Название: литературный альманах

  1   2   3   4   5   6

Я убит под ржевом,

под плевной,

под сталинградом,

я убит на «минутке»,

в грозном, обнимая,

как мать, свой автомат.

Я убит сто по тысяче раз –

за сто по тысяче лет –

я был бы мертв,

если бы не мой великий народ,

если бы не мой убитый народ.

Я прорастал корнями

в русскую землю,

я тысячу раз по сто

из нее корчевался,

но прорастал обратно.

Я прорастал обратно

русской березкой,

ковром пыльной степной травы,

бессчетным племенем кочевым

изб и домов,

пламенной игрой пионера — горниста,

гордой канонадой «Варяга».

Я — не гордости злой одуряющей,

пьянящей туман,

я солдата сороковых крик предсмертный:

«За маму, за дом на краю оврага».

Я — русская гордость,

я - русская честь,

меня не отнять,

не растоптать, не убить.

Я — живой,

я из плоти, из крови,

я знаю на вкус и радость, и боль

- так тонко и остро,

как знали ее солдаты Суворова.

Так здравствуй, живи, моя советская,

русская святая отчизна –

я сердце твое,

исступленно живущее.


***

и мы проснемся –

не поверишь,

мы проснемся.

земля, эта проклятая земля

остановится на минуту,

на час,

на целую вечность.

и будет ждать,

когда мы все поймем –

все до мелких тонкостей.

предательства,

обиды,

измены,

теплые слова –

так и не ставшие

зернами,

проросшими в камне.

ты представляешь,

нам действительно никуда не надо будет бежать,

у нас будет время

выбирать самые точные на свете слова –

в которых и бог,

и радуга смыслов,

и не тени

житейской тоски.

ты представь –

нам не нужны будут дома и квартиры,

дорогие машины,

и сотни, тысячи

акробатических этюдов –

чтобы тепло и по сердечному понять друг друга.

мы проснемся –

осталась еще доля секунды,

только нужна наша

кровь

и наш страх,

надо стать немного более собой,

чем обычно,

стать целым небом,

стать целым миром,

и до хруста,

и до бесконечности

расширить свое мелочное,

слабо бьющееся сердце.

и немного крови на жертвенные камни,

еще секунда –

и земля остановится


***

и камни покатятся –

спокойно,

красиво

и медленно.

вверх ли,

вниз ли –

ты не сможешь ответить,

пока не успокоится твое сердце,

пока не растаешь среди трав и цветов

сладким запахом полевым.

и пока не перестанешь бежать –

не догонишь себя,

пока слова не станут звуками –

ты не услышишь голоса ветра.

так и станет чужим

тебе –

мир человеческий,

будут пустыми для тебя

трамваи и фильмы –

это просто катятся камни,

важно ли,

вверх или вниз?


***

Как в первый раз,

коснуться губ земли родной,

прижаться ухом

к ее шершавой теплой коже,

услышать мерный ход

часов вселенских,

прошептать

“сегодня я живой!”.

И новыми глазами

увидеть когда -то

черно – белый мир.

Да -

все новое, живое -

смеются и танцуют

на полках книги,

и зарастают трещины

на однажды

разбитых чашках,

становятся своими

чужие,

когда-то злые люди -

и кажется

вот – вот увидишь

под их усталостью

горячие и теплые сердца.

Принять, принять,

все то, что видишь,

слышишь, осязаешь -

как свое,

как продолжение себя -

и это -да,

в тебе поют, бегут машины,

и голуби сквозь

летят, стремятся к богу,

внутри и сквозь тебя

бегут составы поездов,

так четко, ладно

отбивая жизни ритм.

Как в первый раз проснуться,

и стать всем тем,

что не понимало сердце -

стать человеком Мира,

стать Миром для людей.


***

Я открываю окно -

впустить

в застоялый воздух

простуженных комнат

свежий, шальной, манящий

запах дождя.

Я открываю окно -

но -

сквозь баррикады

забытых книг и стихов

несет пыль и песок

ветер -

осенний, холодный, гриппозный

ветер.

Вслед за ним

измятым листом

несется послушно

душа.

На листе -

дорог

манящие, кипящие дали,

до которых мне уже

не идти,

на листе - имена, имена, имена -

рукой чужою перечеркнуты -

их мне не вспомнить уже -

никогда, никогда, никогда.

На том листе -

планы победы,

адреса генералов,

и списки частей,

к бою готовых -

только ветер

смятым листом,

как поломанной детской игрушкой

играет и несет, и несет -

все дальше,

все дальше,

все дальше.

И мне бы за ним надо бежать -

с ног сбиваясь -

как за суетой дней календарных -

но ветер -

сын шутливого неба,

я же – пленник простуженных комнат.

Так, здравствуйте гости мои дорогие -

пыль и песок,

вы мне имя теперь -

и тяжелая память земная.


©Семен Безгинов

^ ВИКА СУШКО

КРИЗИС КРЕАТИВНОСТИ


Двух медведей на воротах детского сада каждый год красят по-разному. Неизменной остается форма – мордашки с ушами и мячики в передних лапах. На этот раз у каждого на макушке нарисовали полосатые желто-зелено-красные шапочки, мячики раскрасили в тон. Получились эдакие мишки-растаманы посреди зимы. Двадцать с чем-то лет назад в этот садик ходила я и медведей этих ненавидела всеми силенками маленького злого сердечка. Не капризничала и не плакала, только сверля глазами, представляла всякие жестокости. Вот я медленно поднимаю гранату и ловко бросаю в левое крыло садика – где была моя старшая группа, где ели первобытные каши и пили склизкие кисели, мучились в сон-час, выступали на утренниках. Теперь туда ходит дочка (за грехи родителей), а я могу отдохнуть на работе. «На работе хорошо», - думает моя дочь, - Там не заставляют по ложечке сожрать весь завтрак, не выводят на прогулку, не принуждают учить что-нибудь неинтересное, игрушки, наверное, не отбирают». «Еще деньги платят», - добавляю я и хмурюсь своей забывчивости. Должны платить. Не хочется ей объяснять, что проблемы будут всегда, и вместо ее страхов и зависимостей, тебя захватывают сети покрепче. То есть так должно быть. Но если она пошла в меня, значит, можно заранее забить на блестящую карьеру.

