Geum.ru

Все права защищены. Ни одна из частей настоящего издания и всё издание в целом не могут быть использованы без согласия

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6

17


- А дальше, как прежде в хрестоматийных ситуациях разыгрывалось. Муж к другой… Я с ребёнком в родной город к маме. Вот театр малосемейную квартирку дал, а работу по профессии ждать надо. Пока в секретарях, в массовке хожу. Ну что, колбаску нести?

- Нет уж… Лучше водку.

- Прости. В доме не держу. Да в постельку пора.

- Куда?..

- Тебе домой.

- И не стыдно гостиницу домом называть?

- Стыдно в нашем возрасте голову терять.

- Катя, посмотри на себя!.. О каком это ты возрасте говоришь?

- О своём… Насколько понимаю, ты младше меня… И, значит, мне быть разумнее.

- Понял. Тоже не тупой. Только возрастом на твоём месте я бы не кичился. Возраст в любви не помеха.

- Вот как! Не рано ли о любви заговорил?

- Вырвалось, прости. Но, думаю, не случайно.

- Поживём, увидим. До свидания!

- И не поцелуемся?

- Сегодня нет. Иди, иди…

- Спасибо за надежду!

Поздний вечер. Ночь. Ты идёшь один. Ни людей, ни машин. Нет свидетелей твоего радостного настроя. Но и не надо. Всё только тебе, и в первую очередь счастье – в твоём лице, в походке, во взлёте рук, в мурлыканьи мелодии, которую ты сочинил. С ней спешишь в завтра, где тебя ждёт лучший из поцелуев. Твой мир приобрёл имя – Катя. А ведь ты эгоист! И это хорошо в отдельно взятом случае. Но этот случай нельзя прозевать. Завтра

утром надо встретить восход солнца. Почему ты забыл,


18


что встречать солнце, вползающее из-за горизонта, как весточку вечности, надо ежедневно. Ни тучи, ни дождь стеной не в состоянии скрыть солнце от счастливого человека. Мысли вытеснили тебя из светлой ночи добра в зло предлагаемых обстоятельств театра… Освальда из

пьесы Ибсена «Привидения» изображали обречённым и потому несчастным, неизлечимо больным и загнанным грехами отца в темницу судьбы. Но он по-своему весел и счастлив. Его коснулась любовь…

- Финал. Он с матерью встречает восход, солнечные лучи разукрасят чёрно-белые картины быта, протянутая к солнцу рука и ослеплённые ярким светом глаза чувствуют тепло. Злой умысел столяра Энгстрана, отца Регины, обернулся надеждой на счастливый конец этой истории, - Ракитский увлекал артистов, убеждая себя.

- И для фаталистов оставим выбор между смертью и жизнью, - ты уже примерял мысленно костюм Освальда на себя. – А наш герой берёт кисть и делает полушаг к мольберту…

- Перед Освальдом совершенно чистый холст.

- Только он в солнечном луче света при финальном затемнении сцены… - Анатолий Павлович продолжил с одобрением ваши фантазии. Твою и жены.

Так Ракитский умело направил образное мышление создателей будущего спектакля в русло своего виденья. Он считал работу в театре коллективным творчеством, и это изначально должны чувствовать все.

- О чём думает фру Алвинг при том самом полушаге сына? – проверяя свою догадку, аристократично - почти в интонациях своей будущей героини проговорила тихо Изабелла Пташкина.

- Вы, как мать, продолжаете линию образа. Надежда


19


вас укрепляет в вере… Обсуждаете всё происходящее с пастором, но верите себе, - было заметно, режиссёрская паутина пленит всех, и это радовало Ракитского.

- Но всё-таки в этой сцене желательно появиться и пастору, - не выдержал Ефим Щерба.

- Конечно, только с выходом на поклон. Возьмёте её руку, как брали раньше – воздушно, нежно. Но сначала на сцену выйдет Регина... - Ракитский в репетиционные часы называл всех именами героев пьесы. – Выйдет и… так станет, что единственно работающий софит бросит своим лучом тень Регины на холст. Последним выйдет на поклон её отец столяр Энгстран с той самой свечой, которой он и поджог приют, оставив любовной страсти дочери свободу от предрассудков. Тревожно играющие блики растворятся в полном свете финала.

- Всё хорошо в вашем раскладе, - Сергей Колесников шутил серьёзно, - кроме одного. Последним на поклон выйду не я, а вы.

Анатолий Павлович Ракитский не любил застольные репетиции и поспешил вывести всех на этюды. В них, и только в них находилась органика действия, но главной заботой оставался поиск толчка к действию персонажа. Выходили к оправданной для действующих лиц пьесы и удобной для исполнителя мизансцене. Расположение артистов на сцене не могло быть случайным, оно несло основу подвижного зрительного ряда и перспективу не только визуальную, но и смысловую. Главреж точно выстраивал любовные сцены. И с открытым обожанием женского тела, и с чутьём девичьего приспособления на острие сексуальности героев. Появлялось ощущение не столько первозданности, сколько святой, божественной

необходимости…


20


Вечером был спектакль юбилейного года, аншлаг от профсоюза комбайнового завода. Творчество в массы… по разнарядке. И без этого в театр ходили, но на другие спектакли, другие зрители. Надо признать, в те времена Партия имела и положительный оттенок. Зачем же всё вымарывать чёрной краской? Сегодня некуда деться от рекламы, в те далёкие годы производителем рекламы, и какой оригинальной, был монополист – К, П и т.д. Если Партия запрещала спектакль, его подправляли, цензора опутывали метафорами, многозначительными паузами, вторым планом, и тогда подтекст оголял нужную мысль за атласной ширмой текста с красочными завитушками. Но сам запрет становился лучшей рекламой, и театралы выстраивались в очереди у касс в надежде, что сегодня точно выбросят в продажу идеологический дефицит…

- Ешь дефицит! Надо съесть всё, что я выставила на стол. Мне нужен крепкий мужчина! – Катина агрессия радовала тебя.

