Литературно- художественный альманах поважье орган издания региональный союз писателей

1   ...   9   10   11   12   13   14   15   16   17

23


На третий день июля разинские струги подплывали к Красноярскому городку. Лодки ходко шли по устью Волги, не встречая никаких преград.

Разведчики, посланные к городу, сообщали, что стрельцы ожидают казаков и готовятся к бою. Поэтому Степан Разин распорядился пристать к берегу, выставив вокруг дозор. Послал Фрола Минаева с полусотней казаков, чтобы узнать, можно ли взять крепость или лучше пройти мимо.

В ожидании казаков прошел день. Наступил вечер. Сумерки медленно сгущались, по реке потянул влажный ветерок, от которого пахло сыростью и затхлой стоячей водой. Высокие камыши таинственно шелестели, а длинные ветви ив, опустившись до земли, раскачивались из стороны в сторону. Под сильными порывами ветра ивы стонали, потрескивая высохшими ветвями, скрипели жалобно, как будто тихо плакали. В заводи, где стояли казацкие лодки, почти не было течения, и потемневшая от сумерек вода пугала своей бездонностью и таинственной темнотой. Только кое-где в ряби волн отражались и оживляли реку огоньки от костров казацкого стана. Оранжево-красные всполохи огней то ярко вспыхивали, то гасли, то опять мелькали, подпрыгивали на легкой волне, а затем снова пропадали в таинственной темной бездне реки.

В этот вечер Степан Разин сидел в своем шатре и вполголоса разговаривал с казначеем Григорием, поглядывая на мерцающую лучину, которая слабым красноватым светом освещала шатер. Большие таинственные тени от огня лучины блуждали по шатру, вздрагивали, затем на миг замирали, и под дуновением проникающего потока воздуха начинали плясать, заставляя прыгать свет и тень в бесовском танце.

Вглядываясь в бесстрастное, суровое лицо Григория, на котором не отражались ни усталость, ни радость, ни довольство, ни земные страсти, Степан спросил:

– Доволен ли ты, Григорий, нашей походной жизнью? Может, трудно тебе?

– К такой жизни я привычен, монастырь приучил меня у нее просить немногое, – и, нахмурив седые брови, поинтересовался:

– Пошто передумал идти в Персию-то?

– А ты как думаешь, Гриша, управимся мы с походом али нет? – спросил, прищурясь, атаман.

– Я так думаю, Степан, что правильно ты решил идти на Яик: времени мало осталось, и людишек не густо. Куда пойдешь с двумя тысячами? Побьют нас персы.

– То-то и оно, Григорий. А за зиму людишек поболе приберем, да и поход начнем ранней весной. А сейчас, если успеем дойти до Дербента, то хорошо, а там где-то зимовать надо. Если только на Терек зайти. Но казаки которых я послал молчат, крепко держит в руках городок воевода Режевский. Нет оттуда ни слуху, ни духу, хотя уже четвертого изветчика послал. А вот с Яика недавно Андрей Басыгин был, так он говорит, что многих уже казаков они подбили на свою сторону.

– Видно, тверд на слово оказался Федор Сукнин, – заметил казначей, теребя бороду.

– Добрый казак Федор! Слово у него верное, и за наше дело крепко стоит, – похвалил Сукнина атаман.

Озорно присматриваясь к Григорию, неожиданно спросил:

– Скажи-ка мне, Гриша, ты хоть раз бабу какую-нибудь любил?

От такого неожиданного вопроса казначей опешил, вытаращил на атамана глаза.

– Чего глядишь? – расхохотавшись, спросил атаман и сверкнул глазами.

Григорий печально ответил:

– Как же Степан без любви? Была и у меня она, из-за этой любви я и в монахи попал. Но давно это было: даже говорить не хочется и душу тревожить. Только скажу тебе, Степан, что загубил ее боярин Долгорукий. Хотел мою любушку для своих утех у себя держать, да не стерпела она всего этого, в проруби утопилась, а меня князь в монахи упек. Вот, так моя любовь и кончилась, атаман, - тяжело вздохнув, закончил свой печальный рассказ Григорий.

– Вот те да! – удивился Степан. – А мне даже никогда об этом не говорил. Видно, князь Долгорукий не только казнил моего брата Ивана, но и невесты тебя лишил. Знать, князь – вражина не только мне, но и тебе.

– Выходит так, атаман.

Заскрежетал зубами Степан, со стоном молвил:

– Я им, сволочам, казнь брата никогда не забуду!


***

В это время Петр Лазарев сидел с Егором Золотковым в таловом балагане, который искусно соорудили казаки на случай дождя. Там было прохладно и терпко пахло мятой.

Сидели лазутчики и вели разговор шепотом.

– Ты, Петр, всегда около Разина, тебе и дело делать, – бросил Егор, вытаскивая из-за пояса кривой нож и протягивая его Лазареву. Тот взял нож, потрогал холодное лезвие и заметил:

– Нож-то остер, сам точил, - потом добавил: – Одному мне, Егор, с этим делом не управиться, так как больно здоров атаман.

– Сегодня ночью укроемся в кустах, недалеко от шатра атамана, и будем ждать, – решительно заявил Егор и пристально глянул на Петра.

– А если атаман не выйдет из шатра?

– Выйдет, – уверенно ответил Золотков, – вечером он с ближними есаулами совет держать будет, за нуждой все равно выйдет,

– Давай для освежения мозгов попьем вина, – предложил Егор, доставая из кармана сулейку.

Лазутчики по очереди выпили водки прямо из сосуда.