Прохожу ворота, медведи у меня за спиной перебрасываются мячиками и снова застывают. Вообще, чем человек отличается от животного? Мне кажется, только тем, что нагородил лишнего. Нет чтобы сладко дремать пять месяцев в берлоге, посасывая лапу любимого… А если мне не везет, то потому, что занимаюсь чем-то не тем. Можно было столько всего выбрать, первоклассные варианты: расписывать электрочайники под хохлому, проектировать дома со стеклянными перегородками между этажами (представляете, вверху одни трусики, а внизу лысины – совсем другой способ восприятия мира!), читать для слепых женщин любовные романы вслух. И вот, что из меня получилось… Сейчас скажу, почему такое название. На днях ходила на собеседование, которое длилось больше двух часов – только я и обаятельный директор средних лет. В резюме самая бессмысленная графа – «ваши сильные стороны». Потому что при желании их легко обратить в слабые, либо доказать, что ты ими в действительности и не обладал никогда. Напрягши вечно рассеянный мозг, написала что-то такое: «располагаю к себе незнакомцев, мобильная и доброжелательная, люблю применять нестандартные подходы, креативная». Бес современности, как говорится, попутал. Нашла модное словечко… Из-за этой «креативности» (которую умный Word, в отличие от меня, ни в какую не желает распознавать) снова без стабильной работы, фрилансер несчастный.

Легко поставить человека в тупик, если чувствуешь, что он хоть чуточку сомневается. За два часа я поняла про себя не только то, что ни на йоту не креативная, но еще кучу возмутительных фактов, жить с которыми мне дальше нельзя. И вот, я решила, что, как дитя эпохи, имею право заявить (судя по себе, вслед за всеми остальными), что настал, наконец, кризис креативности. Человечество больше не в силах генерировать идеи и обречено на выпуск прошлогодних партий.

Снег не тает на ресницах, на бровях и волосах. На шерсти. Я животное, и моя шерсть греет меня, за что ей очень благодарна. В лесу, наверное, такая сказка, а я решила слепить снеговика, в ожидании мужа. У нас с ним свидание в детском саду. Ну, с утра поссорились: он опаздывал на работу, а я начала выяснять, чья очередь забирать Мушку в пять вечера. «У тебя же сегодня нет собеседования», - говорит мой муж. «Ну и что? Вчера была моя очередь, и я ее не пропустила, в отличие от некоторых» - «Тебя уже нельзя попросить раз в день ни о чем. Блин, как будто я не на работе задержусь!» - «Можно подумать, так у тебя много дел, в твоей бестолковой фирме!». В общем пошлая получилась ссора. В целях очищения наших подпорченных отношений, я решила слепить белого-белого снеговика. Красивого такого, мужественного снеговика, и сказать мужу, когда он появится и обнимет за плечи: «Вот, это ты. Правда, похож?».

Снег – материал неблагодарный, особенно такой рыхлый, сыплется сквозь посиневшие пальцы. Я, как обычно, потеряла перчатки, и прячу теперь руки в горячие карманы или сооружаю из рукавов временную муфту. Мама говорит: «Почему у вас вечно нет денег? Леша же хорошо получает, а ты должна записывать все свои покупки». И ей не объяснить, что я так жить не хочу. Активно разминаю пальцы, изучаю тропинки из детских следов и ищу дорожку, вытоптанную Мушкой. Одинокие неуверенные следы, проложившие путь поперек поляны, покрытые 20-сантиметровой снежной шапкой – наверное, ее, чьи же еще. Когда Мушка начинает канючить, вроде такого: «Не хочу туда, там скучно, читаем тупые книжки», я ее успокаиваю: «А ты представь, что вы заложники. Вас заперли со злой капитаншей на громадном танкере. Никуда не убежать – ты же не умеешь плавать, вот беда! – и придется ждать, когда придут пираты и спасут тех, кто остался в живых. А выживут самые стойкие – те, кто сделал вид, что покорились капитанше». Что поделать, я вообще садики терпеть не могу, и ни за что бы не отдала Мушку в свой родной сад с медведями на тяжелых кованых воротах – если бы не Лешка. «Тебе надо искать нормальную работу, а ей – привыкать жить в социуме». Он все заранее знал – и что Мушка в садик пойдет, и что я должна буду устроиться где-нибудь, чтобы только с 10 до 6 (интересно, а почему раньше был другой стандарт – с 9 до 5?) быть занятой на благо социуму. Если смотреть на вещи Лешкиными глазами, в моей жизни нет ничего примечательного, типичная молодая женщина, не успевшая утвердиться в социуме в роли какого-нибудь преуспевающего посредника – а уже ребенок. Кажется, есть несколько вариантов дальнейшей судьбы, но в целом все со мной ясно. Для него. «Зачем ты меня выбрал тогда? Если я такая типичная». Он только смеется. Последнее дело – смотреть на вещи чужими глазами, ну а что делать, если живешь с человеком, от которого у тебя дочь и куча новых проблем. Вот когда он не отвечает на такие простые вопросы… Я уже давно для себя поняла: жизнь с людьми банальна и непредсказуема настолько, что многие предпочитают спасительные шаблоны. Которые через несколько лет безоблачного применения взрывают накопленное «взаимопонимание».

По колени в снегу, грею окоченевшие руки, слезы в глазах от солнца.

- Прекрати немедленно, достала меня уже. Такая же бестолковая, как твоя мать.

Ничего себе, дождалась комплимента.


Жизнь в ожидании – самая настоящая и удивительная из всех жизней. На грани реального и надуманного. Представляете, каков был бы мир, если б человек не обладал воображением – вообще не мог представить, как все возможно вокруг изменить. Я воображаю себе разговоры с тобой, которых не было, которые будут. Потому что их воображаю я, мои фантазии всегда сбываются. Всегда, стоит только сильно пожелать чего-то, зажмурить глаза и сжать сердечные мышцы – хочу, чтоб ты мне позвонил! Ни за что не позвоню сама, потому что хочу, чтобы позвонил именно ты.

Главное – не забывать, для чего ты делаешь что-то. Ты работаешь кондуктором, чтобы прокормить любимого ребенка; ты уехал в Москву, чтобы поступить во ВГИК, ты пошла на встречу с этим мужчиной, потому что просто не могла уже проводить очередной вечер напротив телевизора, в компании с бутылкой дорогого пива. Ты улыбнулся этой женщине, чтобы поднять ей настроение. Не забывать, на что ты рассчитывал, и для чего отдал свои время и силы. Думаю, человеку недостойно работать только ради выживания. Даже если такие условия, надо всегда иметь еще другую цель или выдумать ее. Надо жить с какой-то целью в голове – или выдумать ее… Цель моей жизни сейчас примерно такова: чтобы ты позвонил мне. Услышать твой голос, слушать и наслаждаться. Цель – получение наслаждения от звука твоего голоса. От его тембра и ритма. А почему? Потому что такие у меня фантазии, столько ассоциаций вокруг тебя напридумано. А еще у нас с тобой вся жизнь впереди, так что могу и подождать. Еще ожидание – это когда кажется, что тебе ничего не надо от другого. Ждешь какой-нибудь мелочи – звонка, взгляда, слова, может быть, случайности. Потом – поступка, потом – понимания. И тогда начинается обычная жизнь. В которой уже совсем другие фантазии, только нет в них ничего светлого, окрыляющего, воздушного. Удивительная концентрация собственного эгоизма: «ты меня должен понять, потому что иначе зачем тогда быть вместе, иначе – зачем ты мне? Какой ты непонятливый, ты такой сложный для меня».

