Литературно- художественный альманах поважье орган издания региональный союз писателей

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 9 10 11 12 13 14 15 16 17

18

Утро выдалось ясное. Голубое небо казалось бездонным. Солнечные блики играли на куполах и крестах храма Василия Блаженного.

Сквозь узкие резные окна, через цветные стекла пробивались лучи света в опочивальню царя.

Алексей Михайлович проснулся в это утро в хорошем расположении духа. Лик царя разгладился, посветлел.

Вчера он разговаривал с Натальей Кирилловной Нарышкиной, молодой девицей, которая при нем сильно стеснялась и краснела до корней волос. Девушка царю понравилась, она была скромна и свежа, как спелый персик.

Алексей Михайлович глядел на нее и думал: «Добрую жену взять - ни скуки, ни горя не знать». Решил твердо: жениться на ней.

– Наталья Кирилловна, согласна ли ты стать царицей и верной женой моей?

Девушка зарделась до слез и, помолчав немного, ответила с достоинством:

– Повелитель мой, государь и великий князь Алексей Михайлович, я согласна стать царицей и вашей верной женой, - и при этом улыбнулась, обнажив жемчуг ровных зубов, а большие карие глаза ее заискрились счастливым блеском.

Царь погладил девушку по мягким золотистым волосам и, как бы невзначай, скользнул рукой по упругой груди, от чего в сердце у него все замерло и по телу пробежало волнение. Царь подумал: «Трижды человек дивен бывает: родится, женится и умирает».

Вспоминая в это утро вчерашний день, он снова и снова перебирал в памяти все до подробностей: движение глаз, застенчивую улыбку Наталии.

Мурлыча песенку себе под нос, несмотря на свою тучность, Алексей Михайлович легкой походкой пошел в Набережную палату для свершения государственных дел.

***

Невесело было в это утро князю Юрию Алексеевичу Долгорукову. Получил он тревожное известие из Астрахани о воровских делах Степана Разина.

Князь Юрий сидел в приказной палате Казанского дворца, читал грамоту и, горько вздыхая, бормотал: «Смутьяны проклятые эти казаки! Сколько волка ни корми, все равно в лес смотрит! И жалование-то им государь шлет, порохом и оружием снабжает, хлеб им дает, а они, воры и злодеи, опять смуту учинили! Давно надо разогнать это разбойничье гнездо!».

Не успел князь отложить грамоту из Астрахани, как скрипнула дверь и в палату несмело вошел дьяк. Поклонясь, он протянул грамоту еще и от царицынского воеводы Унковского.

Предвидя, что пришли опять неприятные новости, князь было бросил грамоту в сторону, но, пересилив себя, все же прочитал бумагу, исписанную витиеватым почерком.

Перечислял Унковский все злодейства казаков, просил помощи ратью и жаловался на воеводу Хилкова, будто тот вместе с казаками ворует и не хочет радеть за дело государево.

Долгорукий в досаде бросил грамоту в кучу бумаг и плюнул, со злобой произнеся: «Клеветника на том свете за язык вешают! Ох уж эти воеводы! Вместо того, чтобы быть заодно, за дело государево радеть, они, сукины дети, доносы друг на друга шлют! Раздор-зло творят!».

Быстро встав со своего кресла, в смятении заходил по палате, задавая себе один и тот же вопрос: «Как докладывать буду теперь обо всем этом государю?».

Сев за стол, задумался, стал про себя рассуждать: «Долго, неутешно горевал Алексей Михайлович после смерти жены. Хоть и подбадривали его многочисленные родственники усопшей, Милославские, но тяжело страдал он, даже соколиную охоту забросил и государственные дела запустил. А вот уж как с месяц государь стал веселее, возобновил соколиную охоту, радеть за дела стал».

Знал Долгорукий, в чем причина. Приглядел государь молодую девицу-красавицу из невесть какого рода Нарышкиных – Наталию, и князь рад за него. Но Милославские негодовали, враждебно глядели на Нарышкиных, старались их опорочить перед царем, показать их бедность и скудоумие.

Особенно это было заметно на царских приемах, когда все родовитые бояре сидели по сторонам, разделившись на два лагеря, метали злобные взгляды друг на друга, а иногда вступали в словесную перепалку, и тогда только удар царского посоха о пол заставлял их смолкнуть.

