Редколлегия: В. М. Плоских, М. А. Рудов, > Л. В. Тарасова Чабыт. Порыв: Литературный альманах. Вып. III. Бишкек: крсу, 2006. 217 с
| Вид материала | Документы |
СодержаниеХристос воскрес Это из издания прошлого века. Ревекка из библейских сказаний? И зачем, далее, вместо «Ревекка» пояснять – еврейка А.А. Брудный |
- Литературный альманах сф пгу. Выпуск, 2810.94kb.
- А. В. Федин Формирование концепции миссионерской деятельности Общества Иисуса Диалог, 1239.66kb.
- Публикуется по книге: Кузнецов А. Г. Из истории американской музыки. Классика. Джаз., 1830.6kb.
- Постановлению Верховной Рады Автономной Республики Крым от 18 октября 2006 года №217-5/06, 89.59kb.
- Бразования и науки кыргызской республики iтом "зачем нам чужая земля " русское литературное, 11892.95kb.
- Доклады и материалы, 5615.95kb.
- Учебно-научное пособие Бишкек 2011 удк 82/821., 1207.45kb.
- Весы 2009 -№39 Альманах гуманитарных кафедр Балашовского института Саратовского государственного, 1662.41kb.
- Ковровая символика Востока, 367.92kb.
- Информационный бюллетень III квартал 2006 года Пермь 2006 Впомощь библиотекарю : информ, 235.89kb.
Сюннет
Я далек от мысли, дорогой читатель, размазывать, как говорится, кашу по тарелке, повествуя о тех давно прошедших годах. Но что поделать: на Востоке принято о важных делах говорить степенно, основательно, а посему, мой терпеливый читатель, затяни потуже пояс нетерпения и сядь на ковер ожидания.
…Он носил длинную еврейскую фамилию. Помнится, он был большим специалистом в области реликтовых лесов юга Киргизии. Лесничие и дехкане часто навещали его в больнице, в коей судьба свела меня, двенадцатилетнего мальчика, с этим, божьей милостью, удивительным человеком, моим первым Учителем.
С таджиком – на таджикском, с узбеком, киргизом, казахом – на их родном языке он вел долгие, как это принято на Востоке, задушевные беседы. Каюсь, что меня мало интересовали разговоры полиглота-профессора с людьми в разных одеждах. Мне было любопытно, что из даров леса принесли они в своих свертках. Орехи и фисташки, согласитесь, к более чем тощему больничному рациону – такое богатство!
Каждый вечер, если моего Учителя не терзала грудная жаба (стенокардия, как говорят ныне), а меня не колотил очередной приступ малярии, из кожаного саквояжа торжественно изымался чудный томик Пушкина (то ли от Греча или Полевого, а может, от самого Булгарина) в сафьяновом переплете с миниатюрными застежками. И в душной, крохотной больничной палате начиналось таинство моего избавления от русского косноязычия.
Я открывал роман в стихах, а Учитель на память читал очередную страницу. Затем следовали пояснения непонятных мне в ту пору слов. Оставалось совсем немногое: выучить сегодня наизусть эту страницу, что было с каждым днем все легче, ибо проникновение музыки пушкинских слов в душу и память – одна из тем будущих диссертаций пушкиноведов.
Как заразительно смеялся он, когда я в сердцах обозвал Татьяну «неграмотной дурой», за то что свое знаменитое письмо к Онегину она писала по-французски, плохо зная свой родной, русский. А затем, помню, как по мере продвижения от страницы к странице романа, нежность к Татьяне заполнила все мое мальчишеское существо…
На помосте чайханы восседали белобородые аксакалы, старейшины чуть ли не со всей Ферганской долины. Человек двадцать. Встретив моего Учителя со сдержанной радостью, они усадили его на самое почетное место.
Как я узнал позже, эти старцы пригласили самых уважаемых аксакалов и гостей города, чтоб чтением Корана возблагодарить Милостивого и Милосердного.
Только на достархоне появилось огромное блюдо с дымящимся пловом, один из хаджи произнес несколько сур из Корана. Затем – следующий. И так каждый из сидящих прочел молитву. Вот дошла очередь и до Учителя.