Ваш очередной ужин подводил итог трёхнедельной, а казалось такой стайерской, дистанции. К финишу вам удалось прийти победителями. И не удивительно. Ведь на этой банальной дорожке у вас соперников не было, и откуда им взяться… Кому нужны покинутая, дочуркой обременённая, и сомнительный, пусть герой-любовник, но неустроенный, неухоженный, ветреный красавчик? В театре ваши встречи никого не удивили - почему бы не переспать молодым и одиноким. В унылой жизни и малым радостям завидуешь. Масштаб вами содеянного кроме вас никто не оценил.

Утро вы не заметили. Будильник не слышали. Тихо. Телефон молчит. Трубка сброшена ещё перед первой пробой сил…


21


- Регина, я люблю тебя!

- Теряешь голову, милый.

- Ничуть.

- Тогда что, от любовных утех память отшибло?

- Фу, как грубо!

- Вот Катю грубо Региной называть, - ваш смех был оборван затяжным поцелуем.

Поцелуи бывают разные. Актёрские - условно, мимо губ. Иная крайность - семейные. С метким, привычным (более условные, чем те актёрские) попаданием в цель. Палитра огромна. Вы использовали все, кроме крайних. Но, не нарушая рамок, вы стали первооткрывателями в лабиринтах пройденного человечеством пути.

- Где Освальд?.. – Ракитский не понимал, как артист может опаздывать на репетицию.

- В плену любви, - не выходя из образа Регины тихо пошутила Лариса.

- Ну, хорошо! – ничего хорошего не предвещал гнев главрежа. – Проходим диалог пастора и фру Алвинг.

Анатолий Павлович старался быть убедительным, но все доводы, что алкоголизм отца Освальда и есть грех, за который отвечает сын неведомой врачам болезнью головы, вызывали у исполнителей сомнения в верности дальнейшего развития действия.

- Пусть выстроит моя героиня приют, - недоумевала Изабелла Сергеевна, - замолит тем самым грех мужа, но выздоровеет ли от этого сын?

- Быть набожной, значит верить!.. – Щерба вознёс к небу руку, то ли закрепив мизансцену своего тела, то ли напутствуя свою напарницу, но не её героиню.

- Не верю… - Пташкина обмякла.

- Вот. Ловите этот миг! Освальд, где вы были? – так


22


ощущать пространство и так реагировать молниеносно на всё происходящее вокруг мог только Ракитский, ему уже не надо было отвечать, и его интонация установила истину.

Освальд застыл в дверях, а растерянности в его лице не было. Он не потопляем, его не засосёт болото быта. Болезнь отступит. И хрен с ним, с тем самым приютом, что сгорел от свечи коварного будущего тестя. Главное любить и быть любимым. Но это ты уже где-то слышал.

В каждом театре рано или поздно проявляется немая сцена, потом она повторяется назойливо и периодично. Чаще в спектаклях, но бывает и в жизни. Как сейчас… Каждый на мгновение застыл в своём отрешении.

- Я уже второй день в завязке, интересно, на сколько дней в этот раз меня хватит? - думал пастор.

Аристократка фру Алвинг мучительно вспоминала, что малышке надо купить вкусненького. Для одинокой Изабеллы болонка была членом семьи.

- Оный, сонный, - баловался вслух рифмой мрачный Энгстран недолго. Четверостишие само собой залезло в его утомлённый славой мозг:

Доверимся судьбе несонной

В пути нелёгком! Благородный

Отбросим юмор! В вести оной

Вы, друг, воистину – народный!

Лариса поспешила выйти из образа. Ей было тесно в нём. Свободы она ждала от талантливого мужа.

А талантливый Ракитский смотрел в твою сторону с укором.

- Анатолий Павлович!.. Попробуйте на роль Регины Катю.

- Перерыв! – главреж поплыл к выходу.


23


* * *


Григорий Тарасович Ревенко был покинут женой до войны. Примадонна главной сцены города, для которой театр был мечтой и домом, вдруг исчезла. В тот день на репетиции спешила, путала не по роли текст, а к обеду, не прощаясь, ушла. Через две недели весь театральный люд готовился отметить новым спектаклем серебряную свадьбу своего художественного руководителя и той, в которой он видел свою музу. Но муза растворилась. Да так, что поиском эфирного создания занялась милиция. Премьеру перенесли, о серебряном юбилее не помнили.

…В начале июля талантливый режиссёр Ревенко на пике своей творческой деятельности уходил на фронт, но не с фронтовой бригадой артистов, рядовым пехоты.

Железнодорожный состав отправлялся вечером, точно в

то время, когда начинались спектакли. Перрон казался громадной сценой, на которой не было героев, только массовка. Одни уезжали, другие оставались. В какой-то миг провожающие застыли в точке разрыва с близкими. Наступила такая тишина, что, казалось, затих от стыда паровоз.

- Григ!.. – шальной пулей летел этот возглас, только она так обращалась к нему с первого дня их встречи.

Красивые огромные кисти больно прижали к голове чёрные, вздыбленные на ветру волосы, синие глаза уже сумели вырвать из толпы ту, которой вроде бы не было никогда. Она явилась из другой жизни. А возможно ли ему покинуть этот отчаянный, реальный вечер?

- Григ, я любила тебя…

Весь перрон в иступлённом крике стал объясняться в любви. Паровоз нехотя потащил за собой вагоны.


