Geum.ru

Научно-исследовательская программа история безгина О. А. Кпроблеме возникновения сельской кредитной кооперации в России

Вид материалаПрограмма
Подобный материал:
1   ...   11   12   13   14   15   16   17   18   19

Большой интерес к социологии в Советской России 1920-х годов был следствием тех социальных потрясений, которые познала страна в период революции и гражданской войны. Массы творили историю. Познание массы и законов ее поведения, а также законов развития общества становилось не чисто академической задачей, но было обусловлено прагматическими интересами сохранения власти, сохранения молодого советского государства и возможными проблемами, связанными с управлением им и той человеческой массой, стихию которой предстояло успокоить и направить в созидательное русло. Любое изучение законов социального поведения было важным. Особый интерес ряда ученых к тем сторонам духовной жизни, которые оказывают влияние на поведение массы, объясняется, кроме чисто академических задач, тем политическим заказом, вследствие которого нужно было открыть законы эффективной пропаганды как способа управления умонастроением общества. В связи с этим в литературоведении сложилось целое научное направление, возглавляемое И.Ф. Переверзевым, которое рассматривало произведение литературы как выражение классовых характеристик автора. В рамках этого раскритикованного в 1920-е годы подхода было написано немало интересных работ, например, исследование В. Буша, посвященное социальной обусловленности читательских интересов [3]. Насильственное политическое вмешательство в науку, пресекшее развитие плодотворного научного направления, пагубно сказалось на преемственности методов и полноте научного знания.


Если социология исследовала реального читателя, обладающего измеряемыми характеристиками, то в литературоведении, которое вобрало в себя опыт психологии искусства, стало формироваться направление, представленное упомянутым ранее трудом В.В. Прозорова «Читатель и литературный процесс», где было предложено наряду с реальным читателем изучать и воображаемого, который, по мнению автора, влияет и на процесс, и на конечный результат авторского труда, а его образ запечатлен в самом произведении. «Внутренний» читатель сложно диалектически связан с читателем реально-историческим, чей спрос очень неоднозначно определяет авторские «предложения». Реальный читатель и читатель-адресат – понятия не тождественные, но взаимно соотносимые, подобно автору как конкретно-биографической личности и образу автора в произведении» [10, c. 3].

Важной причиной востребованности продуктов духовной культуры – журналистики и книги является качество жизни и как производная от него – качество и объем знаний, нужных членам общества, для сохранения своего рода, для улучшения своего материального и социального положения. Говоря о мотивах чтения, необходимо говорить о тех социальных стимулах, которые, помимо чисто познавательных потребностей, подталкивают личность к расширению круга своих представлений об окружающем мире. Со времен основателя библиопсихологии Н.А. Рубакина принято выделять несколько основных мотивов чтения:
  1. познание и образование;
  2. общение и обмен опытом;
  3. развлечение.

Позднее были предложены более дробные классификации, запечатлевающие различные стороны и оттенки процесса чтения, но все они отталкиваются от классификации, предложенной Рубакиным, как от базовой. По мнению многих исследователей, с которыми мы полностью согласны, первоочередным является мотив общения, без которого нет ни учения, ни развлечения. Общение – это условие достижения различных целей в ходе чтения. Открытость читателя к восприятию чужого слова, опыта, истин, потребность в получении ответа на созревший или пока неясно сформулированный вопрос – вот непременные условия, для восприятия и обмена информацией. Познание и развлечение – две специально в исследовательской практике поляризированные функции, на самом деле далеко не исключающие друг друга, а в процессе самой жизни часто взаимодействующие и взаимодополняющие. Но для чистоты научного определения иногда полезно абсолютизировать некоторые процессы, чтобы сделать более очевидным механизм формирования потребности в чтении. Само по себе понятие «потребность» очень объемное и разноплановое. Мы примем за основу следующее определение «потребность – это связь между объективной нуждой и ее отражением в сознании» [5, c. 43]. Существует множество классификаций потребностей, но гораздо больше споров идет об их иерархии. Потребности низшего плана, как, например, физиологические, социальные, личностные, такие ученые как А. Маслоу [8], считают базовыми. Пока они не будут удовлетворены, потребности высшего плана, то есть духовные, отступают на второй план. По мнению других ученых, у человека, как биологического существа высшей организации, не существует жесткой иерархии потребностей, они не всегда противопоставлены друг другу. По мнению Э. Фромма [17], высшие или духовные потребности человека иногда могут быть поставлены выше чисто физиологических, что является следствием культурного развития, религиозного воздействия. Все эти факторы базируются на сущностном стремлении человека преодолеть собственное одиночество и сознание конечности, которые не менее остро, хотя и по-разному осознаются и на первых порах цивилизации и на ее современном уровне [14, c. 108].