Тоска заполняет пустоту внутри – когда не можешь создать ничего. Не знаешь, как. А эти жалкие попытки выдать видимое за возможное, они толкают тебя дальше, в яму какую-то, срываешься. Ты ничего не смог сделать, а время бьет по затылку и вискам – изнутри. Время – оно в крови, в ее пульсации; человеческое тело как тюрьма времени. Я ничего не успела создать, а мне уже 11, 22, 33… Поэтому я решила забеременеть. Чтобы родился ребенок и уже не за чем гнаться, потому что твоя жизнь тебе больше не принадлежит целиком. Быть никому ничем не обязанной, быть ответственной лишь перед собой – какая дикая, немыслимая свобода. Я насладилась ею сполна, до тошноты, отравилась. И отказалась. Я почему-то не догадывалась об одной закономерности: если у тебя мятущаяся душа, тебя никто не может спасти от самого себя. Душа, когда рвется к страданиям, - ей нипочем внешнее благополучие – дом, заботливый муж, здоровый ребенок… Пишу и думаю: это ж не про меня. Это словно бы не про меня. Так и осталась я отдельной. Кто-то сказал: нет ничего интереснее в мире, чем познавать себя. Познаю, а лучше не становится. Может, я не себя познаю, а какой-то миф о себе, придуманный, может быть, еще родителями. А еще говорят, что нет ничего дороже человеческих отношений. Да, люди – самое главное в жизни. Но почему вокруг меня не те, кто мне нужен. Вокруг лишь те, с кем я не хочу быть. И как разобраться с собой и со своими иллюзиями…


Иллюзия №1:

Приходит сообщение от тебя: «Выйдешь за меня замуж?». Отвечаю: «Я? Конечно». Представляю нетерпеливый взгляд, читающий мои два слова, твою улыбку. Наверное, едешь в междугороднем автобусе и смотришь в окно, и нечего делать, написать, что ли, сообщение знакомой – какую-нибудь незатейливую шутку.

Мы живем на разных концах света, но я чувствую тепло луча, проникающего сквозь почву, подземные реки, сквозь магму, огненное ядро… Прямой луч, соединяющий нас, рассекает пополам планету. Буду ждать, но ты ничего больше не напишешь. И мне бы пора привыкнуть к твоим привычкам и не поддаваться собственническим прихотям. На том конце света, кажется, зима. И, может быть, ужасная связь. Не все сообщения доходят до адресата. Может, как раз его не дошло до меня. Или мое до него. Но не писать же что-то вроде такого: «Да! Да! Выйду за тебя. Ты меня понял? Ответь, пожалуйста». «Проклятые сообщения», - ворчу я и нежно поправляю луч, соединяющий двух людей и два континента.


- Изнасилуй меня.

- Что?

- Хочу, чтоб ты меня изнасиловал.

- Правда? Почему?

- Не знаю. Наверно, я мазохистка. Меня это возбуждает. Такие фантазии. Только такие!

- И давно это у тебя?

- Всегда об этом мечтала.

Мой муж, с которым прожила пять лет в горе и в радости, впервые смотрит на меня растерянно, с каким-то страхом. Потом словно что-то щелкает в его голове – выключатель рассудка, только инстинкт, моя возможная смерть в его чужих каких-то зрачках. Привязывает мои покорные запястья шелковым поясом от халата к батарее… Я теряю себя, становясь обезличенной жертвой. Его насилие надо мной. Нет ни сил, ни желания сопротивляться, кричать.


Однажды мы останемся одни. В пустыне снежной тишины. Мы вспомним всех, кого любили когда-то, а потом ничего не останется, воспоминания сожмутся в стынущий на морозе комочек, который закатится в один из самых затаенных уголков сердца, мы думали, у него нет границ. Но вот глухая стена, а за ней – то, что никогда уже не случится. В день, когда мы останемся одни, придет рыжая незнакомая девочка, сядет напротив и будет смотреть так, будто здесь никого, кроме нее. В отражении ее глаз будет тихо падать снег, вот и все. Это и есть одиночество, о котором ты мечтал. Теплый комочек воспоминаний и чувств сожмется в точку и погаснет. Так закончится наш день.


* * *

Порой у человека ничего не остается. Кроме каких-нибудь деревьев под окном, которые меняются день ото дня. В мае цветут белыми букетами, самыми первыми желтеют осенью. Ветер срывает последние листья, но остаются кровавые ягоды на причудливом переплетении веток. Ягоды контрастно выделяются на фоне сугробов, а потом будут желтые липкие почки и запах меда вдоль крутого спуска к набережной. В особенно невыносимые по разрушительной силе одиночества вечера человек устраивается на подоконнике, подоткнув плед в оконные щели, пьет кофе или молоко. Или глинтвейн. Виски. Может быть, курит кубинскую сигару или Беломор, неважно – и ненадолго перестает, наконец, думать о своей собственной жизни. Дворники откусывают батон и запивают кефиром. Голуби суетливо собирают крошки от батона. Ветер ерошит деревья, редкие листья мчатся к реке. Такие несуразные на этой узкой улице автомобили и асфальт весь в трещинах. Девочка в красных гетрах и полосатой шапочке не может отыскать нужный дом. Полный мужчина встречает объятьями девушку в старом плаще – вдруг они еще незнакомы? По нависшим над перекрестком проводам безостановочно идут сигналы. Человек просто фиксирует все происходящее под его окном. Радуется, что не надо никуда идти, можно бессмысленно наблюдать за бесхитростными движениями людей, зачем-то вышедших на улицы.


- Ну и что ты тут стоишь? Кого ждешь?

- Не твое дело.

- Значит, уже не мое?

- Оставь меня, а?

Если он не уйдет, вот прям сейчас, я разозлюсь и буду курить.