Сидел Долгорукий и не знал, как он с таким известием пойдет к царю. Не хотелось князю портить настроение Алексею Михайловичу, да придется. Собирать надо ратных людей на подмогу Астрахани. Неизвестно, что удумает еще Стенька Разин, куда двинет свое воровское войско.

В палату вновь неслышно вошел дьяк и молвил, поклонясь почти до пола:

– Юрий Алексеевич, возок у крыльца ждет.

– Сейчас иду, – сказал князь и засуетился у стола, то беря, то вновь бросая грамоты, наконец, взял себя в руки, свернул бумаги осторожно в свиток, надел горлатную шапку и вышел.

Когда князь Долгорукий вошел в Набережную палату, царь уже сидел на троне. Сегодня он был особенно торжественен. Лицом светел. На голове поблескивала изукрашенная золотом и драгоценными каменьями шапка Мономаха. В руках он твердо держал посох с золотым крестом поверх рукояти.

Юрий Алексеевич стал было присматриваться, где бы ему сесть, как к нему подошел стольник-боярин и подвел к лавке, где сидели Милославские, бесцеремонно потеснил их и усадил князя, шепнув ему на ухо:

– Сегодня Алексей Михайлович в хорошем настроении, после приема желает с вами говорить у себя в палате.

Прием затянулся. Сначала шли послы-иноземцы, а затем челобитники, читая свои грамоты: «Его величеству, государю и великому князю всея Великая, малая и Белая Руси Алексею Михайловичу...».

Казалось, царь сегодня хотел принять всех, кто желал пасть пред царским троном.

Давно уже не было таких приемов, бояре млели от жары, потели, с нетерпением ожидая конца аудиенции.

Наконец, государь встал, поднялись и бояре, Алексей Михайлович в сопровождении приближенных вышел в боковую дверь.

Князь Долгорукий пошел в хвосте свиты, стараясь не попадаться ему на глаза.

Царь и приближенные, пройдя по узким переходам, вошли в небольшую, но уютную Крестовую палату.

Государь сел в резное креслице, изукрашенное серебряными узорами, ноги поставил на подножную скамейку, обитую голубым аксамитом, снял тяжелую шапку Мономаха и положил рядом с посохом на столик красного дерева, отделанный слоновой костью.

Бояре расположились полукругом. Кое-кто вытирал платком пот со лба и шеи.

Завидев Долгорукого, царь произнес:

– Что-то ты сегодня прячешься, Юрий Алексеевич, докладывай, что там у тебя нового.

Долгорукий, поклонившись в пояс царю, стал читать поступившие ему сегодня грамоты. Царь и бояре напряженно слушали, а когда князь закончил чтение, Алексей Михайлович, багровея, глядя в упор на Долгорукого, резко спросил:

– А что там делает воевода Хилков? Или он велик телом, да мал делом?! Почему пропустил вора на Волгу? Что смотрит атаман войска Донского? Чем занимаются воеводы в других городах?! – в гневе царь, почти перешел на крик.

Князь с минуту молчал, собираясь с мыслями, затем, поклонившись, ответил:

– Войсковой атаман Яковлев не в силах был упредить смуту, так как Стенька Разин, собрав множество голого люда, стал грозной силой на Дону. А воеводы понадеялись на атамана, что он усмирит воров, и не проявили расторопности. Надо еще сказать, что донской казак Стенька Разин умен, знает ратное дело, смел и дерзок.

После этих слов среди приближенных бояр прошел ропот, а царь и вовсе вскипел, не владея уже собой, закричал:

– Выходит, мои воеводы плохи и не знают ратного дела?! А какой-то вор их гоняет, как зайцев, и что хочет, то и творит на Волге!

Взяв себя в руки, государь заговорил более сдержанно:

– Сколько раз я тебе говорил, Юрий Алексеич, чтоб убрал Хилкова, а ты все его защищал. Завтра же пошли Прозоровского воеводой в Астрахань.

Обратившись к Одоевскому, приказал:

– Воеводу Хилкова направишь в Приказ тайных дел и сними спрос с него за воровство с казаками.

Князь Долгорукий, поклонясь почти до пола, произнес:

– Не мудрено, Алексей Михайлович, голову срубить, а мудрено потом ее приставить.

