Здравствуй, уважаемый читатель
| Вид материала | Документы |
- Михаил булгаков и его время 21 эссе от юрия кривоносова, 43.27kb.
- Здравствуй, дорогой читатель, 1428.02kb.
- Конкурс «Проба пера» Очерки Здравствуй, школа! «Здравствуй, школа!», 76.55kb.
- Рассказы о природе для детей и взрослых Анатолий Онегов здравствуй, мишка! Москва, 3440.45kb.
- Здравствуй школа, здравствуй первый класс!, 27.94kb.
- «Здравствуй, Россия!», 35.09kb.
- Т. Г. Шевченко Экономический факультет Кафедра экономической теории Утверждаю, 237.16kb.
- Откуда появились славяне и "индоевропейцы", 341.88kb.
- Книга 1 Система полевой саморегуляции, 2124.62kb.
- Положение о проведении городского конкурса юных исполнителей сказок народов мира, 32.92kb.
Победоносцев
- Вы не будете возражать, Константин Петрович? – шеф жандармов Дрентельн достал из кармана гаванскую сигару и вопросительно посмотрел на Победоносцева. Тот нехотя, едва заметно дернув щекой, кивнул, и шеф расцвел как мальчишка, получивший желанную игрушку. – Благодарю.
Дрентельн аккуратно отсек золотой гильотинкой кончик сигары, с удовольствием понюхал ароматный коричневый табачный цилиндр, лизнул отставший было лист, поправил красную фирменную наклейку-колечко и только после этого зажег длинную шведскую спичку. Победоносцев, не меняя обычного кислого выражения лица, терпеливо и неодобрительно следил за эволюциями и «священнодействиями» собеседника. А тот, раскурив сигару, окутался клубами пахучего дыма. Разрешение курить рядом от человека, не переносящего табачный дым и самих курильщиков, еще раз подтверждало только одно: Дрентельн очень ему нужен!
Дрентельн и сам обладал немалой властью. Шеф 3-го Отделения был не только пугалом разночинцев – его побаивались и многие министры, и высокопоставленная придворная камарилья. Однако Победоносцева опасался сам Александр Романович. Шеф жандармов опирался на мощь всесильного Корпуса жандармов, а Победоносцев брал страстной логикой убежденного в своей правоте оратора. Оратора, приближенного к царской семье – к такому попробуй не прислушайся! Если уж государь-император поступает частенько по подсказке «великого инквизитора» - подданным сам Бог велел!
Тучный шеф жандармов чуть отодвинул свое кресло от стола, чтоб не стеснятьобширного живота. Вытирая платком шею, незаметно расстегнул верхнюю пуговицу мундира. Победоносцев столь же кисло глядел на Дрентельна сквозь круглые очки, и откровенный разговор начинать не спешил.
Прошедший всю служебную лестницу в сенате и сумев впоследствии обратить на себя царское благосклонное внимание, Победоносцев не без основания слыл опытным физиономистом и «человеческим знатоком». Его ни на мгновение не обмануло и не расхолодило показное добродушие и мальчишество шефа жандармов. Таящийся в тучном и с виду неповоротливом теле сгусток энергии мог в любую секунду вырваться наружу. Маска простодушного увальня усыпляла бдительность собеседников, позволяла как бы не замечать, пропускать мимо ушей несуразности, оговорки, а то и прямую крамолу. Но горе тому – даже из сильненьких мира сего – кто, забывшись и наговорив в задушевной, казалось бы, беседе лишку, впоследствии вставал на пути Дрентельна… Или даже на пути к его очередной награде, к возможности отличиться.
Готовясь к решительному разговору с Дрентельном, Победоносцев знал, что свою партию он должен сыграть максимально точно. Не скомпрометировав себя, сказать достаточно много для того, чтобы Дрентельн поверил в искренность собеседника, не ушел от разговора. И уж, конечно, не побежал бы с докладом о заговоре во дворец, к государю.
- Александр Романович, не так давно мне довелось слышать забавное объяснение неудачам государевых слуг на ниве их неустанной борьбы с революционерами, - Победоносцев чуть склонил голову и глянул на собеседника поверх очков. – Не обидитесь, если перескажу?
Дрентельн протестующее описал сигарой круг, усмехнулся:
- Вряд ли вы сообщите мне сейчас нечто новое, Константин Петрович. – Моя миссия, увы, весьма неблагодарна, и я, увы, давно привык ко всякого рода домыслам, извращенному пониманию и даже оскорблениям. Сделайте одолжение, не стесняйтесь!
- Государю пытаются внушить мысль, что бесчинства вольтерьянцев могут быть объяснены лишь нежеланием вашим оказаться в положении некоего удачного, но не слишком дальновидного охотника. Проявив единожды недюжинное усердие, сей охотник за короткое время истребил в лесу всех хищников, и за их полным отсутствием сделался ненужным…
- Вы деликатный человек, господин Победоносцев! В том разговоре, который вы изволили припомнить, сравнение шло не с охотником, а с глупым сторожевым псом, который благодаря своему усердию отвадил от господского двора всех воров и разбойников. И сделался в доме, таким образом, ненужным дармоедом… Так, если не ошибаюсь, ваш знакомец высказался? Нет, Константин Петрович, я не хитрый расчетливый пес! Видит Бог, я денно и нощно пекусь о жизни и здравии нашего государя и благополучии в государстве. И причин буйного расцвета вольнодумия в России следовало бы поискать в другом.