- Слушай, что случилось, можешь мне сказать?

- Не-а.

- Из-за вчерашнего, да? Да. Ты же сама хотела, сама просила. Почему я всегда во всем виноват?

- Не виноват.

Я не умею злиться, я обычно плачу.

- Почему тогда ты себя так ведешь… я не знаю… Вот что ты ревешь сейчас? Можешь мне сказать?

- Что ты заладил: «можешь сказать, можешь сказать»! Могу, но не хочу, понял?

- Ты-то сама хоть поняла себя? Что тебе надо от меня?!

- Уже ничего.

Закуриваю и смотрю на реку в конце октября. Тяжелый пласт воды уходит от меня навсегда… «Забери меня с собой!» - хочется крикнуть ей сейчас. Упасть в реку и уплыть с ней прочь от городской жизни, в которой семья и работа, а в общем одно непонимание – с людьми, которых не хочешь уже понять. Взглянула я на своего мужа и подумала: «Хоть бы ты утонул».

- Пойдем домой, - попросил он (хочется добавить «поджав хвост»), – Или у тебя тут дела какие-то? – махнул рукой на дом, на окно и дерево без листьев, под которым он меня нашел. Я собрала остатки своего великодушия.

- Да. У меня много дел. Очень много. Но я не могу тебе о них рассказать, так уж вышло. Мне будет еще хуже, если расскажу о них. Потому что так, как я рассказать хочу, ты не поймешь, а по-другому – поймешь меня не так.

- Откуда ты знаешь? В кого ты такая упрямая, вообразила, что самая умная. И зачем тогда тебе я, если не могу тебя понять?

- Ты мне не нужен.

- Вот и договорились!

- Я сказала, как оно есть.

«Наверное, сейчас начнет про Мушку, про мою безответственность, материнскую несостоятельность…». Он не сказал. Чуть тревожным взглядом провел по моим волосам, лбу, щекам и шарфу, посмотрел на запыленные носки сапожек, которые сам купил год назад. Год – это много? Давно это? «Может, скажет «Я до сих пор тебя люблю», - подумала я и по привычке напрягла плечи.

- Я сам не знаю, нужна ли ты мне.

Быстро развернулся и пошел дворами в направлении дома, где нас ждала Мушка. «Это он со зла», - решила я сначала. Но так оно и было: мы не знали, зачем мы друг другу.


Сижу одна и без денег – сюжет не нов. Перебираю старые фотографии, письма. На дне пыльного ящика затерялась старая сигара из Кубы – полгода назад подарил бывший сослуживец, более успешный, чем я. Осень в Гаване совсем не такая, как из моего окна, наверное. Я вообще-то не курю, но что еще делать, когда никто не придет сегодня. Никто не скажет «какая гадость». И денег нет. Не слоняться же зря по улицам в такую мерзость. Можно, конечно, померзнуть пару часов, чтобы совсем заболеть. Чтобы меня жалели. Все так правы, особенно муж. Мой внутренний ребенок проявляет себя с деструктивной стороны. Не хочет развиваться, хочет, чтоб его жалели. Осознав это, решаю остаться дома. А потом непременно пойду на открытие выставки и встречу там тебя. Ты не будешь со мной целоваться – какие поцелуи, когда такой запах. Сварила кофе, забралась на подоконник – отличные выходные.

Что нас с тобой объединяет? Почему я так жду тебя? Что это за необъяснимое желание любви – такое непрактичное и несвоевременное, внезапное и в то же время вечное. Говорят, не все люди обнаруживают способность к любви. Есть ли у меня этот скрытый талант? Желание любить, проснувшееся в 25 лет после пяти прожитых с мужем. И почему я не могу любить именно этого человека? Что за выдуманный образ? У меня никогда не было идеалов…

Достойная старость: вдвоем, на незастекленном балконе, курить и смотреть на стальные воды реки в октябре, я твой, а ты моя – пусть идет дождь и машины со свистом мимо, обдают потоком диких запахов, таких дисгармоничных. А вы вдвоем, поэтому вас много, вас целый мир. Такая незамысловатая мечта – одна сигарета на двоих, и больше не нужно никому ничего доказывать. Но кубинская самокрутка кончается, и дым прожигает глаза. Одна на подоконнике, по ту сторону добра, по ту сторону зла, брошенная никем, без вопросов. Все слишком пусто, чтобы к чему-то стремиться. Зачем жить у окна на кухне, где кроме меня никого. Приближается ночь, в которую мне не уснуть. Сигара тухнет, пытаюсь раскурить ее снова. Хаос бытия слишком предсказуем: мне не хочется ничего менять, потому что я не знаю, как все может измениться. А что если в моей жизни больше никогда ничего не случится? Это кажется таким невозможным, ведь появляются люди, время от времени норовящие расшатать прочность почвы под моими маленькими ступнями. Моя неуверенность в предметах и явлениях стала для меня настолько привычной, что уже забываю о вечности своего существования. Плыть далеко и без цели – это и есть цель. Полагать, что остался один в вихре воздушных ли, водных потоков – это единственная доступная реальность. Интуитивно опровергать любые концепции бытия как один из возможных способов познания себя – а что еще можно познавать существу, замкнутому в промежуток с заданным началом и ожидаемым финалом?..

Самые близкие люди намекают на неотвратимое одиночество, на неизбежное непонимание. Зачем же тогда длить и длить нелепые попытки вписаться в кем-то выдуманные рамки – от сих до сих? Полет одного окурка через три балкона обретает покой в луже, поразившей меня своей чистотой. Покой, обретенный листьями на поверхности дождевой воды. Последние чайки уносят мое сердце на крыльях северо-восточного ветра. Полет невысок, но достоин листьев и душ, потерявших ощущение вечности. Картинные рамы – кто думает о них, созерцая увековеченные в советских книгах по искусству полотна Айвазовского. Моя мечта не сбудется, ни за что, ни в какую. На подоконнике отцветают декоративные растения в горшках – сквозь стекло они заметили приближение зимы. А кактусы будут жить. А я ненавижу кактусы, даренные моим мужем по разным ничтожным поводам – в дни рождения и восьмые марта. Отчаянные попытки сделать реальнее выдуманные отношения. Ни эти жалкие кактусы, ни кухонный дешевый гарнитур, ни ребенок уже не спасут наше будущее. Оно невозможно только потому уже, что я не хочу этого. Если один из двоих не верит в будущее, разве оно возможно…


В Доме архитектора – напротив – иногда собираются архитекторы. Они ставят столы буквой П, пьют и едят. Ближе к ночи в зале заседаний остаются какие-нибудь двое. Свет горит еще несколько темных часов, а они все говорят о чем-то, может быть, об архитектуре. А под боярышником, на котором лишь ягоды и легкий снежок, стоит мужчина, мальчик, в капюшоне. Мерзнет, и смотрит в мое окно, и знает, что я не открою. Потому что незачем открывать – картина завершена и прекрасна по форме и композиции. Я – здесь, на четвертом этаже, за стеклом. Не включаю свет, чтобы он не видел меня. Там – доедают нехитрые салаты, запивают горькой. И между этим миром и тем – одинокий боярышник, весь в красных точках. Красный – всего лишь символ страсти, а белый – символ зимы. Страсть зимой – это и есть самое красивое, что иногда случается в моей стране.