Очень большой объем литературы по этому вопросу не дает нам возможности анализа всех точек зрения, скажем только, что в последних по времени исследованиях [14] авторы избегают поляризации витальных, социальных и духовных или идеальных, приходя к диалектическому выводу о том, что на разных стадиях существования человек выстраивает собственную иерархию. Удельный вес идеальных потребностей имеет тенденцию к росту в связи с общим повышением культурного уровня, но особенно обостряется накануне крупных исторических сдвигов, когда общественный организм как бы генерирует более высокий уровень пассионарности. Состояние неудовлетворенности осознается прежде всего в сфере духа, которая и начинает искать ответ, активизируя именно эту же сферу. Чтение выступает как потребность в новом социальном опыте, который поможет ответить на сигналы о нехватке каких-то жизненных условий для материального и духовного комфорта человеческого существования. Потребность в новом знании трансформируется в потребность в чтении, которая возникает как в социальной общности, так и у отдельного человека в случае усложнения окружающего мира, ради расширения опыта отдельного и конечного человека. Рост объема информации, необходимой человеку для познания окружающей действительности и для укрепления в ней собственного положения, связан с развитием и усложнением социальных структур, с интенсификацией международных контактов, экономических и производственных процессов. Опыт ближайшего окружения человека, как правило, передаваемый устно, в некоторые моменты оказывается неэффективным, и тогда нарастает потребность в знании, пришедшем извне: из другого времени, другого социального слоя, от другого народа. Потребность в знании может быть экзистенциальной (связанной с сущностью человека как разумного существа) или актуальной (сиюминутной, связанной с потребностями, вызванными конкретными затруднениями). С этим связаны и два типа чтения ради познания: ради знания и получения информации; в некоторых исследованиях вообще предлагается отделять информацию от сообщения. Именно качество сведений, извлекаемых в процессе чтения, отличает книгу и периодику. Книга закономерно возникла раньше, потому что она отвечала потребности человека в фундаментальных знаниях, обеспечивающих устойчивость передачи человеческого опыта и его пригодность к применению на протяжении значительных временных отрезков и независимо от национальной принадлежности или географического местоположения. Древние книги универсальны, отшлифованные поколениями, они содержат абсолютное знание, сконцентрированное до символов. По мере накопления знаний, разделения труда и связанной с этим специализацией изменяется характер потребности в новой информации, и поэтому меняются функции книги.

Познавательный процесс до последнего десятилетия был тесно связан с книгой, а шире – с чтением печатной продукции, только недавно телевидение и Интернет стали ее теснить.

Роль чтения была колоссальной в процессе формирования и социализации личности. История русской культуры оставила немало признаний людей, кого перепахала, как сказал Ленин о романе Чернышевского, та или иная книга. Интересно рядом с этим признанием привести отрывок из романа Ф.М. Достоевского «Бесы», герой которого, Степан Трофимович Верховенский, тоже оказался под мощным интеллектуальным излучением этой книги: «На столе лежала раскрытая книга. Это был роман «Что делать?»… О, как мучила его эта книга! Он бросал ее в отчаянии и, вскочив с места, шагал по комнате почти в исступлении. «Я согласен, что основная мысль автора верна, – говорил он мне в лихорадке, но ведь тем ужаснее!»

Результаты воздействия книги часто бывают предсказуемы и находятся как в зависимости от мотивов чтения, так и замысла автора.