- Но, как бы там ни было, неудачи Жандармского корпуса дают пищу и для других выводов, не менее обидных! – живо возразил Победоносцев.
- Вы хотите сказать, что я просто плохой охотник? Никчемный брехливый пес, которого за неумение надо выгнать со двора и взять на службу другого? Побойчее и понюхастее?
- Боже упаси, Александр Романович! Я даже в мыслях такого не держу! Но, согласитесь, порой трудно найти причину неудач в военных действиях армии, которая доминирует над противником и числом, и вооружением, и уменьем… Я слышал, Александр Романович, что отбор кандидатов в Жандармский корпус жесточайший. Что для поступления туда надобно иметь не только безупречный послужной список и незапятнанную биографию, но и высочайшую эрудицию, умение размышлять и делать максимум выводов из минимума фактов. Разве не так?
- Вы хорошо, однако, осведомлены! - вновь вежливо усмехнулся Дрентельн.
- А с другой стороны баррикад – разночинцы, эти самые бомбисты, трусоватые и неумелые террористы. Кто они? Недоучившиеся студенты, «зеленая» молодежь безо всякого жизненного опыта, без багажа знаний и умений. Разве не так, Александр Романович?
- Вы судите лишь по внешним показателям, господин Победоносцев! - шеф жандармов внимательно рассматривал тлеющий кончик сигары. – И потом, хотелось бы напомнить вам – как, впрочем, и прочим недоумевающим по этому поводу господам – одну известную всем аксиому. Суть ее в том, что догонять всегда труднее, нежели, выйдя с субъектом погони одновременно, а то и заблаговременно, настигнуть его в самое короткое время. И еще, Константин Петрович: не Жандармский корпус, не полиция дали начало всем этим безобразиям! Общество, дражайший Константин Петрович! Общество породило, правительство слиберальничало! А теперь мы все спохватились, и не нашли ничего лучшего, как кидать камни в того, кто поближе! В вашего покорного слугу! Позвольте самый простой пример? Ежели не ошибаюсь, Константин Петрович, вы тоже некоторым образом – и немало! – причастны к судебной реформе?
Все аргументы Дрентельна Победоносцев знал еще до того, как тот открыл рот. И ничего не стоило Константину Петровичу, блестящему оратору и правоведу, одержать в этом споре свою очередную демагогическую победу… Но такая победа сегодня была Победоносцеву не нужна. Поэтому он лишь опять коротко дернул щекой и наклонил голову, соглашаясь с собеседником.
- И все-таки что-то делать надобно, Александр Романович!
- И не что-то, а улучшать агентурную работу в среде бунтовщиков, - уже без улыбки вздохнул Дрентельн. Резво поднявшись из кресла, он в несколько шагов пересек кабинет ресторации и рывком распахнул тяжелые бархатные шторы, отгораживающие кабинет от общей залы. – С вашего позволения, Константин Петрович, я шторы задергивать не буду: так нас подслушать труднее… Так вот – агентура. Конечно, и у меня, и у полиции в среде революционеров есть свои людишки. Именно людишки, не люди пока! И станут ли людьми, то бишь ценными агентами – большой вопрос. Личностей у нас там нету! Мелочь, шваль, дармоеды, любители казенных подачек!
- Зачем же переводить казенные деньги на дармоедов?
- А я и не перевожу! Знаете, даже воробышек по зернышку клюет. Насчет дармоедов я погорячился, Константин Петрович! Таковых не держу. И, смею заверить, что каждый рубль наградных из секретного фонда отдачу имеет весомую. Хотелось бы больше, конечно! Очень хотелось бы! Но, верьте слову, Константин Петрович, один хороший полноценный агент всего моего секретного фонда стоил бы! А тратить тысячи на одного-единственного – ну, двух человек! – мне никто не позволит. Дорогонько, да и долгое дело это, - ращение такого агента.
- А если бы позволили? – Победоносцев оглянулся на дверной проем, сверкнув стеклами очков.
- Агентов-провокаторов надо воспитывать сызмальства, из мальчишек. В специальных, как мыслится, учебных заведениях, под бдительным надзором умных педагогов и воспитателей. Чтобы вырос мальчишка не только в ненависти к ниспровергателям – чтобы умел эту ненависть прятать. Чтобы Отечество не за деньги любил – за идею! Чтобы не дрогнула у него рука, когда придет время, доказать свою верность Отечеству и престолу кровью не только врагов – сначала же друзей! Кровью невинных жертв. Только тогда ему поверят революционеры. Лет этак десять на одного такого молодца потратить придется – да и только ли времени? Вот скажите мне как на духу, Констатин Петрович, позволят мне ради великого дела дать соизволение на то, чтобы мой агент N действующего губернатора, скажем, застрелил? Ведь только в подобном случае внедренному в революционную среду агенту его собратья-революционеры до конца поверят. А, Константин Петрович?