* * *

Почему люди не хотят работать? Этот процесс лишен вечности, обращен не к вечности. Вместо свободного скольжения по плоскости, идеальная гладкость которой – скорость света, абсолютный ноль, бесконечность с плюсом, желанный вакуум – вместо рая познания спотыкаешься о неровности, острыми зазубринами ранишь белую кожу; шероховатости повседневного цепляются за чувствительную оболочку тела, стремящегося к ускользающему идеалу. Отскакивают назад. И вот ты сидишь в песочнице и строишь из грязного сырого песка рыхлые замки-однодневки, серьезно называя их твоей персональной Вавилонской башней. Работа не имеет никакого отношения к вечности, ради которой ты, кажется, родился. Превращать работу в творчество – привычный самообман.

А дело в том, что снятся мне сны. Невообразимые ни для кого, кроме одного индивидуального сознания – моего. Сны – единственная личная неповторимая история, которая есть у меня. Сны – мир без Других, где ничто не просит оценки, да и в голову такое не придет – оценивать то, что происходит во сне, сравнивать твой и чужой сон – у кого лучше. Почему бы не устроить Вселенский конкурс снов? Свои идеи надо непременно записывать, чтобы вовремя заявить об авторских правах, хотя это бесполезно. Может, идея с чемпионатом по снам была вовсе не мной выдумана, а лишь случайно залетела в правое полушарие мозга – во сне. Каждую ночь человечество обменивается изумительными, гениальными идеями. Разбуженный разум работает с новой мыслью, формулирует ее и вдруг выдает – когда ты едешь в электричке на работу, проверяешь электронную почту, умываешь руки перед обедом, стоишь вечером в очереди в супермаркете или на автобусной остановке. Надо только не забыть записать. Нет, сразу записывать, потому что забудешь же, а если надеешься на механизмы памяти – значит, уже привык к ежедневному самообману. Памяти могут доверять только очень старые люди, потому что если и запишут что-то, обязательно забудут, в каком месте записали.


Все, что мне нужно от Другого – глаза и руки. Глаза – чтобы смотрел на тебя, чтобы тонуть, пытаться понять, чтобы видеть, что он тебя видит, что ты в него проникаешь – в его дух и вечность. Ведь у каждого своя вечность. Руки – чтобы смотреть на них, ловить каждое непроизвольное движение и каждое отражение умственного и душевного усилия. Руки – это земное воплощение вечности (той, что в глазах). Это бездна времени, деленная на отпущенные 50-70, плюс-минус… То, чем ты держишься за существование на земле, жадная хватка вымирающего вида sapiens. Руками творят свою собственную жизнь, изменяя природу и созданное до. Самое примитивное: сорвать плод с дерева, умыть лицо в ручье, собрать из веток шалаш и привести в него пойманного Другого, а потом вместе крепко держать вашего общего Другого, норовящего схватить что-нибудь, что угодно – скрюченными розовыми пальчиками. Бросить дрогнувшей рукой горсть земли на остатки того, чью руку вчера еще крепко держал в своей, без надежды надеясь таким образом передать частичку жизни. У рук, воздетых к небу, наверное, связь с руками Творца.

Я глазами и руками искала тебя, чтобы потом вдохнуть твое дыхание и отдать по капельке выдержанный вкус губ. Годы ожидания, пылающий лоб о ледяное стекло, за которым очередная зима, усмиряющая неистовое желание броситься на все края света. Если бы не эти снега, сожгла бы солнечным диском безумного сердца свое тоскующее нутро, иссохла бы по тебе. Горячую голову в сугроб, животом – в лед, замаскироваться снегом, в метель выйти из дому и исчезнуть.


- Муша, давай в снежки играть?

- Не хочу.

- Совсем не хочешь? Может, построим ледовый дворец?

- Зачем?

- Будем в нем жить.

- Тебе жить негде? Не хочу, ерунду вечно придумаешь.

- Ну и что, будем дома торчать все выходные?

- Сегодня только второй выходной, воскресенье. Я устала. А завтра в садик.

- Что же мы будем делать?..

- Займись своими делами.

- Хочешь чего-нибудь?

- Чтоб ты успокоилась, была счастлива и отстала от меня.

- Это невозможно.

Улыбаюсь растерянно. В кого Мушка такая рассудительная.


Набрать твой номер. Это даже не нужно, потому что достаточно вспомнить имя, найти его первую букву и вызвать. «Вас вызывают» - и это приказ. Не отвечаешь. Это неповиновение, будешь наказан. Дрожат руки, держащие трубку, отчего всякий раз никому не нужное волнение. Зажмуриться, провалиться, а лучше улететь далеко… чтобы только не дрожать над гудками и бояться больше всего на свете, что нажмешь кнопку «ответить» и еще, не дай бог, первым словом скажешь «да».

Я родившая женщина/маленькая девочка – младше своей дочери, которая не боится взрослых мужчин, тем более выдуманных. Мой бред длиною в жизнь мне дороже всего остального. И если случится страшное, непоправимое, буду горевать и терзаться, но выжить мне тогда помогут только эти смутные фантазии. Текучая основа моей сущности никому не вселяет доверия, но отражает стихийные законы мира. Пусть ничего я не сделаю, но, может, что-нибудь пойму. Мушка вся ушла в себя, строит крепость из кубиков. Вот она сейчас счастлива? И почему весь земной мир настойчиво предлагает нам быть счастливыми, красивыми и удачливыми? Разве это предел мечтаний… Мне хочется поделиться своей нерастраченной вечностью, ее манящими запасами, щедро данными мне в не-владение, в созерцание. Корни, растущие изнутри, тянутся к небу – натяжному потолку; проткнуть его с треском, достичь свободы. По-настоящему закричать, по-настоящему улыбнуться, чтобы больше уже не засыпать и не просыпаться.