Царь, махнув рукой, милостливо сказал:

– Ладно, забирай себе своего Хилкова, и чтобы он на мои глаза не показывался.

Алексей Михайлович встал, походил по палате, затем, обратившись к Долгорукому, произнес:

– Унковского из Царицына тоже бы надобно убрать и поставить туда воеводить князя Тургенева. Он там наведет порядки.

Князь Юрий усмехнулся и ввернул:

– Кабы, Алексей Михайлович, сейчас от лишних порядков больше беспорядку не случилось.

Царь вновь заходил по палате, бояре настороженно следили за ним, боясь шелохнуться. Наконец, он сел в кресло, задумался, потом сказал Долгорукому:

– Пошли из Посольского приказа дьяков на Дон. Пусть узнают, что там такое происходит и не пора ли нам заменить атамана Корнилу. Сдается мне, что он сам потакает казакам, чтобы властвовать на Дону. Да выставьте везде на границе войска Донского стрелецкие заставы, чтобы они перенимали беглых людей и возвращали назад к хозяевам. Направь на подмогу Астрахани и Царицыну стрелецкие полки. Воров всех ловить, бить нещадно. А главного смутьяна, вора Стеньку, привести для спроса и казни в Москву.

19

Густой туман стелился над рекой, но вот уже кое-где белая пелена разрывалась и клубами медленно поднималась в небо. Солнце встало довольно высоко, но из-за тумана разинское войско вынуждено было стоять у острова, боясь в пути сесть на мель.

Разин сошел на берег и потребовал, чтобы привели вожа. Вскоре Михаил в сопровождении Ивана Черноярца и Фрола Минаева подошел к атаману.

Вглядываясь в густую пелену тумана, Степан сказал:

– Как бы нам в ерик не попасть да не засадить там насады и струги.

Михаил, внимательно оглядевшись вокруг, стал успокаивать атамана:

– Что ты, Степан Тимофеич, я места эти хорошо знаю. Надо немного переждать. Пусть туман рассеется, тогда поплывем далее.

– В этом тумане черт ногу сломает, – сердито проговорил Фрол.

– А до протоки еще далеко? – озабоченно спросил Степан.

– Как разойдется туман, пойдем к левому берегу, а там и протока.

Вскоре туман стал рассеиваться, и на небе появились большие голубые прорывы. Зеркальная гладь реки очистилась от белой пелены, только на острове туман все еще цеплялся за кусты, как бы нехотя таял.

Пока разинцы готовились продолжать свой путь, дозорные лодки быстро плыли к левому берегу, где брала начало протока, чтобы разведать, нет ли там опасности.

Солнце стало припекать. Казаки, сидевшие на веслах, скинули кафтаны, рубахи и, лоснясь от пота, усердно гребли. Степан стоял на носу головного струга, вглядываясь в синеющий впереди берег. Вот вдали показался дозор, он спешил навстречу казацким лодкам, а Якушка Гаврилов махал рукой.

Как только лодки с дозорными подплыли к атаманову стругу, Якушку подняли на палубу, где его с нетерпением ждал Степан.

– Степан Тимофеич, у начала протоки стрельцы стоят, – торопливо заговорил есаул.

– Сколько? – настороженно спросил Разин, сменившись с лица.

– Довольно много. Несколько стругов служилых на воде стерегут, да с пушками и ружьями стоят на берегу.

– Сволочи, успели уже! – воскликнул в досаде Разин. – Что же делать теперь будем?

– А что?! Силой пробиваться! – решительно заявил Иван Черноярец.

– Тогда вот как сделаем, – сказал атаман, хитровато прищурясь, - как только подплывем поближе, начнем кричать, мол, поговорить надо. Самое главное, чтобы они стрелять не стали из ружей и пушек. А когда подойдем к берегу, ты, Фрол, захватывай струги, а тебе, Леско, сходу брать пушки, – и, строго поглядев на есаула, предупредил:

– Чтобы ни одна не стрельнула. А мы в это время окружим стан стрельцов. Да действуйте быстро, чтобы стрельцы не могли опомниться, – и, помолчав немного, добавил:

– А теперь, ребята, идите к казакам, готовьтесь к бою.

