт-Петербург известного своей меткостью агента из польских бунтовщиков, пана Войду. Одетый в офицерский мундир и с соответствующими бумагами и легендой, Войда должен будет проникнуть в зал судебного заседания и «под влиянием аффекта и естественного возмущения русского офицера позором своего собрата» поразить Ландсберга из револьвера. Войду, разумеется, вполне могут схватить и арестовать. Однако Дрентельн, в числе прочего, указал на необходимость подготовки соответствующих бумаг и легенды относительно душевной болезни «офицера-патриота».

Что ему предпринять в сложившейся ситуации – Путилин пока просто не знал.