Без колебаний, нахлобучив на голову кем-то поданный киргизский войлочный калпак, сев поудобнее, по-азиатски скрестив ноги и полузакрыв глаза, он начал… Молитва радости и благодарения была исполнена по-арабски изящно и с таким интонационным артистизмом, что по окончании ее у всех на лицах были и признательность, «и в тихом восхищенье дух»!
– Туленды! – обратился ко мне Учитель, когда мы шагали к больнице. – Если узнают, что коммунист-ученый сподобился читать Коран, – не сносить мне головы!
– А я, хоть и пионер, тоже мусульманин! – выпалил скороговоркой давно мучивший меня большой секрет…
Всех нас в детстве, так или иначе, лупили родители или мальчишки из соседнего двора. Меня же пинал каждый, как только я приезжал к бабушке «на откорм» в далекий киргизский аил. Обидно, было очень обидно, что даже пятилетний сопляк, наполовину младше меня, считал своим правом дать мне пендаля с возгласом: «Кяфир!» (неверный).
Как видите, уважаемый читатель, я был загнан в угол. Не знаю, где бабушка раздобыла девяностолетнего старца, посвятившего себя служению Аллаху, который, водрузив на свой шмыгающий нос консервы-диоптрии, довольно умело отчекрыжил острой бритвой микроскопический кусочек кожи от самой лучшей (так мне кажется) части моего тела. Наутро заклали овцу, и бабушка устроила пир.
Так, пройдя через сюннет (обряд обрезания), я был причислен к сонму правоверных мусульман. (Мусульманин в пионерском галстуке и со значком «Союза воинствующих безбожников»!). И все это я поведал, ничтоже сумняшеся, Учителю у входа в больницу.
* * *
Итак, мы с учителем обменялись, как говорится, своими тайнами. Однако на мое горестное признание реакция Учителя была более чем странной!
Он искренне смеялся. Похлопывал себя по бокам, а меня по плечу и никак не мог успокоиться. Много позднее он прочел лекцию о происхождении мусульманства, шариата, Корана и об обряде обрезания. В заключение мой книгочей выудил из своего потертого саквояжа томик Пушкина и прочел следующее:
^
Христос воскрес
Христос воскрес, моя Ревекка!
Сегодня, следуя душой
Закону бога-человека,
С тобой целуюсь, ангел мой.
А завтра к вере Моисея
За поцелуй я, не робея,
Готов к Ревекке приступить
И се во власть ее вручить,
Чем можно бедного еврея
От православных отличить!
С фотографической точностью запечатлелись у меня каждая строчка, каждый знак препинания! Попутно сошлюсь на Платона: «Справедливо изречение, что затверженное в детстве куда как хорошо держится в памяти» (Платон. Критий. Сочинения: В 3 т. – М., 1971. – Т. 3, ч. 1, с. 467).
Учитель и эту гениальную шалость использовал не только для грамматического разбора, но и для популярного пояснения, что это за «се» наш «сущий бес в проказах»1 хотел вручить Ревекке.
Надеюсь, смущенный читатель не посетует, но вышесказанное было просто необходимо для воссоздания достоверности того, что будет изложено в последующем.
Читая и перечитывая любимого Пушкина, я с каждым новым изданием его произведений невольно нахожу то новое слово, то двоеточие или запятую там, где доселе их не было. Не буду голословным. Вот пример того же стихотворения, которое было послано Пушкиным в числе других «пакостей» (по его выражению) в письме к Вяземскому из Кишинева:
Христос воскрес, моя Ревекка!
Сегодня следуя душой
Закону бога-человека
С тобой целуюсь, ангел мой.
А завтра к вере Моисее
За поцелуй я, не робея,
Готов к Ревекке приступить
И се во власть ее вручить,
Чем можно бедного еврея
От православных отличить!
^
Это из издания прошлого века.
Христос воскрес, моя Реввека!
Сегодня следуя душой
Закону бога-человека
С тобой целуюсь, ангел мой.