После выпитого у Золоткова развязался язык, он размечтался:

– Если, Петруха, решим атамана, отвалят нам воеводы денег столько, что до самой старости хватит, и государю Алексею Михайлычу о нас сказывать будут. Может, царь тогда раздобрится и по поместью нам с тобой даст. Заживем, Петруха, припеваючи!

Не разделяя радужных надежд Егора, Петр с иронией произнес:

– За худым пойдешь, худо и будет. Жди, отвалят тебе воеводы столько денег, что за раз не унесешь! Если и убьем атамана, так вся честь Унковскому да Хилкову достанется, а про нас просто забудут. Да и едва ли мы отсюда убежим, порешат нас казаки за своего атамана!

– Трус ты, Петро!

– А чего мне трусить? – расхрабрился Лазарев и опять приложился к сулейке.

Истцы ненадолго замолчали. Первым заговорил Петр:

– В случае чего, по мне плакать будет некому. Один я. Но есть у меня зазноба в Царицыне, Ефросиньюшка Русакова, так если что случится, зайди к ней и обскажи все. Поведай, что очень она мне была люба.

Егор с интересом поглядел на Петра и, улыбаясь, сказал:

– Это вдова, что живет у базарной площади, что ли? – захохотал.

– Что заржал-то, знаешь ее? – спросил с удивлением Лазарев.

– Я-то ее не знаю, а вот воевода Унковский, так тот, наверно, кое-что может тебе о ней сказать.

– Почему Унковский? – с еще большим удивлением воскликнул Петр.

– А то, что ходит твоя ненаглядная спать к воеводе. Сам лично видел!

У Петра потемнело в глазах. Он схватил за руку Егора, прося его, чтобы тот рассказал все, что знает. Егор с силой высвободил руку, воскликнул:

– Ты что так хватаешься, знал бы, ничего не сказал! Лазарев вновь стал умолять Золоткова рассказать поподробней о Ефросинье.

Егор на всякий случай отодвинулся подальше от Петра и начал рассказ:

– Болтали стрельцы, что велел воевода Ефросиньюшку взять под стражу, будто из-за того, что ты убег к Разину, чтобы спрос с нее учинить.

– Какой спрос? – не владея собой крикнул Лазарев. – Ведь он знал, где я и зачем в разинское войско пошел!

Егор замолчал, раздумывая, продолжать ему свой рассказ или нет.

– Ну, а дальше что было?! – стал тормошить замолчавшего рассказчика Петр.

– А то, что когда я был утром на воеводском дворе, вышла она из дома Унковского, на лицо бледная, в землю очи потупила, а дворецкий возьми да крикни, что, мол, знатко ею ночь воевода потешился. Баба бегом кинулась со двора, потом остановилась и что-то бросила в грязь. Так эта сволочь дворецкий пошел, поднял. Оказалось, бросила Ефросинья дорогое узоречье, а дворецкий себе взял. Видно, не так просто оно вдове-то досталось...

– Силой взял ее воевода! – сказал упавшим голосом Лазарев, заскрежетал зубами. – Говорила она мне, что он ее домогается...

– Черт их баб силой не брал бы, им ведь все равно, кого любить! - снова заговорил Егор. – Гулящая она, а ты ей приветы шлешь!

Лазарев схватил за грудки Золоткова и придавил к земле. Егор выпучил глаза, в страхе запричитал:

– Ты, чай, сдурел совсем, из-за какой-то бабы меня жизни лишить хочешь!

Петр опомнился. Тяжело дыша, отпустил Егора.

– Жаль, что Унковского нет, а то бы я ему показал, как баб насиловать, – весь дрожа, прошептал Лазарев.

Егор больше не захотел оставаться в балагане и заспешил по своим делам.

– Успокойся, выбрось из головы эту бабу да подумай, как нам дело получше справить, а я лодку приготовлю, чтобы поскорей уплыть отсюда, как покончим с атаманом, – сказал Егор, вылезая из балагана.

Петр молча повалился на душистую траву, неотступно думая о Ефросинье.

Золотков заглянул в балаган, сочувственно посмотрел на Петра, покачал головой, сказал:

– Во, как мужика скрутило! – и ушел, оставив Петра одного со своими невеселыми думами. А мысли Петра были сейчас далеки от казацкого стана, и не помышлял он даже о том, что ему сегодня нужно совершить убийство. Он думал сейчас только о мщении Унковскому. Приходило много мыслей, одна дерзновеннее другой. То он представлял, как возвращается в Царицын, пробирается в дом воеводы и наставляет кривой нож к горлу Унковскому, а тот просит пощады. То вдруг мысленно переносится к дому Ефросиньи. Стучит в знакомые ворота, вдова открывает ему и, виновато улыбаясь, преграждает вход в дом, а он, оттолкнув ее, врывается в спаленку, где лежит на мягкой постели воевода, лежит там, где лежал он. Петр хватает его за бороду и бьет, бьет...

Долго пролежал истец, думая о мести, и не заметил, как наступил вечер, потом ночь. Казацкий лагерь стих.

Очнулся Лазарев от резкого толчка в бок, в шалаш влез Егор и зашептал:

– Лодку я спрятал недалеко в кустах. Как только убьем атамана, сразу же уплывем отсюда. А теперь спрячемся около атаманова шатра.

Лазарев молча встал, машинально засунул за пояс кривой нож и последовал за Егором.