Разинские суда медленно подходили к протоке.

Завидев казацкие струги, стрельцы засуетились на берегу, но вскоре улеглись за свежей земляной насыпью, направив ружья и пушки в сторону разинцев.

Казацкие струги встали недалеко от протоки. От них отделилась небольшая лодочка и пошла в сторону берега. Подплыв на такое расстояние, чтобы стрельцы могли их услышать, казаки остановились.

Леско Черкашин, встав на ноги, крикнул:

– Эй, служилые, не стреляйте, мы хотим поговорить!

Стрельцы молчали.

– Эй, на берегу, где ваш воевода? Зовите его для разговора!

Со стороны стрельцов продолжали молчать, но вот на земляной вал вышел сотник и крикнул:

– Наш воевода Семен Беклемишев велел вам плыть к берегу для переговоров!

Леско Черкашин сделал условный знак, и разинские лодки ринулись к берегу.

Сотник стремглав побежал в шатер к Беклемишеву, который еще одевался для встречи с казаками.

Забежав в шатер к воеводе, сотник закричал:

– Казаки идут к берегу! Кабы чего не вышло!

– А что может выйти? – самоуверенно ответил Семен. – Пусть плывут. Чем битву начинать, мы миром договоримся. Казаки на Дон назад уйдут, а нам с тобой честь и хвала, что их от воровства отговорили.

Семен Беклемишев в сопровождении сотника пошел к земляному валу.

Но то, что он увидел, взойдя на вал, заставило его остолбенеть. Семен стоял, открыв рот и не зная, что делать.

Казаки уже затянули лодки на песок, чтобы не отнесло их течением, и растекались по берегу. Одни кинулись к пушкам, другие бежали на земляной вал.

Воевода попятился и побежал к шатру. Стрельцы, завидев, что Беклемишев убегает, дрогнули, стали отходить, а некоторые, побросав оружие, помчались в кусты.

Свирепо орущая толпа казаков заскочила на вал, сметая сопротивление на своем пути.

Степан Разин, подбадривая казаков крепким словцом, бежал впереди всех. Сверкающий клинок мелькал у него в руке. Рядом с атаманом, как всегда, находился Ефим. Он не признавал никакого оружия, кроме своей огромной дубины. Но драться на этот раз не пришлось. Стрельцы, побросав оружие, сбились в кучу, ожидая своей участи.

Только один из пушкарей хотел стрелять в толпу казаков, но фитиль у него погас. Тогда он кинулся к другому пушкарю, выхватил у него горящий фитиль, и в это же время дубина Ефима достала служилого. Стрелец, не охнув, осел на землю. Остальные, в испуге побросав фитили, попытались бежать к кустам, но казаки уже обошли лагерь стрельцов со всех сторон. Скрыться было некуда.

Стрельцы, что стояли в протоке на стругах, сразу же перешли на сторону казаков. Их вел Иван Чемкиз.

Тем временем воевода со стрелецким начальством, став друг к другу спиной, обнажив сабли и держа наготове пистолеты, пробивались к зарослям кустарника.

– Эй, ребятушки! – закричал седоусый казак Михаил, – не пускайте их к кустам, а то уйдут!

Леско Черкашин, взяв пику и почти не целясь, бросил в воеводу, но тот увернулся, и копье попало в сотника. Тот зашатался и рухнул как подкошенный на землю.

– Ребята, воеводу не трогать, взять живьем, – сказал подоспевший Иван Черноярец.

Семен Беклемишев, изловчившись, срубил двух казаков и, увернувшись от сабельного удара Фрола Минаева, бросился в кустарник, где стояла лошадь. Резво вскочил на коня, вздыбил его и хотел уже ускакать, но, откуда ни возьмись, появился Ефим. Он схватил лошадь под уздцы так крепко, что та грохнулась на задние ноги.

Казаки набросились на воеводу, заломили ему руки, выхватили саблю, пистолет, стали срывать одежду.

Шустрый мужичонка, оборванный и босой, подскочил к воеводе и потребовал:

– А ну, воевода, садись-ка!

Беклемишев в недоумении озирался, не зная, что делать, но десятки рук захватили его и усадили на землю.

– А ну-ка, скидывай чадыги и кафтан! – прикрикнул мужичонка на воеводу.