24


К Новому году 44-го Грига Ревенко демобилизовали после тяжёлого ранения… Кисть левой руки лишилась двух пальцев. В театр он не пошёл. Туда вернулась его бывшая жена. Наговаривали всякого о ней – поклонник из цыган увёл в табор, другие фантазии были похлеще. Одно ему было ясно: не надо хорошей актрисе мешать. Лучше в освобождённом от фашистов родном городе вернуть к жизни театральный институт. Рванул в атаку. Жил один в маленькой комнате чудом сохранившегося дома среди воронок от снарядов. Детей не было. Вся его любовь на студентов ушла. Любил всех, не скрывая. В каждом он сумел открыть личность, нужную театру. Понимал, что силой не надо их всех в артисты толкать. Присмотревшись к Люде в течение семестра, пришёл к выводу – аналитический ум этой милой девушки так и просится в театроведение.

- Ты уже сформировавшаяся актриса, теории хватит для тебя и на театроведческом факультете. Артисток на сцене, как ты, достаточно, а женских, умных головок, изучающих серьёзно театр, не хватает. Грубые мужики бьют всех наотмашь. Критик не ударом силён, в доброй

руке поводыря нуждается наш подслеповатый театр.

Люда доверилась профессору. Тут же согласилась на

театроведческий факультет перейти. Таким глазам она не могла не поверить. В них отражались нежная забота, выверенный расчёт практика, предвидение теоретика.

- Синева какая в них!.. Небо весеннее… Да и только.

Где же мои глаза были раньше? – Людмила чувствовала в себе неведомый ей ранее трепет, хотелось продлить и усилить его, но приятный холодок уступил жаре такую силу, от которой щёки запылали огнём.

- Людочка, что с тобой? У тебя жар?

25


- Нет, - соврала Люда. Вспугнуло доселе неведомое ей ощущение радости, сомнения и даже боязни. Всё это разом вызывало настолько приятное, но настороженное состояние, когда оцепенение становится предвестником полёта.

Уже на следующее утро взлетела с постели. Клюнув на ходу со стола студенческие крохи, она выпорхнула в живительный мир добра и света. Весь день чувствовала себя птицей. Незаметный ранее лёгкий сквознячок в их аудитории воспринимался порывом ветра, который мог в любой момент подхватить её ввысь, унести далеко от разрушенных войной серых домов в цветущие края. Но, будучи сильной птицей, она удерживала себя. А рядом с ней был красивый голубь сизого окраса от неба того же цвета, и только на чёрной головке красовалась белая полоска.

- Как она идёт ему!.. – Люда впитывала в себя слова профессора, будто они относились не к теории драмы, а к истории вечной и сентиментальной, которая так часто рвётся на сцену из самой жизни, не требующей никакой режиссёрской правки. – Уже рассуждаю, как настоящий театровед.

Григорий Тарасович остановился перед ней. Держал недолгую паузу, ему хватило времени заметить в глазах студентки немалый интерес.

- Как часто в драматургии, не реже в прозе и поэзии, неординарные проявления любви становятся…

Чем они становятся в литературе она не услышала… Слова профессора подхватили её мысли - унесли всё же птицу, которой Людмила продолжала себя чувствовать, в тёплые края…

- На этом позвольте прервать лекцию.


26


* * *

Премьера удалась на славу. И это когда? Да по пьесе какой! Уставшие от официозных постановок театралы охотно потянулись в зрительный зал. Не сразу заметили чёрно-белый спектакль. Декорационные детали являли чёрный, белый и разных тональностей серые цвета. Сам грим артистов был лишён другого цвета. И костюмы не имели иных радужных характеристик… Лишь в глазах действующих на сцене лиц таилось многообразие всего цветущего богатства природы. Режиссёр с художником втянули зрителя в привычные серые будни.

Банальная, как сам мир, история любви. Бедный, но с талантом фантазёра, столяр хочет выдать замуж свою дочь за богатого юношу. Мешает осуществлению этого плана придурь матери потенциального жениха, которая строит благотворительный приют, чтобы снять грехи с покойного мужа, тем самым освободить единственного сына от непредвиденных и ужасных последствий в виде болезней, посланных небесной силой. И наш выдумщик поджигает приют – та самая небесная сила противится, выход один: женить сына, на том сердце успокоится.

Пружина детектива сработала всей яркой палитрой психологической драмы в финале… Восход солнца… И включаются цветные софиты. Естественный цвет лиц и разноцветье костюмов переносят успокоение в зал. Но выход на улицу трезвит и будоражит. Об этом можно было прочитать в газетной рецензии.

Самой большой удачей постановки уже на худсовете после генеральной репетиции и прогона на сдаче всеми была отмечена работа Катерины над ролью Регины. Ты был счастлив вдвойне. Ты верил в свою любимую. Тебе


27


поверил Анатолий Павлович, а Лариса признала выбор мужа справедливым. Любовная линия героев спектакля и отношения Катерины с тобой развивались синхронно и оттеняли придуманное от реального. Ведь Катя сразу осознала своё чувство, и никаких сомнений не было для неё в том, что ты - подарок судьбы. В тебе Катя быстро увидела заботливого мужа, внимательного отца для её дочери. Ты был ласков, нежен. В постель не тащил, но пригласил тонко, незаметно, даже неразумно. С расчёта и практического разумения начинала Регина. Освальд в её жизни тоже стал подарком судьбы и такой гарантией благополучия, о котором она и мечтать не решалась. Её отец убеждал. Нужно обольстить немощного. Вселить в него надежду. Он сам всё своё богатство отдаст в твои руки. Случилось иначе – чистое, нежное чувство стало силой, способной вернуть к жизни любимого человека.

Ты и Катерина на сцене были красивыми во всём. И внешне, и в поступках. Ракитский был доволен собой, а вами ещё больше.

- Катя, почему не я, а Михаил увидел в тебе актрису с огромным творческим потенциалом?

- Ослепила любовь.

- Выпьем за любовь! – это был второй тост главрежа на банкете. Приближение его третьего тоста все, кроме вас с Катей, ждали с наигранной озабоченностью.