- Надеюсь, вы не ждете, чтобы я ответил на ваш вопрос? Впрочем, извольте. Чисто гипотетически, разумея о высшем благе, малою пешкой, как в шахматной игре, можно и пожертвовать. Только и тут возникает вопрос – теперь уже к вам, Александр Романович. Будет ли стоить ваша большая игра сей кровавой жертвы? Игра – дело будущего. Еще неизвестно – состоится ли? Пешечка-то ведь тоже человек. Муж, отец, сын и брат чей-то. Ныне живущий!
- Опасный оборот наш с вами разговор приобретает, Константин Петрович! – вновь заулыбался Дрентельн. – Тут, пожалуй, и раздернутая занавеска не спасет! Может, на улице продолжим? Ужин был превосходен, как и коньяк, благодарствую. Теперь можно и голову прогулкой освежить – а наши экипажи пусть следом потихоньку катятся… Вы ведь недаром меня в ресторацию пригласили, Константин Петрович, а? Признайтесь!
- Да, разговор наш не закончен, господин генерал. Собственно, он даже не начинался. Что ж, прогуляемся! Первый мостик доверия, смею надеяться, мы с вами совместно уже проложили, не так ли? Теперь надо бы попробовать пройти по этому мостику.
Выйдя на вечернюю улицу, собеседники не спеша зашагали по набережной Фонтанки. Редкие фонари только подчеркивали сгущающиеся сумерки. Экипажи шефа жандармов и члена Государственного совета медленно тянулись следом. За ними угадывались в темноте фигуры двух верхоконных казаков: после последнего покушения на свою персону Дрентельн перестал пренебрегать охраной.
- Сегодня у меня состоялся весьма откровенный разговор с Наследником престола, Его Высочеством Александром Александровичем и его августейшей матерью-императрицей, - прервал наконец молчание Победоносцев. – Нам всем выпал удел: сбитая с толку, расшатанная и смятенная Россия. И Наследник, слава Богу, ясно осознает это. Александр Александрович, скажу вам откровенно, пребывает в ужасе и прострации от деяний и намерений своего отца, государя императора. Его шокирующая всю честную Россию и Европу связь с Долгорукой давно уже выросла чрез границы личной жизни императора. Наследник видит в ней, прежде всего, угрозу династическим традициям Дома Романовых. Государь официально, как вы знаете, признал своих детей, прижитых от княгини Долгорукой. На их счет высочайшим повелением, хоть и тайно, недавно положены ценные бумаги стоимостью более трех миллионов рублей! Все попытки Наследника – разумеется, в мягкой и дипломатической форме – обратить внимание своего монаршего отца на двусмысленность его положения вызывают у государя резкий отпор. Он постоянно холоден с Наследником, и эта холодность распространяется на всех членов августейшей семьи, которые имеют неосторожность выражать симпатию Наследнику. Недавно Его Высочеству передали фразу государя, которая при всей внешней безобидности не может не вызвать самых серьезных опасений в вопросе престолонаследия…
Дрентельн молчал, приноравливая свой шаг к стремительной, не по возрасту, походке Победоносцева. «Серый кардинал» Зимнего явно ждал одобряющей реплики собеседника, но Дрентельн хорошо помнил судьбу одного из своих предшественников на посту шефа Жандармского корпуса, графа Шувалова. Всесильный, казалось бы, граф совершил серьезную оплошность: он осмелился примкнуть к «партии императрицы» и позволил себе в приватном разговоре пренебрежительно назвать княжну Долгорукую «дрянной девчонкой». Императору об этом отзыве тут же донесли. Александр Второй, и без того недовольный пристальным вниманием к своей возлюбленной, не простил Шувалову такого вмешательства в свою личную, как он полагал, жизнь. И граф был незамедлительно отправлен послом в Англию. По сути дела, это была малопочетная ссылка.
Двое следующих начальников III Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии сделали из промашки Шувалова ясный вывод и никогда не осмеливались становиться на дороге влюбленного монарха. Не собирался портить свою карьеру и Александр Романович Дрентельн. Он и без того ощущал ледяную холодность императора, вызванную неспособностью Жандармского корпуса раз и навсегда покончить с «нигилятиной», совершившей целый ряд покушений и на монарха, и на его верных слуг.
Искренне ненавидя неугомонных революционеров, расправившихся-таки с его предшественником, генералом Мезенцевым и делавших попытки убить и его самого, Дрентельн в глубине души относился к Александру Второму без всякого сочувствия. И даже тайно злорадствовал и по поводу вполне естественного опасения императора за свою жизнь, и по поводу того, что активность покушающихся вынудила-таки Александра отказаться от многолетней привычки пеших прогулок вокруг Зимнего по утрам.
Располагая всеми подробностями двух последних покушений на жизнь Александра Второго, Дрентельн с удивлением несколько раз ловил себя на смутном чувстве досады по поводу счастливого спасения императора. То были очень опасные мысли, и шеф Жандармского корпуса прилагал все усилия к тому, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах не дать кому-либо повод даже подумать о том, что у него могут быть такие мысли.
Вместе с тем, анализируя порой причины своей внутренней неприязни к царю, Дрентельн ясно осознавал, что эти причины не имеют отношения к самой личности Александра. Чисто по-человечески Дрентельну даже импонировали мужские качества монарха, не побоявшегося встать в открытую конфронтацию со своим семейством и твердо отстаивающего право на любовь. Кто же без греха, рассуждал Александр Романович. Кто же без греха, какой мужчина без интрижек «на стороне»? А царь – разве не такой же мужчина, из плоти и крови? Другое дело, что царские интрижки, как правило, заканчиваются для монарших пассий весьма грустно – как минимум, отлучением от двора. Александр же не воспользовался этой «государевой привилегией», не отказался от любимой.И только за одно это заслуживал уважения!