Беклемишев нехотя сбросил сафьяновые сапоги, богато расшитый кафтан. Сердяга облачился в воеводскую одежду, а казаки, глядя на него, потешались:

– Ох, Аким, смотри, батько спутает тебя с воеводой и велит повесить на мачте...

– Нет, ребята, не спутает, потому как я в воеводу рылом не вышел, да и на штанах прорехи, – и мужик показал казакам изодранные портки.

– Эй, казаки! – крикнул стоящий рядом Ефим, – снимите штаны с воеводы и отдайте Акиму.

Разинцы разом навалились на Беклемишева, чтобы снять штаны, но тот не давался: извивался, пинался, кусался.

Увидев свалку, подошел Разин и строго спросил:

– Это еще что тут?

Казаки мигом вскочили на ноги, схватили упирающегося воеводу, подвели к атаману.

– Это воевода, – представил Беклемишева Фрол Минаев.

Степан долгим немигающим взглядом посмотрел на пленника, затем сказал:

– Что же ты, воевода, на моих казаков, государевых слуг, руку поднял?

Под пристальным, пронизывающим взглядом Степана воевода съежился, опустил голову, боясь произнести слово. Без сапог и кафтана, помятый в свалке, он имел довольно жалкий вид.

Разин, между тем, завел разговор с присоединившимися стрельцами. Показав на воеводу, спросил:

– Сказывайте, служилые, обижал ли вас воевода?

Из толпы стрельцов выступил Иван Чемкиз, чернобородый, горбоносый, со смуглым лицом, коричневыми грустными глазами. Стрелец был среднего роста, кряжистый, подвижный. Теребя бороду, сказал:

– Нельзя сказать, чтобы и обижал, но строг был.

– Ну что ж, ребята, – сказал, улыбаясь, атаман. – Глядите теперь, каков он сейчас, строг ли теперь с вами будет! Может, на мачте его подвесим? – спросил он у стрельцов.

– Зла он нам не делал! Отпусти его, Степан Тимофеевич! – послышались крики из толпы стрельцов.

– Что же, тогда отпустите его на все четыре стороны, пусть рассказывает астраханскому воеводе про нашу доброту.

Затем Степан подозвал к себе Чемкиза и, обратившись к стрельцам, спросил у них:

– Служилые, люб ли вам этот человек? Хотите, чтобы он над вами был есаулом?

– Хотим! Хотим! – кричали стрельцы.

– Тогда быть по-вашему!

Стрельцы искренне радовались новому есаулу, так как все любили и уважали сотника Ивана Чемкиза.

Потом атаман снова обратился к стрельцам:

– Может, не хочет кто со мной в поход, пусть скажет. Вы все вольны выбирать: быть вам вольными казаками или служить продажным боярам и воеводам. А кто пойдет со мной вниз по матушке Волге в далекую Персию, того ждет богатый дуван!

Стрельцы молчали. Отказаться побаивались, а дальний поход пугал. Было для них тут много необычного. Но атаман им явно нравился. Завораживали его уверенность, сила и убежденность слов, вера в лучшую долю людей, желание сделать им добро.

– Вижу, служилые, что вы согласны идти со мной в поход, – сказал, широко улыбаясь, атаман, - тогда по стругам. Все в путь!

Стаскивая с песка лодки и готовясь к отплытию, казаки приветливо разговаривали со стрельцами, знакомились, расспрашивали, кто откуда, потчевали друг друга вином, беззлобно зубоскалили.

Наконец, головной струг отчалил от берега, а за ним и остальные. Казацкие лодки входили в протоку, которая вела к морю.

Степан Разин сидел в окружении ближних есаулов на носу головного струга.

Чемкиза атаман посадил рядом, угощая вином, ласково разговаривал с ним:

– Будешь, Иван, мне верно служить, не обижу!

Иван Чемкиз был рад близости Степана, улыбался. Довольные новой победой, есаулы славили Разина, заискивающе заглядывали в его искристые, темные глаза, старались угодить, выполнить любую прихоть атамана. Степан, веселый и хмельной, шутил, немного куражился, с усмешкой поглядывая на есаулов. Найдя своим взглядом Ефима, подмигнул ему и сказал::

– Спой-ка песню!