Отметить премьеру банкетом, а тем более успешную во всём, дело святое. И на всех театральных встречах с алкогольным заделом Анатолий Павлович Ракитский с ироничной улыбкой рафинированного интеллигента от избытка откровения рано или поздно выходил на яркий третий тост, и все, знавшие этот спич, разыгрывали меж собой отрепетированную импровизацию.


28


- Позвольте, пока я трезв, сказать о наболевшем. Не могу не осознавать успех театра… Радость переполняет сердца наших друзей. В то же время удачи театра, коим я имею счастье руководить, к большому сожалению, не дают покоя нашим врагам. Так вот… - встали все, кому тост был знаком, поднялись и вы с Катериной, - Верно, пусть они остаются на своих, не к столу будет сказано, унитазах. Пожелаем нашим врагам, чтобы они, прости меня Мельпомена, ср . . и маком!

- Почему маком? – с удивлением спрашивали все те, кто этот тост слышал впервые.

- Думаю… - чуть ли не с сожалением завершал свой тост Ракитский, - это должно быть больно.

Такое, конечно, в рецензию войти не могло. Она вся была светлой, радостной, с акцентом на разноцветье во всём – в природе, в вас и в том, что от вас зависело. От рецензии исходило тепло автора. В то же время текстом своим автор умело держал читателя в напряжении до последней строчки. Это был гражданский выплеск о так называемых болевых точках современной жизни. Надо же, именно об этом кричало представление театра. Где искать себя, чем занять? Кусок другой жизни, к тому же другой страны был понятен, поучителен в простоте тех линий действия, в переплетении событий, в которых вы себя находите не от случая к случаю, а ежедневно.

Но рецензия не была хвалебной одой, автор тонко и по-доброму указал на ошибки в постановочной части. Как досталось исполнителям за огрехи! Зачем же пожар приюта сопровождать красной проекцией?.. Не стоило зрителю подсказывать, чёрно-белые блики образнее. На выбранный жанр не повлияют черты психологической драмы… В конце фамилия автора - Теаро.


29


* * *


Людина публикация в партийной прессе о премьере театра «Молодая гвардия» вызвала интерес у театралов и у подписчиков, которые себя постановками местного Облдрамтеатра не баловали… Доверительный монолог стал превосходной профессиональной рецензией, в ней на первый план вышел юноша, который не из рядовых войны, из её героев. Но он для читателей оставался без имени. Стоило ли перечислять всех тех, чьи имена уже заучили. Сколько молодых героев ушло в безвестность. Взять хотя бы Юльку. Мало кто назвал бы его поступок подвигом, но для Людочки он значил многое…

Чем только не занимались мальчишки её двора. И не только футболом, боксом и воровством абрикос в садах соседей… Вот Юлька из семейства бывшего главного инженера весоремонтного завода увлекался ножами. Он не коллекционировал, он их метко бросал в цель. Для него нож из крепкого металла с верной заточкой острия приобретал особую ценность. В живые стволы деревьев ножи не летели, мишенью для них становились столбы линий электропередач или телеграфные за огородами…
Когда арестовали отца, как врага народа, ни мамку, ни сестёр и его малолетку почему-то не трогали и даже не выселили из начальственной квартиры. Видно, бывали и у органов проколы. Забыли о них на заводе, с собой в эвакуацию не взяли… До самой войны Юлька уходил в лес подальше от людей, находил серый ствол засохшего дерева, крепил к нему свой рисунок, на котором были изображены грозные брови самого Сталина. Отец часто рассказывал детям, от кого все беды в стране. При этом просил не болтать лишнего. Со временем Юлий понял,


30


что считалось лишним, а пока просто ничего никому не болтал. Но, оставаясь наедине с таким же молчаливым лесом, мог своим чувствам дать волю. Доставал самый лучший нож и не разу не промахнулся, попадал всегда между бровей. Вот теперь Люда поняла бы поведение друга, а тогда о его походах в лес не знала. Сейчас же с ним не поговоришь… Как беда случилась, узнала после войны от соседей.

Вели евреев на расстрел. На обочине дороги стояли друзья (в прошлом!), знакомые и просто любопытные к происходящему. Юлина старшая сестра была на сносях. Муж её служил на границе. Мать громко причитала на идиш. Вторая сестра от боли в ногах тихо плакала. Она перестала понимать происходящее, вот Юлька старался разобраться во всём. А главное, как можно пинать Хаю в живот, там же готовится к жизни новый человек. Это понимал школьник, а вот конвоир нет. Мысли о смерти не своей, а близких, заставили ещё крепче сжать тощей детской рукой нож в кармане. Когда беременная сестра от удара приклада по голове терялась в дорожной пыли, резко брошенный нож, тот самый лучший, попал немцу в сердце. Фашисты стали стрелять, обочина залегла, как в окоп, евреи бросились врассыпную – мужчины собой сдерживали вылет пуль из дул автоматов, надламывали свои ноги старики и старухи, женщины с малышами на руках и дети постарше пытались вбежать в лес. Одна из первых пуль сразила Юльку. Он не видел застывшую в центре смертельного бедлама мать и сестрёнку, которая припала к животу старшенькой, оседающей к земле под немыслимой двойной болью. Приклад раздробил кость, а вторая боль уводила в вечность, и никто не узнает, от кого мир услышал крик о помощи. Кто являлся на свет?


31


Мальчик или девочка…

Дороги войны. Они у каждого разные, для каждого личные. Вот и однокурсник с тонкой шеей не расскажет о себе, молча носит видавшую виды гимнастёрку… Без орденов и медалей. Не многое услышишь о войне и от Григория Тарасовича. Только то, что состыковывалось с учебным процессом. Как при написании той самой её первой рецензии, последовавшей следом за дипломной работой. Ревенко был руководитель, а тему подобрала к ней Людмила особую – Театр в Великой Отечественной войне. Защита диплома была накануне Дня Победы. Но случайно ли так вышло, специально ли в ректорате кто вычислил, а праздник получился на славу - отмечали с получением дипломов. На выпускной вечер все пришли в праздничных костюмах. По диагонали под лацканом свеженького чёрного двубортного пиджака Ревенко в ряд по стойке «Смирно!» расположились ордена Славы. Профессор оказался кавалером трёх самых почитаемых солдатских орденов. В дверях актового зала показался обладатель тонкой шеи. На нём чудно сохранившийся офицерский китель пламенных лет, а стоячий воротник плотно прилегал не к такой уж и тонкой шее. Большой неожиданностью оказались на молодой груди… Звезда героя и орден Ленина. Владик, так звали однокурсника Люды, вёл под руку смуглую красавицу.