Долго казаки совещались, и Лазарев с Золотковым уже потеряли счет времени и надежду, что есаулы когда-нибудь разойдутся. Но вот от атамана вышли Иван Чемкиз и Якушка Гаврилов, о чем-то отчаянно споря. Затем прошли Фрол Минаев с Леской Черкашиным, громко разговаривая.

Вскоре все есаулы разошлись, остались лишь казначей и Разин. Наконец, и они вышли из шатра. Что-то возбужденно обсуждая, направились в шатер к Григорию.

Егор Золотков зашептал:

– Готовься, Петр, я сейчас пойду прямо к ниму, а ты заходи сзади и бей без промаха.

Послышались тяжелые шаги Разина. Лазутчики напряглись. Золотков вскочил и пошел навстречу. Поравнявшись с атаманом, спросил:

– Степан Тимофеич, скоро мы в Персию-то пойдем?

– Скоро, скоро, казак, – ответил Разин, озираясь по сторонам, почуяв что-то неладное.

Лазарев метнулся за спину жертвы.

Петр до боли сжал рукоять ножа, но рука не поднималась для удара в спину атамана.

Разин понял, что на него напали спереди и сзади, опустил руку на рукоять сабли, потянул клинок из ножен.

Егор громко зашептал:

– Бей, Петруха, что ты стоишь?

В голове у Лазарева мгновенно промелькнуло: «За что? За что убивать Разина? Ведь он мне не враг! Другой у меня теперь враг! Воевода Унковский – вот кто мой злейший враг теперь!».

Пока Петр в нерешительности топтался за спиной Разина, Егор, выхватив из-за пояса пистолет, пытался выстрелить в грудь атамана.

Увидев, что Золотков хочет стрелять в Разина, который медленно отступал к шатру, Лазарев бросился вперед, заслонив собой атамана. Грянул выстрел. Петр почувствовал, как что-то обожгло ему грудь, а затем наступила слабость. Он повалился на землю, но не упал, его подхватили крепкие руки атамана. Разин внимательно смотрел на него, глаза его светились добротой, он сказал:

– Спасибо тебе, Петр, если бы не ты, быть мне сейчас на том свете!

Как только прозвучал выстрел, лагерь уже был на ногах.

Егор с перепугу бросил пистолет, пустился бежать к берегу реки, где была спрятана лодка. Но казаки перехватили Золоткова. Тот обнажил саблю, стал отбиваться, но кто-то из ловких рубак, изловчившись, срубил беглеца, развалив его от плеча до ног. И, вытерев саблю об одежду убитого, сказал:

– Был один – стало двое.

Вокруг Лазарева и Разина собралась толпа казаков. Из раны Петра текла кровь, он слабел с каждой минутой и чувствовал, как холодеют ноги. Собрав последние силы, прошептал:

– Степан Тимофеич, поклянись, что, когда будешь в Царицыне, найдешь там Ефросинью Русакову, расскажешь ей, как я погиб. Передай ей, что люба она мне была.

Атаман приподнял голову Петра и прошептал ему в самое ухо:

– Обязательно, Петруха, все исполню, как ты просишь!

Лазарев широко открыл глаза, вглядевшись в лицо атамана, прошептал:

– Не забудь передать Ефросинье, – дальше уже Степан ничего не расслышал, губы Петра что-то беззвучно шептали, и на них появилась улыбка.

Виделась Петру в это время Ефросиньюшка. Шла она ему навстречу, протянув руки, в голубом летнике, золотистые волосы развевал легкий ветерок. На глазах у нее блестели слезы, она кричала:

– Петя! Петенька! Куда ты, милый!

Лазарев пытался бежать ей навстречу, но не мог, какая-то неведомая сила несла его все дальше и дальше от любимой. Вот она исчезла совсем, все вокруг на миг стало красным: и земля, и небо. Он стал падать куда-то вниз все быстрее и быстрее, потом наступила глухая темнота...

Казаки сняли шапки, постояли с минуту молча, стали расходиться. Только атаман задержался около тела Петра дольше всех, думая: «Кто ты был, человече? Ведь я так и не узнал тебя! Кто ты?! Только сегодняшний случай показал, что ты был друг, а не враг!».


24


Ранним утром, когда в Красноярском городке еще все спали, а стрельцы, стоящие на карауле, дремали, опершись на пищаль, неожиданно, из-за поворота протоки, выплыли насады, струги и множество лодок. Они быстро подгребли к берегу, и неведомые люди, молча, без шума, пошли на приступ городка. Казаки проворно карабкались на земляной вал, лезли на крепостные стены. Прошло совсем немного времени, и городок был уже со всех сторон окружен.

Стрельцы, стоявшие на карауле, были тут же обезоружены. Вытаращив глаза, с удивлением смотрели они на разномастный люд, который растекался по всему городку.

Вскоре казаки захватили крепость, овладели пушками, открыли ворота в городок.

Стоя у ворот в окружении есаулов, Степан Разин подозвал к себе Ефима:

– Найди пушкаря, да пальните со стены. Пусть народ знает, что казаки пришли!

Вскоре Ефим был уже на стене. За собой он притащил пушкаря. Стрельцы засуетились у пушки, грянул выстрел, окутав едким дымом все вокруг.

Городок просыпался, из ворот домов, каморок и землянок выходил народ. Одни настороженно присматривались к казакам, другие, а их было большинство, смело подходили к разинцам, неся им вино, бузу и разные съестные припасы. Бойкие женщины зазывали казаков к себе в гости.