Как ни странно, но одна из составляющих неприязни Дрентельна к Александру Второму, лежала в той же, любовной плоскости. Будучи убежденным приверженцем Дома Романовых, шеф жандармов не мог одобрять поступки монарха, ставящие под угрозу или хотя бы под сомнение авторитет этого Дома. Однако осторожность побуждала его не вмешиваться, оставаться как бы в стороне. «Партия императрицы» и примкнувшая к ним высокопоставленная царская оппозиция были такой осторожностью Дрентельна весьма недовольны. От главного охранителя русского самодержавия ждали и требовали конкретных действий – или хотя бы четко выраженной позиции – относительно «возмутительницы спокойствия». То есть того, чего Дрентельн, не рискуя собственной карьерой, дать никак не мог. Вот и выходило: кому любовь, а кому одни неприятности со всех сторон.
Немалое возражение у Дрентельна вызывала и внутренняя политика Александра Второго, открывшего шлюзы либерализации в России. Шеф жандармов искренне полагал, что все эти волнения и волна террора и инакомыслия – следствие намеренной либо невольной ошибки царя, выпустившего из кувшина опасного джина. Стоит ли удивляться, что этот выпущенный джин стал серьезной опасностью для того, кто дал ему свободу? Неужели император не понимает этого?
Сейчас же, шагая рядом с Победоносцевым по вечернему Санкт-Петербургу, Дрентельн осознавал, что его серьезно «прощупывают». Более того: сам факт приглашения Победоносцева «поужинать и заодно поговорить» есть следствие того, что он, трижды осторожный Дрентельн, все-таки дал где-то маху! Дал повод полагать, что в присутствии его, Дрентельна, присягавшего престолу на верность и слепое повиновение, можно плохо отзываться о государе.
Тем не менее, молчать далее и продлевать и без того затянувшуюся после многозначительного сообщения Победоносцева паузу было просто неприлично. И Дрентельн дипломатично поинтересовался:
- Что же за фраза такая… особенная?
- Не особенная – опаснейшая для династии Романовых! – немедленно поправил Победоносцев. – Говоря о будущем своих детей, прижитых от Долгорукой – и, в частности, о судьбе Георгия – государь не только связал это будущее с будущим всей России. Он выразился в том смысле, что очень рад, что хоть этот мальчик – русский по крови. А речь в целом шла о вреде для государства от монарших особ, в чьих жилах мало или вовсе нет русской крови. Вспомните, опять-таки, натянутые отношения государя с Наследником престола, Александром Александровичем. Учтите также неоднократно высказываемые государем опасения за судьбу империи, которую он должен вверить в руки законного Наследника. Совершенно очевидно, что Его Величество не исключает – по крайней мере не исключает! – возможность передачи скипетра в руки долгоруковского отпрыска!
- Хм! – Дрентельну удалось в темноте спрятать невольную улыбку. – Хм, но ведь у этого долгоруковского отпрыска, как вы изволили выразиться, по отцу немало и крови Романовых. Не бастард, чай, полагаю…
- Сомнения в отцовстве государя тут не при чем, господин Дрентельн! – резко перебил Победоносцев. – И уж коль скоро речь о них, скажу вам откровенно: для Российского государства было бы несравнимо полезнее, если бы существовало основание для подобного рода сомнений. Но репутация княжны Долгорукой чиста… К сожалению! Знаете, Александр Романович, я бы не удивился, если бы государю пришла в голову мысль об изменении закона о престолонаследии – в пользу этого долгоруковского отпрыска, Георгия!
- Ну-у, уж это, по-моему, чересчур, Константин Петрович, - усмехнулся Дрентельн. – Вряд ли подобный шаг в планах государя. Позволю себе высказать убеждение в том, что Александру Николаевичу пороху на подобное решение никогда не хватит.
- Вы совершенно правы, характер у нашего монарха скорее нерешительный, - согласился Победоносцев. – Однако именно свойственное государю метание между игрой в либерализацию и жесткой, достойной монарха линией, чему мы находим наглядное подтверждение в постоянных отступлениях от монархических принципов и традиций, дает истинно русским патриотам основание предполагать худшее.
- Изволите иметь в виду влияние, оказываемое на Александра Николаевича княжной? М-да, мне доводилось слышать, что за последнее время государь не принимает ни одного решения без совета Долгорукой. Однако общеизвестно и другое, Константин Петрович! Слава Богу, у княжны хватает скромности и здравого смысла не злоупотреблять своим влиянием на государя! Уж тут, скорее, можно говорить о мыслях нашего самодержца вслух, не более! Да, справедливость прежде всего: у меня нет ни одного факта, говорящего о прямом вмешательстве Долгорукой в государственные дела!