А завтра к вере Моисея
За поцелуй я, не робея,
Готов, еврейка, приступить
И то во власть тебе вручить,
Чем можно верного еврея
От православных отличить!
А это издание «Academia» 1936 г.
Итак, мой проницательный читатель, положи в рот пальцы удивления и сядь на сундук раздумья.
Кому, спрашивается, понадобилось переиначивать имя ^ Ревекка из библейских сказаний? И зачем, далее, вместо «Ревекка» пояснять – еврейка, словно неискушенный читатель может подумать, будто Ревекка может быть какого-нибудь японского или эскимосского происхождения?2
Сравни, просвещенный читатель: «И се во власть ее вручить» с «И то во власть ее вручить»! Фу, как грубо! И потом, этим «се» поэт намекает не на то, а на это, на этот! Вот пример, как слово гения перевирают. Издательство «Правда» пошло еще дальше, усилив эту строчку: «И даже то тебе вручить»3.
Что изменилось-то, спросите вы?
«Се» – многозначительная однозначная шалость поэта (см. Даля).
«То» – указательное местоимение, уводящее нас от этого изумительно легкого и конкретного намека.
Кто-то из тех, наверное, пожелавших хоть как-то приобщиться к величайшему феномену русской культуры, задумался: так «чем можно бедного еврея от православных отличить»? И невдомек, что он, еврей, бедный, обедненный, то бишь обрезанный. Дальше – хуже. Где, скажите, вы встречали бедного еврея? Давайте исправим «ошибку» Александра Сергеевича и впишем «верного», что будет вернее верного!.. Эдак лет через двадцать новый редактор скажет: слово верного надо бы заменить на мудрого, что правильнее. И все будет поставлено, наконец, с ног на голову! «Читаю да крещусь – мараю наудачу»4. И жаль тогда потомков наших, которые будут читать Пушкина и предполагать дурной вольный перевод с какого-то чудесного подлинника.
Посуди сам, мой озабоченный читатель, что не издательство, – там свои «художества». «Художественная литература»5, например, пишет в предисловии к «Собранию» 1974 г.: «Тексты печатаются по Собранию сочинений А.С. Пушкина в десяти томах, вышедшему в 1959–1962 г. «с исправлениями на основании позднейших разысканий пушкиноведов». Доколь мы будем исправлять «волшебных звуков чувств и дум»?
Исправляем знаки, точки, запятые, а то и целые слова.
У кого? Ничто не вечно под луной. Это истина. Но величайшая истина еще и в том, что наследие нашего Пушкина – это майорат, из которого не должен изыматься драгоценный камень – слово поэта.
Еще примеры, мой недоверчивый читатель?
Ты, конечно, помнишь, «Моя родословная» кончается словами:
Я сам богач, не царедворец,
Я сам большой, я мещанин.
А вот в других изданиях6 после «Я сам большой» стоит двоеточие.
И как насмешка над собой, издательство «Художественная литература» тут же, на той самой странице (т. 2, с. 261) иллюстрирует факсимиле, где рукой поэта начертано: «Я сам большой, я мещанин».
Вспомни, мой памятливый читатель, еще в школе мы учили «К морю», где есть такие слова: «…Судьба земли повсюду та же: где благо, там уже на страже иль просвещенье, иль тиран»7.
Издательства «Художественная литература» и «Правда» решили идейно «поправить» поэта:
Где капля блага, там на страже
Уж просвещенье иль тиран. 8
Таких примеров, мой утомленный читатель, великое множество.
Не хочу и не стану повторять слова египтянина, начертавшего более двух тысяч лет назад на папирусе, адресованном другу, что «молодежь нынче стала не та». Но посудите сами: сопереживаю с телерепортером, тщетно пытающимся выудить у учащихся хотя бы одну строчку Пушкина.
– Вспомните, девочки, как дальше – «Я помню чудное мгновенье…» – ну, как дальше…
Стоят, мнутся, хихикают, одергивают свои сверхкоротенькие юбочки. («Того уж верно не скажу, что говорит воображенье».) Спросил бы их этот бедолага репортер о «металлистах»!