Подозвав к себе Ивана Черноярца и Фрола Минаева, Разин сказал:

– Отнять у стрельцов ружья, порох. Пушки со стен снять и поставить на лодки. Когда все сделаете, подыщите вожей, которые знают многие пути по протокам к морю. Запаситесь снедью, да не силой, а по добру, торгом. Барахла не жалейте. – Поглядев в сторону протоки, снова заговорил: – Скоро выйдем в море, а без запаса воды и пропитания там делать нечего. И еще скажите есаулам, чтобы вина ребятам пить не давали. Завтра плыть нам далее, а что там нас ждет, мы не ведаем. Все должны быть в силе.

– Сделаем, как надо, атаман, – заверил Черноярец.

– Тогда - с богом! – весело напутствовал Степан казаков. Минаев и Черноярец пошли хлопотать по делам, а Разин направился посмотреть, что делается в городке, в сопровождении Григория, Лески Черкашина, Якушки Гаврилова, Ивана Чемкиза.

Только вышли они на базарную площадь, как увидели: стоит Ефим у плетня, а женщина тянет его куда-то. Детина упирается, идти не хочет, а та ему говорит:

– Ты что, казак, аль меня боишься, али брезгуешь у меня откушать?

– Идти мне к атаману надо, поди, уж кличет, – отвечает озадаченный Ефим.

– На что тебе сейчас атаман? А у меня винцо есть и еды сколько хочешь.

– А где твой мужик? – спросил Ефим, отстраняясь от женщины.

– Нет у меня мужика. Он у меня здесь стрельцом служил, убили татары, теперь одна маюсь.

– А-а-а, - молвил казак, почесав затылок.

– Чего ты чешешься? – сердито спросила женщина. – Люб ты мне, поэтому и зову, – и, увидев подходящего Разина, потупилась.

Тот подошел к ним, подбоченился и, подмигнув Ефиму, молвил:

– Что, голубок, попал в сети? – И уже строго сказал: – Ты что бабенку мучаешь? А ну-ка, сейчас же иди в гости, коли зовет, – и погладил женщину по бедру.

Та зарделась, как маков цвет, и, озорно глядя на Ефима, постращала:

– Ежели не пойдешь, то атамана к себе позову.

– Пойдет! – уверил Разин, весело подмигнув женщине, и двинулся дальше в сопровождении есаулов, держа путь к кабаку. Там в это время собралась большая толпа. Разинцы выкатывали бочки с вином и, выбив дно, тут же пробовали его, разливая на землю и обливая себя. Пили, кто из чего мог. Один из них, не найдя во что бы налить, сдернул с себя сапог, нацедил в него вина и теперь пил, смачно причмокивая.

Разин подошел к одной из бочек. Все расступились, пропуская атамана. Степан, улыбаясь, попросил:

– Дайте-ка мне, ребята, оловянник. Казаки мигом подали атаману посудину.

Разин зачерпнул вина из бочки, выпил, не отрываясь, затем подал назад ковш, сказал:

– Доброе вино, пьяное, а утром нам плыть дале. Что же из вас за рубаки и гребцы завтра будут с похмелья?!

Казаки молчали.

Обратившись к Якушке Гаврилову, Степан распорядился:

– Вино закатить на струги, а то, что открыли, пусть допивают. Да поставить виночерпиев, пусть боле чарки не подают.

Казаки было зароптали. Степан посмотрел на них долгим, обжигающим, гневным взглядом и заговорил своим низким голосом, который иногда пугал не знающих его людей, а казаков настораживал:

– Стрельцы по пятам за нами рыщут, а вдруг сейчас нагрянут, что я буду с вами, пьяными, делать, как вас в бой вести?

Казаки замолчали, а иные заспешили долой с атамановых глаз. Знали и чувствовали ту особую нотку в голосе Степана, когда возражать было уже нельзя, иначе накличешь беду на свою голову. Ведали, что крут батько за непослушание.

Разин вернулся к стругам, чтобы немного отдохнуть. Уже подходя к своей лодке, атаман и ближние есаулы увидели на берегу большую толпу казаков, собравшихся возле двух человек. Подойдя ближе и вглядевшись, в одном из них Степан узнал своего изветчика Василия Соколкова, с которым был незнакомый стрелец. Приблизившись вплотную к Василию, атаман взял его за плечи, произнес: – Все же вернулся. А мне сказывали, будто тебя истцы Хилкова сцапали, будто и казнили уже!

– Может, так бы и было, батько, если бы не Иван Красулин, – и казак кивнул на рядом стоящего стрельца.

Разин пристально посмотрел на Ивана.

Тот глаз не опустил, а, выдержав атаманов взгляд, улыбнулся широкой простой улыбкой.

Степан положил руку на плечо стрельцу и, глядя ему в глаза, произнес:

– Спасибо тебе, Иван, за моего доброго казака! Проси, что хочешь за это! Может, узорочье тебе надо али зер, али зарбаф необыкновенной красоты хочешь! Говори, все исполню!

Заулыбался Иван Красулин:

– На что мне все это, Степан Тимофеич. Что я, баба что ли! Будет у меня к тебе другая просьба. Не знаю, исполнишь или нет?

– Сказывай, Иван, раз обещал – исполню!

– Прими меня, атаман, в казаки и возьми в поход, шибко мне хочется побывать за морем! И еще говорят, будто бабы там в штанах ходят, что красоты они невиданной.

Разин захохотал. Атаман сквозь смех сказал, озорно подмигивая казакам:

– Говоришь, стрелец, что бабы там красивы и в штанах! Ха-ха-ха!

– Вот те крест, батько, ни разу не видел ни одну бабу в штанах!