- Но она женщина, уважаемый Александр Романович! Женская логика, кою справедливее было бы обозначить как отсутствие всякой здравой логики, совершенно непредсказуема! К тому же она мать! Мать, горячо любящая своих детей! Озабоченная, как должно всем матерям, их будущим! Будем откровенны: нынче только приверженность трону и лично государю удерживает членов венценосного семейства от каких-либо решительных демаршей по отношению к Долгорукой и ее детям. Но Долгорукая, как и всякий нормальный человек, не может не отдавать себе отчета в том, что ее возлюбленный, увы, не вечен! Нынче монарх, увы, находится в критическом для всякого мужчины возрасте. К тому же – извините старика за прямоту – когда-нибудь анархисты и бомбисты могут добиться успеха. Что будет с княжной Долгорукой и ее детьми, когда на троне окажется Александр Третий? Лично я полагаю, что самым для Долгорукой благоприятным будет немедленная высылка из Петербурга! А, скорее всего, и из России. Вы, конечно, знаете о том, что государь уже сделал шаги к обеспечению финансового благополучия своих детей от Долгорукой? Он официально признал их, дав не только великокняжеский титул, но и свое отчество! Кто поручится за то, что завтра Екатерина Долгорукая, пользуясь благорасположением государя и своим на него влиянием, не вознамерится узаконить права Георгия на российский престол?
- Н-не знаю, не знаю, господин Победоносцев, - покрутил головой шеф жундармов. – Георгий на российском престоле? Мне это представляется маловероятным. Крайне маловероятным, почти невозможным…
- Для России страшен не только этот вариант, Александр Романович! Страшна даже попытка изменить принципы престолонаследия, чреватая самыми серьезными последствиями! Россия, и без того взбаламученная либерализмом государя, неминуемо расколется окончательно – ибо, без сомнения, найдутся силы, которым подобная ситуация будет только на руку! И не только в России, уверяю вас, господин Дрентельн!
Некоторое время собеседники молчали, искоса поглядывая друг на друга: беседа дошла уже до крайней черты благоразумной откровенности людей, не связанных узами дружбы.
- Между тем, Наследник, говорят, чрезмерно увлекается горячительными напитками, - совсем, казалось бы, некстати вздохнул Дрентельн. – И, что гораздо хуже, слухи и сплетни об этом расползаются в столице подобно заразе и более тайны ни для кого не составляют. В том числе и для государя, чья холодность к Наследнику от этого только укрепляется. Мне кажется, Константин Петрович, что вы, как один из воспитателей Александра Александровича, могли бы употребить свое влияние на то, чтобы отвратить его от пагубного влечения.
- Слухи о пьянстве Наследника престола преувеличены, - вяло возразил Победоносцев.
- Вот как? – Дрентельн позволил себе вежливо рассмеяться. – Я, конечно, не частый гость в Зимнем, но свои доверенные люди у меня там есть! Они рассказывают ужасные вещи про Наследника и его злого гения, этого развратителя, его личного адъютанта Петра Андреевича Черевина. Генерал сводит все усилия супруги наследника на нет! Именно он, заметьте, является главным поставщиком спиртного во дворец! Вы слыхали про последнюю придумку Черевина? Рассказывают, что по его примеру Александр Александрович, например, заказал себе особо скроенные сапоги, в каждое голенище которых незаметно для глаз легко входит плоская фляжка французского коньяку. Стоит его супруге, Марии Федоровне, отлучиться или даже отвернуться – как фляга извлекаются на свет божий… Глядь – а наследник уже опять ложится на пол и начинает хватать за ноги всяк проходящих…
- Мальчишество, не более…
- Побойтесь Бога! Наследнику тридцать пятый годок! Какое тут мальчишество?! Правильнее назвать подобное следовало бы пьяными выходками – даже не гусарскими! – купеческими, но никак не подобающими представителю Дома Романовых… Простите, конечно, подобную резкость, но только боль за будущее Отечества, Константин Петрович, побуждает к оной…
Победоносцев резко остановился, сорвал с носа очки и вплотную приблизил исказившееся лицо к лицу собеседника – так, что тот невольно шагнул назад.
- Никто! – выдохнул, почти прошипел Победоносцев, грозя шефу жандармов тонким узловатым старческим пальцем. – Никто, слышите! – никто не смеет осуждать поступки будущего монарха! Особа самодержца, даже будущего, священна и неприкосновенна!
- Помилуйте, как я смею осуждать? – примирительно забормотал Дрентельн. – Я лишь констатирую наличие некоторых прискорбных, увы, привычек! Будучи облечен доверием охраны высочайших особ не только от злоумышленников, но и от покусительства злых языков, я лишь с сожалением могу обращать внимание… Далеко не всякого, Константин Петрович – но вы, будучи духовным наставником Наследника, должны знать…
- Да знаю, знаю, генерал! – Победоносцев успокоился столь же быстро, как и вскипел. – Простите великодушно за мою несдержанность! Конечно, вам по должности положено знать все и вся. В том числе и про Наследника, будущего императора. Он, кстати, очень хорошо о вас отзывался недавно. И даже заступился за вас перед своим монаршим родителем по какому-то поводу.
- Вот как? – хмыкнул Дрентельн. – Вот как? Право, вы мне льстите, Константин Петрович. Дерзкие действия вольнодумцев и губителей России, на фоне вялости и неуменья тайной полиции мне кажется, не дают повода благосклонно оценивать мои усилия по искоренению заразы – ни венценосному батюшке, ни любящему его сыну.