Ефим, тряхнув головой и озорно поведя глазами, запел:

^ Голова болит,

Да худо можется,

Да худо можется,

Нездоровится.

Казаки дружно подхватили припев, кое-кто стал приплясывать:

Ах, лели, лели -

Нездоровится.

Красивый голос певца весело выводил дальше:

^ Гулять хочется,

Да гулять воли нет,

Я украдуся

Да нагуляюся.

Ах, лели, лели

Нагуляюся.

Озорная песня неслась по реке, рвалась в небо, пугая чаек и зверье, веселя казаков.

20

Уже целый час, запершись в войсковой, атаман Корнило выслушивал московских дьяков из Посольского приказа. Молча сидя на лавке, опустив голову, внимал тому, как рыжий дьяк Купчинский с серыми быстрыми глазами, длинным носом и тонкими чертами лица высказывал недовольство государя Алексея Михайловича теми, кто выпустил вора Стеньку Разина на Волгу. Затем развернул скрученную в свиток государеву грамоту и медленно стал читать ее атаману:

«От царя и великого князя Алексея Михайловича на Дон в нижние и верхние юрты атаманам и казакам, Корнилу Яковлеву и всему войску Донскому.

В нынешнем во 7175-м году писано к вам в ваших великого государя грамотах, что на Дону у вас в Паншине и в Качалинском городках сбирались на Волгу для воровства многие казаки, и вам велено тех воровских казаков унимать. А ныне ведомо нам, великому государю, учинилось, что те ваши донские казаки: Стенька Разин, а с ним воровских казаков больше 2000 человек объявились на Волге в воровстве и наших, великого государя, торговых и всяких чинов людей на стругах и на промыслах грабят и всякое воровство чинят и побивают.

И как к вам ся наша великого государя грамота придет, и вы б послали от себя на Волгу тем казакам из войска кого пригож и велели им говорить, чтобы они от воровства перестали и наших, великого государя людей, которые на промыслах, и всяких торговых людей, русских и иноземцев, не грабили и не побивали, и с нашими, великого государя, царицынскими стрельцами, также и с посторонними шаховы области, и калмыцких тайшей, и с кумыцкими людьми раздоров не чинили, их крови не переводили, и тем на себя наше государские опалы не наводили. А буде они от воровства не отстанут, и вам бы, атаманом и казакам, по тех воров послать и велеть их переимать, и за то их воровство учинить над ними по войсковому праву. А в прямой и верной службе и в радении мы, великий государь, царское величество, верим вам, атаманам, казакам, что всем против веры и обещания за страхом божьим и за нашей государской милостью исполнено и ото всякого воровства сдержано и укреплено будет; а наша государская милость за вашу верную службу и радению никогда не умалится.

Да что у вас о том учинится, и вы б о том к нам, великому государю, отписали с нашими дьяками наскоро.

Писан на Москве лета 7175 июня в 18 день».

Прочитав грамоту, дьяк вручил ее Корниле, тот молча взял ее и посмотрел на другого дьяка. Другой же - Панковский, небольшого роста, плотный, с широким мясистым носом, маленькими опухшими глазками, сидел, развалясь на сидельнице, рассеянно смотрел перед собой, скривив капризные губы.

Войсковой атаман отер со лба выступивший от напряжения пот, но в защиту себя ничего не сказал. Почтительно выслушал все, что ему говорили и читали, только нахмурил густые, седые брови.

Отдав грамоту, дьяк Купчинский сказал:

– Попал ты, Корнило, в опалу государя нашего за воровство со Стенькой. Почему не удержал воров на Дону?

– А почему ваши стрельцы не остановили воров ни у Царицына, ни у Черного Яра?

Дьяк молчал, не зная, что ответить, затем поглядел вопрошающе на сидящего рядом с безразличным видом дьяка Панковского. Тот помолчал, почмокал тонкими губами, почесал лысеющую голову с короткими седыми волосами и, гнусавя, произнес:

– Чего зря говорить, всякому своя болячка больна. Хитер оказался вор, обвел всех. Но тебе, Корнило, умному и изворотливому атаману, нет прощения, – и, помолчав, добавил: – Плохого волка– телята лижут.

В глазах Яковлева заиграли непонятные огоньки. Он дернул седым усом, распахнул кафтан, крепко сжал баранью шапку в руке.