– Посмотришь еще, Иван, на басурманских баб. Только скажу я тебе, что все они бабы-то одинаковы, хоть в штанах, хоть без штанов, хоть белы, хоть черны – все они любят ласку и мужиков боевых да красивых! – оглядев с ног до головы Красулина, заметил: – Я думаю, что от тебя басурманки с ума посходят!

Казаки загоготали.

Вскоре вновь прибывшие и ближние есаулы, рассевшись по лавкам, беседовали на атамановом струге.

– Как вы нас нашли? – спросил Разин Соколкова.

– Люди сказывали, где вы плыли, а мы гребли что есть мочи за вами.

– Стрельцов видали где? Ведь Лопатин с Северовым за нами по пятам идут.

– Видали, батько. Множество стрельцов следует за вами в стругах, вооружены пушками.

Атаман насторожился, спросил:

– Далеко ли стрельцы?

– Да уж недалече. Вчера вечером мы с Иваном кое-как их обошли камышами. Чуть было не нарвались, да вовремя скрылись.

– Т-а-к! – задумчиво произнес атаман. – Значит, стрельцы где-то уже на подходе к городу.

– Видно так, атаман, – сказал Соколков.

– Нам, ребята, надобно поскорее уходить, а то обложат нас стрельцы, не вырвемся мы тогда к морю.

Затем, обратившись к Леске Черкашину, приказал:

– Немедля скажи пушкарям, пусть пальнут из пушки. А вы, - атаман кивнул на сидящих есаулов, – собирайте народ на струги, надобно уходить!

Немного погодя грохнула пушка, давая сигнал на сбор. Побежали в городок сотники скликать казаков к отплытию.

Не прошло и часа, как разинцы собрались. Степан хотел уже было дать команду к отплытию, но Иван Черноярец, поглядев вокруг, сказал:

– А где же Ефим?

Разин тоже осмотрелся вокруг. Ефима нигде не было.

– Где же он есть? – озадаченно произнес атаман.

– Что будем делать? – спросил Черноярец.

– Смотри-ка, Степан! – воскликнул Черноярец, показывая пальцем на берег.

Атаман повернул голову и увидел, что по берегу бежит Ефим. Он вскочил по мосточку на струг. Мосточек подняли, ударили весла по волнам, и казацкие струги поплыли вниз по течению. Вскоре на лодках подняли паруса, попутный ветер туго надул их, унося струги все дальше и дальше от Красноярского городка в сторону моря.


***

К полудню следующего дня устье реки вдруг стало расширяться все сильнее и сильнее. И вот казацкие лодки выплыли на большой водный простор. Впереди не было видно берега, а только бесконечная голубая гладь воды.

Казаки, ни разу не видевшие моря, дивились:

– Глянь-ко, ребята, воды-то сколько, а берега нет.

Множество чаек, распластав широко крылья, плавно кружили над мачтами каравана.

Степан Разин стоял на носу струга рядом с вожом и зорко вглядывался вперед. Казалось, он крепко задумался, по его лицу пробегали тени. Глаза то зажигались неукротимым огнем, то тухли, покрываясь туманной поволокой. Сильные руки вцепились в борт так крепко, что кончики пальцев побелели. Все это говорило о душевном волнении атамана. Уж больно велик был соблазн сразу же направиться в поход за море, в те неведомые земли, о которых он мечтал дни и ночи. Горячее сердце атамана, беспокойная натура толкали его, очертя голову, двинуться в поход. А там – что будет, то и будет. Степан оглянулся на длинный караван судов: «Если я загублю поход, не собрать мне людей. Не поверят больше они мне. А с каким трудом нам удалось прорваться к морю сквозь заставы стрельцов. Нет, нельзя поступить так глупо!». И решил: «Нынче похода не будет». Хотя душой он был там, за морем. Сделав большое усилие над собой, атаман хрипло произнес: «Веди нас, вож, на Яик».


Продолжение следует…








^ Владимир Ноговицын


Владимир Валерьевич Ноговицын родился в 1962 году в посёлке (ныне - город) Коряжма Архангельской области. Выпускник Ленинградского государственного университета. Журналист. Работал и работает в СМИ Ленинграда, Котласа, Коряжмы.

С 1986 г. - член Союза журналистов СССР (России). В 1997 г. на Всероссийском Совещании молодых литераторов (г. Клин) по рекомендациям Сергея Лыкошина, Михаила Петрова и Виктора Верстакова принят в Союз писателей России.

Стихи Владимира Ноговицына печатались в альманахах «Белый пароход», «Трёхречье» (Архангельск), «Вель» (Вельск), в журналах «№66» (Хапаранда, Швеция), «Играшник» (Тарнув, Польша), «Двина» (Архангельск), «Пограничник» (Москва). Появлялись они в центральной периодике и в газетах Архангельской, Белгородской, Брянской, Вологодской, Воронежской, Мурманской, Ленинградской областей; звучали в программах Архангельского областного радио и телевидения. Были переведены на польский и шведский языки; публиковались в коллективных сборниках, выходивших в Тарнуве, Санкт-Петербурге, Архангельске, Котласе, Коряжме.

Владимир Ноговицын - дипломант и победитель ряда всероссийских и региональных творческих конкурсов ­ журналистских и литературных. Стипендиат областного Комитета по культуре (1995 г.). Лауреат премии Главы администрации Архангельской области «Лучший журналист 2002 года». Делегат VII съезда Союза журналистов России (2003 г.).


^ Июньский дождь


День уходил.

И из последних сил

По крышам дождь

Июньский моросил.