В процессе чтения, как и в процессе другого вида массовой коммуникации, читатель выполняет одновременно две роли: он и объект воздействия, и субъект. Объектом он является потому, что книга влияет на него как результат духовного труда автора, как определенная социальная ценность, имеющая тот или другой моральный авторитет. Пушкин подметил эту особенность книги и ее производных: критических оценок, журнальных дискуссий, и писал по этому поводу: «Скажут, что критика должна единственно заниматься произведениями, имеющими видимое достоинство, – не думаю. Иное сочинение само по себе ничтожно, но замечательно по своему успеху или влиянию; в этом отношении наблюдения нравственные едва ли не важнее наблюдений литературных» [12, c. 89]. Выбирая ту или другую книгу для чтения, осваивая ее духовно-интеллектуальное пространство, человек вступает в игру по правилам, написанным не им самим, и, значит, для него остается три заранее предрешенных выбора: либо согласиться, либо отвергнуть позицию автора. Третий вариант – самый трудный и самый творческий, он предполагает состязательность двух позиций: «за или против», диалог между читателем и автором, в ходе которого рождается новое знание. Субъектом, то есть активно действующей личностью, читатель становится, когда, выбирая текст и читая его, проявляет избирательный подход: то обращая на что-то свое внимание, то пропуская отдельные фрагменты, то проглатывая, то смакуя текст. Наконец, читательская активность проявляется после прочтения: в пересказе другим людям, в мысленном возвращении к прочитанному ради проверки или оценки; и, наконец, в непосредственном применении полученных знаний или информации в своей профессиональной или социальной деятельности. Как субъект массовой коммуникации читатель не просто организует свое собственное чтение, но и воздействует на окружающий мир, создавая спрос на ту или иную печатную продукцию, заставляя рынок ориентироваться на его предпочтения. Как правило, и роль субъекта, и функции объекта осуществляются параллельно, в зависимости от ряда причин человек становится то пассивным реципиентом, то активным соучастником коммуникации, и этот неустойчивый, подвижный баланс обеих функций есть лучший залог сохранения общественного равновесия и социального взаимодействия.

Отмечая огромное влияние слова на сознание общества, Пушкин в то же время предупреждал о необходимости соблюдения социальной ответственности писателя, особенно в тех случаях, когда в обществе он не найдет значительного числа достойных читателей и оппонентов: «Писатели во всех странах суть самый малочисленный класс изо всего народонаселения. Очевидно, что аристократия самая мощная, самая опасная есть аристократия людей, которые на целые поколения, целые столетия налагают свой образ мыслей, свои страсти, свои предрассудки. Что значит аристократия породы и богатства в сравнении с аристократией пишущих талантов? Никакое богатство не может перекупить влияния обнародованной мысли. Никакая власть, никакое правление не может устоять противу всеразрушительного действия типографического снаряда. Уважайте класс писателей, но не допускайте его овладеть вами совершенно» [12, c. 264]. Возможности управления сознанием не беспредельны, потому что человек способен воспринимать лишь ту информацию, которая соответствует его собственным наблюдениям и убеждениям. Лишь незначительная часть аудитории (от 5 до 10%) склонна менять свои убеждения под чужим воздействием [9, c. 14].

Независимо от типа личности участника коммуникационного процесса, число операций, характеризующих человека как субъекта больше: читая текст, читатель выполняет непосредственный трудовой акт. Затем, независимо от качества текста, осуществляется собственно познание, то есть мысленная переработка текста, и, наконец, происходит усвоение прочитанного – самая творческая часть чтения как труда, при которой читатель соединяет свой собственный жизненный опыт с чужим мнением, выбрав из него либо подтверждающее, либо недостающее звено в его собственной модели мира. Процесс познания распадается на множество более мелких операций, вытекающих одна из другой: умение определить цели чтения, в соответствии с которыми определить темп и ритм чтения: «залпом», «на бегу» или с расстановкой, обдумывая прочитанное. Конечно, и темп, и ритм взаимосвязаны с целями и предметом чтения. Познавательные операции осуществляются всегда независимо от предмета чтения, хотя масштаб и уровень познания будут различаться при чтении газетной статьи, приключенческого романа или научной монографии. Во всех случаях читателю необходимо выделить главное в тексте, определить связи между описываемыми явлениями, героями или частями текста, провести обобщение прочитанного и своих собственных наблюдений, а затем спроецировать сделанные выводы на окружающую действительность. Процесс познания будет более успешным, если читатель обратится впоследствии к другим источникам или к справочной литературе, чтобы прояснить непонятное или проверить сомнительное. Еще более действенным будет процесс познания, если читатель станет строить предположения относительно целей и аргументированности авторского замысла, или же на основе прочитанного выдвинет свое собственное объяснение событий и явлений. Это качество читательского творчества обеспечивает активную обратную связь с автором текста. При этом читатель формулирует вопросы к автору и его тексту, ведет мысленное, а иногда и непосредственное обсуждение прочитанного (чем выше читательская и интеллектуально-духовная культура аудитории, тем выше потребность в обсуждении), обосновывает свою позицию, опираясь на синтез прочитанного и собственного опыта. Если чтение интересно, то есть оно увлекает, держит в эмоциональном или интеллектуальном напряжении, если человек во время других действий мысленно возвращается к прочитанному и заново переживает его, то чтение выполняет и развлекательную функцию, какой теме ни был бы посвящен текст и в каком жанре ни было бы написано произведение. Таким образом, совмещаются и взаимодействуют три основные функции чтения.