- Не судите опрометчиво – так учит нас Евангелие, Александр Романович! Уверяю: Наследник возлагает на вас большие надежды! Нужно только оправдать их! – Победоносцев многозначительно сжал пальцы на локте Дрентельна. – Кстати об этой «нигилятине», Александр Романович! Вам не кажется весьма символичным то, что на священную особу государя покушаются в основном те, кому император делает либеральные подачки в виде сомнительного свойства реформ?
- Хм…
- Слава Богу, что у этих башибузуков, возомнивших себя спасителями России, не хватало до сих пор практических знаний и решимости довести начатое дело до конца, - Победоносцев говорил едва слышно, как бы размышляя вслух. – Страшно подумать, что в рядах террористов могут оказаться хладнокровные и умудренные военным опытом люди. Как этот офицер с немецкой фамилией, например… Как его? Лаг… Лам…
- Ландсберг, Константин Петрович! Вы ведь изволите говорить о хладнокровном убийце из Гродненского переулка?
- Именно о нем, да-да! Подумать только – ножом по горлу своего благодетеля и эту несчастную старуху-прислугу, вся вина которой в том, что она оказалась свидетелем смертоубийства хозяина… Знаете, Александр Романович, - Победоносцев снова остановился и прямо-таки вцепился глазами в невозмутимое лицо шефа жандармов. – Знаете, Александр Романович, мне пришла сейчас в голову крамольная мысль. Надеюсь, простите старика за откровенность?
- Разумеется, Константин Петрович! – изображая всем своим видом добродушие и готовность выслушать любую крамолу, Дрентельн внутренне подобрался. Он понял: как же! Только что пришла в голову эта мысль! Старый лис! Вот сейчас он, Дрентельн, и узнает то, ради чего «серый кардинал» Зимнего дворца и пригласил его поужинать. – Слушаю вас внимательно!
- Так вот, я подумал, что злодей, доведший свой богопротивный умысел на жизнь нынешнего государя до конца, оказал бы, как это ни ужасно, большую услугу России и всей монаршей династии! Ибо ничто более, кроме гибели, полагаю, не может отвратить нашего монарха от череды пагубных решений, грозящих России многими бедами. Оплакивая гибель священной особы одного из Романовых, лучшие силы России были бы в глубине души убеждены в том, что эта гибель спасла остальную династию… Вам не приходили в голову подобные мысли, Александр Романович?
Ошеломленный таким весьма откровенным приглашением к заговору, Дрентельн лихорадочно собирался с мыслями – понимая, что от его ответа зависит сейчас его собственное будущее. Его карьера – и даже, пожалуй больше, чем карьера.
Будучи осторожным и крайне подозрительным по своей природе, Александр Романович Дрентельн на постах начальника III-ей Собственной Его Императорского Величества Канцеляции и шефа жандармов стал еще осторожнее и подозрительнее. Вынужденный хитрить, лавировать в мутном и малопредсказуемом фарватере придворного бытия, он, разумеется, давно уже стал циником, ни во что не ставящим «души прекрасные порывы». А если и приходилось шефу жандармов в тесном кругу таких же, как и он, высокопоставленных циников, вспоминать волнующие пушкинские строки, то имя существительное в начале строки неизменно звучало как глагол повелительного наклонения. Душить прекрасные порывы. Только душить!..
Дрентельн не верил в дружбу, не верил в искренность, в прочность союзов и даденных клятв. Он был твердо убежден, что только собственная выгода определяет все дела и поступки умного человека… Сказанное Победоносцевым его, собственно, и не удивило: ортодоксальность «серого кардинала», его фанатичная преданность идее русского самодержавия нисколько не противоречила, на взгляд Дрентельна, высказанному им пожеланию гибели царя. Ибо священная в глазах подданных персона Императора для Победоносцева – не более как сиюминутная тень этой Идеи. Если ты тень – то должна в точности отражать силуэт и каждое движение своего носителя. Не отражаешь, не повторяешь – значит, ты нечто инородное, чуждое.
Однако, допуская нынешнюю искренность «старого лиса» в его стремлении стать благодетелем и спасителем русской монархии как таковой, шеф жандармов не сомневался и в другом. В том, что «мавр», выполнивший благоугодное Победоносцеву дело, становится тут же ненужным и даже опасным. Речь даже не о непосредственном исполнителе – Бог с ним, такими пустяками не стоит даже голову забивать! К тому же исполнителю замыслов порой даже лишне знать какие-то детали, или даже конечные замыслы. Бог с ним, речь не о нем – о судьбе того, кто должен отдать нужный приказ. Кто должен подготовить исполнение этого страшного приказа.
Дрентельн хорошо ориентировался в анатомии заговоров: большинство секретных операций Корпуса жандармов и были, по сути дела, заговорами против тех или иных лиц. Случалось и самому Александру Романовичу открещиваться от подчиненных, допускавших досадные промахи. Такие мгновенно вылетали из Корпуса, а то и шли под суд, в каторгу. Таковы были жесткие условия «игры». Разделить судьбу неудачников Дрентельн, разумеется, и не помышлял.