А я смотрел

За дальний небосвод -

На реактивный белый самолёт.

Он выше туч,

Он - выше вышины!

Ему мы там,

Конечно,

Не видны.

И он совсем

Не ведает о том,

Как мы живём

Под затяжным дождём.

...Как хорошо, что выше непогод на голубя похожий самолёт!


г. Сольвычегодск - г. Коряжма Архангельской области


ПАСХА


Снова мелом побелены старые стенки.

Стало в доме светло, как в заснеженном поле.

А с пластинки поёт, заливаясь, Шупьженко.

Видно, долго работать ещё радиоле.


Через форточку лай пса несётся задорный,

А добрейшая кошка мурлыкает сказки.

Так легко начинается праздник церковный.

Это - Пасха. И выпечку выставят - паски!


Что-то будет такое! Хорошее мнится.

Нас родители любят, во всём потакая.

Значит, в гости придёт тётя Паша Синица

-Нет, не птица, фамилия это такая.


Но, как всякий мальчишка, я рожицы строю,

Коль нашла - ничего не поделать - причуда.

Всё равно не повздорим сегодня с сестрою,

Ведь послушным я после, конечно же, буду.


А под крышею ласточки снова гнездятся,

Как взлетают они - погляжу из окошка.

С мылом вымыты стёкла - зеркально искрятся.

И, прижмурившись, глаз прикрываю ладошкой.


Разноцветными кажутся солнца разливы,

Разноцветным окажется вешнее небо.

Что цыплята нахохлились почки у ивы,

Или как называют её ещё - вербы.


* г. Грайворон Белгородской области -г. Коряжма Архангельской области


ПРОДОЛЖЕНИЕ


«И боль - не боль, и в мыслях

чистота,

И жить не страшно, хочется

быть вечным...»

Александр Филатов


И наступит день, и настанет час.

Мы расстанемся.

Кто останется после нас?

Что останется?

Будет солнце так же ярко гореть

Над пристанью,

Людям другим в глаза смотреть

Пристально...

Кому искать в вышине звезду,

Вздыхать мечтательно?

Замечать тишину и красоту

Обязательно.

Ненавидеть, быть может,

А больше - любить

Искреннее.

Просто жить,

жить.

Жить,

Как бывало искони.


... Свои руки - ветки

Дерево тянет и тянет.

И уход наш навеки -

Чьим продолжением станет?


... Зажигается вновь

Над миром заря вечерняя.

Остаются любовь

И улыбка твоя, дочерняя.





Валентин Суховский


Валентин Суховский - бессменный руководитель литературной студии «Муза и Лира», автор 12 стихотворных сборников и документальной повести, член Союза писателей России, академик Пушкинской и профессор Международной Славянской академий. Лауреат литературных премий и золотой медали Фадеева. Награжден патриаршей грамотой и грамотой Правительства Москвы.


Дума


Не раз крутые ветры дули,

Темнел бугристый окоём.

И вновь играет эхо гулом

И перекатывает гром.


И молний росчерки огнисты,

Бездонна неба полынья.

С холма, ныряя в поле чистом,

Ведёт просёлок до жилья.


Не знаю, кто меня приветит,

Каким-то выпадет ночлег?

Всё бесприютней дикий ветер,

Всё реже радость чистых нег.


Не раз мне в снах тревожных снилось:

Какой-то край дал Бог в удел,

Как Русью тройка проносилась,

Но седока не разглядел.


На лире гений звук искусный

Извлёк. Кому дано понять?!

Обделена хорошим вкусом

Насквозь безумная печать.


Господь пошлёт ли отрезвленье?

Падут Гоморра и Содом...

Отринув мглу грехопаденья,

Взыграет светом Русский Дом.


И, кажется, все вышли сроки,

И Русь, страдая без конца,

Все ждёт в Отечестве пророка

И гениального певца.


^ Странствий звезда


В юности странствий звезда все бросала по свету,

Вольная воля казалась мне счастьем тогда.

Девушка, помню, подобная вешнему цвету,

В горьких слезах провожала мои поезда.


Молодость я разбросал по краям вологодским,

Древние чудом держали меня городки.

Но не увидел алмазов я в слезах сиротских,

Ветры пьянили, дороги казались легки.


Страстно манили края необъятной России,

Тайной влекли повороты веселых дорог.

Только любовь оказалась сильнее стихии.

С годами дороже дом отчий, родимый порог.


В зрелые годы открылось мне что-то святое

В светлых окошках, от света сквозных родниках;

В словах откровенных, в глазах все до боли родное.

Заря самоцветом светила мне в отчих краях.


И пробудились мелодий дремавшие звоны,

Музыка чудилась в детских родных голосах.

О милости чаще молюсь, безнадежно влюбленный,

Яркой красивой звезде на привольных краях.


^ Сила любви


Соловьиного свиста

Слаще голос любви.

Опьянение риска

Дарят годы твои.


Ослепительно юной

Ты явилась ко мне,

Будто нежные струны

Кто-то тронул во сне.


И блаженство, как милость,

Хороводит судьбой.

Дольше длилось бы, длилось

Опьяненье тобой,


Чтобы светом лучились

Наши взгляды насквозь.

Даже то, что не снилось,

Непременно сбылось,


Непременно свершилось

Все, что хочется нам!

Встреча каждая с милой

Как молитва богам,


Небесам лучезарным

И цветущей земле.

Силой страсти угарной

Золотится наш след.





^ Людмила Полякова


Родилась и живу в Архангельске. По семейным и рабочим делам часто бываю в Вельске. Образование среднетехническое. За свои 60 лет где только не работала!