- Я придумала. Завтра летим в Другой Город.

- В какой?

- Лучше ты сама увидишь.

В город, в который стоит приехать затем лишь, чтоб не чувствовать инородности воздуха, чтобы только не замечать его при дыхании. Как зайти в русский книжный магазин для эмигрантов, открыть любую книжку, глупый непритязательный текст, и вдруг услышать, как звучат напечатанные знаки – жадно и до предела втягивать воздух после мучительной задержки дыхания.


* * *

Стоило подниматься на высоту 10 000 метров, чтобы осознать, что все тексты, созданные мной – послания к тебе, нескрытые, кричащие. С того расстояния, когда облака начинают напоминать графические слои в какой-нибудь компьютерной программе, сможешь оценить мою креативную идею – расположить города строгими пересечениями линий, чтобы кварталы слагались в буквы, и каждый город – не более чем фраза моего первого письма. Тщательно подбираю слова, чтобы было всегда понятно, ведь кто объяснит, какое из возникающих значений – то самое, что я отправляю тебе. Домами-параллелепипедами выкладываю звук твоего имени. Озера-лужицы отражают плоскость неба, безумный полет облаков и твое удивленное лицо, всматривающееся пристально в откровенный текст нескончаемого письма. Поток невысказанных слов, смутных, не нашедших выражения ощущений привел меня в пустыню из облаков, лишенных цвета. Всматриваюсь в хаотичные ритмы голубых излучин на белом пространстве, где ничто не говорит о присутствии человека – и не найду ответа. Только два вопроса: «как?» и «зачем?».

Мне совершенно не страшно летать на самолетах. После последней встречи с тобой для меня открылись два пути: сразу умереть или начать жить по-другому. И тогда без тебя или рядом с тобою. Не вместе. Может ли сила мысли одного человека опрокинуть самолет на землю?


Самолет летит кверху землей.

Люди проходят насквозь крепостные стены,

Растворяясь друг в друге,

В остатке – мечты о большем.

Моя жизнь была о невозможности возвращения,

Как и все мои предыдущие жизни.

Попробую назвать все своими именами:

Страх – всего лишь притяжение земли,

Язык – кисточка писателя;

Создать во рту какой-нибудь прелестницы волшебный мир.

В изумлении смотрит и ждет, когда высохнут краски.

Все прекрасно знала заранее: будем болтаться в воздухе,

Пытаясь достать друг друга пальцами,

Пока не разобьемся.


Увядаю в бездне своего воображения: легкие иллюзии в пастельных тонах, и неинтересен никто. Постоянно присутствуешь в неспешном потоке моей жизни, и только рядом с тобой перестаю вспоминать тебя и думаю: «ничего себе… зачем он мне нужен такой?» - вот и все мои чувства. И единственное, что ободряет меня: он сказал, ему интересна моя жизнь.


Мы попали в слой облаков, смотрим друг на друга, что нам делать с нами? Требуется линия горизонта, заданность, ориентир: в этих пределах происходит счастье, случается любовь, уже за ними – что-то иное. А если стоишь на границе, самое время задуматься, кто установил ее для тебя. А вдруг жизнь приобретает удивительный смысл, если лишиться его? Если отказаться от слов, то есть определений, то есть оценок.


Женщины раздеваются у воды, легкие пестрые ткани с замысловатым орнаментом соскальзывают с незагоревших плеч, и вот оживает ритм – сумасшедший ритм узоров на ткани и тех уловимых ощущений, рожденных вечным, знакомым сюжетом.


* * *

Дверь за тем, кто впереди, с силой распахивается назад, ударом ладони – внутрь, и сразу кишащий поток уязвимых личностей, в котором предельно осторожно разворачиваешь плечи, сторонишься, руки прижать к груди и внимательно смотреть влево-вправо, только бы не задеть, а главное не задеться. И непременно кто-нибудь недовольно: «Что же вы, дайте пройти», и в охапку, оттиснут в сторону, в противоположный поток, который снесет и оботрет, и выплюнет использованным и ненужным теперь предметом. А можно поджать ноги и унестись, волна сама принесет в то место, куда спешит толпа, но тебе же не туда, ты ж хотел совсем другого. Движение выпроводит толпу за дверь, метель в лицо, на глаза капюшон. В мороз и ночь – вот куда все стремились. «Хочу обратно» - а тебе в ответ «Где ваш билет?». Как я хотела, все эти дни – холодные и жаркие – попасть в твои руки. Чтобы поток в итоге привел меня к тебе, чтобы судьба и неизбежность счастливой встречи. Не знала, что стихийный поток ни к чему не ведет, и там, где все – там, значит, никого. А чтобы встретить человека, надо развернуться и как можно скорее в другую сторону.


В пейзаже без признаков присутствия людей, где нетронутый ступней человека рыхлый песок, на котором вдруг использованный и брошенный презерватив. Я не знаю, что еще спросить у тебя, когда ты стоишь напротив. И я ничего не знаю о тебе, и не могу, и не имею права знать. Зарываю себя еще глубже, ладонями сгребаю землю к лицу, засыпая глаза свои невидящие запахом вечной сырости. И как мне тебя любить... Нежная (что значит это слово, и разве оно может передать…) кожа тает под моими пальцами, перетекая в нечто легчайшее, как только представление о поцелуе, как только сон о любви – ускользая от смысла и от моего тепла, от реальности нас, здесь, в комнате. В сказке две переменные – икс и я, перпендикуляр по отношению к вектору твоего стремления вперед. Я как препятствие. Ты как тот, кто портит мне сны, возвращая к безнадежной реальности – потому что я даже не могу подарить тебе себя. Просто в этом моем городе нет тебя, просто ты всегда и всюду и вслед за мной.