Сейчас же его больше волновало другое – не играет ли Победоносцев с ним в другую игру? Будучи много наслышанным о коварстве царского наставника, Александр Романович вполне допускал, что его приглашение к альянсу могло быть провокацией чистой воды. А жало заговора в таком случае направлено на самого Дрентельна. Врагов у него при нынешней должности хватало – как и завистников. Вступив на тропу заговора, он рисковал даже не карьерой – головой! Случись какая накладка – Победоносцев, безусловно, останется в стороне. Ну, в самом деле – мыслимое дело, чтобы яростный сторонник русского самодержавия, воспитатель и наставник царских детей мог злоумышлять на монарха? Такое подозрение просто абсурдно! Может быть, Победоносцеву, чье влияние на царствующего монарха за последние годы сильно ослабло, только и нужно выявить врага в ближайшем к царю окружении? И тем самым вновь стать нужным сегодня, а не в туманном будущем?
Была своя логика и в том, что Александр Второй был для Победоносцева угрозой самой Идеи самодержавия…
Время шло, а Дрентельн все еще медлил с ответом. Твердо он был уверен только в одном: категорически отказываться от навязываемой ему роли никак нельзя! Нужно хотя бы потянуть время – и попытаться выманить старого лиса подальше от его норы! Дрентельн откашлялся:
- Мне кажется, Константин Петрович, что неудачи злоумышленников, покушавшихся доселе на царя и его верных слуг, были обусловлены именно молодостью и отсутствием должного военного опыта заговорщиков. Исходя из этого, можно с уверенностью сделать и следующий вывод: вряд ли кто-то из действительно опытных и опасных для престола людей возьмет на себя дерзость довести до конца ужасный замысел. Ибо на негодяя обрушится вся мощь охранительного аппарата империи, вся ярость и негодование истинных приверженцев престола. Вспомните, Константин Петрович! Вспомните хотя бы историю с этой мерзавкой Засулич – присяжные оправдали ее после покушения на губернатора Трепова. На гуманность правительства и самого самодержца – и не без оснований! – рассчитывали и многие другие террористы. Однако я не могу себе представить, чтобы был помилован негодяй, убивший царя. И, повторяю, я убежден, что опытный человек никогда не станет пренебрегать опасностью пойти на виселицу…
- Согласен с вами – но почему в своих отвлеченных, гипотетических, так сказать, умопостроениях мы предполагаем обязательную поимку негодяя? Не обижайтесь, Александр Романович, но тайной полиции можно адресовать множество подобных промахов по части розыска террористов. В конце концов, заговорщик может покинуть пределы империи и стать недосягаемым для полиции и правосудия, разве не так?
- Так-то оно так…
- К тому же, я слышал, некая тайная организация посулила большой куш за убийство нашего любимого монарха. Вы слыхали, конечно, об этом?
- Нет, я не слышал, - медленно произнес Дрентельн. – Не слышал – хотя знаю, что на угрозы и обещания господа нигилисты и их покровители не скупятся… Кстати, жизнь показывает, что большинство этих угроз остаются сотрясением воздуха, не более. То же самое, скорее всего, можно сказать и о денежных посулах – как вы считаете, Константин Петрович?
- Нет-нет, я убежден, что нынешние злодеи серьезны как никогда!
- В таком случае, господин Победоносцев, ваш долг – немедленно сообщить мне все подробности этого дела. – Дрентельн про себя усмехнулся, забавляясь тем, как собеседник сам себя загнал в ловушку. – А моя священная обязанность – немедленно и тщательнейшим образом расследовать сообщенную вами новость. Предлагаемый денежный куш за убийство русского царя – это вам не баловство с бомбами недоучившихся студентов и экзальтированных барышень!
- Помилуйте, Александр Романович! Этак вы и меня, чего доброго, в вольтерьянцы запишете! Я уже и не помню, право, от кого и когда про это слыхал.
- В таком случае, о какой серьезности намерений можно вообще говорить? – с издевкой продолжал наседать шеф жандармов. – Предположим – только предположим, Константин Петрович! – что отыщется тайный и умудренный опытом враг престола, готовый рискнуть ради золота заговорщиков. И что же? Где же он, исполнив ужасный замысел, разыщет этого щедорого русского Монтекристо, ежели и я его не могу найти со всеми моими жандармами? И – кстати! – о какой сумме шла речь? Просто так, ради интереса…
- Сумму я помню хорошо: триста тысяч рублей золотом. Что же касается серьезности намерений, то не могу судить о сем предмете без обладания вашим опытом и знанием природы бунтовщиков. Могу обещать одно, Александр Романович: я постараюсь вспомнить – когда, от кого и при каких обстоятельствах я слышал эту нелепицу. Вспомню – непременно дам вам знать.
- Премного обяжете, господин Победоносцев! Премного! Буду с нетерпением ждать, надеясь на вашу могучую память. Кстати, Константин Петрович! Коль вы интересуетесь проблемами безопасности высочайшей персоны и умонастроениями русских террористов, рекомендую побеседовать с начальником Петербургского губернского жандармского управления Судейкиным. Полковник – большая умница и высочайший дока по части агентурной работы в кружках революционеров. У него в среде террористов есть свои людишки, и, полагаю, он лучше удовлетворит ваше любопытство, нежели я. Угодно? Завтра же пришлю его к вам!
Победоносцев посмотрел на шефа жандармов долгим взглядом, дернул щекой – усмехнулся.