Поняв, что сказал немного лишнего и, испугавшись последствий, Панковский поежился: «Зря я так. До Москвы-то далеко, а разбойники рядом», – подумал и прислушался.

С улицы доносились возбужденные голоса казаков. Дьяки переглянулись, беспокойно заерзали на лавках, сменившись лицом.

Наконец, Купчинский, пересилив неудобство, беспокойно бегая глазами, спросил войскового атамана:

– Что это там?

Корнило прислушался, потом крикнул:

– Иван, иди сюда!

В войсковую вошел писарь с бледным лицом, спросил:

– Что, батько?

– Сходи на крыльцо, узнай, что за шум.

Писарь молча вышел. Атаман, сверкнув на руке дорогим камнем в золотом перстне, налил из яндовой вина в большие кубки, стоявшие тут же на дощатом столе, и сказал:

– Берите, дьяки, кубки да выпьем за здоровье государя нашего Алексея Михайловича.

Дьяки переглянулись, но за здоровье государя нельзя было не пить.

Поморщившись, Панковский потянулся за кубком, молвил:

– За государя нашего всегда готов выпить.

Другой же дьяк, без слов, молча, взял кубок с вином, понюхал и выпил до дна. Выпил и Корнило.

Не успел атаман расправить усы, как вошел писарь.

– Ну что? – спросил Яковлев, вопросительно глядя на Ивана. Писарь с опаской поглядел на дьяков и, наклонившись к уху Корнилы, зашептал. Тот слушал молча, иногда кивал головой, лицо его становилось все серьезнее и серьезнее, а когда писарь кончил говорить и отошел в сторону, ударил в сердцах по столу так, что подпрыгнули яндовы и кубки, а дьяки вздрогнули и съежились.

– Зови домовитых! - вдруг потребовал атаман, обращаясь к писарю. Тот выскочил на крыльцо, а вскоре в войсковую вошли зажиточные казаки, опора атамана: Афанасий Мельников, Никита Подкорытов, Игнатий Сидельников, Михаил Самаринин, Родион Кружилин. Они с шумом расселись по лавкам, стали рассматривать дьяков.

– Что там? – спросил Корнило, показывая на дверь.

– А… – махнул рукой Сидельников, доставая капшук и набивая длинную трубку табаком. – Голытьба хлеба просит и грозит выступить на Волгу к Степану Разину.

Домовитые раскурили трубки, и сизый дым клубами стал подниматься к потолку. Некурящие московиты стали чихать и кашлять. Корнило подозвал писца Ивана и распорядился:

– Уведи дьяков ко мне в курень, пусть отдохнут, пока я тут с казаками говорю.

Тот, кивнув головой, подошел к дьякам и попросил их следовать за ним через заднюю дверь. Они с радостью согласились, мигая глазами, слезящимися от табачного дыма.

Как только дьяки вышли, атаман обратился к домовитым:

– Ну, казаки, все готово?

– Да, – ответил за всех Михаил Самаринин. – Курень приготовили, будут там две вдовы – Марфушка с Аксиньей – ублажать их. Эти бабенки запросили много добра и денег, а когда все им дали, стали вдруг отказываться. Кое-как непутевых уговорил, право, беда!

Казаки захихикали. Кто-то крикнул:

– Красному гостю – красное место!

– А посулы как? – вновь спросил атаман, утирая слезу, выступившую от смеха.

– Тоже припасли, – ответил Игнатий Сидельников.

– Добре! – похвалил Корнило и добавил: – Дары и мудрых ослепляют!

– Сегодня, казаки, большая гулянка в моем курене! Прошу всех в гости. Советую: гуляйте, но не давайте воли языку во пиру. Московиты народ хитрый, глазейте за ними в оба, больше водки им с медом подливайте, да не вздумайте спорить или в драку лезть. А сейчас по чину айда на крыльцо, поговорим с голутвенными, чтобы не шумели.

Войсковой атаман встал первым, тяжело ступая, пошел к выходу.Домовитые тоже поднялись, поспешили за ним на крыльцо.

Выйдя из войсковой, увидели, что на майдане собралась изрядная толпа людей. Старшины встали по чину. Они держали в руках войсковой бунчук с изукрашенным резьбой древком, а серебряный брус - на подушке.