Однако одни и те же процессы, обусловленные различием социального и культурно-образовательного уровней, по-разному протекают у представителей разных читательских групп. Расслоение аудитории идет по следующим показателям: во-первых, каково отношение к информации, а во-вторых, каков уровень ее понимания. Именно на уровне понимания встречается несовпадение по первому и второму показателям: когда читает большой процент аудитории, а адекватность прочитанного и понятого отмечается у незначительной части. Было время, когда уровень понимания был настолько низок, что непонимание было уделом не только аудитории, но даже самой критики, именно об этом писал Пушкин: «У нас критика ниже даже и публики, не только самой литературы». Возрастание значения понимания текста росло на протяжении XIX–XX веков, распространяясь, подобно кругам на воде, из одного, относительно малочисленного, в другие, все более многочисленные слои населения. Если в начале XIX века привилегированные классы, как только что можно было видеть из цитаты Пушкина, не отличались глубиной понимания, то вскоре стали заметны сдвиги, которые констатировал другой деятель литературного процесса середины XIX века О.И. Сенковский: «Кто бы мог подумать в 1824 году, когда наша словесность заключалась в альманахах, о возможности существования у нас такого журнала, как, например, «Библиотека для чтения, которой одни издержки издания простираются до 250000 рублей и который для первого года издания требовал содействия не менее 5 тысяч подписчиков. В прошлом году еще многие тому не верили». Далее Сенковский говорит, что в том же 1824 году ни одно частное лицо без содействия правительства не взялось бы за издание толстой книги, а в 1834 году А. Плюшар «одним частным именем» затеял издание на 1 миллион расходов, без выплаты гонораров, рассчитывая на 6 тыс. подписчиков. Далее автор продолжает: «Сравнение числа платящих читателей в 1824 с 1834 годом одно может дать верную выкладку успехов нашего просвещения, которого масса за 10 лет увеличилась в четыре раза, если не более. Мы совершенно согласны с А. Плюшаром, что подобное сочинение сильно содействовало бы распространению в нашем отечестве просвещения положительного, которое после религиозного просвещения считаем мы за первое и единственно существенное» [15, c. 15]. Далее автор констатирует, что просвещение в России достигло такой степени, что подобное издание должно находиться под рукой каждого умеющего читать.

Другим переломным моментом в распространении чтения, когда произошли не только качественные, но и количественные изменения, можно считать рубеж XIX и XX веков. Если уровень грамотности у русских крестьян в конце XIX века определялся умением читать «по складам», то в начале XX века сюда уже прибавляется требование писать, а в середине XX века X сессия ЮНЕСКО (Париж, 1958) приняла решение о критериях грамотности, по которым такое звание может получить только тот человек, который сможет не просто прочитать текст, но и пересказать его, а также написать короткое изложение собственной биографии. В течение XX века выросли требования не к числу механических операций, а к уровню понимания, которое является залогом самостоятельного мышления. Стремление понять прочитанное появляется тогда, когда человек находит в социальной действительности возможности применения знаний, полученных в процессе чтения, то есть, когда грамотность и образование начинают влиять на материальное положение человека и его социальный статус.