- Знакомьтесь! Моя жена.

- Бывшая медсестра. Притащила в госпиталь на свою голову. Никто не верил, что выживет... Ведь он… - и не спеша, словно подбирая слова, начала свой рассказ, - он заменил погибшего в бою командира полка, он вывел с боями солдат из окружения…

- Нина, прекрати! – смутился Владик.


32


- Посмотрите, каков командир! – красавица пыталась маленькой ручкой закрыть рот герою, смеялась и вдруг заговорила быстро-быстро... боясь не успеть рассказать,

всё, что задумала. – Уже у линии фронта, прорываясь к своим, вступили в рукопашную, выходил из той драчки последним. И надо же?! Он единственный из всех, кого успели вдогонку обстрелять. Ну, ничего… Ногу слегка укоротили, пули выволокли, заштопали аккуратно. Вот, теперь – жених. Да, главное забыла. Весь в крови был, добавил красного цвета полковому знамени, которое на себе вынес.

- Всё? – Владик наконец вырвался из объятий.

- Всё! – Нина прижала мужа к себе и не обращая на сторонних внимание стала одаривать его поцелуями.

Людмила ощутила взгляд Григория Тарасовича, тут же ответила незаметной для других улыбкой.

…Это случилось на третьем курсе. Все понимали, от этого курса зависит многое. Его результаты решающие. Стоит ли студента учить профессии дальше или надо с ним (с ней ли) расставаться. Переживали все. И те, кого учили, и те, кто учил. Сессия всех успокоила, потерь на курсе не было. Только поздняя весна не могла радовать погодой. Порывистый ветер, ливни, температура ниже обычной для этого времени года. Кому ангина – Люде. Кому воспаление лёгких. Именно эта хворь подстерегла любимого учителя. Фармацевтика послевоенных лет не была того уровня, чтобы гарантировать успех в лечении возрастной категории людей, к которой относился и Ревенко. В деканат вызвали Людмилу.

- Людочка! Мы подумали и… - на не смыкающихся связках заговорил спец. по сценречи Волков - решили попросить вас побыть с Григорием Тарасовичем, пока

33


он болен. Живёт один. Некому за ним присмотреть…

- Конечно, я побуду с ним.

В первый же день Люда поняла, при таком больном надо быть и ночью. Где?.. Договорилась с соседкой, что вздремнуть у неё сможет, но когда Григорий Тарасович сам уснёт. Соседка и в магазин, и в аптеку согласилась ходить. За сиделкой остались комната Ревенко и общая кухня. Прежде всего она взялась за тряпки – большая мокрая для пола, поменьше сухая для книг и мебели. Не много времени ушло на уборку.

- Руки у неё, что надо, - сквозь уставшие от болезни веки Ревенко видел, что в комнате появилась толковая, хозяюшка, - умница, светлая голова… - кашель прервал его мысли.

Люда отбросила в сторону тряпку, на ходу к постели больного подхватила микстуру… От лекарства Ревенко отказался. Он взял в ослабевшие руки её тощую кисть и ощутил спасительную дозу тепла. Кашель прекратился. Люда почувствовала неловкость, её охватил тот же жар, что когда-то на лекции… Григорий Тарасович почуял в

происходящем приятные ощущения близости родного человека. Попросил Люду сесть рядом. Она опустилась на постель... Её любимый профессор жадно впитывал в своё измученное сердце жар любви. Но понимал, что и Люде надо оставить хоть чуть-чуть тепла.

- А ведь это тепло не от повышенной температуры, - она знала, отчего жар, отчего тепло и тут же испугалась своего смелого предположения.

Григорий Тарасович спал крепким сном. Его лицо в загадочном спокойствии было ещё красивее. Наволочки белый, слегка подсиненный цвет седой прядью влился в смолу молодецки разброшенного по подушке чуба.


34


- Я люблю его!.. Люблю. Нет, не как студентка, - и вырвавшийся шёпот не испугал.

Успокаивались дни, но наступил ожидаемый кризис. Григорий Тарасович в забытьи просил помощи…

- Но какой? Кого спросить?

- Холодно как! Согрей!.. – после этих слов Ревенко Люда быстро разделась, легла в постель, передавая телу больного, близкого ей человека своё тепло – душевное и телесное.

… Утром Григорий Тарасович проснулся в объятьях своей студентки. В мокрой от их пота подушке ощутил новый для его комнаты запах ранней весны, но, боясь испугать пришельца, замер надолго. Люда, уткнувшись точёным носиком в его плечо, крепко спала. Щекоткой её дыхание поигрывало с его кожей. Вернулись к нему давно забытые желания.

- Эх, друг! Здоровье возвращается к тебе!.. – шептал тихо, боясь разбудить девушку. – Гриша, а помнишь ли ты, сколько тебе лет?

Отвечать не хотелось… Посмотрел на очищенный от пыли абажур, на прозрачные стёкла окон, на теснённые обложки старых книг, к которым вернулся их блеск, на одиноко ползущего паука к несуществующей паутине и понял, что жизнь надо начинать с чистого листа. Уснул.

Поначалу они скрывали свои отношения от коллег и сокурсников… Это тогда, когда её сокурсники, коллеги его и даже стены института всё видели.