Атаман выступил вперед, заломил по-молодецки баранью шапку на затылок и крикнул в притихшую толпу:

– Здорово, казаки!

Ответом ему было глухое молчание.

– Зачем это вы сегодня собрались? Я не собирал войсковой круг.

– Сказывайте, зачем приехали московиты и почему вы тайно без войскового круга совет держите? – крикнули из толпы.

– А зачем им круг, они и без нас решить могут, – поддержал кто-то из голутвенных.

– Обижаете меня, старого казака! Зачем напраслину возводите?

– Глядит лисой, а смотрит волком! – донеслось из круга. Вглядевшись в стоящих на майдане казаков, атаман почти не заметил знакомых лиц. Был в основном народ пришлый, худо одетый, с голодными и злыми глазами.

– Давай сказывай, атаман, зачем приехали московиты! – кричали из круга.

– Хлеба царь нам жалует, – вдруг сказал Яковлев, в душе дивясь своей решительности.

Домовитые с удивлением косились на Корнилу, шепча:

– Где хлеб-то возьмем?

Корнило, нахмурившись, прошептал в ответ:

– Своим придется делиться, не то сами возьмут, – и уже громко продолжал. – На той седьмице дележ хлеба будет здесь, у войсковой, прямо на майдане. А сейчас, ребята, расходитесь по куреням.

Из толпы выступил плотный чернявый казак и сказал:

– А можно нам уйти до Стеньки Разина? Желаем мы идти с ним в поход за море.

Войсковой атаман на то ответил:

– Не верьте,что Стенька в персидский поход пошел. Он, вор и изменник, превратился в тяпоголова, грабит государевы караваны, побивает государевых людишек, за что царь гневается на нас. Но добра душа у государя нашего, Алексея Михайловича, великую милость оказал нам, послал хлеба, а за это просит учинить поиск ворсв, бить их нещадно, воровского атамана казнить. И вы тоже этого хотите? Лучше бы погуляли, как раньше.

– На что гулять-то? – крикнул щуплый мужик, стоящий недалеко от крыльца.

– Ему наша беда, что с гуся вода! – опять отозвались из толпы.

Корнило подмигнул домовитым, и вскоре с крыльца скатили бочку водки и вынесли дощатый стол, где разложили большие куски жареного мяса.

Голытьба тесной толпой придвинулась к бочке. Атаман налил оловянником водки из бочки в серебряную чарку и, подняв ее над собой, крикнул:

– За ваше здоровье, казаки! – не отрываясь, выпил, крякнул, молодо сверкнув глазами, расправил седые усы, задорно произнес. – Эх, ребята! Задор берет, да мочи нет! – подал оловянник с водкой рыжебородому казаку. Тот с улыбкой принял посудину, подмигнул окружающим голутвенным и не спеша выпил до дна.

Стали казаки по очереди прикладываться к оловяннику и забыли, зачем пришли. Быстро хмелела голодная голытьба, кое-кто песню затянул, приплясывая, кто-то тут же падал мертвецки пьяный, а иные спорили, хватая друг друга за грудки.

Домовитые тем временем незаметно разошлись по своим куреням, спеша приготовиться к пиру у атамана.

Спешил и Корнило Яковлев домой к московским гостям, шел, занятый своими невеселыми думами, и неожиданно столкнулся с Аленой Разиной. Та хотела пройти мимо него незамеченной, но войсковой атаман, ухватив ее за рукав, сказал:

– Надумала ли, Алена, про наш уговор али нет?

Та остановилась и, дерзко ответила:

– Не к лицу мне с тобой хитроумную сеть плести против родного мужа! Не буду я его отговаривать, пусть живет, как знает.

– И ты согласна, чтобы твой муж воровал против государя? – спросил в изумлении Корнило.

Сверкнув глазами, женщина гордо ответила:

– Не ворует он, а изменников государевых бьет. Хорошая молва о нем в народе идет, – махнув рукой, резко повернулась и пошла в другую сторону не оглядываясь.

Озадаченный таким ответом, войсковой атаман почесал бритый затылок, злобно выругался и пошёл своей дорогой.

Blog

Литературно- художественный альманах поважье орган издания региональный союз писателей

Содержание