В настоящее время - сетевой директор компании «Тенториум». А также заботы, как у любой женщины – дом, муж, дети, внуки. Пишу практически всю жизнь, но с молодости ничего не сохранилось. Мне интересен сам процесс прихода стихотворения, а не дальнейшая его судьба. Но я рада, если кому-то нравится!


^ НА ТЕМЫ О.ХАЙЯМА


Пока есть книги - пища для ума,

Их, умных книг, несметные тома,

Всегда возможность есть, хоть чуть, ума набраты

И умным коль не быть, так хоть казаться!


Пока есть чувства - пища для души,

Возможно жить на жалкие гроши,

Творить, и эти чувства воплощать

В стихи и музыку, в скульптуры и картины,

Способные те чувства передать!


А ежели от бога дан талант,

Творенье засверкает, как брильянт,

И даже через много-много лет

Подарит людям чувств прекрасных свет!


Пока для тела пища есть - еда,

Пока есть солнце, воздух и вода,

Прекрасному я всей душой внимаю,

Из умного хоть что-то понимаю,


Я. думаю, я чувствую, дышу,

Живу, не столько каюсь, сколь грешу.

Покуда мне не изменяет память,

Я всё это скорее запишу


***

Пусть в моей жизни будет всё:

Надежды, муки и сомненья,

Но пусть не будет сожаленья!

Как хорошо, что я живу!


Я рада солнцу поутру,

Я рада дождику и снегу,

Я подчиняюсь жизни бегу,

Я просто-напросто живу!


Бывает грустно иль смешно,

Бывает хуже или лучше,

Но никогда не будет скучно,

Я счастлива, что я живу!


Спасибо маме и отцу,

Что эту жизнь мне подарили,

На путь земной благословили,

Давно их нет, а я живу!


Спасибо деточкам моим,

Что есть мне в жизни продолженье,

Моё земное отраженье -

Для них и в них теперь живу!


Страдаю, верую и жду,

Грущу и радуюсь, и плачу.

Но не ропщу на неудачи.

Пока я чувствую - живу!


И пусть не всем я по нутру,

Бывает, в ком-то ошибаюсь.

Бывает, в чём-то сомневаюсь,

Но я живу! Живу! Живу!


Да, я когда-нибудь умру.

Я лишь звено от «было» к «будет»,

Но пусть никто меня не судит,

Я рада, что я так живу!


Я рада, что сама люблю,

Надеюсь, что и я любима.

Ты, жизнь моя, неповторима!

Как хорошо, что я живу!





^ Кира Борисовна Михалёва


Кира Борисовна Михалёва родилась в 1931 году в Ленинграде.

По образованию - филолог. Окончила историко-филологический факультет Архангельского педагогического института.

Занималась преподавательской деятельностью. Много лет работала на историко-филологическом факультете московского Университета Дружбы народов.

Муж – известный скульптор, заслуженный художник России Валентин Андреевич Михалёв, уроженец Верховажья Вологодской области.

Молодая семья жила сначала в Ленинграде, где проходило художественное обучение Валентина, потом в Архангельске, а с начала 1970-х годов в Москве.

Кира Михалёва начала писать стихи ещё в молодости, однако, наиболее активный период поэтического творчества приходится на зрелость, на конец 1980-х - 2000-е годы.

В 2001 году вышел в свет её первый сборник стихов «Тихий свет».

В настоящем издании собраны стихотворения, написанные автором о Верховажье и его жителях. Так сложилось, что Верховажье, родина ныне уже покойного мужа, стала для Киры Михалёвой тоже «родным» местом на земле. Здесь обрела она немало добрых друзей, встретила замечательных, талантливых людей, где чтут память своего земляка скульптора Валентина Михалёва.


^ Ах, Верховажье, Верховажье!


Ах, Верховажье, Верховажье!

Хоть путь-дорожка далека,

Там изумрудные поляны,

Там стаей бродят облака.


Вдали холмы и косогоры,

Собор взирает с берегов…

И бесконечные просторы,

И деревеньки меж холмов.


Пасутся на лугу «пеструшки»,

Не молкнут птичьи голоса,

И ходят по-грибы старушки

В те «васнецовские» леса…


Здесь «цепь времён» соединилась,

Построен на века посад…

Пусть поколенья изменились –

Всё тот же тип, всё тот же взгляд…

Июль 2000


Подснежник

Снег ушедший - добрый дедушка -

^ Цвет подснежника взлелеял…


Таяли снега апрельские,

Верба Пасху величала,

А мадонна деревенская

Колыбель твою качала…


Вместе с солнцем пробуждается

В доме первенец желанный

И в лучах любви купается

Тот «подснежник» долгожданный.


Свет струится, пробивается,

Освещает веретёнца,

Туеса, ковши и прялочки,

Чудо кружев на оконцах .


И, как водится в селении,

Бабка полотна наткала,

Да лоскутное - к рождению –

Сочинила одеяло.


Дед с отцом наличник ладили,

Стружка под руку струилась, -

Вырезали «виноградины», -

«Гроздь» на диво получилась.


Все, что было в светлой горнице,

Их руками создавалось,

Все трудом упорным полнилось

И любовью украшалось…


Перешел «ключ» рукоделия

(в чем секреты вековые)

В дар волшебного творения –

В твои руки золотые…


…И когда скульптура брезжилась,

За тобой деды стояли,

Твой резец умело, бережно,

Вдохновенно направляли…


…А мадонне юной грезилось,

Думала, предполагала :

«Кем же станет жданный первенец?!