В конце ноября, когда понятными очертаниями стал выдавать сложившуюся ситуацию её живот, Людочка с Григорием Тарасовичем, рассекретив соответствующий документ, признали прилюдно свой гражданский статус и в День Сталинской конституции вздохнули спокойно


35


в только что полученной квартире. С кабинетом. Новый

дом в центре города… Наталка и тётка принесли кота, тот сразу пометил свой угол. Мать спешила к дочурке и зятю, отец же не был готов признать своего одногодка мужем дочери. Григорий Тарасович и Людочка паузу в семейной притирке использовали для благоустройства своего гнезда. Завезли в квартиру всё новое. Из старого оставили ценное. В кабинете почётное место заняли их книги, а в шкафу спальни - видавший многое пиджак… на нём над медалями, как на торжественном постаменте в блеске ратных дел красовались три ордена Славы. Их Люда впервые увидела в дни страшной болезни мужа и, когда он засыпал, укладывала перед собой, как икону: в них веруя и слёзно взывая к ним, надеялась на божью благодать.

…Новый год встречали вдвоём, родители Людочки обещали приехать в майские праздники. Беременность Люде не мешала. Досрочно сдала все экзамены, ко Дню

Победы подарила мужу Юльку. Только девочку. Это в приезд бабушки с дедом, которые не знали о пикантном положении дочери (Люде не хотелось их тревожить), оказалось сюрпризом…

Юльке шёл второй год. Летом Григорий Тарасович в маленькой деревушке недалеко от города снял комнату для жены и ребёнка – пусть подышат чистым воздухом.

Сам вернулся в город. Ставил «Молодую гвардию». Он, читая Фадеева в журнале «Знамя», понимал, что нужен спектакль в родном театре по этой книге. Новый сезон открывали премьерой.

- Рецензия хорошая. А фамилия автора простовата.

- Ревенко, - Люда так звала мужа, - что, брать твою?

- Нужен броский псевдоним. Предлагаю - Теаро.


36


* * *


- Хотелось бы познакомиться с автором рецензии, - ты не скрывал опьянение, но не после банкета… Нет, к тому же третий тост главрежа отрезвил бы и пьяного. И это словцо из могучего русского… – Согласись, Катя, каков язык!

- Чудесный. Особенно, когда тебя хвалят.

- Ну почему же?.. Достаточно и критики в мой адрес. Но я не столько о рецензии, хотя лучше помнить только её. Умная, толковая, неравнодушная.

- Она такая…

- Ты о чём?

- Не о чём, а о ком. Я об авторе рецензии.

- Так Теаро женщина?

- Классная женщина!

- Тем более хочу с ней познакомиться.

- Побью. Я ревнивая… - Катюшин смех для тебя был лучшим в мире. – Шучу!

- А я всерьёз хотел бы увидеть загадочную Теаро.
- Ты её видел. Она же вела худсовет. Вспомни, когда принимали спектакль, она всех внимательно слушала и не перебивала никого, но какой единственной фразой на правах председателя худсовета подвела черту спору и сомнениям: Право художника – иметь свой взгляд.

- Как же я не догадался?! «Право художника…», так ведь рецензия называется. Да, но фамилия у неё…

- Для чиновника областного масштаба фамилия, что надо. А для автора периодической прессы и эксклюзива в театроведении больше подходит Теаро.

- Теаро… И что это значит?

- Удачный псевдоним. Познакомишься, расскажет.


37


Катюша невесомо опиралась на твою руку. Уже пять месяцев ты муж этой милой женщины, поэт воздушной свежести. Ты счастливый человек. Но в твоих руках две судьбы, быть ли им счастливыми, зависит от тебя. Для Кати твоё существование, забота о тебе - в радость… Её же дочь нуждается в отце. В любящем. В таком, каким был твой. По штатному расписанию рядовой хирург, но отличный специалист больницы для очень важных лиц. Кремлёвской… Сам врач, а своему больному сердцу не мог помочь. Тебе было пять лет, но помнишь всё. Отец приходил с работы уставший или поздним вечером, или ранним утром. Заходил в детскую комнату. Твои братья уже или ещё спали, а ты ждал в постели отца и перед сном, и после сна. Он садился к тебе, целовал в щёчку и на ухо шептал новости дня или ночи. Тебе не надо было рассказывать сказки. Всё, что происходило с ним на его дежурстве, в пересказе отца захватывало тревожным и радостным сюжетом…

Моисей Михайлович Пасечник мог быть отличным писателем и не попал бы в тюрьму. Впрочем, попал бы. Не по делу врачей, так по делу писателей. И в конечном итоге в тюрьме его поджидала бы смерть. Он обладал силой для осуществления своего врачебного долга, но в делах сомнительных оставался беспомощным. Слабое сердце не выдерживало позора, разрывалось на куски.

После смерти Сталина арестованных врачей ждала свобода, но не отца. Это стало ударом для матери. Тебя и двух твоих братьев разбросали по детским домам. На могиле матери вы, со временем нашедшие друг друга… поставили два памятника…

Не знать, где захоронен твой отец, больно. Не иметь его – ужасно. Сегодня ваша дочурка ночевала у бабули.


38


Пришли в малосемейку под утро. Сон улетучился. И это хорошо. Молча сняли одежды. Прохладный ветерок с улицы через открытую форточку суетливо пробрался к вашим жарким телам, вызвал необъяснимый морозец на коже. Выключили свет. К вам стыдливо заглядывало сереющее небо рассвета. Беспорядочная постельная, не спешная суета была отрепетированным прологом неких правил поведения. Ваша профессия накладывала даже в интиме отпечаток подсознательного слежения. Законы действия и противодействия развивались в той системе координат, к которой никогда никто не приблизится, но это успокаивало и злило. Приводило в восторг и тут же требовало большего.

- Давай дочери подарим братика! – похоже, Катенька не слышит тебя.