- Да нет уж, пожалуй… Любопытно узнавать о врагах престола из первых, так сказать, рук. Из ваших. К чему мне этот ваш полковник, будь он хоть трижды умен? Однако, уже поздно, Александр Романович! И меня ждет незаконченные тезисы для речи на заседании Государственного Совета.
- Из вторых, - поправил Дрентельн, пожимая на прощанье узкую ладонь Победоносцеву. – Из вторых рук, Константин Петрович! С первыми настоятельно рекомендовал бы вам никогда не иметь дело. Опасно, знаете ли…
- Однако уже поздно, Александр Романович! Я ведь, знаете ли, в последнее время привык рано ложиться, по-стариковски. Благодарю за прекрасный вечер и ценю вашу откровенность, генерал!
Собеседники пожали друг другу руки и одновременно сделали знак кучерам своих экипажей.
Однако Дрентельну, в отличие от Победоносцева, нынче было не до сна. Вернувшись к себе на Гороховую, шеф жандармов приказал немедленно найти Георгия Порфирьевича Судейкина.
Жандармского полковника Судейкина боялись, ненавидели и презирали все – и революционеры, и сослуживцы, и собственное начальство. Сын захудалого провинциального дворянина, Георгий Судейкин с юности проявил на службе незаурядные природные способности. Не чинясь происхождением, он начал с самых низов сыщицкой карьеры, которую сделал весьма быстро – не благодаря своим образованию и воспитанию, а, скорее, вопреки им. Судейкин карабкался по служебной лестнице буквально по головам, не особо смущаясь тем, что многие эти головы принадлежали его друзьям и даже порой благодетелям. Невероятный умница, Георгий Порфирьевич в жизни и службе руководствовался исключительно соображениями личной выгоды. Начальство за глаза называло его талантливой сволочью - ибо никто лучше Георгия Порфирьевича не мог устроить ловушку и членам подпольных революционных кружков, и своим коллегам, ставших препятствием для успешной карьеры. Начальник Государственной полиции Плеве – гораздо позже описываемых событий – вслух неоднократно всерьез жалел, что у России нет еще двух-трех подобных Судейкиных! Будь это так, летопись русской революции могла, пожалуй, закончиться гораздо раньше и совсем иначе.
Поначалу начальство, давая Судейкину отличные аттестации на всех ступенях его карьеры, лишь посмеивалось над его вопиющим невежеством и казарменными манерами. И при этом же частенько ставило его в пример офицерам, при всем старании не способным добиться и четверти успехов этого плебея. Начальство спохватилось, когда Судейкин получил полковничьи погоны и орден Владимира 4-й степени – ибо плебей не собирался останавливаться и всерьез мечтал о портфеле министра внутренних дел.
Агенты-провокаторы полковника Судейкина наличествовали почти во всех революционных кружках и подпольных организациях с террористическим уклоном. Они накапливали ценную информацию, Судейкин блестяще ее анализировал и изобретательно хватал революционеров так, что его агенты по большей части оставались вне подозрений в предательстве.
Поняв, что выше полковника его просто-напросто не пустят, Судейкин рвался получить аудиенцию у Александра Второго. Он искренне верил в то, что только государь способен оценить масштабность его планов и по достоинству вознаградить усердие. Однако с высочайшей аудиенцией не получалось: начальство Судейкина всеми силами противилось этому. Когда все мыслимые и немыслимые аргументы против аудиенции были исчерпаны, и начальство решилось на крайнюю меру. Оно объявило Судейкину, что в аудиенции ему отказывает сам Император – дав понять полковнику-карьеристу, что виной всему – его манеры, неистребимая сиволапость и бьющее в глаза плебейство.
Удивительно – то этот талантливый провокатор, чуткий карьерист и мастер интриг отчего-то сразу и безоговорочно поверил в эту выдумку. В то, что государь им просто брезгует…
С горя Судейкин ушел в недельный запой, и под влиянием винных паров у него родился план «спасения Отечества». Этим планом Судейкин рассчитывал создать в России террористическую организацию, не подконтрольную жандармам и полиции. Организация должна была подготовить такое покушение на царя, что «ахнула бы вся Европа», А он, Судейкин, в последний момент раскрыл бы «страшный заговор». Спасителю Отечества в аудиенции никакой царь не откажет – примет полковника и император Александр Второй. И вот там Судейкин без оглядки на завистников и «недалекое» начальство, сумел бы раскрыть перед государем свои таланты и способности. Со всеми вытекающими последствиями – генеральскими эполетами, министерским портфелем, орденами…
Протрезвев, Судейкин стал колебаться в целесообразности осуществления своих планов: уж слишком тонкой и безошибочной игры они требовали. Слишком опасной была бы тут любая его ошибка.
Одну ошибку Судейкин все же допустил: он пил не в одиночку. И, будучи как-то пьян, неосмотрительно намекнул о своем плане «спасения Отечества» верному, казалось бы, другу. «Друг», разумеется, немедленно донес об амбициях Судейкина Дрентельну. Александр Романович прочел рапорт несколько раз, криво усмехнулся, но делу хода не дал, упрятал донос в потайной ящик своего сейфа. А во время своего сегодняшнего разговора с Победоносцевым его словно озарило: вот он, тот случай, который иногда решает судьбу государства!