Угадать?!» – Не угадала!!!


Июль 2004


^ Старое фото


Вот здесь края твои родные,

Простор над Вагою-рекой...

Идем такие молодые,

На лицах радость и покой.


Среди колосьев золотистых,

Ромашек, синих васильков

Идем мы по траве росистой,

Под сводом белых облаков.


На снимке ты в широких брюках,

Закинул на плечи пиджак,

Альбом заветный для рисунков

И солнце в русых волосах.


А я здесь в стройной юбке узкой,

В кудряшках, в блузке-кимоно,

Кажусь я девушкой французской

Послевоенного кино.


Родная, дальняя сторонка...

А память сердца все нежней.

Судьбы прокручиваем пленку,

Но не вернуть минувших дней...


1993





^ Брагина Надежда Геннадьевна.


Родилась в 1967 году, 20 сентября, в селе Верховажье Вологодской области. С 8 лет воспитывалась у бабушки в деревне Киселёво посёлка Верховье Верховажского района. Там же закончила среднюю школу. Затем – училище №31 г. Вологды, профессия – парикмахер. Вышла замуж в село Верховажье, родила сына. Закончила в г. Вологде курсы по профессии мастер по маникюру. Последние 10 лет работаю в парикмахерской «Блик» с.Верховажье мастером по маникюру. Стихи писать начала со 2 класса, а сочиняла с детского сада. Начала публиковаться в газете «Верховажский вестник» с 1997года. Выпустила с помощью спонсора в 2000 году небольшой сборник «Зажгу свечу», который сама проиллюстрировала. В 2002 году стихи вошли в верховажский альманах «Любви негромкие слова…», а в 2007 году – в вологодский альманах «Литературная Вологда». На некоторые стихи написаны песни, которые исполняются в Верховажье. В 2001 году печаталась в вологодской газете «Вологодская неделя».

Около 10 лет увлекаюсь живописью, как самодеятельный художник принимаю участие в коллективных выставках картин верховажских художников в с.Верховажье.


Бабушка

Мой старый, потемневший дом осядет...

Но горница по-прежнему светла.

И бабушка тихонечко присядет

У древнего широкого стола.

Руками беспокойными сгребая

Несуществующие крошки в горсть,

Смотреть в окошко будет, не мигая,

Не припозднится ль на дороге гость.

Глаза, когда-то прежде голубые,

Сейчас мутны, и их неясен взгляд,

И волосы легки, как пух, седые

И шепчут, шепчут губы, говорят...

Но, будто что-то вспомнив, встрепенется,

(Замедли бег свой, время, и замри!)

Морщинками-губами улыбнется:

«Вы все родные, милые мои»

Верховажье

Мой тихий, добрый уголок…

Пусть он от города далек,

И небогат и невелик,

Но здесь открыли церкви лик,

И ожил колокольный звон,

Вошел с надеждой в сердце он.

Здесь нет столичной суеты,

Здесь деревянные мосты.

И речек вешняя вода

Бурлит и стонет иногда,

И удивляется народ,

Что затопило огород.

Здесь у старушек-деревень

Проходит в хлопотах весь день.

И сенокосною порой

Так пахнет скошенной травой!

Здесь уважают стариков

И чтут историю веков.

Талантам и простор и рай!

Приветлив верховажский край.

Лихие были времена,

И вот опять в беде страна.

И выживает наш народ,

Надеясь лишь на огород.

Но верю в Верховажье я!

Здесь хлебосольная земля.

И возродится, дайте срок,

Мой милый сердцу уголок.
^

Бабье лето

Ох, подружки милые,

Было ли это?

Словно в воду кануло

Бабье-то лето.

Ветер гнет рябинушку,

Ветки ломает.

Рвет с меня косыночку,

Пыль поднимает.

Небо скрыто тучами,

Солнышка нету.

Было ли подруженьки,

Бабье-то лето?

Мы ли с ним на лавочке

Рядом сидели.

Мы ли в речку тихую

Долго глядели?

Ох, подружки милые,

Ох, виновата,

Что пунцово-красная

Шла я обратно.

Не признаюсь мужу я,

Было ли это,

Словно в воду кануло

Бабье-то лето.

Старики

Я смотрю, как с экрана медленно

Поднимает глаза лик старческий,

Только миг и было, как не было,

Не запомнился взгляд страдальческий.

Да запомнились руки-веточки,

И спина, что гнется - не сломится,

Вижу я и морщинки - сеточки,

В глубине таится бессонница.

С вами Бог, старики да нищие,

Только Бог, а не души близкие.

Отчего же вы стали лишними,

Где вам наши поклоны низкие?

Зима

Голубизной взглянуло око неба,

Благословило солнце на тепло.

Но вновь зима бросает хлопья снега

И дует ветром в тонкое стекло.

А вьюга, что повенчана с морозом,

Дитя-поземку выпускает в ночь...

И утром кто-то, шмыгающий носом,

Тропу расчистив, убегает прочь.

Но, насладившись властью, укрощаясь,

Зима утихнет, ляжет средь полей.

А в марте холодом дохнет, прощаясь,

И заберет слуг верных – снегирей.


Издательство альманаха

«Поважье»


приглашает к сотрудничеству авторов прозы, поэзии.


Произведения принимаются в электронном виде по электронной или простой почте следующего содержания: портрет автора, творческая автобиография и само произведение.


Рукописи не рецензируются и не возвращаются


Еmail: uviya@atnet.ru