Только небо и ветер, только трава и снег понимают нас, когда разъехались в разные концы, сидим дома или пересекаем город из угла в угол, наискосок, чтобы подольше думать и поменьше жить. Пишем письма и оставляем в самых публичных местах, а друг до друга – не дойдет ни строчки. Или только скупые, но полные скрытой нежности «как ты там?». Только вода и воздух, и дикий лес за окном электрички поймут нас, когда бессмысленно ожидаем чуда, намеренно не приближая его, чтобы только не сбылось. Из этих несовершённых шагов друг к другу, из неназначенных свиданий и проглоченных объяснений и вырастает роман, который интересно читать лишь нам. Который никто больше и не прочтет, ведь он не написан – им небо выткано, воздух пропитан, им течет река, огонь разгорается и пламя тянется к звездам. Так я тянусь к тебе, зная, что не достану, даже если ногтями в загорелую кожу, губами вжмусь и буду… Затыкаю уши, чтобы только не слышать безумие и красоту мира, слитость и плотность, внутри которой – взрыв. Внутри каждого целого непременно взрывное устройство, и целое не знает о своем последнем часе, но – догадывается. Как я, еще будучи только пятилетним чудом, подозревала о таких изменениях, которые заставят меня забыть мои предыдущие пять. Мушка, ты еще помнишь, как три года назад стащила у нашей соседки золотое колечко? Забудь, милая, это нисколько не повлияет на твое непредсказуемое завтра. Муша, знаешь ли, что только ты способна возвращать меня иногда на землю – когда крепкой пятерней хватаешь меня за воспарившие пятки и тянешь обратно, а потом заявляешь: хочу есть. Но это редко, чаще – купи мне шоколадное яйцо и чипсы такие-то, пошли в такой-то парк аттракционов, давай посмотрим мультик про робота по имени…Пересказываешь мне содержание сериала и новой рекламы, описываешь последние детсадовские новости. Социально адаптировалась, умница дочка, только от меня не жди того же, даже из женской солидарности. «У нас мало общего» - заявляет Муша, морщась на вид из окна чумазого троллейбуса. Я решила ей не говорить, куда же мы приехали – в Город, в котором я родилась. Потому что это мой город, вход через сердце, доступ возможен лишь для одного пользователя. Только я знаю, зачем я приехала сюда.


Когда ты останешься совсем один, то есть, когда тебе покажется, что теперь навечно один, ты придешь к реке, которая кого-то спасала. Но многих топила, и на трупах пляж. Прекрасные купальщицы грациозно выносят из воды черепа. Ты придешь к реке, чтобы писать роман – не о себе, о жизни других, ведь разве то, что осталось у тебя – жизнь? И если к тебе кто-то подойдет сзади, ударь левой нижней в пах. Жалкая надежда на случайное сообщение по телефону оставит тебя наконец, конец ноября. Руки в шерстяных перчатках. Начнешь писать роман про тех, кого ты ненавидишь, за то, что они никогда не станут частью твоей плоти, твоего духа. Горы в тумане. Годы в тумане. Ты пришел на эту землю, чтобы удивиться неровности горных хребтов, свободному течению широких рек, невесомой тяжести осенних туч, чтоб с отвращением взглянуть на то, что в зеркале. На того, кого не замечают другие, потому что он их тихо ненавидит, за то, что… но об этом уже было. Я хочу просто умереть с этой серо-коричневой травой, сухими палочками, которые когда-то росли и распускались для солнца. Безмолвное солнце. Люди все в черном, им очень идет. Пусть, пусть все будет. Мне все равно, как все будет. Мне так все равно. Лучше бы не умели говорить. Лучше бы молча грубыми челюстями жевали траву и друг друга – глазами. Зачем этот дар, если он превращается в способ избежать самоубийства одного из десяти. Каждого последнего из десяти незадумавшихся.


Я приеду к тебе, только скажи, куда.

Я буду любить тебя, только не спрашивай, зачем.

В городе, в котором бесконечная стройка –

его жителям остается гадать:

новая церковь

или торговый центр.


В переходах одного из офисных центров ты найдешь меня и подумаешь, что я здесь делаю. Но не скажешь. А я лишь взглядом отвечу: «Тебя жду», но не вслух. В этом городе вместо трамваев троллейбусы, в которых невозможно писать от руки свои мысли. И слишком много воздуха – для одного. Линии горизонта как на ладони, как линии на замерзшей ладони – не радуют и не обещают перемен к прекрасному. Сколько ни смотри в равные промежутки между немодными и как будто вечными хрущевками, там только голые ветви молодых тополей. Я попала в город без истории, и поэтому будущее еще представляется сомнительным.


неважно работаю я или нет

на рыжем диване моем рыжий плед

повиснув на твоей руке тяну вниз

и мы медленно падаем пробираясь сквозь звездное небо

ледяной воздух клубки человеческого непонимания


Плевое дело – не понять друг друга. Я просто зароюсь в твое солнечное сплетение – туда, где волосы и дыхание, где твоя душа. Я – пусть это будет придуманной песенкой – расскажу тебе все-все о своей жизни, а ты снова научишься доверять мне. А доверие не высчитать в процентах, оно либо есть, либо не было его. Я тебе доверяю. Я хочу тебя ударить. Я доверяю не тебе, а – придуманному человеку, твоему образу в моем дремучем воображении.


Пока нас уводят за руку от самих себя, мы успеваем краем глаза поймать мгновение… полет бабочки над сугробом, падение снежинок в раскаленный песок.


Я не знаю, как буду жить, никому не оставлю примет. Ни намека – как искать, по каким адресам, дорожным столбам и странам. Закопаю на безымянной лесополосе сотовый, озадачив спецслужбы; заморожу блог, удалю электронный почтовый, куплю ж.д. билет до Москвы, а сама – автостопом в другую сторону. Всю дорогу усмехаться в ладонь, «как я всех запугала», и лишь потом вдруг понять, что искать не будут.


* * *

В конце этой истории мы пойдем по тонкому льду через реку. Вечные и упрямые в своем вечном движении потоки черной воды проходят под нашими следами. И в эти часы перехода на другие берега мы прикоснемся к сущности бессмертия природы. То, что между нами – это только то, что между страхом не узнать и страстным желанием, позывом сказать все и сразу – одним словом, одним громким выдохом, сложенным из звуков воды, огня, ветра, грома. Мне хочется говорить обо всем сразу еще и потому, что вдруг это в последний раз, и если не сейчас, то уже не будет ни одной минуты для того, чтобы неожиданно и навсегда стать собой.