На протяжении двух последних веков интенсивного развития грамотности в мире роль чтения была особенно велика, оно передавало концентрированную информацию, вобравшую опыт других поколений и других человеческих жизней, оно содействовало взаимопониманию и тем самым ломало социальные перегородки, сглаживая социальные противоречия, гася социальную неприязнь и вражду. Чтение, сопровождаемое процессами со-переживания и со-чувствования, при котором объект и субъект чтения духовно сливаются, постепенно и незаметно содействует духовному и общественному прогрессу. Структура чтения и приоритеты в нем тесно связаны с конкретно-исторической ситуацией и имеют для каждой эпохи общий вектор, несмотря на разницу в чтении отдельных социальных групп. Они определяются как ведущими социальными и умственными запросами своей эпохи, так и читательской модой, по сути своей выполняющей функции «эха», отражающегося в социальных группах, далеких от эпицентра главных событий и действующих лиц. Читательская мода с некоторым опозданием распространяет в обществе информацию о социальных, духовных, эстетических и прочих эталонах, приоритетных в элитной страте, она диктует поведение личности относительно духовных и материальных ценностей, символизирующих потребности данного времени. Мода рождает интерес или просто любопытство к тому, что еще не осознается как потребность в социальных группах, настроенных более консервативно, тем самым постепенно выравнивая уровень знаний и запросов в обществе.

На протяжении трех последних веков можно выделить отдельные периоды с ярко выраженными приоритетами читательских интересов, хотя немало и таких эпох, когда такой вектор еще не обозначился. К сожалению, именно таким периодом является современность. «Мы перестаем быть самой читающей нацией», – так сформулирована общая тревога литераторов, филологов и журналистов в статье В.В. Тулупова [16, c. 3]. Федеральное министерство печати и информации с огорчением констатирует уже несколько лет подряд, что разовый подписной тираж периодики в Российской федерации не растет и застыл на цифре 30–35 млн экземпляров. При этом ежегодно появляется примерно 350 новых изданий, то есть происходит постоянное перераспределение сложившейся читательской аудитории без ее роста. В последнее время издательская деятельность стала определяться рынком. Произошли сильные изменения в ее структуре. Во-первых, заметно сократилась доля общественно-политической литературы, также значительно уменьшились тиражи научной литературы. Любому, даже стороннему наблюдателю заметно, насколько вырос объем художественной литературы, полки отделов учебной литературы тоже производят впечатление изобилия. На улицах города немало книжных лотков с разнообразной литературой. Все это производит впечатление благополучия и вроде бы является подтверждением тезиса об успешности рыночной саморегуляции. Действительно, рынок книжной продукции одним из первых откликнулся на либерализацию экономики, потому что расходы на книгоиздательскую деятельность быстро окупаются, если угадан читательский спрос. В то же время книжный рынок довольно быстро насыщается, к тому же он неустойчив, и в периоды экономической нестабильности страдает первым – ведь каждый предпочтет хлеб и молоко книжке. Например, во время августовского дефолта 1998 года первыми обанкротились именно книгоиздательские фирмы, поэтому современные книготорговцы извлекли уроки из прошлого и стараются получить максимальную прибыль сегодня и сейчас. Удовлетворяя спрос, они в то же время создают его: то заняты поисками информационной целины, то культивируют имена подлинных и даже мнимых звезд писательского цеха, создавая по законам шоу-бизнеса «кумира на час». На большее он и не нужен, потому что придет очередь следующего, такого же одноразового. Погоня книжного бизнеса за короткими деньгами видна и в оформлении книг, напечатанных на плохой бумаге, безвкусно оформленных, рассыпающихся после первого прочтения, а по второму разу никто и не возьмет их в руки, а место на книжной полке нужно освобождать другим представителям конвейерной продукции. Безусловно, стратегия современной издательской деятельности держится на коммерческой составляющей. Но обычно она является ведущей, пока не придет в противоречие с духовными запросами общества. И если до сих пор предложения удовлетворяют спрос, то, значит, в общественном сознании не созрели новые запросы. Общество еще не знает, какие сферы знания нужны ему, чтобы улучшить свое положение и осуществить духовные и материальные потребности. В данный момент очевидна читательская утомленность и пресыщенность, через которую просвечивает социальная апатия. Она проявляется в избирательской пассивности, в вялом выполнении гражданских обязанностей и отстаивании своих прав. Все это свидетельствует, что после бурных 1990-х страна вступила в полосу духовного сна. Чем бы он ни был вызван: усталостью или разочарованием, неверием в собственные силы или испугом от результатов былой активности, – ясно одно: сон не вечен, и невидимые процессы, скрывающиеся под маской покоя, дадут о себе знать.