Небо проясняло восход, первым освещался потолок, он отражал свет на сброшенные на пол подушки, на две сжатые в пружины простыни – одну в головах, вторую в ногах.

- Катюша, ты слышала, что я тебе предложил?

- …? – Катя молчала, спрашивали глаза. – Почему ты в такие минуты не хочешь довериться мне?

Падение на подушки сняло болезненные ощущения и душевную неловкость. Солнечный луч поигрывал на стене с помощью лёгкого ветерка в открытой форточке игривым рисунком тюлевой занавески.

Реальные сцены рассвета бродили в картине восхода

из спектакля. Материнские руки, руки жены одинаково были нежны… Только одни прижимали к материнской груди голову юноши, другие – всё тело мужчины. Мило вы проговаривали слова любви. Вскоре умолкли.

Доченьке братика подарили через несколько лет.


39


* * *


Декабрь в твоём городе бывал разный. Дождливый и снежный, пышущий здоровьем и мерзкий, убивающий желание выйти на улицу. Но если надо было куда-либо идти, ты не шёл, а пробегал в спортивном запале. Лишь бы не промокнуть, не подхватить простуду, не потерять голос.

На похоронах не побежишь. На кладбище не повезут сразу. Григория Тарасовича Ревенко решили пронести на руках от театра к институту. Долго решали, как быть с дождём… Но за несколько минут до выноса гроба на площадь дождь прекратился… Серое солнце пробилось сквозь тучи. Зрители теснились в газонах вдоль дороги. Вот каким стал финальный выход к ним популярного в городе режиссёра. Он уже не мог ответить на скорбные аплодисменты привычным сдержанным поклоном. Его поклон был в каждом идущем за гробом. В первом ряду шли три стройные женщины. Седая, сквозь морщины её лица проникали черты немыслимой красоты с печатью вины и отрешённости, в её сторонней от других фигуре застыло горькое одиночество. Чуть в стороне от старой актрисы одинаково тяжёлой походкой ступали в лужи, как две сестры, мама и дочь, познавшие мужа и отца за лучшие годы их совместной жизни, как никто другой.

От него они узнали яркие перипетии театра военных действий, связанные с тремя орденами, упокоенными в красном бархате ритуальных подушечек…

Первый орден Славы он получил за то, что постоял в разведке на «шухере», как говорили тогда. Нужно было найти лазейку на передовой для выхода в тыл врага. И, как старика, его оставили для прикрытия группы. Все в


40


их взводе знали, что «артист» сможет свистнуть любой птицей, это станет сигналом тревоги. Однако орден за свист не дали бы. Он и не свистел. Увидев неожиданно появившихся фашистов, рядовой Ревенко захрюкал. Да, диким кабаном, стал громко подминать в лужицах грязь своим телом, отшлёпывая тревожный топот. Немцы от испуга рванули на линию нашей обороны, где и были уничтожены. Поднятый переполох закончился тем, что в найденной лазейке «язык» подвернулся. Выходит, от смешного до подвига тоже один шаг.

В январе под Москвой отбросили немцев к станции Оленино. Тяжёлые были бои. Но Григорий Тарасович и не думал говорить о своих подвигах, всё рассказывал о своих однополчанах, как бойко в атаку рванули. В снег проваливались. Залечь пришлось. Смотрят, а невдалеке холм с покатым склоном в сторону вражеской огневой точки. С другой стороны поднималась дорога петлёй в лес. На ней… Надо же?!. Как в сказке - сани с соломой стоят, туда они и поползли. Дальше армейская смекалка подсказала. Залезли в соломку… Два молодца толкнули сани. Из них вывались на врага. Первым – Ревенко.

Всех к награде. Пулемёт-то вражий заглох… Пехота из снега да в атаку.

До третьего ордена Славы рану первую получил под Москвой в том бою. После госпиталя на другой фронт дорога солдата увела… В боях за Киев перебросили на участок Фастов, Триполье. Не шуточные были бои. Кто атакует, кто контратакует. Сколько можно было бегать из окопа в окоп?.. Заняли круговую оборону, и Ревенко, знающий немецкий язык, криком помощь запросил от противника, Но, конечно, как свой. К ним спасители, а их вместо благодарности свинцом встречают. Вот так в


41


48 лет кавалером стал…

- Да, Григорий Тарасович до конца жизни оставался молодым. Одним словом, боец. К 55-летию революции планировал со студентами выпускного курса поставить спектакль. А сказать молодому поколению было что… В октябре семнадцатого ему было столько лет, сколько нашим выпускникам…- ректор института говорил тихо.

Студенты всех факультетов покинули аудитории, им не надо было давать указаний, они влились в траурную реку с крутого порога родного для Ревенко института.

Людмила помнила рассказы мужа. В конце ХIХ века маленького Гришу воспитывала старая немка, которая была гувернанткой ещё у его матушки. Гимназистом он читал много и всё подряд. Но понятней других ему был Лев Толстой. Для пятнадцатилетнего Григория весть о смерти любимого писателя стала потрясением. Бурная жизнь страны подхватила впечатлительного юношу. На дому часто играли театральные представления, сюжеты которых не походили на происходящее вокруг. При том любительство раздражало его отсутствием правдивого, естественного, чего требовал чуткий актёрский талант. В апреле 1916 года в городе играла труппа Липовского, вернувшаяся в европейскую Россию из Сибири. Гриша пропадал в театре. Зная немецкий, он понимал идиш, на котором шли спектакли. Григорий просился в театр, как быть с языком?.. К нему приставили молодую актрису Клару, которая вскоре стала его женой и партнёршей.