Одна из них, с высокой «ветродуйной» прической, решившись, изрекает: «Буря мглою КРОЕТ НЕБО»…
Бат-т-тюшки-светы! Задрожало изображение, репортер то ли упал, то ли… Уверен: не только я, вместе со мной много-много тысяч за «кроет небо» покрыли ее, ее родителей, воспитателей, всю систему культуры и образования!
Кстати, о культуре. Поет аморозо (любовным пением) А. Днишев, умоляет, требует: «Лобзай меня – твои лобзанья мне слаще мира и вина»! Какого, спрашивается, мира? Этого – горького и бренного? Или потустороннего? Будь ласка, Алибек, только еще одно «р» и всем станет ясно, что мирра – сладостно-пахучая смолка. («У музы дремлющей несвязные слова. Ко звуку звук нейдет!»)
И еще о пении. Много лет поем: «…передо мной явилась ты как мимолетное виденье…». Увы, мой несведущий читатель! У Александра Сергеевича в подлиннике «как перелетное виденье».
Вслушайся, вдумайся, повтори несколько раз «перелетное виденье», и тебе откроется, засверкает новая грань. И в этом «перелетном виденье» ой как больше нежности, музыкальности, тех нюансов, которые заставляют нас многое домысливать. (Чуть отвлекаясь от темы – согласен полностью с Борисом Томашевским, крупнейшим филологом, «великим разрушителем мифов», который сказал, что «у нас нет никаких оснований думать, будто «Я помню чудное мгновенье» написано для Анны Керн».)
Почему я назвал свое печальное эссе словом сюннет?
Да, да, мой догадливый читатель, ты прав.
Более миллиарда людей на Земле добровольно подвергаются этому обряду. Стали ли от этого ущербными сотни и сотни миллионов иудеев, мусульман, отличающихся от православных лишь шрамиком, и только. Оставим в стороне вековые споры гигиенистов, инфекционистов, просто моралистов о вреде и пользе этой вивисекции.
Когда режут, совершая обряд, – больно, но терпимо. Но когда вершат кощунство, посягая на божественный глагол, – не могу молчать, ибо это наследие, по которому наши потомки будут учиться Могучему и правдивому.
Слышал я, что возмущенно упомянутое мною издательство «Художественная литература» собирается перенести все наследие великого поэта на оптические диски, дабы на века сохранить его. Ангел ему (издательству) навстречу. Но только то, что выверено, проверено, никакой отсебятины и никаких пропусков, тем более многоточий, коими закодированы многие и многие (по мнению некоторых ханжей – неприличные) слова.9
С Пушкина начался подлинно русский язык. И наш долг:
…И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от тлена спасем
Навеки!
(А. Ахматова. «Мужество»)
А пока мы говорим диалог, а не разговор; альтернатива, а не противостояние; плюрализм, а не разнообразие… («Мой бедный слог пестреть гораздо б меньше мог иноплеменными словами».)
Иные обзовут (обозвать нынче стало как-то даже модно) меня поверхностным краснобаем, научившимся посредством не каляма, а компьютера нанизывать на бумагу свои мысли. Пусть не боец я на ристалищах критиков, но во времена так называемой гласности хочу возвысить и свой глас вопиющего к пушкинистам, пушкиноведам, пушкинолюбам, наконец, к издателям бесценных творений: не навредите!
И последнее, мой благодарный читатель.
О великом поэте написаны тысячи и тысячи книг, диссертаций, словарей, переводов на другие языки. Пушкин-драматург, Пушкин-лирик, Пушкин-историк, Пушкин в портретах, Пушкин и его окружение. И я как-то подумал, мой читатель, что если есть и такая книга – «Пушкин и киргизы», то почему бы мне, киргизу, не высказать так свою боль и огромную любовь к Пушкину!
P.S. Предвосхищая упреки критиков, которые заметят, что в отличие от других периодических изданий, в коих моих соплеменников именуют «кыргызами», я упорно называю себя по-русски киргизом. И если окажут мне честь опубликовать мой скромный труд, я очень надеюсь, что не изменят это название, оставив его на совести и ответственности автора.
^ А.А. Брудный