Если понять настолько невозможно, то остается обнять тебя. Да. Между нами, знаешь, растут дома, окнами, дверьми поперек, и ставни прибиты крестами к коже, которая все стерпит, приученная к отчуждению, к неприкосновению с нежными материями. Протыкание, внедрение, насилие привычно. Меж земляных дорожек струятся небесные пути, только как услышать их зов?.. В промежутке между ладонями пластилин и глина; слепить новый мир так просто, если просто закрыть глаза. А можно не закрывать, представить, что окна и двери, что дома – это такие забавные формы, повторяющие наши представления о мире: вселенная квадрат, за которым – что? Квадрат чуть побольше, а там? Безграничность всего не вписывается в квадраты человеческого сознания. Расширяй, растягивай стрелочкой-курсором четырехугольные рамочки своей мечты, или надежды, или смысла жизни. Своей фотографии, на которой квадратные лица и улыбки. Сидя в квадратной комнате на прямоугольнике кровати или стула, в окружении мерцающих квадратов экранов, клавиш и книг. Бежать в природу от прямых углов, ты вроде бы совсем не квадратный, может, впишешься…

«Прими меня, я стану самой внимательной слушательницей твоих зимних сказок. Весной буду признаваться тебе в любви и измене, обманывать тебя и верить тебе, на то и она, весна-дурочка. Летом зачать от тебя ребенка, потому что лето – это, конечно, смерть. А дитя – медленная смерть породивших его организмов. Осенью буду варить для тебя глинтвейн, ты можешь засыпать меня кленовыми желтыми и красными, а потом забыть, ведь зачем помнить то, чего не было. Между нами. Всего лишь год, как долго, не правда ли…»

Говорю тебе, говорю, не смотря на тебя, потому что ветер в глаза с твоей стороны. Думаю, зачем ты взял меня, нашел меня, пошел со мной. «Бездарная трата времени, говорю». Хотелось еще поначалу рассказать тебе о муже и Мушке, о детском саде и моем кризисе креативности. О кубинской сигаре, больших ночных иллюзиях и маленьких иллюзиях днем. О том, как я ждала тебя на подоконнике и под одеялом, болтаясь по городу в поиске работы, заглядывала в окна чужих домов, чтобы родного тебя – узнать. И раствориться в тебе, чтобы только не быть собой, с собой, ах, как это бессмысленно! Хотела утратить смысл в тебе и тобой заполнить все пустоты внутри, и вовне - если оно есть. Так по-женски пассивно, так по-детски наивно, такая я вот, хочешь – меняй меня. А может, такая боязнь принять реальность, то есть постареть. Не сказала, это ведь только кажется, что как на духу можешь все высказать – про то, как справлялась с этой реальностью без тебя. Страх, что не поймешь, вот и все, что между нами. С моей безветренной стороны. Наверное, я была не готова к встрече с тобой, хоть теряла рассудок от желания встретить. Теперь поздно об этом, но чтобы подготовиться – чтобы стать достойной этой встречи, преодолеть себя и Страх – надо было прождать еще лет сто, еще несколько жизней, а я вовсе не верю в реинкарнацию – потому зачем эта чушь. Все, что я могу сказать…

Столетбезлюбви. Любовькотораяненужнатебе. Возьмименяссобой.

Река, которая не дает пересечь себя, сопротивление воды, давай никогда не будем кончать.

Я не стану думать, что будет там и тогда, я даже постараюсь не думать, о том, что происходит сейчас – потому что это счастье. Перед тем, как ты поцелуешь меня, перед тем, как я убегу от тебя и мы уже не встретимся. Там, где мы, это выход из квадрата, потому что город со всеми его углами остался позади. Черный лес впереди без обещаний возвращения. Не доберемся ли до него? С ума сводящая мысль «а вдруг лед треснет?». Вот я встретила тебя сегодня утром в понедельник на развороте двух безымянных улиц, под свет светофора и рекламные лозунги, скрывшие квадраты домов, под мое настроение вчерашнего дня и твое не-обещания дня завтрашнего. Ведешь меня на верную погибель – в леса, под воду, в мороз и ветер с твоей стороны. Что ж, умереть с тобой я всегда не прочь, если ты не сможешь больше влюбиться в меня, ни разу. Чуть-чуть узнала тебя за этот день, лишенный времени, а большего не достойна.


Ты говоришь мне:

- Я не знаю, кто ты. Мы идем сюда ни за чем. Мне не надо знать о тебе ничего лишнего, но я должен узнать о тебе все, что есть именно ты. Потому что ты первая увидела меня и выбрала среди всех тех, кто просто перешел на другую сторону улицы. У нас нет будущего, потому что у нас нет прошлого. Все, что твое – только ты. Я должен быть с тобой, даже если это невозможно. Если тебе покажется, что ты не понимаешь меня, скажи мне об этом. Всегда говори мне об этом. Сложно выражаться словами, ведь правда? Дай мне руки и смотри мне в глаза, не отрываясь. Все, что случится потом – это очень важно. Возможно, нам покажутся будущие события и ощущения самыми главными в нашей жизни. Настоящими. Уникальными. И мы, конечно, будем страдать. Не знаю, как ты, но про себя точно знаю. Так вот… Это все одновременно и неважно, понимаешь? Да и нет одновременно. Только так я умею жить, а ты?

Только так я и хотела жить. Шаг навстречу, означающий «да, только ты и я, и все же только ты, только я, быть и не быть - одновременно», и тонкий, струящийся, щекочущий уши треск под ногами, под тяжестью наших неквадратных тел. Вода…


* * *

Я встаю рано утром. Чтобы раньше всех. Чтобы идти по центральной улице и ни души не увидеть. И ощущать невыразимое, переполняющее счастье – оттого, что я живу, что знаю тебя, что ты еще спишь и совсем обо мне не думаешь, милая. И все-все морщинки разгладились, ямочки подрагивают в безмятежной улыбке. Но раньше просыпается первый трамвай. Сажусь в него – единственный пассажир, неугомонный в своем нежелании тратить бесценное время каждого удивительного дня. Раскрываю блокнот и, еще не задумываясь, пишу…

Летом я поднимаю пыль с асфальта, осенью разламываю хрупкие позвоночники опавших листьев, зимой под ботинками поскрипывают обезличенные массы снежинок, а весной, конечно же, много воды и мусора, выползают драные кошки и бомжи, неужели им тоже хочется любви…


Когда я вижу тебя,

я хочу обрушиться на весь мир,

я готов не возвратиться.

Понимаю всю бесполезность своей жизни.

И я не знаю, что делать с ней и что делать в ней.

Телефон радостно прыгает по подушке –

это ты звонишь мне.

Как я люблю такие моменты,

когда все исчезает, остается такая мелочь –

телефонный звонок, случайный взгляд,

мимолетное прикосновение. Твоя рука

на моем затылке и ничего кроме.

История нашего счастья началась до нашей эры.

Сон в беспамятстве на дне мирового океана, «первичного бульона» -

Вода, из которой рождаются самые невероятные идеи.

В которую уходят все неслучившиеся встречи, иллюзии, дети.

Создание и разрушение давно исчерпали себя.

Ожидание новой онтологии всего.

Тонкость бытия где-то рядом,

и все не удается запрыгнуть на ее дрожащее острие.


©Вика Сушко