Театр уехал, они остались. В самом начале 1918 года Герш с Кларой участвовал в литературно-музыкальном вечере кружка «Омонус», в который входили любители еврейского искусства. Способных артистов заметили и взяли в только что образованный еврейский театр... Его


42


название «Унзер Винкл» (в переводе «Наш уголок») молодой чете было чем-то семейным. Первый выход их на сцену в главных ролях имел большой успех. Как хвалили украинца Григория (Герша) Ревенко за умелую популяризацию еврейского языка идиш. А Гриша весь, просто весь с головой ушёл в прекрасную литературу… Играли они драму в трёх действиях «Дер интеллигент» Гирштейна и комедию в одном действии «Бердичевер» Шолом-Алейхема.

В те годы их город имел несколько театров, один из них принадлежал Михаилу Михайловичу Тарханову. И, когда он пришёл в «Унзер Винкл» на постановку, сразу решил забрать к себе Григория и Клару. Но переход из одного театра в другой был делом не лёгким и решился только к новому сезону…

Гроб с телом Народного артиста Советского Союза Григория Тарасовича Ревенко опустили в могилу. Надо было каждому бросить вслед ком земли. Первыми это в едином движении сделали Людмила и Юленька, вышла из оцепенения Клара и выронила на крышку гроба свой ком. Навеки закрывался занавес влажной от слёз земли.

Поминали покойного в детской комнате кинотеатра, что был прямо напротив здания Обкома Партии. Негде было тогда найти в городе места для народного обряда, а кадровому кинопрокатчику, директору кинотеатра и к тому же члену КПСС с 35-летним стажем позволялось многое. И не мешал никому строгий взгляд бронзового вождя в большом окне… Только Люде Ильич напомнил то, что и без его подсказки вдове не забыть.

- Революционные заботы Гриши Ревенко часто с его театральным увлечением пересекались. В перекрёстках лет была работа на Паровозостроительном заводе... Был


43


артист и членом профсоюза «Металлист», писал статьи в газету «Пролетарий», но пришли германские войска, и в ответ на колониальный порядок и кровавый террор листовки сочинял. На первомайской демонстрации нёс, не боясь, плакат: Долой расстрелы рабочих! – Людмила вспоминала даже интонации в его рассказах, но только перед смертью, в бреду… нарушилась стройность речи, при этом ноты гнева оставались, ведь его последними к ней словами стали те, что не давали ему успокоения.

– Немецким… полевым… судом 24 июня 1918 года жи… жи-ители города Прокоп Пономаренко и Николай Мирошниченко осуждены… к… смертной казни через расстрел, - сил на вдох не хватило, выстрелил на одном дыхании. - Приговор сегодня приведён в исполнение, - после этих слов и умер.

…Ты смотрел на красивую Людмилу Фёдоровну. Не на загадочную Теаро, а на зам. начальника Областного управления культуры Серенко. Не к месту будоражили твою голову мысли, которые в ситуациях повседневных вызывали смех. И действительно, что значит управлять культурой. Кто может сказать, не покривив душой, при полной уверенности в своей правоте, что знает, как ею управлять. Разве не в запасниках культуры мы находим для себя живительный источник народа, к которому так независимо соотнесла тебя природа. Можно допустить, что это проделала с каждым из нас сила более мощная, чем сама природа. В этом ли суть для явившегося на эту землю человека… Что Библия, что Тора, начинают повествование одинаково: В начале сотворил Бог небо и землю. Дальше у каждого народа появляются детали своего виденья. В «Бытие» мы находим: Земля же была безвидна и пуста…. Что в «Бырэйшит» иудеи прочтут?


44


Земля же была пуста и хаотична…

Точнее не скажешь. Пустота в голове – безвидность и хаотичнось на лице… Вот и заполняй голову видным в культурном наследии для порядка, управишься - стать тебе человеком. Людмила Серенко-Теаро смогла.

- Мне, к сожалению, не довелось работать на сцене с Григорием Тарасовичем, - ты знал, что должен сказать, верил, что поймут тебя и поддержат. – Он лучших из своих учеников привёл в наш театр. Нас всех обогатило

его виденье современного театра. Он написал хороший учебник для будущих артистов, в котором нет рецептов перевоплощения, определены пути воплощения правды жизни на сцене. Той гражданской, а точнее – людской и единственно достойной. Он был героем своего времени. Об этом мы все сегодня хорошо говорим. Но лучшим и главным достоинством мужчины в нём было честное и чистое отношение к женщине. В словах соболезнования не сложно выйти на тему любви. Склоняю голову перед Людмилой Фёдоровной, Юлианой Григорьевной и… - хороший актёр способен на такую к месту обронённую паузу, - Кларой Самуиловной. Сомнения в чувствах и трудности быта не смогли надломить вас. Не буду говорить долго. Такая память, как ваша, справедлива.

Сидели долго. Уходили одни, заходили другие. Ведь комната мала и не смогла вместить всех. Последними в ней за поминальный стол сели родители Людмилы и те артисты нового театра её отца, которых в разные годы и вывел на профессиональную сцену профессор Ревенко. Юленька пошла проводить домой Клару Самуиловну.

- У меня был отличный зять. Земля ему пухом!.. – в руке отца Люда увидела лёгкую дрожь. – Спасибо тебе, Григорий Тарасович, за внучку!


45


Студенты Педагогического училища помогли скоро прибрать со столов, вернули на свои места кроватки, не забыли выставить манежи, появились машинки, мячи и куклы… Молодые родители приходили с малышами на вечерние сеансы и, оставляя своих детей воспитателям, спокойно уходили в кинозал. В зале повторного фильма демонстрировали добрую старую ленту, в которой одну из главных ролей играл отец Людмилы. В большом зале на широкоформатном экране зрители, наконец, увидели вместе любимого артиста местного театра и молодую, восходящую звезду Юлю Ревенко.

Беззаботный смех в малом зале, взрывные баталии в зале большом и мёртвая тишина в детской комнате, где оказались одни только младенцы, были в мире далёком от того, в который ночь уводила город. Землю поливал ливень… Гром разрывал перепонки… Молния слепила глаза.


46